Гнедой, или Шаги сквозь время

Глава 5 Тайна

Вернувшись в дом своей бывшей опекунши, Петр постучался к тетке и услышав старухин голос:

– Заходи, – скрипнул дверью с давно несмазанными петлями, издающими протяжно-жалобный вой побитой собаки, и вновь предстал перед очами тетки. Она сидела все в том же старом кресле, обитом хлопчатым бархатом, с давних пор потерявшим свой первоначальный цвет и изрядно потертом. Сколько себя помнил Петр, столько помнил он и это кресло, когда-то глубокого лилового цвета, как и шторы на окнах, и дверях комнаты хозяйки.

Несмотря на жаркий день, Марфа Захаровна была в шерстяном креповом платье с теплой шалью на узких, худых плечах, рядом с ней стояла клюка, с некоторых пор ее неразлучная спутница.

– Обедать будешь? Голоден с дороги, поди? – поинтересовалась она у Кулябкина.

– Благодарю-с, мы с Михаилом Платоновичем на постоялом дворе отобедали-с. Разве чаю отопью-с…

– Наташка! – кликнула Чечеткина.

Скоро дверь отворила краснощекая девица лет 16—17, с виду заспанная.

– Все спишь от безделья, бесстыжая! Самовар вскипел?

– Вскипел, Марфа Захаровна, вскипел.

– Неси.

Уже через минуту на столе появился большой начищенный самовар, вазочка из синего стекла с вишневым вареньем и воздушный, обсыпанный мукой, словно белой пудрой, калач-ситник в виде большого навесного замка с ручкой, какие пекли в городской пекарне у купца Пудовкина. Девушка разлила по чашкам чай и по знаку хозяйки удалилась, прикрыв за собой дверь.

А, за окнами, меж тем, смеркалось, будто по небу разлили черничный кисель. Августовские вечера в их присеверных краях наступают быстро и особенно темны в Кобылкине из-за отсутствия фонарей. Они есть лишь у постоялого двора, трактира и почтового отделения, остальные улочки и переулки городка безлюдны и непроницаемо черны. Поэтому осенью и зимой жизнь в Кобылкине замирает рано.

– Вот и лету конец… – многозначительно заметил Кулябкин, отхлебывая огненный чай из граненого стакана в подстаканнике. Хозяйка пила из черной чашки с алой розой-агашкой. Эту чайную пару от Кузнецова Марфа купила лет двадцать назад на ярмарке. Тогда она еще передвигалась без клюки и была завсегдатаем городских осенних ярмарок. Там и посуду, и ситец, и скатерти с полотенцами покупала, умело торгуясь, сбивала цены у заезжих купцов.

– Совсем забыл! – хлопнул себя по лбу Кулябкин. – Я, ведь, подарочек Вам, тетушка привез. Сейчас, из саквояжа своего достану.

Тетка хотела кликнуть Наташку, чтобы та принесла дорожную сумку Петра, но он сделал знак не звать девушку, сам пошел в сени, где оставил свой багаж.

Вернулся, держа в руках сверток. В нем оказалась шелковая турецкая шаль цвета прелой вишни с золотыми «огурцами» и такими же кистями – мечта купчих и горожанок из мещанского сословия, а также кулек засахаренных орехов и пастила в коробочке.

– Орехи, я, Петя и позабыла, когда ела из-за отсутствия зубов, а за пастилу спасибо.

При взгляде на нарядную шаль, поднесенную бывшим подопечным, в глазах Марфы Захаровны блеснул огонек, давно не появлявшийся в ее старческих глазах. Легко было догадаться, что с шалью тетке Петр угодил. Но она, все же, не преминула заметить:

– Не забыл мое добро. Однако, куда мне в ней?! Если только в гроб?

Тетка вновь окликнула девушку-прислужницу. Когда та возникла перед ней, старуха произнесла:

– Наташка, запомни мою волю: сею шалью, подарком родственника Петра Павловича Кулябкина меня после моей смерти во гробу обрядить.

