Предупреждение
Дорогие читатели, в книге будут присутствовать сцены насилия, избиения и морального давления над героями. Некоторые эпизоды могут быть психологически тяжелыми и не подходить для впечатлительных читателей.
Мы не пропагандируем и не поощряем насилие, употребление алкоголя и другие действия, негативно влияющие на ваше физическое и эмоциональное состояние.
Также, в книге буду наименования, обозначающиеся как «Тень» и «Неизвестный», это два разных персонажа, по ходу сюжета вы узнаете кто кем является.
Пролог
Бриэль
Дождь лил так, будто ему не нужно было останавливаться. Вода стекала по стеклу узорами, будто кто-то снаружи рисовал свои истории – непонятные, холодные, как эта ночь.
В доме было наэлектризованно. Напряжение повисло в воздухе – не громкое, но липкое. Мы не говорили об этом вслух, но все знали: что-то висит на волоске. Чья-то жизнь, чья-то судьба, чья-то цена за прощение.
Мой брат Теренс в больнице. Я видела его: бледного, почти прозрачного, с повязкой на лбу и растерянными глазами.
Он плакал, когда я зашла. Первый раз в жизни.
«Я не хотел…»
Но это ничего не меняло.
Мужчина, в чью машину он врезался, умер на месте. У него осталась семья. А у нас – чувство вины, которое невозможно выговорить.
Мама ходила по дому в панике. Как будто чем быстрее будет кипеть чайник, тем скорее исчезнет реальность.
– Он ещё такой молодой! – вскинулась она, снова и снова в пустоту. – Если они откроют дело… если будет суд… Боже, его посадят! Бриэль, ты понимаешь? Его посадят!
Папа звонил всем подряд. Юристам, знакомым, бывшим коллегам. В глазах у него – бессилие. Он не привык быть в роли того, кто просит.
И когда он сказал: «Антонио приедет», – в его голосе впервые проскользнула надежда. Слишком сильная, чтобы быть спокойной. Этот мужчина был одним из папиных партнеров, который помогал в бизнесе. Я видела его не так часто, но знала, что они с отцом в хороших отношениях.
Антонио приехал без лишнего шума. В темно-сером пальто, сдержанный, сухой, как будто дождь отступал сам, когда он проходил мимо. Мужчина поздоровался тихо, сел в кресло, как хозяин, хотя никогда им не был. И сразу сказал:
– Всё улажено. Ни дела, ни обвинений. Всё – несчастный случай. С семьёй погибшего тоже поговорили. Помощь будет оказана.
Мама сжала платок в руках так сильно, что костяшки побелели. Она смотрела на него с дрожащей благодарностью. А я смотрела в пустоту, пытаясь свыкнуться с тем, как все легко можно замять, имея власть и деньги.
Но сразу после – зазвучал её страх:
– Мы ничего не можем тебе дать, Антонио. Мы не… Мы не в том положении сейчас. Я даже боюсь спрашивать, во что тебе это обошлось.
Он спокойно поднял глаза. На секунду задержал взгляд на мне. Внутри всё замерло.
– Я не хочу ничего взамен, – сказал он. – Только одного. Я прошу руки вашей дочери.
Словно тишина в доме стала гуще. Воздух вдруг стал вязким, тяжёлым.
Я почувствовала, как мама замерла. Она повернулась ко мне, потом снова на него.
– Но ты же… ты же старше её, – тихо проговорила она. – Она ещё слишком… Она только начала жить, она учится. Антонио, ты серьёзный мужчина. Ты не думаешь, что это…
– Я думаю, – перебил он ровно. – Я долго думал. И знаю, чего хочу. Мне не требуется покупать её решение. Просто говорю честно.
Мама сжала платок сильнее. В её глазах – паника, будто выбор уже сделан, но она не уверена, можно ли его принять.
Папа молчал.
Он смотрел в сторону, и я знала – он не против. Не из жадности, не из расчёта. А из отчаяния. Они также понимали, что отказ может заставить Антонио отказаться от помощи.
И тут я почувствовала, как медленно, незаметно вокруг меня сужается пространство.
Выбор, который звучал как предложение, теперь звучал как приговор.
Если я скажу “нет”, что будет?
Брата будут допрашивать.
Семья погибшего может передумать.
Дело откроют.
Мой отец снова будет унижаться перед чужими людьми.
Мама сломается. А я?
