Клинок и вуаль

Предупреждение о содержании:

Данная книга содержит сцены насилия, пыток, убийств, а также упоминания алкоголя и курения. Некоторые эпизоды могут быть психологически тяжёлыми и не подходят для впечатлительных читателей.

Мы не пропагандируем и не поощряем насилие, употребление алкоголя, наркотических веществ или табакокурение. Все описанные действия и события являются художественным вымыслом и служат исключительно для раскрытия сюжета и характеров персонажей.

Книга может содержать материалы, не подходящие для несовершеннолетних или чувствительных читателей.

Пролог

Америго

Я помню её лицо – матовое и холодное, как камень, который никогда не согреет солнце. Мать всегда была такой. Я был ещё слишком маленьким, чтобы осознавать всё, что происходило вокруг, но ощущение, что она не была настоящей, не покидало меня. Её глаза, темные, как ночь, смотрели на нас, как на объекты, которые нужно было сохранить и защищать, но не любить. Я видел, как она держала нас с Сальваторе на расстоянии, как будто мы были не её детьми, а частью её плана.

Она вышла замуж за отца по расчету. Он был Капо, а она просто необходимая деталь в его империи. И я это знал, даже когда был маленьким. Я знал, что она не любила его, хотя он был тем, кто её выбрал. Знал, что она не любила нас, потому что мы были лишь частью того же, что и её муж – обязательства, которые нельзя было нарушить. Для неё не было места для настоящих чувств. Только для обязанностей. Она была как человек, который всегда носил маску, скрывающую её настоящие намерения.

Я помню, как она однажды стояла перед зеркалом, поправляя своё платье. Мы с Сальваторе сидели за столом в соседней комнате, но её холод ощущался даже на расстоянии. Я тогда ещё не понимал, почему она такая. Но я чувствовал это. В её взгляде не было тепла. Она не говорила с нами, как с детьми. Она говорила с нами, как с чем-то, что нужно контролировать.

Сальваторе всегда был ближе к отцу. Он был таким же, как и он – решительный, строгий, всегда готовый к действиям. Брат никогда не задавался вопросами о чувствах он был старше и просто принимал мир таким, какой он есть. Отец был для него примером, и я часто видел, как они вдвоём беседуют, строят планы, обсуждают дела. Я чувствовал, как он, все больше поглощал мир отца.

А я… я был другим. Я был ближе к матери, но это не означало, что я был её любимым ребёнком. Просто, с ней я ощущал что-то своё, хотя и это ощущение было извращённым. Она не любила меня. Она не любила никого. Но я был привязан к ней, как ребенок, который пытается понять, почему его мать так далека. Мне всегда хотелось добиться её внимания, понимания. Но я всегда получал только холодный взгляд, который говорил мне, что я не заслуживаю её любви.

Со временем я понял, что она – всего лишь часть этого мира, который был построен на расчетах и манипуляциях. Этот мир, в котором нельзя позволить себе быть слабым. В котором женщины – это просто инструменты для достижения целей, а не чьи-то сердца.

Я не помню момента, когда я перестал верить в любовь. Возможно, это случилось тогда, когда я понял, что она не могла любить. И если она не могла, то и я не буду. Я начал использовать женщин, как она использовала нас – как нечто для целей, не для чувств. Они были просто средствами. Я стал убеждать себя, что не нуждаюсь в любви. И чем старше я становился, тем больше эта мысль укоренялась в моей голове.

Сальваторе всегда понимал всё проще. Он не задавался вопросами о чувствах, и у него никогда не было сомнений в том, что нужно делать. Он видел в женщинах то, чем они были на самом деле – частью его мира, частью стратегии. Для него они не были источником боли или разочарования. Он знал, как с ними обращаться. И я, несмотря на свою привязанность к матери, учился у него.

Но в какой-то момент я понял – я не могу позволить себе быть привязанным. Я не могу позволить себе любить. Этот мир, в котором мы живем, не оставляет места для любви. Мать была этому ярким примером. И хотя я и мог бы понять, что она когда-то была человеком, я тоже стал частью этого мира, в котором эмоции – это не более чем слабость.

