Гнедой, или Шаги сквозь время

Глава 21 Хищник и жертва

На душе Мари было сумрачно, как бывает между угасающим зимним днем и наступающим вечером. Завтра у нее венчание. Точнее, у них с Петром Павловичем, человеком, которого она совсем не знает, да и видела всего несколько раз. За нее все решила маман. А ей деваться некуда: в монастырь без благословения матери не примут, – это главное условие обители. В самом деле, не в гувернантки же идти в чужой дом…

Мари сидела у окна в кабинете покойного отца и с холодным равнодушием наблюдала за зайцем-русаком, в отчаянии петлявшим по заснеженному полю, спасаясь от преследования рыжей лисицы. Его гнал страх, ее – голод, еще немного и она схватит незадачливую добычу. Мари поднялась с кресла, подошла к стене, на которой висело старинное ружье отца. Молодая графиня сняла ружье, оно оказалось заряженным. Мари открыла окно. Холодный ветер, ворвавшийся с зимнего простора, ударил ей в лицо и грудь. Она прицелилась и нажала на курок. От звука выстрела заяц стрелой полетел по полю к лесу, а раненная рыжая хищница, оставляя на снегу кровавый след, поползла вслед убегающей добыче. Не в силах смотреть на это, графиня выстрелила в лису еще раз, чтобы прекратить ее страдания.

На оружейные звуки в кабинет вошел старый слуга, служивший еще ее отцу графу Ордынскому, следом прибежала мать Софья Николаевна:

– Мари, как ты напугала нас! Закрой окно, Порфирий, – обратилась вдовствующая графиня к слуге, – мы рискуем простудить невесту накануне венчания…

Уже лежа в постели, прежде чем заснуть, перед глазами Мари вновь возникла кровавая сцена убийства лисы. И она тому причина. Накануне венчания ее мысли были далеки от предстоящего события, пожалуй, одного из самых важных в жизни девушки любого сословия и состояния:

«Я сделала ошибку. Надо было застрелить зайца, а не лису. Жертву, а не хищника. Его все равно загрызет лиса или волк. Сегодня или завтра. Заяц рожден быть добычей хищника. Все, как и у людей. Завтра и я стану жертвой… отдам себя чужому человеку, который по праву богатого и сильного заберет мою жизнь.

Глава 22 Венчание

Зная, что невеста его не пожелала устройства пышных свадебных торжеств, Петр Павлович, повинуясь ее решению, не стал приглашать никого из друзей и знакомых, появившихся у него за годы службы в Петербурге. На венчании будет только шафер Сигарев и подруга невесты – Надя фон Краузен, да еще мать Марии – Софья Николаевна с кузиной Верой Львовной. Ее муж барон отбыл в свои Остзейские владения, а сын Иван, выпускник Пажеского корпуса, на сборах в армии. Думали пригласить на венчание крестную Марии Александровны – Василису, выкормившую своим молоком Мари сразу после ее появления на свет. А с ней и ее старушку-мать. Обе в прошлом из крестьян графа Ордынского, что ничуть не смущало остальных. Однако, надо было ехать за ними в Кобылкин, а тут метели замели… Вдруг, что в дороге случится, мать Василисы уже в преклонных летах. Вот и отменили приглашение. И, конечно, из светского общества Санкт-Петербурга никто приглашен не был. Петр понимал, что эти ограничения прежде всего от того, что он безродный простолюдин. Сиятельные господа из круга Ордынских осудят и не воспримут всерьез эту свадьбу, а только разнесут по всему Петербургу, что графиня Мари Ордынская сошла с ума, выйдя за бывшего мужика, предки которого были у них в крепостных. Есть народное поверье: – Если породистую сучку покроет беспородный кобель, то после, даже от чистокровного во всех последующих пометах будут одни дворняги.

Острое на язык и злое на язвительные сплетни высшее петербургское общество не прощает подобное выходцам из своих кругов, особенно, что касается женщин. С мужчинами проще, они передают фамилию и титул жене, а дворянка, даже самая родовитая, так же, как и дети, рожденные в неравном браке, теряет и дворянство/формально/, и фамильную честь рода. Она – изгой общества.

Графиня Мария Александровна Ордынская прекрасно знала об этом, но не сей факт волновал и печалил ее. Из-за долгих лет отсутствия в Петербурге, с самого ее малолетства, этот город для нее чужой. Она и в Париже чувствовала себя чужестранкой и только в Соборе Александра Невского ощущала себя русской на маленьком островке большой Родины.

