Приглашение в Зеркальный зал

Глава 1: Золотая клетка

Шелковый галстук душил, как петля.

Алексей Волков, для коллег и немногочисленных друзей просто Лекс, стоял у панорамного окна сорокового этажа и смотрел, как Нью-Йорк зажигает свои ночные бриллианты. За стеклом бушевала жизнь мегаполиса – бесконечные ленты фар, неоновые вывески, спешащие куда-то огоньки окон. А здесь, в бальном зале отеля «Амфитрион», царила стерильная, выверенная до молекулы роскошь. Воздух пах деньгами, дорогим парфюмом и сладковатым запахом фальшивого успеха.

Ежегодный корпоратив «Вогард Индастриз».

Лекс отхлебнул тепловатый шардоне из хрустального бокала. Вкус был плоским, как и все вокруг. Он ловил себя на мысли, что считает узоры на ковре – замысловатые завитки золота на темно-синем фоне. Стоило ему семь лет жизни, диплом с отличием MIT и титанические усилия иммигранта второго поколения, чтобы получить право стоять здесь, среди полированного мрамора и фальшивых улыбок. Право быть фоном.

«Лекс! Брось кислую мину, это же праздник!»

К нему подкатился Брэндон из маркетинга, уже изрядно нагруженный. Его лицо сияло той непринужденной уверенностью, которая дается тем, чьи деды уже построили семейный капитал.

«Я просто поглощаю атмосферу, Брэндон. Непередаваемую», – сухо ответил Лекс.

«Атмосферу? О, да! Старина Говард только что объявил о рекордных квартальных прибылях. И знаешь, кто ему подготовил аналитику по азиатскому рынку? Я! Ну, мы с командой, конечно», – Брэндон хлопнул его по плечу, и Лекс почувствовал, как по спине пробежала холодная волна ярости.

Это была его аналитика. Месяцы бессонных ночей, выверенные модели, риски и возможности, изложенные с кристальной ясностью. Его отчет. А Брэндон лишь переслал его наверх со своей кривой сопроводительной запиской. И теперь старина Говард, седовласый глава филиала, восхвалял «проницательность отдела маркетинга».

«Поздравляю», – выдавил из себя Лекс. Его пальцы непроизвольно сжали бокал так, что хрусталь жалобно звякнул. Сила, которой он никогда не замечал за собой, едва не раздавила стекло. Он поставил бокал на поднос проносящегося мимо официанта.

«Тебе бы расслабиться, парень. Может, познакомлю с кем-то из нашего отдела? Девчонки от тебя без ума, только ты вечно в своей берлоге сидишь», – Брэндон подмигнул и растворился в толпе, направляясь к барной стойке.

«Берлога». Так они называли его аккуратную, заставленную книгами и мониторами квартиру в Бруклине. Место, где он чувствовал себя собой, а не декорацией.

Лекс отвернулся от окна. Зал гудел. Старшие менеджеры в дорогих костюмах заключали негласные союзы, их жены щебетали о школах для детей и новых курортах. Молодые аналитики, такие как он, стайками бродили по периметру, пытаясь поймать взгляд начальства или хотя бы не выглядеть полными лузерами.

Он поймал взгляд Сары из финансов. Милая, умная девушка. Они несколько раз ходили на кофе. А потом она узнала, что он живет не в Манхэттене, а в Бруклине, и что его родители до сих пор владеют небольшим гастрономом в Брайтон-Бич. Ее интерес как-то быстро испарился. Сейчас она смотрела на него с легкой, почти профессиональной жалостью и тут же отвела глаза.

Ком в горле встал плотный, горячий. Он был невидимкой. Не в буквальном смысле, конечно. Его замечали, когда нужна была сложная работа, дедлайн или виноватый. Но как человека, личность, перспективу – нет. Его существование в «Вогард» было набором функций, который можно было заменить другой, более дешевой или более покладистой моделью.

Мысль ударила с новой силой: он застрял. Его «золотая клетка» – престижная работа в международной корпорации – на деле оказалась просто клеткой. Прочной, красивой, но ограничивающей каждый его шаг, каждый вздох. И ключ от нее висел не у него.

Ему срочно нужен был воздух. Не этот кондиционированный, пропитанный духами, а настоящий. Холодный, декабрьский, нью-йоркский.

Лекс двинулся к выходу из зала, избегая зрительного контакта. Он прошел мимо стола, где Говард с красным от доброты и виски лицом повествовал о своих гольф-достижениях, мимо группы смеющихся ассистенток, чей взгляд скользнул по нему, не задерживаясь.