Я останусь с пустыми руками и пустой душой. Потому что всё разрушится. Потому что один отказ может повлечь за собой цепочку, которую уже не остановить.
А Антонио сидит спокойно. Он не давит. Он просто ждёт.
Но его взгляд – точный. Он знает.
Что я понимаю.
Что я уже чувствую, как сужается воздух.
В дверях стоял Теренс. Позади него люди, видимо те, кого Антонио послал, чтобы забрать с больницы. Глаза брата в мокром свете – красные, виноватые. Он всё слышал. Он знает, чем я жертвую.
И он ничего не скажет. Только будет смотреть.
Я должна была сказать «нет». Я хотела. Я кричала это внутри.
Но вслух лишь произнесла:
– Я согласна.
И всё замерло.
Никакой радости.
Только облегчение.
Только спасение, купленное моим «да».
Глава 1
Бриэль
Я стояла перед зеркалом, словно смотрела на кого-то другого. Белое платье сидело идеально, струилось по фигуре мягкими складками. Волосы убраны в причёску, которую я всегда представляла совсем в других мечтах. Лёгкий макияж подчёркивал глаза, но взгляд… Взгляд был невестин только снаружи. Внутри я чувствовала себя гостьей на собственном празднике.
В дверь тихо постучали, и в комнату вошла мама. Её глаза сразу заблестели, когда она меня увидела.
– Какая же ты красавица, доченька… – сказала она с таким теплом, что я на мгновение ощутила, как внутри что-то дрогнуло.
Я натянула улыбку, потому что знала – для неё сейчас важнее всего видеть счастливую дочь. Обняла, чувствуя, как её руки крепко прижали меня к себе.
Мама отступила на шаг, посмотрела мне в лицо, в глаза.
– Может, всё будет хорошо… – проговорила она почти шёпотом, будто самой хотелось в это верить. – Ты полюбишь Антонио. Он добрый человек. И вы будете жить в гармонии.
Я кивнула, стараясь, чтобы голос звучал ровно:
– Надеюсь, мама.
Мы оба знали, что это не обещание. Это просто надежда.
Дверь снова открылась, и в комнату вошёл Теренс. В глазах была та же грусть, что сидела в уголках моего сердца. Он подошёл, обнял меня крепко-крепко, так, как обнимают, когда слов недостаточно.
– Ты очень красивая, Бри, – сказал он тихо, сдерживая что-то внутри. Я слышала это.
Он будто хотел добавить ещё что-то, но мама, уловив его настроение, поспешила вмешаться:
– Не порть настроение невесте, Терри.
Она улыбнулась, коснулась моего лица ладонью.
– Мы пойдём в зал. Отец скоро зайдёт за тобой.
Она поцеловала меня в щёку, Теренс ещё раз сжал мою руку, и они вышли, оставив меня наедине с тишиной и отражением в зеркале.
Я посмотрела на себя снова. На белое платье. На глаза, в которых жила невеста, но не жила любовь.
Дверь снова открылась, тихо, без стука. Я обернулась. На пороге стоял отец. Он на мгновение замер, словно его что-то кольнуло при виде меня в этом платье. Взгляд его задержался на мне дольше обычного, и я, сдерживая дрожь в голосе, спросила:
– Тебе не нравится?..
Он ничего не ответил сразу, просто подошёл ко мне, обхватил лицо ладонями и мягко поцеловал в лоб.
– Ты похожа на принцессу, – сказал он тепло, с той нежностью, которая всегда растапливала в душе лёд.
Папа выпрямился и, чуть улыбнувшись, подал мне согнутый локоть. Я глубоко вдохнула, стараясь собрать всю силу, чтобы не выдать, как сильно бьётся сердце, и осторожно положила руку.
Мы медленно пошли к выходу. Я слышала свои шаги, будто слишком отчётливо, будто весь мир стих, оставив только нас двоих в этом коридоре. Когда мы оказались перед дверьми, что вели на церемонию под открытым небом, отец на секунду задержался. Его рука легла поверх моей, тёплая, надёжная.
– Всё будет хорошо, бусинка, – тихо сказал он.
Я посмотрела на него и улыбнулась, это было то, что мне сейчас хотелось слышать.
Двери распахнулись, и солнечный свет хлынул внутрь, обрамляя нас с отцом мягким золотым сиянием. Музыка, торжественная и нежная, наполнила пространство. Я сделала первый шаг, чувствуя, как подол платья чуть скользит по полу. Отец вёл меня уверенно, его рука на моём локте будто говорила без слов: «Я рядом».