Я посмотрел на Сальваторе. Он уже был другим, сильным, бескомпромиссным. И я, как и он, хотел стать частью этого мира. Мира, в котором не было места для чувств.

Но это никогда не значило, что я не буду помнить.

Глава 1

Америго

Капли воды глухо стучали где-то в углу.

Они били по полу в такт пульсации в моей голове – монотонно, мерзко, раздражающе.

Я открыл глаза.

Свет был тусклым, но его хватило, чтобы вызвать резь в зрачках.

Я был привязан к стулу. Руки скручены за спиной, запястья онемели от тугих верёвок.

Передо мной стояли трое.

Бруно, Джино, Вито.

Когда-то мы пили за одним столом. Теперь эти ублюдки смотрели на меня так, будто я был проблемой, которую нужно решить.

Бруно склонился ниже, ухмыляясь.

– Вот и он, – его голос был низким, почти ласковым. – Америго, мать твою, ты умеешь доставлять неудобства.

Я медленно поднял взгляд, хрипло выдохнул:

– Вам просто нравится меня видеть.

Вито фыркнул, потирая разбитый кулак.

– Нам нравится видеть тебя говорящим, а не прикидывающимся мертвым.

– Тогда вы выбрали не того парня, – я лениво улыбнулся, облизывая губы, чувствуя на вкус кровь.

Джино кивнул на меня:

– Развяжем ему руки? Может, сам отдаст нужную информацию?

Бруно засмеялся, качая головой

– Он? Этот ублюдок скорее язык себе откусит, чем заговорит по-хорошему.

Он вытащил нож.

– К счастью, мы подготовились.

Я не шелохнулся.

– Можем сделать это быстро, – продолжил Бруно, прижимая лезвие к моему колену. – Ты говоришь – и мы уходим, все целы и невредимы.

– Искушаешь.

– Разумеется.

Я наклонил голову, оглядел их.

– Вы ведь и сами понимаете, что ублюдки?

– Ты скажи мне, где встреча, – он чуть сильнее надавил ножом, – а потом рассуждай о морали.

Я хмыкнул.

– А ты можешь побыстрее? Мне скучно.

Бруно начал медленно, не спеша, прокручивать его в колено, как будто испытывая мой предел терпимости. Боль начала нарастать, как если бы нож нежно, но настойчиво касался нервных окончаний, тянул за собой неприятные ощущения, постепенно превращая их в острую пульсацию.

Я сдерживался, стараясь не выдать, как тело напряглось от боли, но внутри уже всё горело. Когда нож прокрутился, я почувствовал, как он задевает ткань связок – словно нечто нежное и уязвимое вдруг выворачивается. Мне было тяжело скрыть свой дискомфорт, но я все же оставался спокойным, сдерживаясь, а после почувствовал первый удар, который пришелся в бок.

Резкий, выверенный.

Я не согнулся.

– Где встреча? – повторил Бруно.

– Хочешь, я назову тебе дату твоей смерти?

Второй удар.

Я прикусил язык, чувствуя, как тепло разливается под рёбрами.

Джино взял молоток, лениво покачивая его в руке.

– Ты ведь стрелок, да? – он улыбнулся, прицеливаясь в пальцы.

Я приготовился к боли.

Но в последний момент он сменил цель.

Глухой удар.

Боль пронеслась по голове, резким звоном отдаваясь в черепе.

Голова дёрнулась в сторону.

Что-то потекло по шее – кровь? Пот?

Я сжал челюсти, моргнул несколько раз, разгоняя чёрные пятна перед глазами.

А потом…

Тишина.

Резкая, пронзительная.

Я видел, как Бруно что-то говорит. Видел ухмылку Джино.

Но слышал только шум в левом ухе.

Правое ухо молчало.

Будто звук из этого мира ушёл.

Я сглотнул, пробуя сфокусироваться.

– Чего уставился? – голос Бруно стал глухим, словно он говорил через стену.

Я нахмурился.

