Гнедой, или Шаги сквозь время

Глава 10 Грустная дорога

Маменькины усилия, как можно скорее выдать Мари замуж в Петербурге еще до унизительной процедуры описи имущества, а затем и самого страшного, – продажи имения с молотка, потерпели сокрушительное фиаско. В столице их приняла кузина матери баронесса Вера фон Краузен. Светская львица, достигшая тридцати восьми лет, что по меркам высшего общества означало закат женской обольстительности и переход в матроны. Из танцующей на балах Perfect woman в окружении поклонников, с покорностью занять место наблюдающей со стороны в лорнет за происходящем вокруг. Тем самым, постепенно становясь одной из уважаемых, но, увы, пожилых дам, ездящих по балам, чтобы милостиво улыбаться юным дебютанткам, недавно вышедшим в свет, обсуждать их красоту и наряды, сплетничать по поводу светских романов и интриг. Вера Львовна болезненно переносила сей факт, несмотря на то, что красота и стройность фигуры все еще были при ней. Удачно вышедшая замуж за богатого немца и землевладельца в Остзейском крае, она родила в браке с бароном фон Краузен двоих детей: старшего сына Ивана, – ровесника Мари и дочь Надежду, которой едва исполнилось шестнадцать лет и, на которую все чаще засматриваются женихи высшего петербургского общества.

Уступив давлению матери, Мари покорно ездила с ней по гостям часто в компании двоюродной тетки фон Краузен, уже выводящей в свет собственную дочь Надин или Надежду – юную, прелестную и богатую невесту на выданье. Рядом с троюродной шестнадцатилетней кузиной, излучающей чарующую улыбку, на двадцатилетнюю, всегда серьезную Мари Ордынскую, вероятные женихи поглядывали с некоторой опаской. Несмотря на изящество и красоту, ум и образованность молодой графини, она не вписывалась в непривычную для себя светскую жизнь Петербурга. Ей поступило два предложения: от престарелого князя Лозинского, который и ходил уже с трудом, опираясь на трость, или поддерживаемый слугой. Не успели Ордынские ответить на предложение князя, как того не стало. Старик так и не дожил до ответа от графини Марии Александровны. Ради правды стоит признать, что получи ее матушка Софья Николаевна подобное предложение от князя, она немедленно приняла бы его. Старик был очень богат и не имел прямых наследников. Видимо, старое сердце сластолюбца Лозинского, известного в свои молодые годы бесчисленными романами, не выдержало потрясения от красоты и изысканных манер Мари Ордынской.

Вторым посватался молодой и симпатичный гвардейский поручик, имевший привычку подкручивать усы. Но слава кутилы, проигравшего родовое имение в карты, и окончательно разорившегося с непомерными долгами, успела дойти до Софьи Николаевны раньше, чем рассчитывал жених и ему было отказано. А время поджимало. В результате этих визитов, предложение руки и сердца от молодого, красивого, богатого и достойного во всех смыслах жениха получила Наденька фон Краузен и их помолвка состоялась той же осенью. Свадьбу обоюдно решили сыграть после православной Пасхи, на Красную горку. По настоянии матери Веры Львовны; дети в семье были крещены по православному обряду. Отец семейства – остзейский немец из любви к жене и сам перешел в православие.

Возвращение матери с дочерью из Петербурга, в выставленное на торги имение, было тягостным вдвойне. Вдовствующую графиню угнетала вина перед дочерью, испытавшей унижение от бесполезных поездок по домам Петербурга в поисках выгодной партии. В нанятой дорожной карете, Софья Николаевна, поднося к лицу кулон с нюхательной солью, едва сдерживала слезы отчаяния. Мари же, напротив, сидела застыв с безучастным видом. Всю дорогу от Петербурга она молчала, не проронив и слова.

Наконец, мать сказала:

– Нам просто не посчастливилось, Мари. Осень, еще не все вернулись в Петербург из заграницы и своих имений… Обычно светская жизнь оживает в столице зимой: театры, маскерады, балы… Так до самого Великого поста. Нам не хватило времени, а судебные исполнители не продлили отсрочку, хотя бы на полгода. Ты бы, несомненно, имела успех в зимнем сезоне и, наверняка, получила б лестное предложение.

Мари в ответ матери усмехнулась:

– Однако, это не помешало Наде фон Краузен получить предложение от завидного жениха.