Коридор за пределами бального зала был тихим, пустынным царством мягких ковров и приглушенного света. Давление в висках слегка ослабло. Лекс глубоко вдохнул. Он не был уверен, куда идет. Просто от.

Отель «Амфитрион» был лабиринтом для избранных. Здесь были галереи с современным искусством, закрытые клубы для сигарных ценителей, салоны для частных бесед. Лекс свернул за угол и оказался в более узком, слабо освещенном коридоре. Стены здесь были обшиты темным деревом, а вместо абстрактных картин висели старинные гравюры с видами города.

Он уже собирался вернуться, как его слух, отточенный годами жизни в шумном городе и постоянной аналитической работой, уловил нечто иное.

Музыку.

Она доносилась не из-за дверей, а словно просачивалась сквозь стены. Это не был поп или джаз, звучавшие на корпоративе. Это было что-то… органичное. Виолончель, переплетающаяся с глубоким, томным саксофоном и редкими, точно падающие капли, ударами какого-то экзотического барабана. Ритм был сложным, завораживающим. Он не просто звучал – он вибрировал где-то в основании черепа, на уровне инстинктов.

Лекс замер. Откуда это? Он прислушался. Звук, казалось, исходил из конце коридора, где была массивная, ничем не примечательная дверь из темного дерева. На ней не было таблички, только изящная металлическая пластина с едва читаемой гравировкой. Лекс подошел ближе. «Зеркальный зал. Частное мероприятие».

Музыка стала чуть громче. И вместе с ней до него донеслись другие звуки: сдержанный, бархатный смех, звон хрусталя, шелест дорогих тканей. Не шум корпоративной толпы, а именно шелест – интимный, тайный.

Его рука сама потянулась к тяжелой латунной ручке. Он не собирался входить. Просто… посмотреть. Утолить внезапно нахлынувшее любопытство, которое было таким ярким контрастом на фоне его скуки и разочарования.

Дверь поддалась бесшумно, без усилия, будто ее только ждали.

Щель была узкой, но достаточной.

Лекс заглянул внутрь. И дыхание перехватило.

«Зеркальный зал» оправдывал свое название. Стены и часть потолка были отделаны старинными зеркалами в позолоченных рамах, создавая ощущение бесконечного, мерцающего пространства. Но поразило не это.

Поразили люди.

Их было, может, человек пятьдесят. Все в вечерних нарядах, но с каким-то невероятным, почти театральным шиком: платья, которые казались сотканными из ночи и звезд, костюмы, сидевшие так, будто их владельцы родились в них. И маски. Не глупые карнавальные, а изящные, закрывавшие лишь верхнюю часть лица – из черного бархата, серебряной филиграни, позолоченной кожи. Это не было ряженьем. Это было частью их, второй кожей, скрывающей и в то же время подчеркивающей.

Они двигались. И это было похоже на танец, даже когда они просто стояли с бокалами в руках. Каждое движение было выверенным, полным нечеловеческой, хищной грации. Они не говорили громко – их беседы были тихими, доверительными, а смех – редким и словно дорогим вином, которое берегут для особых случаев.

Воздух здесь был иным – густым, сладковатым, с нотками чего-то, что Лекс не мог опознать: пряного вина, темных роз и… меди? Да, слабый, едва уловимый металлический привкус.

Это был мир. Совершенно иной, отдельный, существующий параллельно тому, где он только что задыхался. Мир, где правила были ему неизвестны, но который манил с силой магнита.

– Заблудились? – голос прозвучал прямо у его уха, тихий, как шелест шелка.

Лекс вздрогнул и резко обернулся. Рядом стоял мужчина лет сорока, в безупречном смокинге. Его маска была простой – черный бархат, закрывавший лоб и переносицу. Но глаза… глаза были странно неподвижными, слишком внимательными. Он смотрел на Лекса не с подозрением, а с холодным, аналитическим интересом, как энтомолог на редкий экземпляр бабочки.

– Я… да, кажется, – выдавил Лекс. – Корпоратив «Вогард». Вышел подышать.

Мужчина медленно кивнул, его взгляд скользнул по скромному, хоть и дорогому, костюму Лекса, по его лицу, на котором, видимо, слишком явно читалось потрясение.

– «Вогард»… – произнес он, растягивая слово, будто пробуя его на вкус. – Скучно там, должно быть. Все эти разговоры о прибылях, гольфе… – Он сделал легкий, брезгливый жест рукой. – Вы здесь один? Гость из другого города?