После того, как девушка вновь скрылась из комнаты хозяйки, Петр решился спросить у тетки:

– Так, зачем вы меня вызвали к себе, Марфа Захаровна, позвольте узнать?

Старуха вновь приняла свое суровое выражение лица. Что было для нее привычным при ее седых, кустистых, торчащих, как у совы бровях. Жизненный огонек в глазах угас и она, немного помолчав, не сразу ответила:

– Долго я думала над одним делом, прежде чем позвать тебя к себе из Петербурга. До последнего сегодняшнего дня думала… Однако, делать нечего. Один ты у меня, хоть и седьмой водой на киселе приходишься. Да и с шалью мне угодил, запомнил мое благодеяние. Идем, покажу тебе кое-что на месте.

Марфа Захаровна, взяв в руки клюку и опершись на нее, не без труда поднялась из-за стола. Кулябкин заботливо подхватил ее под руку, когда она, отперев большим ключом тяжелую дверь, повела его вниз по старинной лестнице в подвал дома.

В руке у тетки горела толстая свеча, освещавшая им путь. Стены и пол подвала были каменными, местами с верхнего свода подземелья звучно капала вода в лужи под ногами идущих. Так они дошли и до второй запертой двери. Тетка нашла на связке нужный ей ключ и отперла ее. Дверь со скрежетом, напомнившим рык какого-то дикого зверя, не без усилия Кулябкина открылась, для чего ему пришлось хорошенько подтолкнуть ее плечом, благо силой и ростом его Бог не обидел, сказалась хорошо поставленная в городском училище физическая подготовка. Перед Петром открылся узкий проход, в конце заканчивающийся тупиком.

Чечеткина остановилась:

– Все. Пришли мы на место. – Марфа Захаровна указала сухим перстом на стену старинной кладки. – Возьми этот камень, Петя и вынь его из стены. Кулябкин, соображая, чем бы ему подцепить массивный булыжник, осмотрелся и увидел валявшуюся под ногами столовую ложку. Он поднял ее. Видно, что из серебра, – крепкая и увесистая, при мерцающем свете горящей свечи заметен фамильный герб, указывающий на владельца. Кулябкин, воспользовавшись найденной ложкой, подцепил ею камень и он без особого труда отделился от стенной кладки. Тут, странным образом часть стены отошла в сторону и перед ними открылся проход в нишу. Петр и, поддерживаемая им Марфа Захаровна, прошли вглубь небольшого помещения, где к стене был прикреплен факел с просмоленной паклей, обмотанной рогожей. У стены лежало еще несколько таких же, видимо, заготовленных прозапас.

– Зажги огонь, Петя! – распорядилась Марфа Захаровна. – Теперь этот дом и все, что в нем, все принадлежит тебе. Я оформила на тебя дарственную.

Петр от свечи зажег факел, осветив изнутри небольшое помещение.

– Благодарю-с, тетушка, но как же мне проживать здесь, коли служба у меня в Петербурге. А других средств к существованию нету. И, стоило ли хлопотать, живите сто лет, как и обещали. Можно было б и завещание составить на дом…

– Завещание… Налетят стряпчие и прочие канцеляры, будут опись имущества в наследство составлять. Кругом свои носы совать. Нет, я тебя от этого избавила. И, ежели по совести, когда я этот дом у беглых из наших краев староверов покупала, то и твоя законная доля тут имеется. Твоих покойных родителей от продажи их дома средства остались. Бога, ведь, не обмануть, как простых смертных. Староверов уж очень тогда притесняли и погнали из наших краев к Белому морю, так они срочно и за небольшие деньги этот дом с садом мне и уступили.

– Благодарю еще раз, тетушка, но право зря беспокоились. А, зачем сюда мы пришли, можно поинтересоваться?

– Ты еще не все знаешь. Нажми на светильник и увидишь зачем я тебя привела.

Петр сделал, как велела ему тетка: нажал на основу крепежа факела и перед ним открылось новое помещение, вернее ниша, в которой стоял большой кованный сундук. Он был не заперт и откинув крышку, Кулябкин увидел, что сундук доверху наполнен старинными золотыми монетами. Были в нем и ювелирные украшения из драгоценных камней. При свете огня они сыпали искрами, слепя глаза.