– Что я могла сделать, Мари! После долгого отсутствия мои связи в светском обществе Петербурга ослабли, а то и вовсе утеряны. Нам и остановиться, кроме, как у кузины Веры было негде. Я, уж, не хочу сказать, что у нас не имелось средств на достойную нашего высокого происхождения гостиницу. Конечно, весьма больно и обидно, что такая девчонка, как Наденька фон Краузен обошла тебя, но и ты тоже виновата, что не хотела ездить со мной по балам в Париже. Мне надо было настоять. Ты бы давно получила массу лестных предложений еще во Франции и уже была замужем за бароном или виконтом. Там широкий выбор знатных и состоятельных господ! Все свои лучшие годы ты просидела с книгами в церковном соборе Парижа! А, что мы будем делать после продажи с торгов нашего имения и всего имущества, – понятия не имею!

– Тогда бы я окончательно потеряла связь с Родиной и совсем не знала русский язык. Тетушка Вера Львовна предупредила меня, чтобы я в обществе называла Надин по-русски Надя, потому, как мода на французский прошла и Государь-император Николай Александрович твердо ратует за русский стиль во всем и в именах тоже.

Тем временем карета с матерью и дочерью, пересекла черту городского поселения Кобылкин и свернув с дороги, поехала в имение Ордынских.

Глава 11 Тягостные думы

Мари сидела в своей комнате при свечах и с грустью смотрела в темное вечернее окно. Думы теснились в ее голове, а сказанное матерью в порыве отчаяния и безысходности, не давало душе молодой графини покоя.

Мари подошла к зеркалу, посмотревшись в него, сняла с шеи чокер, ленту из черного бархата, плотно отхватывающую ее изящную шею. К чокеру крепился крест с крупными сияющими бриллиантами, – подарок ее отца матери Софье Николаевне на свадьбу. Со временем чокер стал ей тесен и она передарила его подросшей дочери, как память о умершем отце.

Молодая графиня вынула из ушей бриллиантовые серьги, сняла с пальцев кольца. На ней остался лишь ее маленький крестильный крестик на тонком шелковом шнурке. Снятые с себя драгоценности Мари убрала в шкатулку с жемчужным ожерельем и понесла в будуар матери.

Софья Николаевна лежала на бархатной кушетке, ее лоб туго стягивала повязка, что указывало на мигрень, иногда мучившую графиню своими спазмами.

Дочь подошла и молча протянула шкатулку матери. Та спросила:

– Что это, Мари?

– Это бывшие мои драгоценности. Теперь они Ваши, маман. Мне они больше не нужны. Вы можете их продать и на скромную квартиру в Петербурге и прожитие Вам на несколько лет может хватить, если без излишеств. Мои меха, боа – тоже Ваши.

– Что такое? Почему? – мать с удивлением посмотрела на дочь.

– Я прошу Вашего благословения на мой уход в монастырь.

Графиня Софья Николаевна, словно плетью ударенная, в порыве нервного возбуждения вскочила с кушетки и, позабыв о мигрени, заходила по комнате, заламывая руки:

– Нет, никогда! Никогда ты не получишь от меня благословения, пока я жива! А без этого тебя ни одна святая обитель не примет! Мари, сжалься! Не оставляй меня одну в этом мире. Я согласна жить скромно, довольствоваться малым. Забыть и навсегда оставить свет. Нам хватит средств. У меня тоже осталось кое-что из драгоценностей, к счастью, незаложенных в ломбард. Я без сожаленья оставлю все, только ты не уходи, не покидай свою несчастную мать!

Не справившись с пережитым волнением, София Николаевна лишилась чувств. Дочь поднесла к ее лицу нюхательную соль и мать, наконец, пришла в себя.

Глава 12 Встреча пристава с хозяевами усадьбы

Пристав Кулябкин и сопровождавшие его лица, прибыли в Кобылкин накануне торгов. В дороге коллежский секретарь, достигший 10 чина Петр Павлович, сидя в служебной карете, ознакомился с делом имения Ордынских. В его задачу входило соблюдение порядка и надзор за ходом торгов. Старого графа он, будучи еще мальчишкой, видел несколько раз, когда тот ехал в карете по проезжей кобылкинской дороге в имение. А сегодня ему предстоит малоприятная встреча с теперь уже бывшими владельцами усадьбы. Аукцион лишь юридически-документально засвидетельствует этот факт. На участие в торгах поступило немало заявок и велика вероятность того, что сделка состоится. Весь вопрос в том, останутся хоть какие-то средства вдове и дочери покойного графа после того, как будут уплачены все долги кредиторам.

