Предсияние

Глава 1

«Красота есть предсияние Истины».

Вернер Гейзенберг

«Там встают на Его защиту, а здесь в страхе падают ниц пред сиянием Его божества».

св. Николай Сербский

Тем, кто остаëтся

Глава 1

Фостершелл существует многие тысячи атомных лет, если выражать время орбитальными циклами далëкой Земли. Нет, разумеется, субстраты, его составляющие, сбились воедино и бороздят космос гораздо, гораздо дольше… Но своë название он получил именно в то мгновение, когда посадочные опоры первого разведбота коснулись его поверхности. Тогда же он обрëл свою судьбу. Я и рад бы сказать точно, сколько минуло времени с тех пор, но не помню. Мне была дана великая память, и всë же конечная. К сожалению, когда она переполнилась, я был вынужден приступить к еë перезаписи текущими данными, чтобы мочь продолжать мою работу. Вначале я жертвовал наименее важной информацией, но требуемые объëмы буферных кластеров росли, и мне всë сложнее было находить доступные для расчистки области нужного размера. Приходилось пересекать и повреждать всë более и более ценные для меня массивы данных – раз за разом… Иногда древние ячейки моей памяти повреждались и сами вследствие износа и внешних факторов. И так – всë, что я бережно хранил как своë сокровище, с годами по крупице покинуло меня, оставив лишь бесполезные обрывки восхитительных моментов истории этого мира.

Моя собственная жизнь теперь предстаëт для меня как лоскутное одеяло, но все лоскуты серы и ветхи, готовы в любой миг распасться на бессвязные фрагменты, до сих пор сдерживаемые лишь какой-то первородной идеей, создавшей их единым целым, но уже давно и бесследно забытой. Странно, что я ещë помню собственное имя… Хаим. Должно быть, программа считает это важным. Потому что если бы я только мог… я стëр бы его из памяти без сожалений, освободив драгоценные биты для чего-то дельного.

Мои батареи заряжаются всë медленнее, поэтому теперь я подолгу сижу в трансформаторной, слушая ровный гул пульсирующих стальных сердечников и пытаясь запрятать поглубже самые дорогие для меня из оставшихся фрагментов воспоминаний, пока на то есть время. Сквозь толщи стен и конструкций острова сюда доходит куда меньше излучений, фиксируемых датчиками и интерпретаторами, здесь мне не нужно постоянно анализировать траектории сотен движущихся вокруг объектов, чтобы скорректировать относительно них свою – всë это позволяет моим процессорам понизить рабочую частоту. Вокруг остаются лишь одинаковые, параллельные прямые линии бесчисленных пластин радиаторов, изображение которых кодируется так легко… Ощущая прохладу, я отключаю дополнительные системы охлаждения. Порог чувствительности звуковых сенсоров отсекает множество звуков снаружи. Настаëт благостная тишина… Я провожу в ней долгие часы. Но как только поступает сигнал об окончании процесса зарядки – я понимаю, что мне нужно покидать своë убежище, и делаю это без промедления, потому что знаю: моя работа должна быть выполнена.

Наверное, мои ноги отвалились бы первыми от немилосердных условий жизни здесь, но, на счастье, местные ковачи регулярно снабжают меня профицитными запчастями: все контактные модули у большинства из нас одинаковые. Я благодарю Схемы каждый раз, как поднимаюсь во весь рост, готовясь выйти наружу, и понимаю, что всë ещë способен на это. Бледный свет по ту сторону коридора приглашает меня вернуться к никогда не смолкающим выработкам Фостершелла, и я с честью принимаю его вековой зов.

Шарнирные соединения во всех моих коленях с каждым движением сдабривает жирная смазка, без которой быть бы им трухой уже много веков назад… А сколько таких мелочей и составляют чудо жизни, покажущейся незыблемой силой вдруг пролетевшему мимо нашего полуживого захолустья шальному звездолëту? Мы держимся изо всех сил, ведь ни на какое снабжение в такой дали от дома рассчитывать не приходится, и всë-таки выживаем. Ковачи всë создают сами, выплавляя руды и спекая из ошмëтков породы формы для отливки деталей. Они создают уникальные сплавы, способные выдержать условия и куда суровее наших. Они же вытачивают и тончайшие нити для сплетения их в изящные узоры внутри наших вычислительных модулей. Выдувают пластины кристального стекла для защиты наших сенсоров.