– Ты говоришь что-то важное?

– Ты меня слышишь?

Я медленно повернул голову.

– Только наполовину.

Бруно переглянулся с Джино.

– Кажется, ты его слишком сильно приложил, – сказал он с сомнением.

– А может, он просто придуривается, – Джино склонился ко мне. – Как у тебя со слухом, Америго?

Я улыбнулся, чувствуя вкус крови на зубах.

– Наконец-то хоть один ваш голос перестал меня раздражать.

Бруно раздражённо выдохнул.

– Ладно, продолжим.

Он уже занёс руку для следующего удара, но в этот момент…

Раздался выстрел.

Я слышал его где-то далеко.

Я увидел, как расплескалась кровь, как Джино резко дёрнулся, а затем упал.

Ещё один удар – дверь выбили с петель.

И первым, кого я увидел, был Сальваторе.

Его пистолет.

Его тёмный, злой взгляд.

Бруно дёрнулся за оружием, но брат был быстрее.

Глухой удар пули в тело.

Бруно покачнулся, схватился за грудь, а затем рухнул.

Я тяжело дышал, наблюдая за этим со стороны.

Вито даже не дёрнулся.

Он знал, что всё кончено.

Сальваторе подошёл ко мне, разрезая верёвки.

– Чёрт возьми, Америго…

Я медленно выпрямился и встал со стула.

Проблемы начались сразу.

Колено ныло. Голова кружилась.

А правое ухо…

Я сглотнул, не отводя взгляда от брата.

– Ты меня слышишь? – спросил он.

Я моргнул.

– Частично.

Он напрягся.

– Что?

Я провёл языком по пересохшим губам, с трудом разогнал затуманенный взгляд.

– Я не слышу на правое ухо.

Сальваторе нахмурился.

– Совсем?

– Как мёртвое.

Он провёл рукой по лицу, выдохнул.

– Великолепно. Теперь ты ещё и глухой.

Я ухмыльнулся.

– Зато вторая половина меня всё ещё в строю.

Брат усмехнулся, качая головой.

– Поехали. Тебе нужен врач.

Я сделал шаг и поморщился – колено отозвалось болью.

– И… может быть, новая нога, – пробормотал я.

– Надеюсь, в следующий раз ты хотя бы проверишь, с кем связываешься, прежде чем попадать в такую задницу.

Я чуть склонил голову, почувствовав странную, глухую пустоту справа.

– В следующий раз, возможно, я ещё и ослепну, кто знает.

Я сделал шаг, и в этот момент всё вокруг поплыло.

Ощущение было, будто мир внезапно наклонился в сторону.

Голова начала кружиться так резко, что я не смог удержаться на ногах.

Перед глазами замелькали тёмные пятна, фонари вдалеке превратились в размытые огни.

Я попытался выровняться, но тело предательски подкашивалось, земля под ногами уходила.

– Чёрт… – прошептал я, но слова прозвучали как-то глухо, отдалённо.

Сальваторе успел сделать шаг ко мне, но я уже падал.

Мои колени осели, руки не послушались, не успели смягчить удар.

– Эй! – голос брата донёсся приглушённо, будто из-под воды.

Я чувствовал, как пальцы вонзаются в мои плечи, как меня пытаются удержать.

Но я уже был где-то там, в темноте, и она стремительно затягивала меня внутрь.

Последнее, что я услышал, был его крик:

– Нужна помощь!

А потом пришла пустота.

––

Боль.

Она была везде.

Глухая, тянущая, вонзающаяся в рёбра с каждым вдохом.

Я открыл глаза.

Свет был слишком ярким, будто прожектор светил прямо в лицо.

Моргнул раз, другой, пытаясь сфокусировать взгляд.

Белый потолок.

Запах антисептика.

Чужая тишина, но… не совсем.

В левом ухе звучал приглушённый шум – голоса, шаги, приглушённые звуки медицинского оборудования.

А правое ухо…

Ничего.

Глухая, абсолютная пустота.

Я нахмурился, разгоняя заторможенность, и повернул голову.