Остановились, откомандированные из Петербурга должностные лица, на постоялом дворе городского поселения Кобылкин. После обеда в трактире пристав Кулябкин, оставив там сопровождающих его двоих охранников-полицейских и писаря, сел в служебную карету и приказал отвезти его в имение Ордынских, что в 12 верстах, по современным меркам немногим больше 12 километров.

Прибыв на место, Кулябкин решил осмотреть помещение, где намечено проведение аукционных торгов. Это был большой и светлый парадный зал с колоннами и огромными окнами на две противоположные стороны. Наборный паркет из дорогих и редких пород деревьев, зеркала с венецианским хрустальными подвесками, старинные гобелены из Европы, указывали на былое величие владельцев усадьбы старинного и знатного рода.

Потомок крепостных Кулябкин впервые так близко соприкоснулся с блистательным миром русской аристократии, впервые проник в эти роскошные апартаменты, пусть и в качестве должностного лица при исполнении.

Его мысли прервались с появлением двух особ, идущих к нему, через анфиладу комнат. Как было нетрудно догадаться, то были мать и дочь Ордынские.

При их виде пристав Кулябкин учтиво поклонился дамам. Графиня Софья Николаевна была облачена в черное платье из шелка муар-антик, на ней была шляпа из черного бархата с лентами той же муаровой ткани, что и платье. Лицо графини было под тонкой сеткой черной вуали. На руках перчатки из той же сетки. Всем своим видом она показывала, что пребывает в трауре по своей былой жизни: с роскошью, балами и великосветскими приемами.

Ее дочь Мария Александровна была одета гораздо проще и скромнее своей матери. Их наряды роднило только одно общее – черный цвет. Но, если мать выглядела, как настоящая аристократка и светская львица, то молодая графиня, так и не поднявшая глаз на пристава, выглядела, скорее, как пансионерка строгого заведения или послушница перед постригом. Ее мертвенная бледность поразила Кулябкина. Тонкие черты лица и сжатые почти бескровные губы… Цвета глаз Марии Александровны Кулябкин, привыкший по долгу службы запоминать лица и характерные особенности внешности, так и не увидел. Глаза молодой графини прикрывали опущенные веки с длинными, загнутыми ресницами.

Поинтересовавшись, какие у хозяйки усадьбы есть к нему, как представителю власти жалобы и убедившись, что жалоб нет, пристав Кулябкин сообщил, что торги состоятся в начале следующей недели, после окончания приема заявок на участие в аукционе.

На лице вдовствующей графини появилось выражение, напоминающее гримасу от боли. Она выдохнула:

– Ох, уж поскорее бы! Хуже нет, – ждать конца. Мы будто затворницы в ожидании казни.

Пристав Кулябкин счел своим долгом пояснить:

– То, что немного продлен срок подачи заявок на участие в торгах, на самом деле выгодно вам, как продавцам: чем больше участников, тем выше цена… Правило состязательности – главное достоинство аукционных торгов.

После его слов женщины удалились. Мария Александровна, ничего не сказав и ни разу не подняв глаза на пристава, ушла, поддерживая мать под локоть, оставив Кулябкина одного в большом зале бывшей усадьбы Ордынских.

Посещение поместья, как и встреча с матерью и дочерью Ордынскими заставила пристава взглянуть на происходящее с ними совсем под другим углом. Одно дело читать сухие строчки отчета на бумаге и совсем другое, – встретиться с живыми людьми, ввергнутыми в пучину жизненных коллизий. А, беды, постигшие женщин весьма серьезны; остаться без средств, без крыши над головой… При их привычке жить в комфорте и даже роскоши… Надо отдать должное, графиня-мать держалась с достоинством, не теряя самообладанием, а дочь… В отношении младшей представительницы рода Ордынских Петр Павлович пока не имел, что сказать, но большая разница между ней и матерью очевидна.

Вернувшись из усадьбы, пристав Кулябкин отобедал с сослуживцами в трактире, отдал писарю набело переписать краткий отчет о подготовке помещения к аукционным торгам, затем сел в нанятую при постоялом дворе пролетку и приказал везти его в Псков, до которого было не более 25—30 верст. Перед отъездом Кулябкин предупредил сослуживцев, что возможно, вернется или сегодня же поздней ночью, либо к завтрашнему утру. От сопровождения отказался.