Мы вышли под открытое небо. Перед нами раскинулась длинная дорожка, усыпанная лепестками белых и розовых цветов. По обе стороны рядами сидели гости. Женщины в красивых платьях с дрожащими улыбками и влажными глазами. Мужчины в строгих костюмах кивали, глядя на меня с одобрением. Я слышала приглушённые вздохи, видела, как кто-то украдкой утирает слёзы платком. Все они были счастливы за меня. Все они верили, что сейчас происходит что-то прекрасное.
А у меня внутри всё сжималось, сердце стучало так громко, что, казалось, его могли слышать окружающие. Я старалась дышать ровно, заставляла губы держать лёгкую улыбку, чтобы не выдать тревогу, что подступала к горлу.
Мой взгляд скользил по лицам гостей и наконец остановился там, где заканчивалась эта дорожка – у алтаря. Антонио. Мой жених. Он стоял прямо, уверенно, как всегда. Его улыбка была тёплой, спокойной. Он смотрел на меня, и в глазах его не было ни тени сомнения. Он ждал, когда я подойду. Когда возьму его руку. Когда начнётся наша новая жизнь.
И мы шли. Шли под музыку, под взгляды, под ожидания. С каждым шагом я чувствовала, как приближается тот миг, когда пути назад уже не будет. Когда слово «да» прозвучит громче, чем вся музыка этого дня. Когда мои руки больше не будут принадлежать только мне.
Мы приближались. Антонио улыбался. И всё вокруг будто замирало в предвкушении момента, который изменит всё.
Подойдя к алтарю, отец остановился. На секунду он задержал мой взгляд, в глазах его было всё: любовь, тревога, гордость. Потом вложил мою ладонь в руку Антонио, как будто передавал не просто дочь, а часть самого себя.
Антонио крепко сжал мою руку, уверенно, без лишних слов. Его ладонь была тёплой, чуть влажной от волнения, но движения оставались спокойными.
Священник заговорил, слова звучали ровно, почти убаюкивающе. Я слышала их как сквозь толщу воды, только отдельные фразы отзывались внутри: сегодня они соединяют свои судьбы, любовь и уважение, поддержка в радости и в испытаниях.
Настал момент обмена клятвами. Антонио говорил первым – его голос был ровным, твёрдым, он смотрел мне в глаза, и в его взгляде я видела решимость. Он говорил о том, что будет рядом, будет поддерживать и оберегать. Слова звучали красиво, правильно. Как и должно быть.
Теперь очередь была за мной. Я почувствовала, как горло перехватило. В голове на миг стало пусто. Чуть замешкалась, опустила взгляд на наши сцепленные руки. И в эту секунду Антонио сильнее сжал мою ладонь, будто передавая свою уверенность мне. Я подняла на него глаза и, собравшись, начала говорить. Мой голос был мягким, чуть дрожал, но я старалась улыбаться, как того ждали все вокруг. Я говорила слова, которые выучила, слова, что звучали так правильно в этот день: о верности, уважении, о готовности быть рядом.
Священник благословил нас, его голос прозвучал чуть громче:
– А теперь вы можете поцеловать невесту.
Антонио чуть притянул меня к себе. Его рука легла мне на талию, крепко и в то же время осторожно. Он наклонился ближе и шепнул почти неслышно:
– Я сделаю тебя самой счастливой, Бриэль. Тебе не стоит бояться.
И, прежде чем я смогла что-то ответить, он коснулся моих губ своими. Его запах окружил меня – лёгкий аромат дорогого одеколона, смешанный с чем-то родным, живым. Всё вокруг будто исчезло на миг – остался только этот поцелуй и шум аплодисментов, что словно прорвали тишину. Люди вставали со своих мест, кто-то кричал от радости, кто-то хлопал так, что ладони звенели. Все радовались за нас. За новую пару. За новую жизнь.
А я стояла, стараясь дышать ровно, ощущая, как реальность будто рассыпается на свет и звук, и сжимала руку Антонио, потому что именно так и должно было быть.
Вечер прошёл шумно и весело. Всё было как в сказке: музыка, смех, звон бокалов, весёлые тосты. Гости наперебой подходили к нам с Антонио, восхищённо улыбаясь и повторяя одни и те же слова: как мы хорошо смотримся вместе, какая я прекрасная невеста, какой Антонио достойный муж. Они желали нам счастья, долгих лет, и почти каждый добавлял: детей вам поскорее, да побольше.