Лекс не понял вопроса, но кивок напрашивался сам собой. Что-то в тоне этого человека не позволяло ему разворачиваться и уходить.

– Можно сказать и так, – ответил он, и это была чистая правда. Он чувствовал себя здесь чужаком с другой планеты.

– Тогда проходите, – мужчина слегка отступил, открывая путь в зал. Его губы растянулись в улыбке, которая не достигла глаз. – Новые лица – всегда отрада для нашего… клуба. Расслабьтесь. Выпейте. Музыка, кстати, вам нравится? Ее пишут специально для нас.

Лекс колебался всего секунду. Возвращаться в свою «золотую клетку» не хотелось категорически. А здесь… здесь было опасно. Запретно. Интересно.

Он шагнул внутрь. Дверь бесшумно закрылась за его спиной, отрезая путь к привычному миру.

Теплый, пряный воздух обволок его. Музыка влилась в кровь, навязывая свой гипнотический ритм. На него смотрели. Не все, но многие. Взгляды из-под масок были оценивающими, любопытными, иногда – голодными. Он почувствовал себя кроликом, забредшим на пир волков. Но кроликом, которого почему-то решили пока не есть, а… изучить.

Официант с подносом, уставленным бокалами с темно-рубиновой жидкостью, возник перед ним как из ниоткуда. Лекс взял бокал автоматически. Вино? Гранатовый сок? Он не знал. Поднес к губам. Аромат был сложным, опьяняющим даже без глотка.

И тут он увидел Ее.

Она стояла у высокой колонны, обернутой зеркалами, и наблюдала за танцующей парой. На ней было платье цвета спелой сливы, такое простое по крою и такое сложное по фактуре, что оно казалось продолжением ее тела. Серебряная полумаска в форме крыльев бабочки скрывала верхнюю часть лица, оставляя на виду алые, идеально очерченные губы и линию подбородка, от которой перехватывало дыхание. Ее темные волосы были собраны в небрежный, но безупречный узел, с которого спадала одна непослушная прядь, касаясь обнаженного плеча.

Она почувствовала его взгляд и медленно повернула голову.

Их глаза встретились.

Время остановилось. Шум, музыка, голоса – все слилось в белый шум. Лекс забыл, как дышать. Он видел тысячи людей, красивых моделей с обложек, но это… это было иное. Красота не как данность, а как оружие. Как загадка. В ее взгляде, темном и бездонном, читалась не просто привлекательность, а древняя, невероятная глубина. И в этой глубине – одиночество, которое резонировало с его собственным, и искра какого-то дикого, необузданного любопытства.

Она не улыбнулась. Ее губы лишь слегка приоткрылись. Затем, держа его в поле своего внимания, она медленно, с той же хищной грацией, что была у всех здесь, отпила из своего бокала. Ее движения были ритуалом.

Потом Она оторвалась от колонны и сделала шаг в его сторону. Всего один. Приглашение? Вызов?

Сердце Лекса забилось с такой силой, что ему показалось, его слышно во всем зале. Страх и азарт перемешались в один коктейль, головокружительный и горько-сладкий. Его «золотая клетка» с ее предсказуемостью и разочарованиями осталась где-то там, за тяжелой дверью. Здесь, в этом зеркальном лабиринте, среди таинственных незнакомцев, пахнущих роскошью и опасностью, он нащупал край своей скучной жизни и шагнул за него.

Он даже не подозревал, что обратного пути уже не будет.

Глава 2: Зеркальный зал

Шаг, который она сделала, показался ему вечностью. Вся вселенная сжалась в пространстве между ними – два десятка шагов по полированному паркету, отражающему мерцающий свет хрустальных люстр. Он не шевелился, завороженный. Бокал в его руке вдруг показался чудовищно тяжелым и неуместным, как будто он держал не изящный фужер, а булыжник.

Она не спешила. Ее походка была плавной, как течение глубокой реки, каждое движение вытекало из предыдущего без малейшего усилия. Мимо нее проходили другие гости, и Лекс заметил странную вещь: они чуть отступали, давая ей дорогу. Не поклоном, не реверансом – просто легким смещением в сторону, почти неосознанным, как отступают от пламени. Она была здесь своей. Больше, чем своей. Значимой.