Сальваторе стоял у двери, разговаривая с доктором.

Рядом со мной, на стуле, сидела Камилла.

Её голубые глаза тут же встретились с моими.

– Он очнулся! – её голос прозвучал так громко, что я искривился.

Брат резко обернулся.

В следующую секунду он уже был у кровати, изучая меня тяжёлым, внимательным взглядом.

– Как самочувствие?

Я усмехнулся, но это вышло паршиво – губы потрескались, горло пересохло.

– Как будто меня переехал грузовик.

– Слушай, это уже прогресс, – Камилла наклонилась ближе, склонив голову. – Ты сутки был в отключке.

– Почти двое, – поправил Сальваторе.

Я моргнул.

– Двое?

Он кивнул.

Доктор в этот момент подошёл ближе, проверяя показатели на аппарате.

– Как голова? Тошнота есть?

– Только когда вижу физиономию брата, – пробормотал я, но никто не засмеялся.

– Правое ухо? – спросил врач, и я напрягся.

Глухая тишина.

Я сглотнул, пробуя что-то уловить.

– Ничего.

Сальваторе задержал взгляд на мне, затем медленно выдохнул.

– Ты действительно больше не слышишь правым ухом.

Эти слова почему-то прозвучали окончательно.

– Совсем?

– Доктор говорит, что да.

Я отвернулся, уставившись в потолок.

Ну и прекрасно.

Как будто мне было мало проблем.

– Рёбра срастутся, – продолжил брат. – Но правое колено…

Я напрягся.

– Что с ним?

Доктор заговорил первым:

– Сухожилия задеты, и из-за этого могут быть периодические боли. Если пройдёте курс реабилитации, станет легче, но, возможно, время от времени колено будет беспокоить.

Я закрыл глаза.

Проклятье.

– Ты хоть понимаешь, в каком состоянии тебя вытащили? – голос Сальваторе стал резче.

– Зато живым, верно?

Он покачал головой, скрестив руки на груди.

– Ты едва не сдох.

– Но не сдох же.

Камилла устало выдохнула:

– Ты такой идиот.

Я усмехнулся.

– Но ты всё равно меня любишь, мелкая.

Она покачала головой, но уголки её губ дёрнулись.

Сальваторе провёл рукой по лицу, затем посмотрел на меня.

– Тебе нужно восстановиться. Никакого геройства.

– Понял, босс.

– Я серьёзно, Америго.

Я молчал, глядя в потолок.

Глухое ухо. Колено, которое теперь будет напоминать о себе.

Слабость в теле раздражала. Черт, я был в полном дерьме.

Сальваторе стоял рядом, наблюдая за мной с привычным хмурым выражением лица.

– Ты вообще слышал, что я сказал? – наконец пробормотал он.

Я перевёл взгляд на него.

– Что-то про восстановление и никакого геройства?

– Да.

– Звучит скучно.

Камилла тяжело выдохнула:

– Америго, если ты сейчас скажешь что-то идиотское, я ударю тебя подушкой.

Я лениво усмехнулся.

– А можно в левое ухо? Только в левое, Камилла, потому что правое уже выбыло из игры.

Она закатила глаза, но я заметил, как в них мелькнуло беспокойство.

Сальваторе потер переносицу, будто от меня у него начиналась мигрень.

– Доктор сказал, что, если ты будешь соблюдать рекомендации, слух в левом ухе может стать острее, компенсируя потерю. А с коленом – если займёшься реабилитацией, сможешь нормально двигаться.

– Нормально – это как?

– Без хромоты и костылей, если повезёт.

Я сжал челюсти.

– Звучит обнадёживающе.

Камилла склонила голову.

– Ты вообще понимаешь, насколько тебе повезло, что ты сейчас тут?

Я повернул голову к ней.

– Я всегда везучий, мелкая.

Она закатила глаза, но я видел, что она беспокоится.

– Тебе нужно время. Организм ослаблен, травмы серьёзные. Придётся ходить к физиотерапевту, следить за нагрузками…

– Спать по расписанию и пить витаминки? – я приподнял брови.

