Лирика

© Иван Реуцкий, 2021

ISBN 978-5-0053-8766-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

В вагон метро ворвался запах речки,

Осенней свежестью коснулся снулых лиц,

По головам он пробежался так небрежно

И не нашел в усталости границ.

А поезд несся дальше, в пустоту,

Скользя, шумя, искрясь на поворотах.

Он уносил осенний запах, как мечту,

И людям было грустно отчего-то.

Пред ликом вечности немеет бытие,

Иконою в обратной перспективе

Стоит безмолвно, будто бы во сне,

Пред гибелью своей неотвратимой.

Оно готово обратиться в прах,

Но взгляд внимательного Бога

Его находит в книге о сынах

И дарит снова вечности немного.

Конец Рима

Пустые белые глазницы

Не ищут истину вине,

Огонь пред статуей волчицы

Не возжигают на холме.

Молчит понтифик опьяненный,

Весталки спят, авгур ослеп,

И смесь кровавых кривотолков

Толпа жует, как черствый хлеб.

Железных гладиусов стебли

В сухой песок погружены.

На них плоды войны окрепли,

Ждут от союзников вины.

Но тихи вести на границах,

Орлиных крыльев слаб полет.

И триумфатора-возницу

Квадрига старых клячей ждет.

Люди в путь уходят навсегда,

Отрывая с кровью расставанье,

На ходу врываясь в поезда,

Убивая любящих молчаньем.

Люди, сидя в тамбуре стальном,

После плачут, как больные дети,

Проводя шершавым языком

По горячим рельсам на рассвете.

Люди после строят города,

Сквозь леса упрямо продираясь,

В те места, где ели нежная рука

Их щеки небритой не касалась.

Люди звезд пылающий накал

В горсть берут, как сноп пшеницы спелой…

А внизу, у почерневшего окна,

Ждет старушка с головою поседелой.

Вновь и вновь мы оставляем их,

Любящих, с глазами полных света —

Жен и матерей своих,

Дочерей любимых- просто женщин.

Сиеста. Жара. Мартини.

Тень старика с бородой.

Мы его не просили.

Сам он пришел, как живой.

Молча сидит печальный,

Слова не скажет в ответ.

В упрямых глазах- хрустальный

Горных снегов свет.

Руки его пахнут порохом,

Рубаха-вином.

Сидеть с ним рядом здорово

И молчать о былом.

Молчать о войне, о женщине,

Об островах в океане,

Не спросить его опрометчиво

О кораблях в тумане.

Не спросить о кровавых всполохах

Солнца на закате…

Молчать с ним было здорово!

Книг на молчанье не хватит!

Когда я вижу смерть на экране,

Сердце мое сжимается, сочувствуя,

Словно меня, как быка, ведут на аркане.

Хлопает мясник меня по ляжке, напутствуя.

Стальной коридор пахнет плохо:

Склизкой кровью и жженой шерстью.

Возбуждение людей, как от похоти,

От крови чужой, не человечьей.

Страшная и тупая замена корриды,

Смотрю глазом в щель забоя:

Руки мясника волосатые, как у гориллы.

Я уперся рогами, всей головою.

Я молюсь: мне умирать страшно!

Сердце стучит молотом во всем теле.

Вся жизнь предо мной нараспашку

Вся- от конца до колыбели.

Что конкретно вижу? Ничего! Между глаз пусто.

Закрываю их быстро от страха.

Погодите… Это только кино – искусство!

Почему же от крови взмокла рубаха?

О этот запах летнего метро!

Горячих рельсов и резины!

В вагоне душно и темно.

Сиденья в пот бросают спины.

И люди дремлют от жары,

Витают запахи зверинца.

И лоскуты словесной мишуры

Мешают будущему сбыться.

Я средь ночи ору что есть мочи

Текст невидимых свитков моих.

Он к душе моей приторочен,

Не освоен, немыслим, не тих.

Он нечистым речистым потоком

На порогах, волнуясь, кипит.

Как в печи, в ночи одиноко.

С треском воздух, сгорая, гудит.

Я сижу в своей тесной каморке,

И метелью окрест окружен,

И внутри меня без умолку

Слова сыплются частым дождем.

И бессильно, и мрачно страдая,

Зубы сжав и перстей кулаки,

В бездну черной реки я сигаю,

Осенив знаком правой руки.

Жутко, страшно в холодном потоке

Он несет меня -знать бы куда?

Мимо глаз моих одиноко

Пронесутся труды и года.

Где конец? В море вечности, может?