Лекс заставил себя сделать глоток из бокала. Напиток обжег ему горло не алкогольной жгучестью, а странной, пряной сладостью, с горьковатым послевкусием полыни и… чего-то еще, металлического и теплого. Он сглотнул, и по телу разлилась волна тепла, отгоняя последние остатки сомнений. Что бы это ни было, это было сильнее любого виски.

Она остановилась перед ним. Ближе, чем допускали правила обычной светской дистанции. Он почувствовал легкий, холодноватый аромат – зимние цветы, иней на кедровых ветвях и все та же слабая, волнующая нота меди.

– Вы потерялись, – сказала она. Ее голос был низким, контральто, и в нем вибрировали обертона, от которых по коже побежали мурашки. Это был не вопрос. Это была констатация факта.

– Кажется, да, – голос Лекса звучал хрипло. Он прочистил горло. – Но, возможно, я как раз нашел то, что искал.

Ее губы – такие близкие, такие совершенные – тронула едва заметная тень улыбки. В уголках. Исчезла так же быстро, как и появилась.

– Осторожнее с такими словами. В этом зале они могут быть поняты слишком буквально.

Она слегка наклонила голову, изучая его. Ее взгляд был физическим прикосновением. Он ощущал его на своем лице, на руках, будто она сканировала его не глазами, а каким-то иным чувством.

– Вы не из нашего круга, – произнесла она. – Ваш ритм… другой. Громкий. Напряженный. Как будто вы все время куда-то бежите.

«Бегу. От скуки. От себя. К чему-то, чего нет», – пронеслось в голове у Лекса. Но вслух он сказал:– А у вас нет такого чувства? Что нужно куда-то бежать?

– Бег – удел добычи, – ответила она просто, без высокомерия. Как если бы она сказала, что вода мокрая. – Мы… наслаждаемся течением времени. Иногда ускоряем его для других. – Она протянула руку – длинные, изящные пальцы без колец. – Изабелла.

Он взял ее руку. Ее кожа была прохладной и невероятно гладкой, как отполированный мрамор. Он боялся сжать слишком сильно.

– Алексей. Лекс.

– Алексей, – повторила она, и его имя на ее языке, с легким акцентом, который он не мог определить, прозвучало как заклинание. – Русское? Интересно. В вас есть эта северная глубина. И огонь подо льдом. Чувствуется.

Она не отпускала его руку. Ее большой палец едва заметно провел по его костяшкам.

– Вы аналитик, – сказала она вдруг.

Лекс вздрогнул.– Как вы…?

– По рукам. Легкое напряжение в сухожилиях правой руки – постоянная работа с мышью. На левом указательном пальце едва заметная мозоль – от ручки. Вы много пишете. И по глазам. Вы не просто смотрите – вы сканируете, раскладываете на части. Даже сейчас. Вы анализируете меня.

Он почувствовал, как краснеет. Она поймала его с поличным. Именно это он и делал: отмечал детали ее маски, игру света на ткани платья, странную, слишком идеальную линию ее шеи.

– Это профессиональная деформация, – пробормотал он.

– Нет, – она наконец отпустила его руку, и он почувствовал неожиданную пустоту. – Это дар. Большинство просто смотрит. Немногие – видят. А вы… вы, кажется, хотите понять. Даже то, что понимать не стоит.

Она повернулась и сделал легкий жест в сторону зала.– Пройдем? Здесь слишком много… зеркал. Они искажают.

Они начали медленно двигаться вдоль стены. Музыка сменилась на еще более томную, гипнотическую мелодию. Пары на паркете танцевали теперь в еще более медленном, почти ритуальном темпе. Их тела сливались воедино с такой естественностью, что было непонятно, где заканчивается один и начинается другой.

– Что это за клуб? – спросил Лекс, понизив голос. – Я не видел рекламы…

– «Элизиум», – так же тихо ответила Изабелла. – И вы не увидите. Членство не покупается. Его дарят. Или… наследуют.

– А что вы здесь делаете? В смысле… встречаетесь, чтобы…

– Чтобы быть среди своих, – она закончила за него. – Чтобы на несколько часов забыть о масках, которые носим снаружи. Здесь можно быть тем, кто ты есть. Или тем, кем хочешь казаться. Разница часто стирается.

Она посмотрела на него искоса.– Вы, например, кем хотите казаться, Алексей? Успешным аналитиком, который забрел не туда? Или кем-то другим?

Вопрос ударил в самое сердце. Он заставил вспомнить тоску последних лет, ощущение, что он играет не свою роль в чужой пьесе.

– Я не знаю, – честно признался он. – Иногда мне кажется, что я вообще не знаю, кто я.