Каждый раз, слыша это, ощущала, как по спине пробегают мурашки. Словно эти слова слишком громкие, слишком весомые. Словно с ними ложились на плечи невидимые ожидания, с которыми мне ещё предстояло учиться жить.
Мы разрезали огромный белоснежный торт с сахарными цветами и золотыми завитками. Гости аплодировали, смеялись, фотографировали нас. Антонио с улыбкой поднёс мне ложечку с кусочком, а потом я ему – как и положено, как все ждали.
И вот праздник подходил к концу. Музыка стихала, гости, чуть усталые, но довольные, расходились или готовились нас провожать. Наступал тот момент, когда пора было отправляться в дом мужа.
Мы с Антонио шли к выходу под взгляды, полные нежности и радости. Я остановилась у мамы, обняла её крепко-крепко, прижалась к ней. Она посмотрела мне в глаза и тихо, так, чтобы слышала только я, прошептала:
– Всё будет хорошо, милая.
Я кивнула и поцеловала её в щёку. Потом подошла к отцу, обняла его, вдохнув знакомый запах его одеколона, такой родной и успокаивающий. Он поцеловал меня в висок, и мне захотелось задержаться в этом объятии, но пора было идти.
Я взяла Антонио за руку. Его ладонь была тёплой. Мы двинулись к машине под вспышки камер и слова напутствий, и я чувствовала, как внутри смешались тревога и надежда, предчувствие чего-то нового, неизведанного. Всё только начиналось.
Машина плавно катилась по вечерним улицам, мерцающие огни города отражались в стёклах, как россыпь звёзд. Внутри салона стояла почти тишина – лишь ровный гул мотора да приглушённый звук колёс по асфальту. Антонио сидел рядом, о чём-то негромко говорил с водителем, а я молчала, глядя в окно и стараясь уловить свои собственные мысли.
Я опустила взгляд на руку, что лежала у меня на коленях. Кольцо на пальце мягко блестело в свете фонарей – тонкое, элегантное. Я медленно повернула кисть, словно не до конца веря, что оно действительно моё.
Вот и новая жизнь, – пронеслось в голове. Миссис Харрис.
Звучало непривычно. Чуждо. Словно это имя принадлежало кому-то другому, не мне. Но вот оно, кольцо на пальце, рядом Антонио, впереди дом, который теперь мой. Всё действительно началось. Новая глава. Новый путь. И только сердце сжималось в груди, будто подсказывая: впереди ещё так много неизвестного.
Спустя 5 лет
Утро пахло антисептиком и кофе из автомата. Такое знакомое, почти родное сочетание. В больнице всё всегда дышало рутиной, даже если за стенами происходила личная катастрофа.
Пациенты не ждали, пока ты разберёшься в себе.
Смени халат, улыбнись, держи планшет – и вперёд.
Я шагала по коридору, прижимая к груди папку с записями. Проверка состояния послеоперационных. Потом две консультации. Потом снова обход. Голова автоматически прокручивала список – до того момента, пока не зазвонил телефон.
Я вздохнула, глядя на экран.
Антонио.
Секунда нерешительности – и всё же ответила.
– Да?
– Ты уехала, – его голос был, как всегда, ровным. Но в этой ровности теперь сквозила раздражённая нотка. – Даже не разбудила меня.
Я остановилась у окна, прижав телефон к уху.
– Было рано, – коротко ответила я. – Ты спал. Не хотела мешать.
– И завтрак? – продолжил он. – Ты тоже решила, что это не важно?
Я сжала губы.
– У нас есть домработница, Антонио. Она справится с тостами и кофе.
– Я не просил, чтобы она заботилась обо мне, – его голос стал холоднее. – Я просил, чтобы ты была женой. За столько лет ты не привыкла к своей роли?
На секунду закрыла глаза, и хотелось исчезнуть. Там, внутри, всё снова закручивалось – та же тяжесть, что и в ту ночь. Как будто должна, обязана, не имею права на отказ.
Но вслух я произнесла:
– Мне пора. Пациенты.
– Конечно. – Он отрезал, как ножом. – Работа важнее. Как всегда.