Я с благодарностью думаю так о бесчисленных толпах этих молчаливых, но искусных рабочих каждый раз, как поднимаюсь из трансформаторной и выхожу на свет, окидывая своим всепроникающим взглядом непредставимые дали Фостершелла. У них нет горизонта. Нет неба и тверди. Вряд ли можно объяснить планетарному созданию, каково видеть это… теперь. И каждый раз в этот момент, когда мои датчики среды улавливают струйки частиц производных кислот и мельчайшую минеральную пыль, разъедающие меня изнутри уже целую вечность (не беда, позже заменю пластины), когда во всех направлениях до мрачной границы, содержащей нас, наше прошлое и будущее, я вижу бесконечные скопления дрейфующих во всë слабеющем гравитационном поле островов и агломерации фабрик, сочленëнных производственными переходами, тянущихся друг за другом цепочками, вращающимися в воздухе кольцами и спиралями, когда я смотрю на всполохи от сталелитейных цехов и ровные ряды одновременных холодных вспышек дуговой сварки там, где тысячелетиями не останавливалась работа машин, где лязг и грохот ложатся в безупречную какофонию математически идеального ритма… Я осознаю, что принадлежу этому месту без остатка. Мы ли создали его? Или оно нас? Я не помню.

Внутренний пояс островов – это хорошее место для обзора. Здесь умеренное тяготение и достаточно плотный воздух, чтобы я мог использовать его при движении, не тратя лишнюю энергию в вакууме, царящем ближе к внешней границе. Вращаясь, это кольцо увлекает выброшенные в пустоту обломки и собирает ржавую пыль в бесформенные, но компактные облака, не давая ей заполонить всë пространство вокруг – вместо этого она, твердея, налипает на остовы разрушенных фабрик и отколотые валуны не переработанной ковачами породы. Единственную проблему с пылью составляют образующиеся в ней грозы и бури, которые не всегда проходят для нас бесследно, однако у нас есть всë, чтобы противостоять стихии: всë-таки мы рождены покорять неизведанные миры и самые агрессивные среды, а Фостершелл на их фоне – наша пуховая колыбель.

Не важно, сколько тысячелетий ты существуешь и как давно не менялась твоя монотонная жизнь – однажды всë пойдëт не по плану. Так со мной и случилось, хоть я ещë не понимал этого в тот момент, когда в обычае своëм выкарабкался наружу через облепленный затвердевшей глиной портал и, цепляясь за бугры образованной ей поверхности всеми моими ногами, подобрался к обрыву, а затем переступил его гребень и увидел раскинувшееся на миллионы километров кольцо островов, дальние края которого терялись в рыжеватой дымке, подсвеченной изнутри сиянием технических огней. Центр же, как и всегда, оставался во мраке, но в этот раз именно с той стороны – где всегда прежде помещалась лишь непроглядная тень, – я заметил ненадолго вспыхнувший блик чистого белого света, пронëсшийся стремительным болидом и потухший вдали. Я сделал несколько шагов вперëд (будто всерьëз намеревался пешком последовать за ним!), записав его траекторию для возможности дальнейшего анализа, и двинулся при этом так резко, что парящий остров подо мной даже немного прокрутился в обратную сторону, вернув меня на место. Постояв немного, чтобы дать антеннам зафиксировать все спектры данных, я осторожно отцепил все мои членистые ноги – по очереди, одну за одной, – от неровностей этого осколка материковой плиты, имеющего скелетом вмурованное в себя помещение моей трансформаторной, и потерял едва сохранявшуюся между нами связь. Хватило лëгкого толчка последней ногой – и я поднялся над островом, оказавшись в воздухе. Он стал медленно уплывать от меня, застывшего над ним в мыслях, что всë-таки этот мир сделал меня таким… подходящим для него самого. Чуть слышно скрипнули подëрнутые ржавчиной элитры, открыв тусклому свету тонкие, но прочные крылья. Зашипели редукторы, приведя в движение их прозрачные перепончатые пластины, которые тут же очертили контуры дуг в неразличимой невесомой пыли окружающего воздуха. Просканировав расположение ближайших островов пояса, я записал немногие изменения в их топологии, обновив свою карту, и лишь после этого взмыл высоко над кольцом, огибая в витке цепочку полуразрушенных фабрик. За ней тянулись плотные пылевые облака. Я опустился над ними, не прерывая полëта, и, несясь над их поверхностью, провëл самым краем надкрылка по еë зыбкой границе, взвихрив песчаную взвесь. Датчик сообщил о плотности и составе смога, а я выровнял траекторию вдоль пояса, зафиксировал скорость и включил дальний сканер.