Или стукнет о камень меня?

Слово бренности не превозможет,

Но я буду писать до последнего дня!

Сон

Сегодня Ленин умер во мне.

Я его положил в мавзолее.

Приложился к Кремлевской стене.

Стал пред гробом его на колени.

Рядом Сталин со мной и Хрущев,

Микоян, Ворошилов и Брежнев!

Сзади мнется кто-то еще,

За плечо меня трогая нежно.

Обернулся, глотая слезу,

Ба! Да это Калинин нетрезвый,

А за ним, поправляя косу,

Катя Фурцева скромно пролезла.

Все в шинелях, пальто-черно-белый колор.

Большевистской объяты скорбью,

Мы стоим, как простой на кладбище забор.

Охраняем. Народ в безмолвье…

Я вижу сон в обратной перспективе:

Из отражений и осколков звезд

Тяну я слов и фраз неясный мост

И глаз белеющие точки в негативе.

Мне не понять сердечных рифм учеников,

Их легких резких колкостей небрежных,

Но я склоню свой взор еще прилежней

Над пропастью ржаных и нежных строф.

Мне не дороги мои слова,

Мне не дорого людское мненье.

Я плачу своим тупым терпеньем

За огонь, забрезживший едва.

Мне так глупо разбирать пути

Мыслей строк, идущих криво-косо,

Словно русского пути заносы

Детскою лопаткой разгрести.

Света нет. Тишь и темно.

Пусто в квартире. Безлюдно.

Утро крадется ко мне сквозь окно.

Белые летние будни.

Дождь за окном. Грустные вести с югов-

То операция, то простуды.

Мне не хватает в молитве слов.

Дай, Господи, милости или чуда!

Пробкой застойной стоит Москва.

Душно… В небе парит…

Пятой гитарной струной ниже левого соска

Сердечная жила моя звенит.

Послушай жизни стук сердечный и ритм!

Он, эхом отзываясь в вечности, звенит!

Откройся ухом для рифм и слов,

Нежданно – чревом для страстных снов!

Послушай жизни сердечный стук!

Наполни смыслом и взгляд, и звук!

Мне не с кем слово перемолвить,

Душой о душу потрепать.

Я еду, зябну, страшный холод,

Ямщик орет: «Ядрена мать!»

Но я не просыпаюсь вовсе.

Синеет иней на устах,

Звенит дорога под подковой,

Дорога предо мной пуста…

Разговор на бале

Люблю ли я, поручик?

Да что б мне провалиться,

Коль я еще раз полюблю!

Я лошади своей не изменю!

Она верней мне всякой бабы будет!

Что говорите? Ножки и фиалковы глаза?

Ланит розан и свежесть уст открытых?

Милей мне славный доломан,

Бокал бордо и туз, к стене прибитый!

Поручик! Кий возьмите в руки, а не бант!

Холодному эфесу будьте верны!

Ваш добрый друг-гусарский кант!

Говядина подкрепит ваши нервы!

Вдохните полной грудью дым пороховой!

Он лучше уксуса прочистит ваши мысли!

Что, дорогая? Нам пора домой??

Иду! Sheri! А вам – не киснуть!

Я ни на что не претендую,

Мой странный графоманский бред

С поэзией роднит лишь чудо,

Что можно срифмовать куплет в обед.

Я еду в этой электричке без билета,

И я всегда готов сойти,

Остаться лишь смотрителем усталым,

Переключать и стрелки, и пути.

Смотреть, как пробегают мимо

Красивые поэты-поезда,

Слезливо вслед смотреть учтиво.

И семафор горит, как красная звезда…

Деревенское

Бабушка Аксинья по двору носилась

Бабушка Аксинья дико голосила.

Падала, пласталась серою вороной,

Подгибала яблонь слабенькие кроны.

И ногами с силой грязь она месила,

И подолом юбки брызги разносила.

Истово крестилась в небо что есть силы

И кричала громко: «Господи! Окстилась!»

О добрая моя, бездарная душа!

Зачем тебе страдать о невозможном?

Зачем ты скачешь, словно вша?

Ведь ты, как вша, мала и так ничтожна!

Иллюзию мою, проститутку старую,

Где-то в вонючей подворотне

В районе трех вокзалов

Я пристрелил дождливой черной ночью.

Труп ее в кровавой луже,

Холодный, как фильм Бергмана,

Будет утром полицией обнаружен,

Грязный, брошенный, исковерканный.