Связь оборвалась. Я убрала телефон в карман и стояла с закрытыми глазами ещё пару секунд.
Вдох.
Выдох.
Так тяжело, будто весь воздух в лёгких зацементирован.
Как же мне всё это уже надоело…
Но в коридоре скрипнула дверь, и медсестра помахала мне из палаты:
– Бриэль, мы готовы!
Я встряхнула головой, натянула улыбку. Пошла вперёд – с тем выражением, которое тренируешь перед зеркалом. Профессиональная, мягкая, уверенная.
Открыла дверь, вошла в палату.
Пациент – пожилой мужчина с повязкой на груди – посмотрел на меня с облегчением.
Я улыбнулась ему.
– Доброе утро. Как самочувствие?
Он кивнул, расслабляясь.
А я сидела рядом, будто всё было в порядке. Будто за дверью нет никого, кто ждёт, чтобы я снова стала “должной”.
Будто это моя жизнь.
И будто я ещё в неё верю.
Как только вышла из палаты и успела закрыть за собой дверь, экран телефона снова вспыхнул.
Антонио.
Второй раз за утро.
Где-то внутри у меня всё сжалось от тревоги.
Я знала: если не возьму – будет хуже.
Если возьму – не легче.
Смахнула вызов. Потом всё же нажала «перезвонить» – лучше самой, чем ждать его холодного, давящего тона.
– Да? – голос вышел тише, чем хотела. Даже покорнее.
– Наконец-то. – Его голос был гладким, как лёд. – Я уже начал думать, что мне теперь записываться к тебе через секретаря.
Телефон прижала к уху сильнее, стараясь не вздохнуть вслух.
– Я была с пациентом, Антонио. Мне правда некогда.
– А мне, значит, можно ждать? – он говорил спокойно, без крика. Но именно это пугало больше. – Я должен напоминать, кто спас твоего брата? Кто дал твоим родителям второй шанс? Или всё это забылось так быстро, как ты из дома уехала, не обернувшись?
Меня будто ударили.
Не по лицу. По позвоночнику.
Я знала, что он может быть жесток. Но всё не могла к этому привыкнуть.
– Это… – я сглотнула. – Это нечестно.
– Жизнь, Бриэль, вообще не про честность, – перебил он. – Ты это поймёшь. Или хочешь, чтобы я тебе напомнил?
Я не ответила.
Слова в горле – как куски льда.
Мне казалось, если скажу хоть что-то, то голос предаст меня – сорвётся, дрогнет, раскроет, как мне страшно.
Он молчал пару секунд, потом сухо добавил:
– Будь дома к семи. И, пожалуйста, без своего усталого лица. Я хочу нормально провести с женой время.
Связь оборвалась.
Я стояла в пустом коридоре, как будто на меня обрушилась бетонная стена.
Мне захотелось снять кожу, сжечь телефон, исчезнуть хоть на день из этой жизни, в которую сама себя заперла.
Он спас моего брата… Он дал мне “всё”. «А что забрал?» – спросила я себя в тишине. Ответ внутри был чёткий.
Меня. Мою жизнь. Мою свободу. Мое тело.
Я выдохнула через сжатые зубы. С выученной покорностью и тонкой, жалящей ненавистью к себе за это.
– Бриэль, седьмая палата, – позвала медсестра. – Приём. Новый пациент.
Я выпрямилась. Провела ладонью по лицу.
Стерла всё: страх, усталость, злость.
Открыла дверь, шагнула внутрь – как будто ничего не было.
В палате было светло – окно распахнуто, за стеклом шелестели голоса больничного двора. Мужчина с короткой стрижкой сидел на кушетке, спиной к солнцу, и от этого его лицо было чуть затемнено, но всё равно – открытое, расслабленное. Как будто он не боялся ни врачей, ни диагнозов.
Я взглянула в анкету и подняла глаза:
– Добрый день. Энцо Торелли?
Он кивнул, чуть улыбнувшись.
– Точно. Приятно познакомиться.
Я сдержанно кивнула и подошла ближе, раскрыв планшет.
– Уточним анкету. Возраст?
– Тридцать. Всё ещё не чувствую себя взрослым. Это нормально?
– Для пациента – да, – ответила, не глядя. – Для врача – не всегда.
Он хмыкнул.
– Жалобы?
– Лёгкая аритмия, временами давит в груди. Думаю, больше от усталости, чем от чего-то серьёзного. Но мама настояла: “Сходи. Пусть тебя кто-нибудь послушает. Желательно симпатичная врач.”