Венчание было назначено в небольшой старинной церкви на окраине Петербурга. С утра светило солнце, а к началу венчания поднялась метель, повалил снег, как в известном произведении Пушкина, но на этом все совпадения закончились: жених с шафером не заблудились и не опоздали к началу таинства. Невеста с подружкой, матерью и тетей прибыли вовремя, да и сам обряд прошел спокойно, без какого-либо происшествия и предзнаменования. Там же, под сводами старинной церкви Петр и Мария впервые поцеловались и обменялись кольцами. Обвенчавший их священник, прежде чем отпустить молодых, поздравил с благословением на долгую и счастливую семейную жизнь. После чего приглашенные гости сели в экипаж, молодожены в тройку и поехали в новый особняк, принадлежащий юной жене Петра Павловича, о чем ему еще предстояло сообщить ей.

По русскому обычаю тройка с бубенцами, украшенная цветами и ковром под ногами молодых, с лебединой легкостью подлетела к особняку… госпожи Кулябицкой. Эту фамилию, как более благозвучную, получил после покупки имения и ухода со службы Петр Павлович. С получением дворянства преград и трений тоже не возникло. При таких-то средствах… Так и стал бывший крепостной Кулябкин – помещиком Кулябицким, что дало ему право обретения дворянства. Хлопотал он по этому делу исключительно ради тещи и молодой жены. И, хотя, титул за Марией Александровной формально сохранялся, однако, кроме старых слуг, служивших в усадьбе еще при ее отце Александре Николаевиче Ордынском, уже более никто из нового окружения не назовет Мари – «Ваше сиятельство». Это та цена, которую она заплатила за свой мезальянс. Вдовствующая графиня-мать Софья Николаевна по-прежнему сохранила за собой и титул, и соответствующие ему почести. Однако, такая потеря не ранила ее дочь. Мари с легкостью перешагнула через эти угасающие отблески обломков былого величия их старинного рода.

Сам дом и внутреннее его убранство произвели впечатление, как на тещу Петра Павловича, так и на ее родственников: мать и дочь фон Краузен. Но, как и положено аристократкам, те восприняли это сдержано и лишь украдкой, незаметно позволили себе скользнуть взглядами на окружавшую их обстановку, не проронив при этом ни слова. Впрочем, для них подобное привычно. Они и сами очень богаты, и живут в роскоши.

По приезду с венчания слуги помогли хозяевам и их гостям раздеться: снять шубы, головные уборы, принять с ног зимнюю теплую обувь и надеть легкую для комнат. Затем все с молодой парой во главе поднялись по широкой лестнице, ведущей в парадный зал. Дворецкий торжественно пригласил всех пройти к накрытому свадебному столу. Лакеи раскрыли высокие резные двери и небольшой оркестр заиграл приветственный туш.

Петр, поддерживая под руку Мари, повел по залу, пропустив немного вперед себя, как хозяйку этого роскошного особняка и свою молодую жену, – нареченную им Белой Лилией, навек поселив в своей душе. Вне всякого сомнения, он успел полюбить ее и чувствовал себя впервые в жизни счастливым, находясь рядом с ней.

Повсюду: на столах, на полу у зеркал стояли вазы, наполненные белыми лилиями. От их зеркального отражения казалось, что весь парадный зал утопает в этих изысканных цветах, что было так на и самом деле. Не зря, в геральдике цветок лилии принадлежит особам королевских кровей. А род Ордынских восходит к самим Рюриковичам.

Музыканты в седых париках и великолепных бархатных камзолах по моде 17 века эпохи Барокко. Обслуживающие стол лакеи, – в рубашках с кружевными жабо под камзолами, вышитыми золотым шитьем и в кюлотах с белыми чулками. На ногах башмаки с пряжками. Только парики были другими и указывали на более поздний 18 век, породивший мужскую моду на седые косы, стянутые на затылке черным репсовым бантом.

– У твоего зятя, Софи несомненно недурной вкус, – разглядывая в лорнет /это не возбранялось/, открывшуюся перед ней парадную залу, – произнесла кузина баронесса фон Краузен. А про себя подумала:

«И кошелек, несомненно, велик…»

Когда все расселись по своим местам за свадебный стол, после поздравлений и пожеланий счастливой жизни, гости и хозяева выпили по бокалу французского шампанского, раздалось: «Горько!». Как выяснилось, то была Вера Львовна фон Краузен, отнюдь не собиравшаяся изображать из себя великосветскую даму перед зятем кузины и, давшая всем понять, что она чтит русские традиции и вовсе не чурается их, хоть и замужем за немецким бароном.