Камилла хлопнула меня ладонью по плечу.

– Я серьёзно!

Сальваторе сел на край кровати, скрестив руки на груди.

– У тебя два варианта, брат. Первый – ты забиваешь на восстановление, становишься калекой и больше не можешь делать то, что делал раньше. Второй – ты слушаешь врачей, приводишь себя в норму и остаёшься тем психом, которого все знают.

Я вздохнул.

– Ну, когда ты так ставишь вопрос…

– Когда я так ставлю вопрос, у тебя просто нет выбора.

Я покачал головой, прикрыв глаза.

– Ладно. Лечиться так лечиться.

Камилла улыбнулась, её глаза смягчились.

– Вот и умница.

– Теперь я умница? Минуту назад ты грозилась ударить меня подушкой.

– Я всё ещё могу.

Я хмыкнул.

Сальваторе поднялся.

– Отдыхай. Завтра я поговорю с врачами насчёт курса реабилитации.

– Понял, босс.

Он хлопнул меня по плечу и пошёл к двери. Камилла задержалась на секунду, сжала мою руку.

– Ты поправишься, Америго. Просто не устраивай глупостей.

Я кивнул.

Она улыбнулась и пошла вслед за мужем.

Я остался один, глядя в потолок.

Колено ныло.

В ухе была тишина.

Но внутри меня всё ещё бурлило что-то живое.

Я восстановлюсь.

Как бы тяжело ни было – я встану на ноги.

И ещё посмотрим, кто тут списан со счетов.

Глава 2

Америго

Восстановление оказалось адским.

Никаких тебе чудесных исцелений, как в фильмах, где герой падает с пятиэтажки, а через неделю уже бегает и всех убивает.

Нет. Здесь всё было по-другому.

Первый месяц я почти не мог нормально ходить. Каждое утро начиналось с боли – тупой, ноющей, напоминающей, что моё тело пока что не принадлежит мне.

Глухота в правом ухе вводила в бешенство. Я всё время поворачивался на звук, которого не было, реагировал с опозданием, путался в пространстве. Однажды чуть не уронил стакан воды, потому что просто не услышал, как он наклонился и задел край стола.

Но хуже всего было колено.

Первые попытки согнуть его без резкой боли заканчивались матами, а иногда – чем-то, что почти походило на срыв. Когда я пытался стоять на обеих ногах, мышцы дрожали, будто меня били током.

– Ты не спеши, парень, – сказал физиотерапевт, наблюдая, как я пытаюсь удержать равновесие.

– Я ненавижу быть беспомощным, – прошипел я, стискивая зубы.

– Это пока временно.

Я посмотрел на него, как на идиота.

– Пока временно – это звучит как навсегда.

Но он был прав.

Через две недели я уже мог хромать на короткие расстояния без посторонней помощи. Через еще месяц – медленно подниматься по лестнице. Через полтора – получалось проходить более длительные дистанции.

Была ещё проблема с рёбрами. Они срастались, но стоило мне резко вдохнуть или повернуться неудачно, как внутри всё горело.

Я научился терпеть.

Каждый день одно и то же: тренировки, упражнения, холодные компрессы на колено, таблетки, проклятые консультации с врачами.

Но я восстанавливался.

И в какой-то момент понял: пора возвращаться.

День был солнечный, но меня это мало волновало.

Когда я вышел из клиники, я закурил, глубоко вдыхая дым.

Колено ещё немного ныло, но уже не так сильно. Я мог ходить без костылей, и пусть иногда ощущалась слабость, я знал – время страданий закончилось.

Пора было возвращаться в игру.

Сальваторе должен был быть дома. Я сел в машину и поехал туда, с каждой минутой чувствуя, как во мне разгорается нетерпение.

Брат меня знает. И я знал, что он будет недоволен.

Но меня это не волновало.

Я снова хотел быть в деле.

Когда я вошел во двор, в котором стояла старая, но элегантная мебель, а воздух был наполнен запахом свежей зелени и кофе, я почувствовал, как тяжело снова вступать в этот мир.