Я посмотрела на него, не меняя выражения лица. Широкие плечи, накаченные руки свидетельствовали о том, что человек занимается спортом, странно, что есть жалобы на сердце.
– Радуюсь, что подхожу по второму критерию. Первый сейчас проверим.
Он усмехнулся, опёрся локтями на колени.
– А вы, доктор… Простите, я могу узнать имя?
– Бриэль, – коротко ответила я, переключая внимание на данные. Не давая возможности развить тонкую дружелюбность.
Формально. Ровно. Как надо.
Он кивнул. Но, казалось, не обиделся. Напротив – немного внимательнее всмотрелся.
Я поднесла стетоскоп к его груди, отметила ритм.
Спокойный, чуть учащённый – возможно, от волнения. Или… просто реакция. У кого-то бывает.
Он вдруг тихо сказал, не отрывая взгляда:
– Кольцо у вас красивое. Очень тонкая работа. Наверное, муж очень любит. Не каждый так умеет выбирать.
Мои пальцы на долю секунды остановились.
Я не посмотрела на него. Просто убрала стетоскоп и отметила:
– Спасибо. Приступим к осмотру.
Но внутри что-то дрогнуло.
От того, как он это сказал – спокойно, без намерения, без подкола. Просто заметил. Как будто увидел не украшение, а знак.
Я продолжила работать, не позволяя себе поддаться этой дрожи.
– Давление у вас в пределах нормы, – говорю, снимая манжету. – Сердечный ритм слегка нестабилен, но ничего критичного. Назначу базовые анализы, ЭКГ и суточный монитор. Просто чтобы убедиться, что это действительно усталость, а не что-то скрытое.
– Значит, я пока живой? – улыбается Энцо.
– Пока – да. Но если будете пренебрегать сном и нервничать из-за всякой ерунды – можем это исправить.
Он смеётся. Голос – спокойный, чуть хрипловатый. Приятный.
– А вы всегда такая?
Я поднимаю взгляд, нахмурившись.
– Какая?
– Сдержанная. Как будто всё держите на расстоянии.
Я молчу секунду. Вот уже несколько лет именно такая. Закрытая. Чужая даже себе.
– Я врач, – наконец говорю. – Я не подхожу к людям ближе, чем надо. Это часть работы.
– Или часть самозащиты? – он спрашивает мягко, без вызова. Просто… по-человечески.
Но не отвечаю. Просто кладу планшет на стол и делаю пометки.
Молчание, между нами, не тяжёлое. Скорее – настороженное.
Я знаю этот взгляд. Он не флиртующий. Он – внимательный.
Так на меня не смотрели с тех пор, как я надела это кольцо.
И вдруг снова ощущаю его на пальце – тугое, холодное, слишком тяжёлое для того, что должно символизировать любовь.
– Анализы сдайте сегодня, – говорю наконец. – Медсестра вам всё объяснит. А позже вы узнаете, как будут результаты.
Он не встаёт сразу. Смотрит на меня немного дольше, чем надо. Но не слишком долго, чтобы это стало неуместным.
– Спасибо, доктор Бриэль, – произносит он спокойно. – Я рад, что попал именно к вам.
– Всего доброго, – отвечаю, и это звучит холоднее, чем хотела. Потому что страшно. Потому что внутри снова дрожит что-то, что давно пыталась не трогать.
Я выхожу из палаты быстрее, чем нужно.
В коридоре снова замираю.
Этот день только начался.
А мне уже хочется исчезнуть.
Остаток дня прошёл удивительно спокойно.
Без экстренных вызовов, без очередей у кабинета, без душных разговоров.
Всё – по графику.
Ровно. Чётко. Как будто мир наконец дал мне выдохнуть.
Закончив прием в шесть, переоделась в кабинке, накинула пальто и вышла в прохладный вечер. Солнце клонилось к закату, небо над городом становилось мягко-розовым, и в какой-то момент мне показалось – будто всё не так уж и плохо.
В семь пятнадцать я была уже дома.
Тихо. Просторно. Слишком идеально.
Ужин был накрыт внизу, в большой столовой, которую я никогда не любила. Слишком много места, слишком много пустоты – всё, как у нас.