Петр поднялся со своего места и стоя ожидал ответного шага от жены. Мари с непроницаемым выражением лица, не сразу поднялась к нему и, наконец, разрешила мужу поцеловать себя в присутствии гостей. К ее счастью, больше «Горько!» на этой свадьбе не прозвучало.

После танца с молодой женой, Петр, провожая ее на место, успел шепнуть Мари:

– Это все твое! Ты здесь единственная владелица. Царица моего сердца, Белая Лилия моя!

Скоро гости разъехались и молодожены остались одни в особняке. За окном надвигалась ночь. Их первая ночь…

Той ночью Петр черпал свое счастье полными пригоршнями: снова и снова, опять и опять. Словно, истомившийся от жажды путник, припадал к незамутненному роднику с кристально-чистой, прохладной водой, возрождавшей в нем новые жизненные силы.

Той ночью на небе не было луны, а если бы она была, то ему довелось бы увидеть лицо Марии – бледное, с искусанными в кровь, плотно сжатыми губами… Она не издала ни звука, лишь единожды прошептала в каком-то полу сумеречном состоянии, но он расслышал:

– Надо было пристрелить зайца, а не лисицу… От нее слишком много крови на белом снегу…

Петр словно опомнился после ее слов. Он зажег свечу и испугался, увидев лицо любимой женщины. Она была не похожа на себя и едва дышала.

Он упал рядом, закрыв голову руками и почти прорыдал:

– Машенька, прости, любимая!

Затем, вспомнив о шкатулке из подземельного клада Чечеткиной, принес и осыпал жену драгоценностями. Камни блестели при горевшей свече, как сотни маленьких солнц, лун и небесных звезд.

– Это все твое! Все для тебя…

Мари молчала, затем ответила ему:

– Уйдите и оставьте меня одну.

Петру ничего не оставалось делать, как выполнить ее приказание. На следующий день Мари не появилась из своей комнаты, не желая никого видеть. В первую очередь его, – мужа. По истечении трех дней вышла и начала жить заново, в новом теле. Внешне она не изменилась, вела себя спокойно, никогда ничем не выдавала своего недовольства или раздражения. Напротив, была ровна одинаково со всеми, что со слугами, что с мужем. Но внутри нее с той поры все застыло, будто умерло. Однако об этом знала только она одна.

Глава 23 К теще на блины, или Лакомка

А Петр корил себя за неуемную страсть к Марии, выдавшую в нем «беспородного» мужика» и, как он сам себя приговорил: «Вот, когда оно проявило себя, вылезло низкое его происхождение. Сломал он свою Белую Лилию, испортил ей и себе жизнь… Разные они во всем.»

Неискушенный в отношениях с женщинами из высшего сословия, к которому принадлежала его жена, он с самого начала допустил грубейшую ошибку: – поторопился познать тело, а не душу. Надо было получше узнать друг друга, дать привыкнуть к себе, заслужить если не ее любовь, то уважение. Это понимание пришло к Петру гораздо позднее, когда уже ничего нельзя было исправить. Он впервые в жизни страдал из-за женщины:

«Маша целыми днями сидит в своей комнате за запертой на ключ дверью. Не выходит к обеду и ужину, горничная относит еду в ее будуар. А он не знает куда деть себя, меряет шагами пространство своего кабинета, подобно зверю в клетке. Голову распирают мысли о неудавшейся семейной жизни.»

Раньше у него была служба, за годы он привык жить в четком, размеренном режиме дня. Не смотря на имеющиеся недостатки в их ведомстве, пройдя все низшие чины, Петр был убежден, что нужен и полезен обществу, а теперь, кажется, он и себя потерял, оставшись без дела. Чтобы как-то прекратить эту ежедневную, тупиковую круговерть мыслей, Кулябицкий распорядился подать экипаж. Затем спустился вниз в гардеробную. Отказавшись от помощи слуги, надел шубу и сев в экипаж, велел кучеру отвезти его на квартиру к своему другу и шаферу Сигареву, заканчивающему медицинский факультет университета.

Резвая пара отличных лошадей, запряженная в новую английскую повозку, внутри обитую мягкой кожей, быстро довезла Кулябицкого к маленькому домику на окраине Петербурга, где снимал комнату Михаил Сигарев.

Едва Петр открыл дверь, как с порога в нос ударил ядреный запах кислых щей. Хозяйка Матрена варила их из утятины и квашенной капусты в огромном чугуне. Рядом на столе шумно закипал самовар. Женщина сняла с него трубу и ловко установила наверх чайник с заваркой. Увидев Петра в роскошной шубе, она от удивления словно к полу приросла.