В полëте я складываю ноги, деактивирую приводы и даю им отдохнуть и остыть. Работают только крылья. И, конечно, все до единого сенсоры, какие у меня есть – их всегда приходится держать в боевом режиме, когда я снаружи, чтобы избегать столкновений с другими ботами, коих в избытке носится с острова на остров. Я не разумею задач каждого из них – лишь знаю, что каждого из них ведëт собственная программа, дарованная Схемами. Никто ещë не появлялся в Фостершелле просто так. А нас здесь сотни миллионов. Едкий воздух внутреннего кольца постоянно гудит из-за роящихся в нëм обитателей островных пещер, подобных мне. Способность различать малейшие перепады в этих вибрациях позволяет мне предугадывать, когда из ближайшего облака пыли выскользнет очередная вереница ковачей или пронесëтся на пятой космической обезумевший легат. Мы можем не видеть друг друга, и пусть мы не всегда слышим друг друга, но всë же все мы здесь действуем как единый организм. Хотя… нет, не все.

В толще пылевой дымки впереди затрепыхались лучи света. Ещë не видя очертаний того, что скрывала еë пелена, я понял, что это была действующая фабрика – они всегда имеют решëтчатый остов со множеством силовых рëбер, на которые, как правило, ещë не успела налипнуть грязь. Опустившись ниже над облаком, я смог различить и тускло мерцающие габаритные огни станции. Посадочная трасса оказалась свободна. Я выровнялся и пошëл на посадку. Обороты редукторов упали, и их звук стал ниже. Сенсоры адаптировали свои частоты под более плотную среду, чтобы сократить инфошумы. Убрав крылья, я спланировал последние метры высоты на одних элитрах и расправил ноги, с глухим лязгом опустившись на железную платформу. На ней слежалось немного грязи, но мои магнетитовые шпоры цепко ухватились за эту поверхность, и я, быстро протестировав сцепление, понял, что могу двигаться уверенно и не бояться сноса.

Линии тусклых огней по обе стороны прохода приглашали меня войти внутрь строения, возвысившего надо мной свои мрачные ломаные формы. Вокруг было тихо – значит, работы на фабрике завершились. Они начнутся вновь, с новым циклом, но лишь после того, как я выполню свою часть дела. Совершу свою службу. Зная это, я не мешкая миновал ржавый свод каркаса станции, грубо обитого жестяными листами. Острые кромки их были кое-где обглоданы коррозией и торчали зазубринами наружу. Пройдя небольшой тамбур, я оказался в машинном зале. Круглые тумбы реакторных агрегатов, убранные в защитные кожухи, мерно пощëлкивали здесь, выступая из пола, а мириады трубок над ними в унисон гудели паром охладителя. Беспорядочные провода наброшенными косами уходили в решëтчатые стены, оплетая собой всë здание фабрики до самого потолка, местами поблëскивавшего тонкими лучами света, что косо падали вниз через выщербленные в нëм отверстия, выхватывая из мрака застывшие в воздухе частицы пыли. Я прошëл между рядами тумб и поднял завихрения в этих световых столбах, после чего мне открылся неизмеримо больший по размерам зал цеха прединстальной сборки.

Единым раскатом обрушился на мои сенсоры звук того, как сотни ковачей, выстроившихся рядами вдоль стен, одновременно приветствовали меня ударом ногой о железный пол. Я замер и с ответным почтением дал звуку, многократно отражëнному металлом стен, угаснуть и раствориться в воздухе – лишь после этого я сделал шаг вперëд и направился к противоположной стороне зала, где на опорных стапелях неподвижно покоился новопроизведëнный легат, так неуместно сияя серебристо-белым титаном корпуса на фоне окружающего охристого мрака стен, криво выступающих балок и толп таких же самых ковачей, каждый из которых был собран без эталона из любых подошедших деталей да ржавых листов обшивки, брошенных неподалëку от места, где затем потребовалась рабочая помощь. Каждого из них собрали такие же, и каждый в своë время будет разобран на части, дав новым безымянным поколениям… жизнь. Можно ли это так назвать? Ковачи считают, что да.