Антонио сидел уже за столом, подперев подбородок рукой. На нём была тёмно-серая рубашка, чуть расстёгнутая у горла, запонки – серебро, тонкое, как всё, что он носил. Всё что выдавало его возраст, это седина на висках. Волосы чуть откинуты назад, чёткая линия подбородка, резкий взгляд. Он всегда был красив. Но холодно. Пугающе. Как скульптура.
Я подошла и села напротив, положив салфетку на колени.
Вино уже было налито. Тарелки горячие.
Несколько минут – тишина. Только звук приборов.
Он поднял глаза, глядя прямо:
– Ты опять опоздала.
– Я закончила ровно в шесть. Дорога заняла время.
– Удивительно, как часто “дорога” мешает тебе быть дома, – усмешка скользнула по губам. – Интересно, ты тоже так будешь оправдываться, когда у нас будут дети?
Я отложила вилку.
– Мы не говорили, что…
– Ты не говорила. – Он перебил, голос стал чуть резче. – У меня на работе люди находят время и для семьи, и для дел. А ты каждый вечер приходишь с этим лицом, будто тебе должны за то, что ты живёшь здесь.
– Потому что я ничего не просила, – сказала тихо, не поднимая взгляда. – Ни дома, ни этой жизни. Это всё было твоим выбором.
Он резко стукнул по столу. Стекло на столе звякнуло.
– Осторожнее с тоном, Бриэль. Я всё ещё твой муж. И ты живёшь за счёт меня, как бы тебе ни хотелось думать иначе.
Я сжала салфетку в кулаке. Ничего не сказала.
Он взял бокал, залпом выпил.
– Мне надоело смотреть, как ты с утра до вечера отрабатываешь свои комплексы перед пациентами, будто это что-то значит. У тебя есть дом, муж – а ты всё ещё играешь в самостоятельность.
– Это не игра, – тихо сказала я. – Это единственное, где я чувствую себя собой.
Он с силой поставил бокал. Стекло треснуло – тонкая полоска по краю, как паутина. Но решил не продолжать и вернулся к еде.
Я доела почти в тишине. Разогретое ризотто с лососем – как всегда, идеально. И как всегда, безвкусно, потому что каждое слово, каждый взгляд за этим столом уже вызывали напряжение в теле, будто мышцы сами знали – сейчас начнётся.
Антонио положил нож и вилку на край тарелки, откинулся назад, оглядывая меня долгим, тяжёлым взглядом.
– Ты хотя бы могла переодеться, когда пришла домой. А не сидеть здесь, будто это столовая для персонала.
– Я переоделась. Это платье – хорошее.
– Оно на тебе висит. – Он отпил вино и добавил уже тише: – Или ты стараешься быть как можно менее привлекательной? Удобная стратегия, если хочешь, чтобы от тебя отстали.
Я не ответила. Просто отпила воды, опуская взгляд. Секунда. Потом другая.
– Опять молчишь? – усмехнулся он. – Вечно из себя жертву строишь. Я, значит, монстр, а ты несчастная. Хотя я, между прочим, тебя спас. Без меня ты бы ночевала под ментовкой вместе со своими родителями и братом.
– Знаю, – тихо, как можно спокойнее.
– Знаешь? А ведёшь себя так, будто у тебя всё само по себе. Работа, статус, дом, карьера. Кем бы ты была без меня, милая? Сестрой пьяницы, врачом на ставку? Да кому ты вообще была бы нужна?
Он наклонился ближе. В голосе появилась насмешка, почти ласковая.
– Кроме меня тебя никто бы не захотел. Ты сложная. Холодная. Слишком умная для простых мужчин и слишком гордая для богатых. Но не забывай, куколка, я тебя принял. Люблю. Дал тебе всё.
Я сжала вилку. Глубоко вдохнула, не поднимая взгляда.
– Это не любовь.
– А что это тогда? – Он наклонился ближе, шёпотом. – Ты же сама согласилась. Вышла замуж. Или тебе нравится играть в жертву? Удобно, да?
Я поднялась со стула и хотела уйти – просто дойти до лестницы, до комнаты, до тишины.
Но он оказался рядом раньше.
Резко.
Как всегда.
Его рука легла мне на талию, будто случайно притягивая ближе, чтобы моя спина касалась его груди. Пальцы скользнули чуть ниже, слишком уверенно. По телу пробежались мурашки.
– Не убегай так быстро, – прошептал Антонио. Его дыхание скользнуло по моей щеке. – Мы же даже толком не поговорили.