– Как же вы не пользовались этим богатством, тетушка, а всю жизнь прожили весьма скромно, хоть и не в нужде. – поразившись увиденному, спросил Кулябкин.

– Так мне ж никто о нем не рассказал, чисто случайно клад мне открылся через много лет. Так и жила, не ведая, что по золоту хожу. А сейчас, Петя, отведи меня в мои покои. Устала я. Надо отдохнуть. Главное я тебе сказала. Теперь все твое, а мне, старухе на тот свет все равно не забрать.

Глава 6 Беспокойная ночь и отъезд

Петр Павлович помог тетке выбраться из подвала и прежде чем пожелать ей спокойной ночи и удалиться в отведенную ему комнату, передал старушку в руки прислужницы Наташки, которая уложила Марфу Захаровну в постель, накрыв ее теплым одеялом. Она уж было собралась погасить свечу и уйти к себе, как услышала голос хозяйки:

– Не тебе пара. Петр Павлович в Петербурге пост занимает. Благодаря моему благодетельству грамоте выучился. Ты зря около него не крутись и не смей глаза свои бесстыжие на него пялить. Накапай мне в рюмку капель. Что-то сердце жмет.

Девушка отошла от кровати Чечеткиной к ящичку, где хранились лекарства хозяйки, отсчитала в рюмку пятнадцать капель, разбавила водой, как та велела делать и поднесла рюмку Чечеткиной. Голова Марфы Захаровны лежала на высокой подушке, ее глаза были закрыты.

– Видать, уснула, – подумала прислужница, но прежде чем задуть свечу, посмотрев на хозяйку, засомневалась. Наталья дотронулась до руки старушки, от нее повеяло холодом.

– Марфа Захаровна, – позвала прислужница, но глаза Чечеткиной, по-прежнему, были сомкнуты.

– Никак померла… – перекрестилась девушка. Тут она вспомнила о Кулябкине и побежала к дверям его комнаты с криком:

– Барин, Петр Павлович! Марфа Захаровна, кажись, померла!

Кулябкин, накинув халат, вышел на крик Натальи. Он опередил прислугу и первым вошел в покои тетки, с которой только недавно расстался, пожелав ей спокойной ночи. Взяв руку старушки, убедился, что пульс не прощупывается. Петр вспомнил о медике Сигареве:

«Как хорошо, что Миша еще не уехал. Надо его позвать. Вместе и засвидетельствуем факт смерти тетки. Я, как полицейский, он, как медик.»

Кулябкин хотел было отослать Наталью за Сигаревым, но посмотрев на часы, показывавшие уже за полночь, раздумал. Негоже молоденькой девушке идти ночью в трактир одной. Он быстро оделся и, взяв в руки зажженный фонарь, пошел на постоялый двор.

Разбудив заспанного Михаила, Петр велел ему одеться и пойти с ним. Пока шли по дороге, сопровождаемые со всех сторон громким лаем кобылкинских псов, бродячих и дворовых на привязи у своих будок, Петр сообщил о смерти тетки.

– А, ведь, только вчера обещала до ста лет дожить! Впрочем, выглядела она неважно. – напомнил Сигарев Кулябкину.

– У тебя, как у медика, глаз наметанный, – подтвердил Петр слова своего дальнего родственника. – А, все же хорошо, что это случилось, когда мы оба здесь и ты не успел уехать. Раз суждено было тетушке умереть, то все сложилось, как нельзя удачно.

Они подошли к дому Чечеткиной, где после осмотра Михаилом усопшей составили протокол и свидетельство о смерти. На постоялый двор Сигарев уже не вернулся, а решил доспать прерванный сон в комнате с Кулябкиным, велевшим Наталье постелить Михаилу на диване. Наконец, под утро бурной событиями ночи, в доме покойной Марфы Захаровны все уснули и наступила тишина. Впрочем, согласно дарственной, лежащей в кармане сюртука пристава, дом и все имущество в нем уже по праву принадлежат новому лицу, а именно, Кулябкину Петру Павловичу.