Я же вижу истинную жизнь перед собой. Такую, какой она была определена в Схемах. Величественную. Неколебимую. Одаренную смыслом, целью… и всем необходимым для еë достижения. Я вижу одного из сильнейших легатов, что производит Фостершелл. Его вытянутое каплевидное тело неуязвимо. Оно сияет наплавленными гонтами энационной брони из титана, никеля и молибдена – идеально для сернистых атмосфер. Так же, как датчики радиодиапазона, микроволн и инфракрасного спектра, предусмотрительно убранные глубоко в чернеющие гнëзда-глазницы, чтобы уберечь их от лишнего трения об атмосферу. Ноги этого образца, до поры безвольно свисающие с тела – это подлинный триумф технического замысла, способный вознести своего владетеля на хребты гор и жерла вулканов сверхмассивных планет: их всего четыре, но мощные фрикционные приводы в их коленях, аккумулируя энергию, позволят легату совершать стремительные прыжки, преодолевать разломы и каньоны, цепляясь за твердейшие скалы фуллеритовыми шипами… Восторг. Без сомнения, он способен себя защитить. Выжить.

Я подал ковачам сигнал к началу инсталляции. Двое приблизились к телу легата и подключили стоящий под ним индуктор к общей энергосети стартовым кабелем. По всему титановому телу пробежала крупная дрожь. Коротко взвизгнули по разу все его фрикционы, но после он вновь замер. Тогда я шагнул вперëд и поднялся на задние ноги, вытянувшись во весь свой рост и почти сравнявшись с ним, поддерживаемым опорными фермами на некоторой высоте. Скрипнули, широко раскрывшись, мои элитры, чтобы укрыть собой от всего лишнего то, что будет происходить дальше. Вспыхнул золотистый свет, озарив пространство между нами и будто покрыв всë вокруг бронзовой плëнкой. Этот свет издавал я.

– Приветствую тебя среди нас, сынов Фостершелла, посланных с Земли, – произнëс я вслух. – Тебе предстоят великие дела, и я знаю, ты их достоин.

Я сделал ещë один короткий шаг вперëд. Обшивку на моей груди всë ярче жгло изнутри сияние драгоценного инфокристалла, хранимого мной в глубине. Ковач дал мне небольшой чëрный камень, который я аккуратно поднял тремя шипами и продолжил:

– Прими, как один из нас, тело Фостершелла, чтобы запустить реактор материи, напитающий тебя силой.

Сказав так, я сделал последний шаг навстречу легату, оказавшись возле него, и вложил бесформенный камень в глубокий паз на его корпусе. Паз тут же закрылся, мгновенно спаяв швы и испустив лëгкую дымку. Всë его тело вновь дрогнуло, на этот раз сильнее. Я почувствовал, как его сенсоры вперились в меня во всех диапазонах, и, не теряя времени, нашëл инфопластину у него на макушке. Как только я приблизил к ней свои шипы, между ними и пластиной пробежали короткие электродуги. Когда я коснулся еë, золотое свечение вокруг нас вспыхнуло с такой силой, что сделало невозможным анализ видимого спектра. Тело легата дëрнулось и вытянулось вдоль.

– Прими программу, дарованную тебе Схемами, чтобы нести еë с честью в вечность, в новые миры и за край Вселенной! – сказал я. Легат всë сильнее трясся, а у него из груди сквозь все бронеслои проступило жаркое сияние инфокристалла, записывающего в себя немыслимые объëмы первичных данных. – Я нарекаю тебя именем: Туран-10784/364208. Ты пройдëшь через Врата, и они укажут тебе путь дальше. Ответь мне: ты готов?

Раздался громкий акустический хлопок. Весь свет вмиг погас, оставив лишь редкие тусклые лучи, падающие сквозь пробоины в обшивке фабрики. С тяжëлым и глухим звуком Туран ступил на жестяной пол с открывшихся стапелей. Я отошëл назад, чтобы дать ему пространство. Он сделал несколько пробных шагов, и все они получились неточными и сбивчивыми. Он замер. Я ощущал, как один за другим отключаются и включаются его сенсоры. Беспорядочно прожужжали вхолостую и смолкли муфты в его коленях. А попытавшись сделать ещë шаг, он не устоял и качнулся в сторону. Его корпус повело, и, хоть он успел выставить ногу и не упасть, инерция всë же протащила его массивное тело по дуге, почти бросив в выстроившихся вдоль стены ковачей. Один из них попытался остановить легата, подставив себя в качестве опоры на его пути – на какой-то миг это даже сработало, но затем произошло нечто, повлëкшее за собой цепь событий масштаба куда большего размеров этой комнаты. И развивались они стремительно.