Глава 13 Поездка в Псков

В Пскове Петр Павлович нанес деловой визит хорошо знакомому ему по прошлым делам стряпчему или, как сейчас, – адвокату по гражданским делам Антону Петровичу Затевахину, опытному профессионалу с кристальной репутацией. За услуги брал дорого, но оно того стоило. Кулябкин знал, что именно такой стряпчий, как Затевахин ему сейчас и нужен. Ему можно довериться и клиентскую тайну он сохранит. А стоимость услуг конторы Затевахина интересовала Петра Павловича меньше всего. За срочность составления бумаг и договора, он добавил сверху еще половину от общей суммы гонорара. И контора со служащими, отложив на время другие дела, заработала исключительно на поступивший запрос Кулябкина и к вечеру Петр Павлович получил на руки все необходимые документы, заверенные подписью и личной печатью Затевахина А. П.

Сев в ожидавшую его целый день, нанятую пролетку, Кулябкин приказал возчику ехать обратно в Кобылкин и уже наступившей ночью они вернулись на постоялый двор, откуда накануне выехали в Псков. Своим появлением Петр Павлович разбудил дремавшего полового и на вопрос:

– Чего изволите: чаю или отужинать?

Распорядился:

– Чаю и перекусить: будь то хлеба, колбасы. В нумер ко мне принеси.

После легкого перекуса, Петр устало снял с себя мундир, аккуратно повесил его на спинку стула. Положил под матрас личное оружие, – револьвер в кобуре. Оставшись в одном исподнем белье, нательной рубахе и кальсонах, лег на кровать, натянул на себя одеяло и быстро уснул.

На следующий день было воскресенье и Кулябкин на призыв зазвонившего колокола местной церкви пошел на утреннюю службу, посвященную празднику Казанской Божией Матери. По дороге к храму нежданно налетела метель из снежной крупы и быстро промчавшись, унеслась прочь, оставив после себя чистое небо с засверкавшим на нем золотом солнцем. Такое явление в конце октября Петр Павлович счел добрым знаком.

Переступив порог церкви, подал записки «О упокоении» и «О здравии», накупил свечей, внес пожертвование в церковный ящик. Обходя иконы, перед каждой осенял себя крестным знаменем и ставил свечу. У праздничной иконы Казанской Божией Матери, он заметил одиноко стоящую девушку в черном платке, держащую перед собой зажженную свечу. Петр побоялся нарушить это единение с Богом просьбой, – зажечь свою свечу от ее свечи, перед тем, как поставить в поликандило. Кулябкин хотел было отойти к другому церковному подсвечнику, как девушка повернула к нему свое лицо и посмотрела на пристава внимательным взглядом серо-голубых глаз. Это была Мария Ордынская. Она поставила свою зажженную свечу в поликандило. Петр, растерявшись от неожиданной встречи с молодой графиней, ответил ей поклоном и зажег свечу от свечи Марии.

В церковь стал прибывать народ, в основном местные жители Кобылкина и вскоре началась служба.

Мария Александровна уединилась в укромном уголке старинного храма, не желая никого видеть и самой не попадаться людям на глаза. После окончания службы Петр искал ее глазами на выходе из церкви среди прихожан, однако так и не нашел.

«Видимо, ушла из храма через боковую дверь,» – догадался пристав.

На этот раз Петр Павлович ошибся. Молодая Графиня исповедалась настоятелю храма и немного задержалась в церкви.

Идя по дороге, Кулябкин заметил, проехавшую мимо него повозку, свернувшую в сторону усадьбы Ордынских.

«Вне всякого сомнения, Мария Александровна возвращается в свое имение,» – подумал, глядя ей вслед Петр Павлович, – «пока в свое имение.»

Глава 14 Аукцион

Наступил день открытого аукциона по продаже недвижимого имущества Ордынских. Молодая графиня Мария Александровна на торгах не присутствовала. Начальная цена усадьбы была объявлена стоимостью в 30 тысяч рублей. Графиня Софья Николаевна была подавлена, этого не хватит, чтобы расплатиться с кредиторами, а ведь надо еще на что-то жить ей с дочерью. В отчаянии она обратилась к приставу Кулябкину не только, как должностному лицу, но и, как к человеку, внушившему ей доверие при их первой же встрече. Он успокоил графиню-мать:

– Изначальная цена с учетом принятых заявок, значительно увеличится. Нередко случается – в разы. Поэтому, смею посоветовать Вам, графиня, не волноваться.

– Да, да… Вот, и управляющий Василий Спиридонович не даром сетует, что поместье с землями без крестьян, неизбежно к разорению приведет. Я плохо ведаю в хозяйственных делах, по правде сказать, ничего в этом не смыслю. Из людей разумных и опытных многие удивлены, что мы прожили пятнадцать сезонов так беззаботно в Париже. Впрочем, конюшни наши пусты, оранжерея в упадке, земли заброшены… Более тридцати с лишним лет после крестьянской реформы прошло, все сильные и ловкие мужики уехали в города, некоторые разбогатели, а представители знати нищают. Дай Бог пережить все это, – с горечью в голосе призналась приставу графиня-мать.