Сальваторе сидел на террасе в кресле, держа в руках бумагу и выглядел, как всегда, сосредоточенным. Он был Капо, человек, который принимал решения, когда все остальные терялись в сомнениях. Но сейчас в его взгляде я видел нечто большее, чем просто заботу. Он был обеспокоен.

Я подошел и присел рядом, не заботясь о том, чтобы произвести впечатление. Я был не в настроении для мелких церемоний.

– Мне нужно работать, Сальваторе.

Сальваторе не сразу ответил. Он только повернулся ко мне, и его глаза, обычно полные уверенности, теперь были как-то мутные, настороженные.

– Ты ещё не восстановился. Ты только начинаешь нормально ходить без постоянной боли и костылей, а хочешь работать.

Его голос был как лед. Но меня это не остановило.

– Я не могу сидеть сложа руки! Ты думаешь, я просто буду сидеть дома, смотреть, как моя жизнь уходит? Это не я. Я не могу этого сделать, понимаешь?

Сальваторе скрипнул зубами и встал. Он шагнул ко мне так, что я почувствовал его напряжение.

– Ты хочешь быть умным, да? Но ты не слышишь меня! Ты не в форме, и ты не будешь рисковать своей жизнью! Ты думаешь, я буду позволять тебе работать в таком состоянии?

Он подошёл ко мне вплотную, я ощутил запах его одеколона и горячий воздух от его дыхания. Я резко поднялся и почувствовал ноющую боль в колене, может он и был прав, но я не мог ждать еще. Мы стояли так, что между нами не было ни сантиметра пространства. Наши взгляды столкнулись. Я знал, что он не пойдет на уступки, и мне было плевать на его запреты.

– Ты меня не остановишь! Я найду себе работу, с тобой или без тебя— вырвалось у меня.

Сальваторе сжал зубы, и я мог почувствовать, как его мускулы напряглись. Мы стояли так, с яростью, которая могла взорвать всё вокруг. Мы оба были готовы к схватке. Я чувствовал, как внутри меня поднимается напряжение, готовое прорваться наружу.

И вдруг, как гром среди ясного неба, Камилла выбежала из дома, её лицо было как у матери, пытающейся успокоить двух взбесившихся детей. Она встала, между нами, став преградой для следующего шага.

– Вы с ума сошли? – её голос был громким и резким, как удар по стеклу.

Мы оба замерли. Я знал, что она не просто вмешалась. Она встала, между нами, как последний рубеж.

– Вы оба похожи на идиотов, – продолжила Камилла, её глаза сверкали гневом. – Сальваторе, ты что, совсем с ума сошел? Ты его брат! Ты не можешь просто брать и запрещать ему жить! Америго, ты тоже! Почему всегда нужно делать все по-своему?

Молчание повисло в воздухе. Я почувствовал, как напряжение медленно спадает, но не так быстро, как хотелось бы. Камилла стояла, как ангел-хранитель, и её слова звучали резкими, но правдивыми.

– Не нужно вмешиваться, принцесса, я всего лишь вставлю мозги своему брату, – произнёс Сальваторе, но его голос был слабым. Он был все ещё раздражён, но уже не так зол рядом с женой.

– Я вмешиваюсь, потому что вы оба с ума сошли. Вспомните, кто вы есть! Вы оба можете быть умными, но не будете такими, пока не успокоитесь.

Я отвёл взгляд. Сальваторе, казалось, тоже немного отошёл от своей горячки. Мы оба стояли в каком-то тупике, где не было победителей.

Всё было настолько на грани, что я даже почувствовал облегчение, когда Камилла сказала своё последнее слово.

– Хватит. Мы с вами тут не для того, чтобы воевать. Вы хотите работать? Прекратите спорить. Сальваторе, пусть работает, если он хочет. Но если он опять попадёт в больницу, тогда я буду с вами обоими разбираться. А ты, Америго, обещай мне, что ты не будешь подвергать себя новым рискам, пока не восстановишься до конца.