– Честный ответ, – в ее голосе прозвучало одобрение. – Большинство начинает врать сразу. Себе в первую очередь.

Они подошли к небольшому возвышению, где несколько человек сидели в низких креслах, ведя тихую беседу. Среди них Лекс узнал мужчину, который впустил его – того, что был в черной маске. Он сидел, откинувшись на спинку кресла, и его неподвижный взгляд был устремлен прямо на них. На Лекса. В его глазах не было ни дружелюбия, ни враждебности. Был расчет.

– Виктор, – тихо сказала Изабелла, следуя за его взглядом. – Страж порога. Он следит за… чистотой собрания.

– Он смотрит на нас, – сказал Лекс.

– На тебя, – поправила она. – Ты новичок. Диковинка. За тобой будут наблюдать. Решат, представляешь ли ты интерес. Или угрозу.

– Угрозу? – Лекс фыркнул. – Я даже не знаю, где нахожусь.

– Именно поэтому, – ее ответ был мгновенным. – Неизвестное – всегда потенциальная угроза. Особенно здесь. Мы очень дорожим нашей приватностью.

Она вдруг взяла его за локоть – легкое, но уверенное прикосновение.– Пойдем. Здесь становится душно.

Она повела его через зал к другой двери, скрытой в зеркальной стене. Прикосновение ее пальцев сквозь ткань пиджака жгло холодом. Дверь вела в узкий, слабо освещенный коридор, а тот, в свою очередь, – на небольшой закрытый балкон. Здесь не было зеркал, только черное небо, усеянное редкими из-за городской засветки звездами, и далекие огни небоскребов. Воздух был ледяным, свежим, и Лекс с облегчением вдохнул полной грудью.

Изабелла отпустила его, облокотилась на каменное ограждение. Ее профиль на фоне ночного города был подобен гравюре – резкой, вечной.

– Спасибо, – сказал Лекс. – Там действительно… напряженно.

– Виктор всегда создает напряжение. Это его работа. Держать всех в тонусе.

Она замолчала, глядя вдаль. Потом спросила, не глядя на него:– Тебе нравится твоя жизнь, Алексей? Та, что снаружи?

Прямота вопроса снова застала его врасплох.– У меня есть все, что должно делать человека счастливым, – ответил он, цитируя какую-то глупую статью из журнала. – Стабильная работа, карьерные перспективы…

– Это не ответ, – она резко повернулась к нему. В ее темных глазах вспыхнули искры – нет, не искры, целые зарницы какого-то скрытого огня. – Ты говоришь, что у тебя есть клетка. Даже золотая. Но это все равно клетка. Я вижу это по тебе. В каждом твоем жесте – желание вырваться. И страх перед тем, что находится за ее пределами.

Он не мог отрицать. Она прочитала его как открытую книгу. Разобрала по винтикам. И вместо того чтобы чувствовать себя униженным, он ощутил странное освобождение. Кто-то наконец увидел. Не его резюме, не его потенциал как сотрудника, а его самого. Ту ярость и тоску, которые клокотали внутри.

– А ты? – спросил он, его собственный голос звучал хрипло от нахлынувших эмоций. – Ты счастлива в своей… не-клетке?

Ее лицо, то немногое, что было видно из-под маски, на мгновение исказила гримаса чего-то древнего и печального.– Счастье… это понятие для тех, чья жизнь имеет конец. Когда время растягивается, как карамель, понятия меняются. Остается только голод.

– Голод? – переспросил Лекс.

– По всему. По ощущениям. По новизне. По… жизни. Настоящей, яркой, невыносимо краткой жизни, – ее взгляд приковался к его губам, потом медленно поднялся к глазам. – Ты пахнешь ею, знаешь ли? Напряжением каждого нерва, каждой мышцы. Страхом перед будущим. Надеждой. Это… опьяняющий аромат.

Она приблизилась. Теперь между ними было не больше дюйма. Ее холодное дыхание коснулось его губ. Он не мог пошевелиться. Весь мир свелся к ее глазам – двум бездонным колодцам, в которых тонуло все: и Нью-Йорк за спиной, и его прошлая жизнь, и всякая логика.

– Я не знаю, что здесь происходит, – прошептал он. – Не знаю, кто ты.

– И все же ты здесь, – также шепотом ответила она. Ее рука поднялась и коснулась его щеки. Прикосновение было ледяным и обжигающим одновременно. – Ты переступил порог. Ты искал чего-то. Может быть, это я?