Тень на стене сизой пылью,

Дымом пороховым прибитая,

Оседает. В луже лежит милая

Иллюзия дружбы моей, убитая.

Я в бодром миноре по жизни иду!

У всех и всякого я на виду!

В вагоне метро, в магазине и в храме

Себя. как зверушку, веду на аркане.

Смотрите, мол, вот он, смотрите: каков-

Ничтожный и жалкий, Иван Дураков.

Осень

«Все острее я вижу реальность…»

Осеннее утро

Рассвет и золото парижского бульвара

Ласкает нежно акварельным взглядом,

Кофеен скатерти неброские наряды

И улиц древние булыжные завалы.

Льет мед на окна, на лотки, маркизы,

Оград металлы выводя из тени.

Светлеют триумфальные ступени,

Химеры медь, и водостоки, и карнизы

Все четче тени, и острее контур,

И планировка улиц, и дорожки в парках.

Свет сеет, как сквозь сито, через арки

Невидимую радужную воду.

Бетховен

Разнузданным студентом с тростью,

Вихрастым и лихим,

Аккорд взлетел хребтом слоновой кости

Под всполох крыл!

Без устали, как сталь варили,

В котле небес

Гудела музыки неистовая сила-

Сердца вразрез!

Был звуками разорван воздух

На лоскуты!

И распахал мир на борозды

Алмазный плуг мечты!

Художнику

Так трепетно и беспокойно

Кисть заполняла белый лист…

Мазки настойчиво, нестройно

Тянулись экспрессивно ввысь.

Художник стал сосредоточен

На сути красок и вещей,

И пишет он весь до ночи,

Чтоб утром зрителю прочесть.

Расскажет в простоте горячей

О красоте иных стихий.

Для нас, убогих и незрячих,

Напишет на холсте стихи.

Бой затих. Я, лежа в траншее,

Закурил, закрывши огонек.

Дым повис седым платком на шее,

На носу повис алеющий восток.

Воробей присел прохладой утра

На зеленый камуфляж плеча.

И несло от берцев мутным

Запахом мочи и кирзача.

Небо все светлело и светлело,

Запахи и краски шевеля,

Автомат стоял, как член, без дела,

И война меня имела, не любя.

Есенину

Сыпь, черемуха, неталым снегом!

Засыпай зеленые травы!

Внезапно по шее с разбегу

Врежет крепко тоска мне!

Выйду и крикну в поле:

– Где ты, поэт рязанский?

Бескровный в смертной неволе

Лежит, молчаливый, безгласный.

Нет народной песни,

Где гибель твоя плачет.

Конь твой розовый, рассветный

Без всадника в поле скачет.

Скоро, слишком скоро

Понял ты жизни свиток.

Был на устах он горек,

Горек во чреве несытом.

Не было на Руси храма,

Где бы тебя отпели.

Пали храмы по воле хама!

Остались жить в твоей песне!

Пушкину

Поговори со мной, как эхо в пустоте,

Среди гнетущей тишины и ночи.

Так хочется мне звуки рассмотреть

На свет свечи, чадящей и непрочной.

Себя услышать голосом твоим,

Пера услышать тихий звук скрипучий,

Вдруг в лист строку горящий херувим

Смахнет крылом своим, горячим и могучим!

Шли двое под одним зонтом.

Плащ слева был дождем намочен,

А справа легкий локоть, как фантом,

Держался стебельком непрочным.

Молчали двое под одним зонтом,

А дождь болтал им анекдоты,

Веселый хулиганский гром

Раскатывал из блюза что-то.

А солнце, словно дирижер,

Им протянуло руки из-за тучи,

И подхватило их двоих под зонт,

И унесло на радужные кручи!

Миг, как капля, падает в озеро вечности.

Над ним равнодушие космоса и бесконечности.

Белых каверн свет одиночества звездного

Дыр чернота трещит пустотою морозною.

Мой корабль лишь точка, снежинка на варежке космоса.

Где-то звезды цветут, словно красные астры и лотосы…

Закрываю глаза и глотаю варенье из тюбика.

Я распался на пиксели – кубики.

Не собраться. Корабль, как снежинка. Кружится,

На ресницу звезды, опускаясь, ложится…

И Господь с сожалением смотрит,

Как тает корабль. Бесповоротно.

Слышишь, народ, этот звук?

Колокол в небе ударил!

Солнечное колесо вдруг

Над плитой мира станет!

Кончится время тогда

Временщиков на троне!

Их кровь потечет, как вода.

Порвутся их короны!

В прах и пыль падут

Колонны их мрачных капищ.