Поднялись поздно, однако Наталья уже успела вскипятить самовар и сбегать к соседям, чтобы позвали женщину обмыть тело усопшей и обрядить его в последний путь. Из-за неутихающей дневной жары конца августа, что было редкостью для этих мест, решили похоронить Марфу Захаровну как можно быстрее. Священник не сразу согласился, указав, что по церковному правилу принято хоронить на третий день, однако, Кулябкин сказал, что тетка умерла незадолго до полуночи, так, что все выходит без нарушения церковных канонов. Батюшка дал добро. Отпели и похоронили Марфу Захаровну на утро следующего дня. Наталья выполнила волю покойной и ее тело в гробу укрывала роскошная шаль, подаренная Петром. Михаилу пришлось дать телеграмму родителям в Псков, что он задержится в Кобылкине. О причине не сообщил, так, как Чечеткина их родней не являлась. Соседки помогли Наталье приготовить поминальный обед, после которого Сигарев собрался уезжать. С постоялого двора прислали его вещи с извозчиком, нанятым до Пскова. Следом за ним в Петербург засобирался и Кулябкин. Все бы ничего, да Наталья бросилась к новому хозяину в ноги:

– Возьми, барин с собой в Петербург на услужение тебе. Не оставь меня, сироту на улице одну-одинешеньку!

Кулябкин от неожиданности растерялся. Он привык жить в казенных условиях, пользовался услугами прачки и кухарки, готовящей на всех, таких же, как и он, бессемейных нижних чинов. Раньше вполне обходился, нанимать отдельную прислугу для себя слишком расточительно, не по его рангу. Взять горничную, да еще молодую девушку на свою служебную площадь из одной небольшой комнаты с закутком, было бы делом совсем невозможным. Придется снимать отдельную квартиру с кухней и комнатой для прислуги. Впрочем, ему, как человеку, получившему наследство, это теперь по карману. Для сослуживцев вполне понятна и объяснима такая перемена. Разумеется, о неожиданно свалившемся на Кулябкина богатстве, в виде сундука до краев наполненного золотом не узнает ни одна чужая душа, а он уж подумает, что с этим делать дальше, чтобы не вызвать кривотолков, подозрений и, особенно, зависти.

Проводив в дорогу Михаила, Петр задумался о судьбе Натальи. Поразмыслив и вспомнив свое раннее сиротство, решил пожалеть ее: велел собирать девушке с собой в Петербург все необходимое. На следующий день он распорядился забить окна и двери дома надежными досками, снял с цепи теткиного пса, сел с Натальей в повозку и приказал извозчику ехать в Санкт-Петербург.

Глава 7 Приезд в столицу

В столице Кулябкин временно, до той поры, пока не найдет и не снимет подходящую квартиру, определил Наталью Сковородину на постоялый двор, в отдельную, довольно уютную и опрятную комнату с широкой металлической кроватью, покрытой каньевым покрывалом. В изголовье одна на другой лежали большие, пышные подушки в ситцевых наволочках, отороченные оборочками по краям. Из мебели в комнате имелся резной буфет с посудой за стеклянными дверцами, стол, покрытый льняной скатертью с кистями, четыре стула, начищенный воском шифоньер с зеркалом. На крашенном полу постелена дорожка. У окна возле кадки с фикусом – щегол в клетке, которую на ночь нужно накрывать темным платком. Обрадованная такой, по ее понятию, красотой, Наталья – деревенская девушка с простодушием ребенка, получившего нежданный подарок, нисколько не смущаясь Кулябкина, плюхнулась на кровать. Пружинистый матрас заскрипел, а она с какой-то неистовой улыбкой поднимала и опускала на нем свои округлые бедра в черной дорожной юбке, из-под которой виднелись стройные крепкие ножки. От этих движений пуговки на кофточке расстегнулись, обнажив ее белую нежную кожу шеи и груди, какая бывает у девушек только в ранней юности.