Его разум кричал, что это безумие. Что нужно бежать. Но его тело, его каждая клетка, замершая в ожидании, отрицала это. Это было самое реальное, что происходило с ним за долгие годы. Даже если это ловушка, даже если это конец – он хотел в нее упасть.

– Я… не искал тебя, – сказал он, и это была правда. – Но теперь, кажется, не могу искать ничего другого.

Тень улыбки снова тронула ее губы. На этот раз она была печальной.– О, Алексей… Ты даже не представляешь, какие слова говоришь.

Она наклонилась. Он закрыл глаза, ожидая поцелуя.

Боль была ослепительной.

Острая, жгучая, точная как удар рапиры, она вонзилась в бок его шеи. Он вскрикнул, но звук застрял в горле. Он попытался оттолкнуть ее, но ее руки обвили его с силой стальных капканов, прижимая к себе. И тогда, сквозь боль, хлынуло нечто иное.

Волна. Не тепла, а чистого, концентрированного экстаза. Она прокатилась от места укуса по всем жилам, заполнила каждую клетку, выжгла страх и боль, заменив их на ощущение невероятной, божественной силы. Он почувствовал, как земля уходит из-под ног, как городские огни сливаются в сияющую реку, как музыка из зала превращается в симфонию вселенной, сыгранную только для него. Это было падение в бездну и полет к солнцу одновременно.

Сознание начало меркнуть, сползая в темноту, подсвеченную багровыми всполохами наслаждения. Последнее, что он увидел перед тем, как тьма поглотила его полностью, – ее глаза. Теперь они горели в темноте не отраженным светом, а собственным, алым, глубоким, как сама кровь. И последнее, что он услышал, был ее голос, звучащий уже не в ушах, а прямо в его угасающем сознании:

«Прости. Или нет. Добро пожаловать, Алексей.»

Затем наступила тишина.

Глава 3: Новая алгебра плоти

Боль была первым, что вернулось. Глухая, пульсирующая боль в висках, как после самого жестокого в жизни похмелья, умноженного на десять. Затем – тошнота, клубящийся черный ком в желудке, угрожающий подняться по пищеводу. Лекс застонал, не открывая глаз. Постепенно, через мутную пелену дискомфорта, стали проступать другие ощущения.

Холод. Он лежал на чем-то жестком и холодном. Пол? Его собственное ложе было ортопедическим матрасом. Это было не оно.

Звуки. Не тишина его спальни, а гул. Низкий, многослойный, невыносимый гул, как будто он лежал под колоколом, в который били со всех сторон. Шипение трубы где-то в стене. Скрип половиц в соседней квартире. Далекий, приглушенный стук сердца… нет, это был ритмичный стук каблуков по тротуару в пяти этажах ниже. Лязг мусоровоза на следующей улице. Сотни голосов, сливающихся в неразборчивый, оглушительный хор мыслей, эмоций, обрывков разговоров, доносившихся сквозь стены, окна, с улицы.

Лекс вскрикнул от ужаса и боли и зажал уши ладонями. Но это не помогало. Звуки были не снаружи. Они были внутри. В его черепе. Он сжал голову так сильно, что кости затрещали, и зарычал, пытаясь заглушить этот адский шум.

И тут его ноздри атаковали запахи. Застоявшаяся пыль под кроватью. Кисловатый аромат вчерашней кофеварки из кухни. Духи соседки сверху – дешевые, цветочные, с оттенком пота. Гниющий картофель в мусорном ведре, до которого три шага из спальни. Запах собственного тела – соль, кожа, хлопок простыни. И все это с интенсивностью, как будто его нос прижали к каждому источнику по очереди.

Он открыл глаза.

Свет. Обычный серый рассветный свет, пробивающийся сквозь жалюзи, ударил в глаза, как раскаленная игла. Лекс снова застонал, зажмурился, откатился в сторону от полос света. Слезы хлынули ручьем. Он лежал на полу в своей гостиной, возле дивана. Одетый в тот же костюм, в котором был на вечеринке. Рубашка мятая, галстук скомкан где-то под телом. Он попытался встать, опираясь на локоть, и мир накренился. Не просто закружилась голова – все предметы в комнате на мгновение поплыли, расплылись, как в плохом фокусе, а затем снова встали на свои места, но теперь с невероятной, болезненной четкостью. Он видел каждую пылинку на телевизоре, каждую микротрещину в краске на стене, каждую ниточку на ткани дивана.