Сальваторе бросил на меня взгляд, полный раздражения, но он знал, что с Камиллой не поспоришь. И мы оба молча кивнули.

– Хорошо, ладно. Ты можешь работать. Но на моих условиях. Ты не выйдешь в бой, пока не будешь на 100% готов.

Я смотрел на него.

– Ты можешь не волноваться. Я всё сделаю так, как нужно.

Камилла снова вздохнула, и её выражение стало мягче. Она улыбнулась, но в её глазах всё ещё была искра предупреждения.

– Вот и договорились

После того как Камилла вмешалась, все как-то разрядилось. Меня постоянно удивляло как такая на первый взгляд, хрупкая женщина, может построит всех мужчин в доме по-своему. Мы с Сальваторе, наконец, сели на старое, но удобное кресло в тени, вокруг царила тишина, лишь лёгкий ветерок качал листья деревьев, и всё вроде пришло в норму. Камилла ушла в дом, оставив нас с братом вдвоём.

Сальваторе молчал, обдумывая мои слова. Наша с ним напряжённая беседа постепенно уходила в сторону, и теперь, когда его гнев немного утих, а взгляд стал менее жёстким. Я видел, что он всё ещё переживал за меня, но также знал, что он не может удерживать меня под замком, хоть и хотел бы. Он был моим старшим братом и всегда заботился, но я был мужчиной, и мне было нужно идти своим путём. Время от времени я чувствовал, как его контроль мне не нравился, но я понимал, что его намерения – всегда защитить.

Он посмотрел на меня, немного помолчав, а затем, наконец, произнёс:

– Ладно, Америго. Ты хочешь работать. Пусть будет так. Но не лезь в бой. Это первое правило. Ты будешь ходить с людьми. Если потребуется, с кем-то из моих, но твой пыл пока что усмири. Это второе. Твоя задача – не встревать в драки и не ставить себя под удар. Я не хочу, чтобы ты снова оказался в этой чертовой больнице.

Я задумался. Мне было понятно, что он не хочет, чтобы я снова нарывался на неприятности. Но работа – это то, что меня держало. Он, конечно, прав, что я ещё не восстановился до конца, но сидеть без дела… Это для меня невозможно.

– Я согласен, – наконец, сказал я, чувствуя, как что-то внутри меня постепенно успокаивается. – Я буду с людьми, не буду искать проблем, но мне нужно быть в деле. Ты понимаешь это, Сальваторе. Я не могу сидеть сложа руки, когда есть возможность быть полезным.

Он кивнул, но его выражение лица оставалось напряжённым. Я понимал, что ему это решение даётся нелегко.

– И ещё. Я хочу, чтобы ты занялся – борделем и казино. Мы давно не занимались этим делом. Это поможет тебе не тратить силы на ерунду и при этом не чувствовать, что ты сидишь без дела.

Я чуть не усмехнулся. Заняться борделем или казино – это было не то, что я бы выбрал как основной вид деятельности, но если это поможет мне чувствовать себя полезным, то почему бы и нет?

– Бордели и казино. – Я приподнял бровь, слегка улыбаясь. – Честно говоря, я думал, что ты предложишь что-то более серьёзное, но если это то, что мне нужно, чтобы не лезть в драки, по твоему мнению, то согласен.

Сальваторе также не мог сдержать лёгкой усмешки. Но он сразу стал серьёзным, как всегда, когда говорил о делах.

– Ты будешь усмирён, понял? Больше никаких глупых поступков. Ты часть нашего дела, и если ты порвёшь всё, то тебе не поздоровится.

Я кивнул. Он снова был прав. Он всегда был осторожен, всегда следил за шагами всех, особенно за моими. Я понимал, что в этом деле, если переступишь грань, можно лишиться всего.

– Буду держать себя в руках, не переживай, – ответил я, пытаясь снять с него лишнюю нагрузку. – Я всё сделаю как нужно.

Он снова кивнул, но на его лице я прочитал лёгкое облегчение. Мы оба знали, что так или иначе я буду работать. Но главное было не делать это поспешно и не дать себе снова попасть в беду.