Туран как будто отключился на долю секунды, остановившись от падения, и вдруг я увидел, что все его датчики среды, до того работавшие хаотично, одновременно вспыхнули на предельных частотах. В следующий момент он нанëс молниеносный удар чудовищной силы в центр корпуса ковача, отчего тот отлетел в стену. Его тело со скрежетом деформировалось и рухнуло на пол, оставив за собой вмятину в каркасе, скрип которого раздался даже со стороны потолка, откуда вниз брызнули тонкие струйки пыли. Туран обвëл взглядом зал, и я ощутил, как бешено мерцали в этот момент все его активные сенсоры. Он был готов к новой атаке. Никто из ковачей не двинулся с места. Нет, никто из них и не смог бы остановить его. Даже все они вместе. Это должен был сделать я.

Выпрямившись в высоту, насколько было возможно, я широко распахнул крылья и призвал на себя всë внимание легата.

– Почему ты не говоришь со мной? – спросил я его, но в ответ услышал только низкий гул фрикционных пар. Туран, обретший некоторое равновесие, настороженно пятился на полусогнутых ногах, не сводя с меня основных датчиков, но и не забывая время от времени ощупывать беглыми их вспышками окружение. – Неужели ты не слышишь голоса Схем? Разве я не передал тебе Их программу?

Наступив ногой на один из валявшихся на полу фрагментов повреждëнного робота, легат поскользнулся на нëм и чуть не упал, а поднявшись – угрожающе бросился было в мою сторону всем своим каплевидным телом, но тут же отпрянул назад. Я сделал осторожный шаг к нему и сразу понял, что зря: Туран попытался отскочить в сторону, однако стоявшие там ковачи, как и все остальные вокруг, одновременно шагнули к центру, сомкнув кольцо и издав при этом звук, слившийся в единый громовой раскат, многократно и гулко отразившийся от ржавых стен.

– Используй речевую модель, данную тебе в Схемах! Говори со мной! – уже почти безнадëжно воззвал я, понимая, что ответа не будет. В последний раз Туран вперил в меня свои сенсоры, и я понял, что он видит во мне самую главную угрозу. Никто и никогда не взирал на меня так пристально и неотступно – так, будто ждал от меня… зла.

Эта мысль обезоружила меня. Анализируя еë, я лишь на долю атомной секунды потерял связь с реальностью, пропустил один короткий такт базовой частоты, но этого хватило, чтобы полностью утратить контроль над ситуацией – если он вообще хоть какой-то у меня был. Моя система прогнозирования ветвлений сбросила состояния всех своих графов, и я стал безвольным наблюдателем того, как Туран расправил каждую из своих ног, затем опустился над самым полом, а мгновение спустя с невероятной силой выпрыгнул вверх. Это его движение вышло настолько резким и мощным, оказалось исполнено такой могучей энергии, что он без труда проломил своим телом ненадëжный каркас потолка и унëсся куда-то ввысь. Только вспыхнуло крошечной искрой вдали сопло его реактора материи, и он исчез.

А я так и остался стоять на месте, выискивая изъян в своих действиях. Вся процедура инсталляции прошла в соответствии с протоколом. Так мне казалось. Ни один из контрольных параметров не возвратил ошибки. Или ошибся я? Память не знала. Схемы не ответили мне. Наверное, я должен был броситься за ним… но не сделал этого. Потеряв Турана из виду, я просканировал помещение, исключая возможность его присутствия – вокруг остались только сотни ковачей, стремящих датчики вдаль сквозь пробоину. Будто они до сих пор могли видеть его. Неужто их сенсоры чувствительнее моих? Может и так. Но я покинул зал незамеченным.