– Когда родители были живы, мы с сестренкой любили так на их кровати забавляться! Я у Марфы Захаровны на топчане из соломы спала. Ох, теперь отосплюсь на мягком! Все бока дорогой отбила в повозке…

Кулябкин стыдливо отвел глаза, ему захотелось побыстрее уйти. Однако, спросил:

– Так, у тебя сестра есть?

Наталья, вдруг опомнившись, спохватилась перед молодым мужчиной; села на кровати, застегнула кофточку и поправила волосы:

– Как же, есть, конечно. Только после смерти родителей ее в приют отдали. Она меня моложе лет на 7—8. А я в услужение пошла. Еще до Марфы Захаровны в няньках успела побывать в чужой семье.

Петр, не глядя на девушку, сказал:

– Я заплатил за комнату и за столование. Никуда не выходи. Меня разыскивать тоже не следует. Как найду квартиру сам приду за тобой.

Очень скоро квартира из двух просторных комнат с кухней была благополучна снята. Довольные удачной сделкой хозяева, получив от Кулябкина плату за аренду, благополучно отбыли в деревню, умиротворенно полагая, что от пристава полиции беды не будет. Судя по всему, человек он надежный и со средствами, раз выплатил аренду вперед за полгода.

Конечно, для Петра Павловича эта сумма казалась совсем ничтожной, по сравнению с тем богатством, что передала ему Марфа Захаровна. При желании он в состоянии купить один из лучших особняков в черте города, нанять штат прислуги, приобрести дорогой экипаж с кучером… Может и службу оставить, зажить беспечной жизнью богатого рантье, но Кулябкин не был кутилой и мотом, и, что важно, ему нравилась его работа, хоть и была она под час сопряжена с риском для здоровья, а случалось и жизни. Особенно поначалу службы, когда был на самых низших должностях: городовым, околоточным надзирателем. Постепенно Кулябкин втянулся в службу, обрел опыт, уважение коллег и жителей на подведомственном ему участке, а приносимая им польза обществу, наполняла скромную, нестяжательную душу Петра осознанием своей нужности и даже необходимости. На его счету много спасенных судеб разных людей, попавших в жизненные передряги и коллизии, часто по этой причине, нарушивших закон. Здесь и жены, побитые пьяными мужьями, и дети, бежавшие от насилия в семье на улицу. Было и раскрытие краж, и недобросовестная торговля негодным к употреблению товарами, незаконное содержание домов терпимости… Да мало ли чем приходилось заниматься нижним чинам полиции в таком большом городе, как Санкт-Петербург. К счастью, Петр Кулябкин обладал высоким ростом, могучей силой с железной хваткой, быстротой реакции и острым, внимательным взглядом. Его побаивались нарушители закона и отпетые преступники. С полной уверенностью можно сказать, что этот человек был на своем месте по охране правопорядка.

Глава 8 Решение

Прошло три дня и Кулябкин, как и обещал, появился в гостиничном номере девицы Натальи Сковородиной, который он для нее снял. По виду девушки было заметно, что она успела отдохнуть с дороги и хорошенько отоспаться на мягкой кровати в окружении подушек. Румянец играл на ее по-детски пухлых щеках, светлые волосы расчесаны на прямой пробор и заплетены в две тугие косицы, ярко-голубые, смешливые глаза смотрели прямо и беззастенчиво в золотисто-карие глаза пристава Кулябкина. От этого ее взгляда Петру становилось как-то не по себе. Он по долгу службы повидал немало девиц и помоложе Натальи, среди них были и те, кто околачивался вблизи трактиров в надежде поесть и заработать постыдным занятием. Однако, лишь редкие из них смотрели ему в глаза, как эта девица Сковородина. Пристав Кулябкин, несмотря на свой опыт, задался вопросом:

«Что это? Шалость? Детская наивность или, напротив, взгляд хитрой, искушенной особы, разыгрывающей перед ним роль одинокой, несчастной сироты…»

Ответов Кулябкин пока не знал, в дороге они все больше молчали: он читал, а Наталья дремала или глядела по сторонам из повозки.