Мы сидели там ещё некоторое время в тишине, но она уже не была напряжённой. Просто два брата, пытающиеся найти общий язык в том, что им обоим важно. Камилла позже вышла, и её взгляд сразу стал мягким, как у заботливой сестры.

Сальваторе встал первым и посмотрел на меня с некоторой долей понимания.

– Хорошо, Америго, – сказал он. – Ты можешь идти. Но только помни, что ты мне обещал.

Я усмехнулся и встал с места. Всё-таки, как бы ни было сложно, я вновь оказался в деле. Только теперь по правилам.

Я вернулся домой, в свой маленький дом на окраине города. Всё, как я и оставил – этот дом, скрытый от глаз, стоящий на небольшом холме с видом на море. Стою у окна, смотря на воду, которая тихо колышется, словно отражение всего того, что я потерял. В доме царит полная тишина, и, как всегда, чувствую, как она давит на меня, заполняет пустоту, которую оставила потеря слуха. Иногда мне кажется, что ухо – это не просто орган, а целая жизнь, целый мир, и теперь, когда оно молчит, я тоже стал частью этого молчания. Всё вокруг меня тянется в пустоту, и я не могу избавиться от этого ощущения, что мир больше не касается меня.

Колено болит невыносимо. Каждый шаг – как пытка. Вчера доктор сказал, что нужно продолжать лечение, но я не сказал об этом брату. Я не могу признаться в своей слабости, даже если каждый день становится всё труднее. Я всё ещё пользуюсь костылями. Ощущение боли в колене не уходит, даже когда я пытаюсь не думать о нём. Напряжение внутри растёт, с каждым шагом в теле, и в голове. И вот, когда боль становится невыносимой, я прихрамываю, но всё равно продолжаю идти.

Я делаю шаг, и боль снова, как нож, проникает в сустав, заставляя меня сжать челюсть, чтобы не закричать. Костыль стучит по полу, и каждый звук от него – как напоминание о том, что я не тот, кем был раньше. Я больше не тот, кто может не думать о последствиях, не чувствовать себя уязвимым. И когда я снова пытаюсь стать лучше, сильнее, в голове начинают мелькать мысли о том, как я стал чужим в собственном теле, как оно предало меня. Я пытаюсь сосредоточиться на том, что меня окружает, но пустота в ушах снова захватывает меня. Я не слышу ничего, даже собственных мыслей. Этот вакуум внутри не даёт мне покоя.

И вот, в какой-то момент я теряю терпение. Мои пальцы сжимают костыль, и мне хочется его выкинуть, выбить что-то, разрушить. Я чувствую, как ухо вновь не воспринимает мир вокруг, как моя боль в колене наполняет меня злобой, как будто всё это – мой враг. Я не могу больше терпеть. Я не могу больше быть слабым.

Я хватаю чашку, стоявшую на столе, и с яростью бросаю её в стену. Чувствую, как грохот её удара потрясает меня, и в голове, наконец, появляется ощущение освобождения. Но тут же ощущаю снова эту пульсирующую боль в колене, как напоминание о том, что я всё ещё здесь, и всё ещё чувствую. Всё, что я разрушил, – это просто осколки, как и моя жизнь. Чашка разбилась, а боль не исчезла. Я кричу, потому что не могу больше молчать. Я кричу, потому что нет другого способа отреагировать.

Когда я останавливаюсь, я оглядываюсь на осколки, и меня охватывает странное чувство пустоты, разочарования и усталости. Но эта злость как-то облегчает боль, хоть и временно. Я снова остаюсь один, с этим внутренним огнём, который не может угаснуть. Я чувствую, как тяжело мне дышать от напряжения, от всего, что накопилось за день. И я снова не слышу. Тишина вокруг, как и всегда, издевается надо мной, заполняя пространство вместо звуков. Но я не могу перестать идти, не могу остановиться, даже если всё, что я чувствую – это боль, физическая и душевная.

Я снова стою в тишине, и единственное, что остаётся, – это мой собственный крик в душе.