Тем временем, большой парадный зал заполнился участниками аукциона. Ведущий объявил о начале торгов с заявленной цены в тридцать тысяч рублей, но, как и уверял пристав Кулябкин, ставки постепенно повышались и цена за имение Ордынских достигла сорока двух тысяч. Далее темп состязания заметно снизился. Все велось к тому, что это предельная цена за поместье с землями. Ну, если кто-то еще предложит сверху того 200—300 рублей. А это означает, что долги полностью покрыть Ордынским не удастся. А, ведь, надо еще на что-то жить…

На основании имеющихся документов, пристав Кулябкин был хорошо осведомлен бедственным положением вдовы и дочери покойного графа Ордынского. Ведущий аукциона, назвав в последний раз цену в сорок две тысячи пятьсот рублей, поднял молоток, чтобы с его ударом закрыть торги и объявить имя лица, приобретшего имение Ордынских. Однако, он не успел этого сделать. Незнакомый местному обществу господин в черном сюртуке и цилиндре, все время до того молчавший и лишь наблюдавший за происходящим, поднял карточку участника торгов:

– Предлагаю цену в шестьдесят тысяч рублей!

Все присутствующие разом на него обернулись, но господин, назвавший такую неожиданную цену, был никому не знаком. Аукционист повторил:

– За имение графа Ордынского участник, пожелавший остаться неизвестным, предложил цену в шестьдесят тысяч рублей!

После чего последовал удар молотка и сделка состоялась. Участники торгов поднялись со своих мест и стали расходиться. Взгляд пристава Кулябкина коснулся лица графини Софьи Николаевны; из мертвенно бледного оно покраснело от прилива крови. Графиня, дрожащей рукой поднесла к ноздрям кулон с нюхательной солью и лишилась чувств, к счастью, ненадолго. Кто-то принес ей стакан с водой, она отпила несколько глотков и, поддерживаемая под руки служанкой, направилась к выходу из парадного зала, давнего свидетеля ее триумфальной молодости во всем блеске, а теперь и падения знатного рода своих бывших хозяев. Глядя в след графини, Петр Павлович отметил про себя: «Однако, при всем трагизме произошедшего, Софья Николаевна неизменна себе и безукоризненна: платье, шляпка с вуалью, ридикюль, расшитый бисером, перчатки… Будто в театр собралась. Вот, что значит голубая кровь, вот, оно – столбовое дворянство! Этому нельзя научиться, с этим рождаются.»

Глава 15 Разговор перед отъездом

На следующий день пристав Кулябкин приехал в имение Ордынских попрощаться с семьей покойного графа перед отбытием в Петербург в связи с выполнением служебного задания.

О его прибытии доложили графине-матери и молодой графине. Мария Александровна сказалась больной и не вышла к приставу, а Софья Николаевна, напротив, выразила свое желание увидеться с Петром Павловичем, если у него есть немного времени, чтобы обождать ее.

Слуга провел пристава в одну из анфиладных комнат, что вели в парадный зал, где накануне состоялся аукцион, на котором решился вопрос с новым владельцем усадьбы.

Петр Павлович сел в одно из кресел в ожидании появления вдовствующей графини. Она не заставила долго себя ждать и появилась перед приставом тщательно одетая и причесанная, но по теням под глазами, можно было догадаться, что графиня Ордынская накануне провела бессонную ночь.

Кулябкин поднялся навстречу, идущей к нему Софье Николаевне. Он поклонился графине, она ответила легким наклоном головы, затем села в кресло напротив пристава, сделав знак, последовать ее примеру.

– Мари нездоровится, она просила передать, что испытывает неловкость за невозможность лично проститься с Вами, Петр Павлович. Я, в свою очередь, благодарю Вас за оказанную поддержку в нашем ужасном положении. Теперь ждем, когда нас отсюда попросят… Мари не здорова, а я в таких делах абсолютно беспомощна. Надо искать квартиру, пусть самую скромную, но в Петербурге. Хорошо, что осталась некоторая сумма на жизнь, ну, а как там дальше сложится, одному Богу известно. В глазах графини блеснули слезы, но она взяла себя в руки.

Кулябкину стало искренне жаль вдову. Неприятности, произошедшие с ней в последнее время, исказили и рано состарили лицо некогда одной из первых красавиц Петербурга и Парижа.