– Ты ли это, Петр Павлович?! Экий барин! Может генерала за подвиг какой получил? – не веря глазам своим, спросила Матрена.

– Я самый, Матрена Леонтьевна. Михаил дома?

– Дома, дома. Время обедать. Тут еще студенты у меня комнатку сняли. Хозяин мой, Степан Никодимыч уток настрелял, что на теплом пруду зимуют. Вот щей наварила на всех. Смею спросить: изволишь ли с нами откушать? Раньше не отказывался… хоть и нечасто бывал у нас.

– Благодарю-с, не откажусь. – Петр, покопавшись в кармане шубы, достал серебряный рубль и протянул его женщине.

– На, Матрена возьми от меня, в благодарность за хлопоты твои.

– Благодарствую, Петр Павлович, – Матрена спрятала рубль в складках фартука.

На голос Петра вышел Михаил. Увидев приятеля, принял от него шубу и цилиндр с перчатками. Затем, обратившись к хозяйке, сказал:

– Принеси нам с Петром пообедать ко мне в комнату.

Петр пошел за Михаилом и оказался в бедной комнате студента-медика, где стоял лишь небольшой стол, два стула и узкая кровать, покрытая серым солдатским одеялом. У окна этажерка и полки с книгами. Высокого роста, атлетического сложения, бывшему полицейскому приставу было тесно в небольшой комнатушке.

– Однако, напугал ты своим видом Матрену… Не признала она в тебе прежнего Кулябкина. Да, я бы и сам не признал, ежели на свадьбе твоим шафером побывать не удалось.

– Миша, можно надеть на себя фрачную пару с цилиндром, перчатками, бобровую шубу… Купить имение, за то получить дворянство. Можно сменить фамилию на благородную, но свое истинное происхождение и бескультурье, этим не исправить. Как был я мужиком, так мужиком и остался. Не гожусь я в мужья графине Ордынской, прав был Лоскутов! Откуда мне знать, как подойти к такой, как Мария Александровна?! Да и кто у меня был до нее? Купчиха Терентьева! Прачка Лукерья! Вот, для них я подходящий вполне.

– Посмотри, Миша на мои руки, – Кулябицкий положил ладонь на дощатый стол, – а теперь положи свою. Сигарев послушно положил руку рядом с рукой Петра.

– Видишь разницу? Твои пальцы тонкие, такими только на пианино играть. А моя мужицкая лапа?! Я кулаком, бывало, дверь вышибал. У меня все огромное… Сломал я свою Белую Лилию! Не хочет она меня больше в спальню свою пускать! Одному тебе признаюсь: не подошел я ей… Другим бабам подходил, а Мария Александровна от меня на ключ заперлась. – Петру было необходимо высказаться другу и дальнему родственнику.

Михаил ответил:

– Я будущий врач-хирург. И не на пианино играть буду, а операции проводить. Вот, потому мне и руки нужны нежные, пальцы тонкие и гибкие. А тебе в полиции твои нужнее.

– Так, ушел я из полиции. Помещик Кулябицкий теперь. За то и дворянство получил.

– Так ты теперь дворянин? Помещик? И, впрямь, чудны дела твои, Господи! Надо было тебе, Петя ко мне раньше обратиться. Женщины, они особого подхода требуют. Подожди, я одну книгу медицинского характера тебе дам почитать.

Сигарев поискал на полке и найдя искомую книгу, протянул ее Петру:

– Почитай, пригодится.

Тут в комнату вошла Матрена с подносом в руках. На нем стояли тарелки с горячими щами из которых торчали утиные ножки и крылышки, краюха свежего ржаного хлеба, очищенный лук и кринка со сметаной.

– Вот, откушайте чем богаты.

Петр посмотрел на женщину:

– Матрена Леонтьевна нет ли у вас немного водки?

– Найду, голубчик. Сейчас, сейчас…

Матрена вернулась с графинчиком водки и двумя рюмками. Захватила и закуску: холодец с хреном и колбасу со шпиком.

– Давай с нами по рюмочке, пока хозяин не вернулся. – обратился к женщине Петр.

– Ну, если по рюмочке… Налей, Петр Павлович. Как отказать такому, как ты красавцу-молодцу!

Кулябицкий налил ей в рюмку водки и протянул. Матрена перед тем, как выпить сказала:

– Будь здоров и счастлив, Петр Павлович! Приходи почаще.

Она выпила водку и ушла, закрыв за собой дверь. А друзья, последовав ее примеру, закусили холодцом с хреном и принялись за щи со сметаной. Они были горячи, наваристы, густы и ароматны.