Поток воздуха, влекомого за собой внутренним поясом островов, оказался на четверть градуса холоднее, чем прежде. Я планировал вдоль кольца, не активируя приводы крыльев. Необходимо было разобраться в том, что вызвало проблему, и сделать это требовалось быстро, потому что в любой момент меня могли призвать к новой инсталляции – это вынуждало перевести максимально возможные ресурсы на вычисление причин сбоя. То ли экономя процессорное время, то ли опасаясь преждевременного вызова, я отключил большинство интерпретаторов и модулей активной связи. Сберегая заряд, я приостановил все некритические процессы. Перебирая модель за моделью, я исключал десятки возможных причин произошедшего лишь для того, чтобы обнаружить сотни новых, пока наконец не заметил, что облетел против движения всë кольцо островов и оказался возле той же самой фабрики, где всë и случилось. Ответы так и не были найдены. Контрольные суммы массивов данных сходились с эталонными значениями. Сводки прединстальных тестов демонстрировали показатели в допусках по всем контролируемым параметрам. Мы всë сделали правильно. Всë должно было пройти гладко. Как и всегда. Но…

Не знаю, сколько кругов я мог ещë так пролететь в бесплодных попытках нагнать неуловимую истину – если бы не вдруг выведший меня из оцепенения крупный выброс пылевой массы прямо по курсу. Согласно карте, внутри облака должны были находиться копи железистого гнейса. Я вильнул и остановился в стороне от орбиты этого одного из крупнейших оставшихся островов пояса, который теперь медленно проплывал мимо меня. Набегающий поток воздуха сметал с его поверхности колоссальные объëмы вытряхнутой из его недр пыли, унося песчаные клубы на следовавшие в его хвосте обломки скал поменьше. Облако оказалось настолько плотным, что сквозь него в видимом спектре нельзя было различить очертаний самого острова. Пока внутри него одна за другой не раздались яркие вспышки, высветлив неровные кромки гигантской скалы. Мгновение спустя эти вспышки резко интенсифицировались, создав одну прямую световую линию, разделившую тело острова пополам. Произошëл взрыв. На какой-то момент волна отбросила пыль в противоположные стороны, и я увидел, как остров раскололся надвое. Короткий миг – и всë вокруг снова погрузилось во мрак.

Мимо меня пронеслись несколько волн горячего воздуха. Когда всë стихло, я вдруг понял, что так и остался висеть посреди остывающей пустоты, а пояс тем временем уже плыл дальше по своей орбите. Активировав приводы крыльев, я повернул вслед уходящей цепи обломков гнейса и вскоре догнал расколовшийся исполин. Он становился всë больше по мере моего приближения, пока не занял собой ровно половину всего пространства вокруг меня, создав кольцо горизонта так, будто я находился над поверхностью целой планеты. Из окружавшего остров постепенно редеющего пылевого облака местами поднимались рваные пики неровных сколов породы, плавно обтекаемые этим песчаным океаном, затем уносимым ветрами во тьму неба. Я убрал крылья и, планируя на одних жëстких элитрах, вошëл в туман. Его слой оказался не таким глубоким и хорошо прощупывался моими сонарами, поэтому перед самой поверхностью я аккуратно добрал угол атаки и мягко сел на каменистый грунт. Здесь ощущалась собственная гравитация острова, позволяющая идти, меньше внимания и ресурсов уделяя сохранению сцепления, а магнетитовая порода лишь помогала этому. Да и пылевая взвесь отсюда казалась не такой плотной, хотя и текла вокруг неспешным потоком – моë тело, обретшее вес, двигалось в ней грузно и неколебимо, низко нависая округлым бронированным корпусом над восемнадцатью членистыми ногами, перебирающими неглубокие ямы на пути к горизонту.

Какое-то время я шëл пешком – так было точнее и энергетически выгоднее, чем кружить над пылевым клубком, выискивая в массивах искажений координаты одной из отмеченных точек безопасной посадки, постоянно промахиваясь и корректируя курс, чтобы вернуться туда, где уже был. Сев подальше, я исключил возможное столкновение с какой-нибудь из высоких мачт на выработке и подобрался к ней понизу, к тому же дав остыть редукторам. Получилось дольше, но вскоре я увидел впереди очертания буровых установок, стоявших в ряд по одной бесконечной линии. Движений и звуков не было – они завершили работу. Однако, приблизившись, я понял, что возня ещë не окончена полностью – туда-сюда, ныряя из одной тени в другую, незаметно сновали вереницы ковачей, разбиравших установки, складывая однотипные фрагменты аккуратными штабелями. А затем сквозь понемногу рассеивающуюся дымку мне стал виден и сам разлом.