Однако, хорошенько поразмыслив накануне своего визита в гостиницу к девице Сковородиной, он уже принял твердое решение, что ему делать с ней дальше.

Горничная заглянула в номер спросить, не принести ли чаю? Не смотря на выходной, Петр Павлович был в мундире и, как положено, при оружии на портупейных ремнях. Понятие выходного дня для него было весьма условным, он всегда ежечасно и ежеминутно чувствует себя несущим службу, даже ночью.

Вскоре горничная вернулась, неся перед собой на подносе большой, разрисованный розами чайник со стаканами в подстаканниках, сахарницей, наполненной кусками колотого сахара и свежими румяными плюшками на блюде. Поставив поднос на стол, она спросила, что еще надобно принести. Кулябкин ответил, что пока ничего не нужно и горничная вышла из комнаты, закрыв за собою дверь.

Выпив вместе с Натальей чай, Петр отставил в сторону пустой стакан. Слегка поглаживая накрахмаленную скатерть своей большой, загорелой рукой, он собирался с мыслями, прежде чем начать разговор. Наталья сидела за столом напротив Кулябкина и выжидающе смотрела на него. Наконец, он произнес:

– Так, вот, что Наталья Сковородина; привез я тебя по твоей слезной просьбе в столицу, а что дальше с тобой делать и не знаю, вернее, не знал…

Наталья перебила Петра Павловича, не дав ему договорить:

– Вы же квартиру нанимать собирались. Сами и говорили-с, что как снимите, так и придете за мной!

– Квартиру-то я нанял… А, тебя куда?

– В услужение к вам. Я готовить, стирать, я всему обучена. Марфа Захаровна была довольна мною, хоть и непросто было ей угодить.

Кулябкин поднял глаза на девушку:

– Нехорошо, не положено нам вместе жить под одною крышей. Я не стар и ты уже не дитя. Неправильно это, когда девица с холостым мужчиной вместе проживают.

Наталья отвела глаза и опустила голову:

– Да не девица я! Никакая не девица…

Кулябкин оторопел, он не мог догадаться, что она имеет ввиду.

– Как тебя понимать?

– Если вы про девство, то я давно его лишена. Еще, когда в няньках была у Горелова, что в приказчиках у графьев Ордынских значился. Он и лишил меня невинности, мне тогда 12 с половиною лет было… Сначала плакала, потом смирилась. Он мне конфет купит или денюжку даст, мне и радостно. Только недолго он мною забавился, понесла я от него. Жена узнала, повела меня к бабке, та дите во чреве моем и умертвила… Порченная я, грешная. Опосля его жена выгнала меня:

– Иди, куда хошь, а из усадьбы – вон! Ежели увижу, лицо тебе кипятком попорчу!

Вот и пошла я в Кобылкин, а там окромя, как в трактир – некуда… Хорошо добрые люди помогли. Так и попала я в услужение к Марфе Захаровне.

– Сколько лет тебе?

– Пятнадцать.

– Выглядишь старше. Ты грамотная, читать-писать умеешь?

– Нет. В школу не ходила. Рано сиротство познала, до Горелова перебивалась как могла, а чаще у церквы милость просила.

– Учиться пойдешь. Жить будешь при монастыре. Я договорился. Раз уж я тебя, как сироту принял, то буду помогать еще и потому, что сам сиротой рано остался. Все необходимое: обувь, одежу, белье, на зиму верхнее платье, – это все я тебе оплачу. В монастыре пожертвование сделал, там тебя не обидят. Но и ты меня не подводи, слушайся учителей, монахинь. Грамоту освоишь, ежели захочешь, – дальше учиться пойдешь.

Наталья подняла глаза на Кулябкина:

– Я бы лучше к тебе, на услужение…

Кулябкин усмехнулся:

– Ты сначала выучись и подрасти маленько. А там и жених тебе найдется.

После этих слов девушка еще ниже опустила голову.

Глава 9 Неожиданное задание