Молча они уйдут

Дорогой беспамятных кладбищ.

Лягут они ничком

Под забвения плиты.

Имен их не вспомнит никто.

Сколоты они. Смыты.

Эдит Пиаф

В облаках фонарей на концертной игле

Ты печально плывешь, словно лодка во мгле.

Сжаты тонкие пальцы в кулак, губы в нить.

Цепи слов не разжать, так натянут их ритм.

А вода, словно кровь, и черна, и густа,

А над шпилем, над островом -пустота.

Снова Бог не застал никого на молитве,

Все к экранам, к бокалам прилипли.

Но стучат каблучки по камням мостовых.

НО стучит в сердце ритм, а уста шепчут стих,

Снова встанешь под луч к микрофону,

Снова жизнь станет розовым фоном

Тонко —тонко, чернильно слеза сверкнет,

Аппарат застрекочет-старый сверчок.

Ты поешь. Смотрят в душу глаза с надеждой.

Ты в луче в ослепительно белых одеждах!

Корабль

Летает снежная серебряная пыль

В лучах последнего заката.

Скрипит под ветром корабельный киль

Во льду застывшею громадой.

Свисают, словно серьги, якоря,

В пучину погрузившись лопастями.

Корабль за море держится не зря:

Оно ведь запрягло его снастями.

Он спит пока во льду, как мертвый кит.

Но вот пройдет зима- и он могуче,

Сломав железным телом мерзлый щит,

Пойдет, сверкая, к новым водным кручам!

Опять и опять литургия начнется.

Молитва тяжело, но верно поплывет.

Храм, как корабль, тихонько покачнется,

И капитан распятый в горнее взойдет.

Мы все почувствуем движение стихий,

Небесных сфер симфонию услышим.

Евангельские строки, как стихи,

Проговорим устами неподвижно.

И все замрет, как мир перед грозой.

Нас поразит открытие вселенной

Глазам предстанет ярко-неземной

Престол сияющий и жертвенник нетленный.

Вода начнет скакать вокруг бортов,

И неба вверх уйдет тяжелая завеса,

И с нею закружит записки лепесток,

И запах просфоры свежайшего замеса.

Я дрожу! Мне поэзии мало!

Мало слов и рифм в голове!

И хожу от конца и в начало,

Как в вольере мятущийся зверь!

Бормочу в магазине и в храме,

На границе пустой болтовни.

Кто-то за руку крепко хватает,

Шепчет в ухо: молись и пиши!

Утро

Иду по Булонскому лесу.

Туман поднимает завесу.

Широкие ветви дубов

Для ночи готовят альков.

А ночь так нежно и томно,

Рубашку поправив скромно,

На зелень дубовых крон

Ложится в зеленый сон.

В тиши колыбели ветвей

К ней сон приходит скорей

И, веки сомкнув, исчезает.

С туманом на солнце тает…

В поезде

Из окна вагона виден ковш

И огромный страшный космос,

Бесконечное сиянье звезд

Слушает, как едет длинный поезд.

Воедино все соединяет ночь,

Слушая печальных рельсов стоны.

Все в корзину времени свилось:

Нити звезд, и небо, и вагоны.

Мне сдается, что смеется

Солнце на закате.

Дым над пацхою завьется

Белыми клубами.

Шепот речки Кьяласури,

Шорохи бамбука.

Словно молится старуха

О здоровье внука.

Я не могу себе позволить лгать в стихах.

В быту-и глух, и лицемерю я без счету.

Но только строку станет выводить рука.

Я быстро ухожу от лжи, скрипя на поворотах.

Царапая пером листок святой,

Я убегаю от себя как можно дальше.

Туда, где мир, как детстве, добрый и святой,

Где места нет бесовским звукам фальши!

Разве выбор есть у человека?

Выбор из набора хромосом,

Выбор матери, семьи и века?

Выбор есть: не становиться подлецом!

1 сентября 2019

Я не нужен. Пустота.

Корки мокрые на блюдце.

Дни прохлады сентября

В вазу без цветов прольются.

Может, так и надо жить?

Десять лет-какая малость!

Я без них смогу прожить!

Мне от них -одна усталость.

Мне от них переживать

Дни и вечера зачетов,

Голову свою ломать

От вокальных недочетов.

Все пройдет. Все суета —

Добрый текст Екклезиаста.

Для молитвы -тишина.

Память как кольцо на счастье.

****

Я последний советский писатель.

Я последний советский поэт.

Мне судил так Господь-Создатель.