– Мы говорили, более чем.
– Нет, ты молчала, как всегда. Ты умеешь только смотреть своими стеклянными глазами. Думаешь, это делает тебя загадочной? Это делает тебя скучной, Бриэль. Скучной и холодной.
Он сжал талию чуть сильнее, заставив меня развернуться к нему лицом. Ладони упёрлись в его грудь, обозначая границу.
– Не сейчас, Антонио. Я устала.
– Ты всегда устала. – Его голос стал жестче. – Может, тебе стоит взять отпуск? Или уйти с работы вообще. Тогда у тебя будет время на мужа.
Он нагнулся, его губы коснулись моей шеи. Я вздрогнула. Его руки скользнули по спине, ниже, к бёдрам. И резко попыталась отстраниться, но он перехватил за запястья больно сжимая, а в голове возникло понимание, что появятся синяки. Он всегда оставлял отметки, чтобы я не забывала, кто тут главный.
– Антонио, – голос всё ещё ровный, но внутри – дрожь, мерзкое ощущение, как будто вся кожа горит. – Я сказала: нет.
– А я сказал: хватит этих игр. – Его голос теперь тихий, но сдержанный гнев в каждом слове. – Ты моя жена. Я имею право прикасаться к тебе. Или ты забыла, где твоё место?
Он снова попытался поцеловать. Я резко отвернулась.
– У меня месячные, – выдохнула. – И я не хочу. Просто… не хочу.
Он застыл. Глубокий вдох. Сильная хватка за шею, и ожидание чего-то жесткого, но всё что он делает, – тяжело выдыхает и убирает руку.
А потом – шаг назад. Улыбка, но сжатыми зубами.
– Конечно. Как удобно. У тебя либо месячные, либо истерика. Ни ласки, ни страсти. Ты просто… тело. Холодное. Никакое.
Он выпрямился, поправил рукав.
– Иногда я думаю, что зря сделал тебе это предложение. Нужно было выбрать кого-то попроще. Ту, что умеет улыбаться. Ложиться рядом не как жертва, а как женщина.
Он прошёл мимо меня. Телефон зазвонил.
– Алло… Да. Я выезжаю.
Пауза.
Он остановился у двери, не оборачиваясь:
– Мы продолжим позже. И, надеюсь, куколка, ты к тому времени перестанешь себя вести как монахиня.
Хлопок двери. Тишина.
Я стояла, не двигаясь. Запястья всё ещё пульсировали.
Тепло его рук – будто ожог.
Поднимаясь наверх, медленно, будто ноги были ватными, старалась успокоить сердце, готовое выпрыгнуть из груди. В доме было тихо. Слишком. Даже часы в коридоре казались осторожными, как будто боялись нарушить хрупкое равновесие между тем, что было, и тем, что пыталась не чувствовать.
Зашла в ванную, щёлкнула по выключателю. Свет был мягкий, тёплый, почти уютный.
Повернула кран – вода потекла в глубокую белоснежную чашу, гулко наполняя пространство звуком.
Пара капель попала на кафель – странно, как тихо это тоже звучало.
Я подошла к зеркалу.
Остановилась.
Долго смотрела на своё отражение.
Высокая. Худощавая, но не болезненно – кость тонкая, ключицы острые.
Кожа – светлая, с лёгким персиковым оттенком. Волосы – до лопаток, тёмные – почти чёрные, сейчас собраны в низкий узел, выбившиеся пряди обрамляли лицо.
Глаза – серо-зелёные, спокойные, но сейчас в них было что-то чужое. Усталость, смешанная с какой-то бессильной злостью.
Люди в округе всегда говорили: “Ты красивая. Такая… утончённая.”
Но в этом отражении себя почти не видела. Только оболочку.
Я медленно расстегнула молнию на платье. Опустила ткань до пояса.
Левое плечо – синеватый след, похожий на размытое пятно краски. Уже не новый. Но ещё заметный.
Ниже – на внутренней стороне руки – два пятна, будто кто-то схватил слишком крепко. Потому что и правда схватил.
Я прикоснулась к одному из них пальцами. Не сильно. Но почувствовала: боль всё ещё там.
Каждый раз он говорит, что любит.
Каждый раз после – молчит.
А я… Просто надеваю платье с рукавом и иду на работу. Как будто ничего не происходит.
Развязываю волосы, что рассыпаются по плечам.