Наступила Масленичная неделя: снежная, солнечная, радостная, с гуляниями, ярмарками и ледовыми городками. Улицы полны разного люда. Этот праздник, как и Пасха, на короткое время роднит все сословия русского народа. На тройках с бубенцами можно увидеть и барышень-гимназисток «румяных», «от мороза чуть пьяных», и светских дам с кавалерами, и простой люд, радующийся уходу зимы и началу скорой весны. На улицах в ряд стоят столы, накрытые бумажными скатертями, на расписных подносах пыхтящие, начищенные до зеркального блеска самовары. Тут же блины пекутся, приманивая прохожих вкусным запахом. Кому с икрой, медом, кому со сметаной, а кому просто так, – с «припеком». Зазывалы зычными голосами зовут народ в трактиры, отъесться досыта перед Великим постом. Швейцары перед почтенной публикой услужливо открывают двери в рестораны с музыкой и цыганским хором. Гуляет Масленица! Широко гуляет, со всем размахом души русской!

Мари, сидя рядом с мужем Петром Павловичем, ехала в экипаже, который он успел для них купить перед свадьбой. Они сегодня приглашены к матери Мари, графине Софье Николаевне на «тещины блины». Эта добрая традиция дожила и до наших дней.

……………………………………………………………………………

Среда (лакомка). В масленичную среду мать жены (теща) по традиции печет блины и угощает зятя. Отсюда пошла знаменитая и крылатая фраза «к теще на блины». До сих пор многие россияне соблюдают эту традицию, так как она носит семейный характер.

……………………………………………………………………………

Голову Мари покрывала белая шаль-паутинка из тончайшего крученого пуха, одета она была в легкую, теплую шубку из меха песца, подбитую малиновым атласом, на ногах ботиночки серо-голубые в тон шубки. Хорошенькая, словно картинка, глаз не отвести. Молодая жена, опустив длинные ресницы, спокойно отвечала мужу, а все больше молчала. Перед тем, как навестить мать-графиню, они заехали к Фаберже и купили в подарок Софье Николаевне на Масленицу памятный сувенир в виде букетика жемчужных ландышей, стоящих в маленькой вазочке из горного хрусталя, словно веточки в воде. Эффект потрясающий. Подарок выбирала сама Мари, или Маша, как чаще ее называет муж. Его же она никогда не называет по имени, а только с отчеством.

К фамилии Кулябицкие привыкли быстро, будто так было всегда, а всего-то две недели миновали с их венчания…

В квартире Софьи Николаевны тепло и уютно. Есть все удобства и даже телефонный аппарат, по которому она созванивается с дочерью ежевечерне. Графиня, с рождения привыкшая жить в домах с большим количеством комнат, познала, по ее же словам, «прелести» проживания в городской квартире с электрическим лифтом, освещением, ванной и водяным отоплением. Глядя на нее заметно, что она довольна жизнью и вполне обходится тем, что имеет. Стоило бы ей на что-то пожаловаться зятю, он незамедлительно приложил все усилия, чтобы выполнить пожелания тещи Софьи Николаевны. Она об этом знает и не капризничает зря. Удивительно, но графиня совсем не скучает по светским развлечениям. Хоть и разменяла пятый десяток, но, по-прежнему, женщина вполне привлекательная и со вкусом. Коротает время за рукоделием, чтением книг в компании любимицы – французской болонки Аннет.

Дочь Мари и зять Петр Павлович по традиции расцеловались с Софьей Николаевной и вручили ей сувенир от Фаберже, который произвел на нее должное впечатление. Она, как истинная аристократка, имела тонкий вкус и ценила прекрасное.

Вошла горничная, молоденькая девушка с хорошими манерами, в белом крахмаленном фартуке и красивой кружевной наколке, низко опущенной на лоб. Она пригласила всех пройти в столовую, сообщив, что чай подан. Масличная среда – чаепитие у тещи с блинами прошла, выражаясь современным языком, в теплой семейной обстановке. Наблюдая за зятем, Софья Николаевна про себя отметила:

– Как он хорош! Настоящий русский красавец-богатырь из народной сказки, которую рассказывала няня в далеком ее детстве. Могучего роста, – косая сажень в плечах, белозуб, чист кожей, румян и синеглаз, густые кудри обрамляют его лицо с правильными чертами. И, как особый подарок природы, – черные соболиные брови вразлет… С такого, – картины писать. Даром, что не похож на кавалеров света ее молодости, затянутых в корсеты, но не признать за ним мужской красоты, было бы, – покривить душой. Одежда, выписанная из-за границы от дорогих фирм, лишь подчеркивает внешние достоинства Петра Павловича.