И разрыва шаблона здесь нет!

Для меня не «совок», а Россия

И пятнадцать республик за ней.

Мы друг друга с ладоней кормили

Общим хлебом лесов и степей.

Общим духом врага победили

И, как храм, берегли наш союз.

Землю кровью своей напоили

Братско-сестринских жертвенных уз!

Ни покоя, ни счастья в распаде-

Пустота и содомский галдеж!

Как последние гнусные б..и

Насадили под ребра, на нож!

Я молюсь. Только это осталось.

Грубо Бога прошу удержать

Только эту великую малость-

Нашу русскую Родину-Мать!

Смерть Мусоргского

Правдой жесткой, как сермяга,

Оботрусь до пят.

Пойман жизнью, как бродяга-

Горький звукоряд.

Стойкий запах грязных рубищ,

Мрачный жизни крен.

Раздробил судьбу на сотню гульбищ,

Падших до измен.

Белым дымом из-за окон

Утром понесет.

Сальной свечки жир и копоть

Ляжет на пролет

Там, внизу, в сокрестьи лестниц —

Днище и поддон.

По березкам непонятный

В рощах перезвон.

Он, неслыханный доселе,

Дымковским лубком

Прокатился еле-еле

Светом над селом.

Улетел под тучи, в дождик,

Пал вдали, в поля.

Там, где крестик на погосте,

Где черна земля.

Мне б забыться, спрятать душу,

По кускам сложить.

С «Годуновым», как с игрушкой.

Рядом жизнь прожить.

Мне б забыться. Кто я? Где я?

Нет ответа мне.

Лишь коньячно лист желтеет

Тенью на окне.

Голодный взор литератора

Хищно смотрит на жизнь,

Глазом несытым высматривая

Ярких образов типажи.

Словно алхимик над колбою,

С упорством и одержимостью

Ищет, как в сене иголку,

Характеры нелживые

Творчески подходит к каждому

Встречному- поперечному,

Как баба ребенка, вынашивает

Книгу добрую, вечную.

Молча ходит он по миру,

Словно нищий с посохом.

Для каждого-посторонний он.

Для каждого- свой он в доску.

Интернет

Словно баба из ютуба

Говоришь ты очень грубо,

Пустословишь и ворчишь,

Слов совсем не подбирая,

Будто сука, мерзко лая,

И хвостом всегда виляя,

На людей кричишь.

Хуже только инстаграма,

Как витрина и реклама,

Фотографий длинный ряд-

Лайков утренний обряд

Палец ходит по экрану.

Ударяет по карману

Страсть ко лжи

и страсть к обману,

Толща этого романа —

Безнадега и распад.

В толще городских сосудов

Я простой эритроцит!

Переносчик жизни чуда,

Бога чуда, дружбы чуда.

Я упрямый, я зануда

Я пишу мой странный стих.

Осколки понятий, кусочки смыслов

Собрать пытаюсь в путстотах мыслей.

Залить стараюсь матриц болванки

Души-побирушки, души-хулиганки!

Угли тлели, море спало,

Звуки укулеле.

Солнце за гору, краснея,

Медленно упало.

Метро

Мне знакомыми кажутся эти лица.

Утро, метро, мегаполис, столица.

Запах одеколонов из Л Этуали

Смешивается со снами, которые прозевали.

Кто-то движется в ритме рэгги,

Кому-то ближе латино, кому-то танго.

Скачут цифры на табло пробега

Сотни километров из грек в варяги.

Будь проще, не парься на рюкзак не снятый,

На волосы блондинок, брюнеток даже.

Улыбнись на смесь колючих взглядов.

Все мы тут ближние, как сказал Господь распятый.

Поистине, нет дальних в этой давке утра.

Видишь подробно друг друга лица.

Слава Богу, что терпим друг друга!

Москва-мегаполис-моя столица!

Земля дарует человеку

Осенний славный урожай!

Трудились мы над ним все лето,

Сейчас же-погреб загружай!

Второй наш хлеб-родной картофель-

На нас гладит глазком своим.

Его мы в кипятке утопим

и как пюре употребим!

Вне слова жизни нет.

Но жизнь в молчанье!

Бог в тишине дает ответ

На сердца трепетанье.

Глаза ладонями закрыв,

Стою тревожно.

А в голове один мотив:

Помилуй, если можно!

Рождество Богородицы

Запах ладана райскою птицей

На платочек девчонке садится.

Из окна алтаря вылетает

И в лазури, как облачко, тает.

Высоко небеса голубые,