Предсияние

Это был бездонный провал, шедший от горизонта до горизонта и заполненный мрачным, вязким туманом. Противоположный его берег, так же уставленный буровыми вдоль всей кромки, находился одновременно близко и недосягаемо далеко… Не для меня, конечно – я способен к полëту и мог бы преодолеть целую галактику при необходимости. А вот кому-нибудь из ковачей, тех из них, которые могут лишь карабкаться по кочкам и тоннелям, система защиты проверещала бы всë ядро, подойди он так близко к краю, как сделал это сейчас я, чтобы взглянуть с обрыва в самое сердце бездны. Тем удивительнее, как спокойны они, суетясь над пропастью, способной проглотить их в наказание за одно неверное движение. Знают, что придëт время – и каждого из них догрызут, как этот самый остров. Разберут на запчасти и соберут как попало на следующем клочке породы – ещë меньшем размерами и более бедном минералами. На ещë меньший срок.

Один из них остановился возле меня и замер, будто уловил частоту моих оперативных размышлений. Его несуразное прямоугольное тело, оболочка которого была грубо сварена из плоских листов, во многих местах оказалось вмято и разъедено ржой. Четыре коротенькие ножки еле держали его массу, а гибких манипуляторов у него было три: два с одной стороны и только один с другой. То ли потерял где-то четвëртый, то ли его таким и собрали наскоро – всë равно же ломать. Я отправил ему код опроса статуса, а он, чудак, прислал его мне обратно.

– Ты не самый плохой из моих последних собеседников, – поблагодарил я его вслух. А затем вновь сконцентрировал сканеры на той части острова, анализируя еë топологию для обновления карты пояса. Тем временем ковач, немного постояв, колыша на ветру антеннами, вдруг осторожно приблизился и положил пясть манипулятора на мою бронированную спину. Я почувствовал, как по всей длине корпуса несколько раз пробежала дуговая волна, вызвав короткие турбулентные спрайты в тех местах, где целостность броневой обшивки оказалась нарушена. Просканировав эти точки, он отдалился и вновь замер, обдумывая что-то, а затем развернулся и ушëл, но всего пару минут спустя вернулся, неся сменные неодимовые пластины, сверкавшие чуть выпуклой полированной поверхностью – не то что его собственный корродированный кузов. Установив рядом со мной фиксирующие опоры, он опустился на них и некоторое время не двигался. Я не следил за ним. А в какой-то момент ощутил, что один из повреждëнных участков корпуса стал нагреваться. Зарегистрировав сервисный код, я перестал опрашивать каркасный контур и просто ждал. Ковач аккуратно демонтировал дефектный чешуйный модуль и вплавил на его место новый, а потом перешëл к следующему участку.

– Хорошие вы ребята, – сам не знаю зачем произнëс я. – Жаль только, без речевых модулей. Глядишь, они могли бы улучшить коммуникацию.

Ремонтник ожидаемо не реагировал на звук моего голоса, но радировал код приветствия и открытой связи.

– В чëм-то ты прав… Не всем эти модули помогают. А вам и ни к чему лишняя болтовня. Кто-то ведь должен просто делать своë дело, чтобы вся эта фактория хоть как-то работала.

Он осторожно поддомкратил мой ближний к нему борт, чтобы получить доступ к повреждениям в нижней части корпуса.

– Наш мир хрупок. Сколько времени у нас осталось? Одни Схемы знают.

Дальний берег разлома постепенно удалялся, уплывал от нас, разверзая пропасть, заполненную мягким чëрным туманом.

– Они ведь зачем-то послали нас сюда. Выполнили ли мы данное нам предназначение? Выполним ли однажды?..

Всполохи дуговой сварки накоротко выхватывали из вязкой тени рваную стену треснувшей породы на той стороне. Еë глубине не было видно конца.

– …Сможем ли мы понять, что выполнили его? Или хотя бы что облажались?

Не вспомнить, сколько раз я проходил эти процедуры. Возможно, именно этот сервисный робот уже неоднократно латал мои раны прежде. У них нет имëн. Нет маркировок. Они сами дублируют друг другу свои программы. Поэтому я никогда не знал близко никого из них.

– Много лучше, если не сможем. Просуществуем свой век в спокойном неведении. Но что, если Схемы не будут так милостивы к нам? Что, если…

Он закончил работу и тут же резко поднялся с фиксирующих опор, а я замолчал. Сметя отработанный металлолом в одну груду, ковач вдруг подошëл к самому обрыву и встал возле него, активировав дальний сканер и на какое-то время совершенно прекратив всякие движения.

– Я с завистью смотрю на вас, – по какой-то причине снова вслух заговорил я, – счастливцев, чья система прогнозирования ветвлений ограничена ближайшими итерациями… и потому никогда не встретит противоречий.

Не знаю, услышал ли он меня, понял каким-то образом, или обрабатывал в тот момент какую-то свою задачу, но вдруг он обратил на меня свои сканеры и застыл так.

– Ответь мне, ковач, – решил я попытаться спросить его напрямую, – ты думаешь, мы достойны своего предназначения?

Затея была глупой сама по себе, и я не могу знать, откуда в моей программе вообще взялась мысль о возможности получить от него какой-то ответ на подобный вопрос.

– Потому что я… я не знаю, парень.

Должно быть, мне вполне хватило его молчания в качестве ответа. На большее я всë-таки и не рассчитывал, поэтому не так уж пристально следил за его реакцией и тем, что он делает. Обратив всë своë внимание внутрь себя, я увяз в бессмысленных вычислениях, не будучи способным понять, что тогда в них ещë отсутствовал один важнейший компонент. Я упустил то мгновение, когда ковач вдруг завалился вперëд и, чуть оттолкнувшись ногами от края, рухнул с обрыва вниз. «Всë-таки сорвался», – заметив это, тут же решил я. Но всë оказалось иначе.

Посреди вязко пластавшейся тени, разделившей два берега острова своим потоком, в самой еë толще, я заметил короткий блик света, отражëнного, судя по всему, какой-то поверхностью из стекла. Это редкий материал для наших условий. Его используют лишь некоторые виды легатов и только в мелких элементах. Но эта вспышка была такой яркой – сложно представить, чтобы еë мог вызвать чей-то крошечный фотодетектор или инфракрасный излучатель, да и никаких других признаков присутствия легата я не обнаружил. Вместо этого я заметил, что сиганувший с обрыва ковач скользил именно в том направлении, где блеснул свет. Поступок его был безрассуден, потому как этот робот явно не имел никаких средств для перемещения в низкоплотном воздушном пространстве. Он был рождëн ползать, и слабая гравитация острова уже понемногу возвращала его к этой действительности, затягивая дугу его траектории в обратную сторону. Как только стало ясно, что цели он не достигнет, я понял, что сделать это придëтся мне.

Я встал и расправил крылья, наскоро провëл диагностику обновлëнного бронеконтура и не мешкая рванул вперëд. Боковой ветер в разломе на миг оттолкнул меня в сторону, но я быстро выровнял курс, через две секунды обогнал барахтавшегося посреди пропасти ремонтника, а через три уже раскинул элитры и затормозил прямо перед тем самым объектом, который и вызвал весь переполох. Удостоверившись в своей полной остановке, я вперил все свои сенсоры в то, что оказалось передо мной.

Никогда прежде мне не приходилось видеть ничего подобного. Это была небольшая вытянутая капсула с корпусом в основном из плотного обшивочного металла, окрашенного белой краской и с виду как будто только-только вышедшего из производственного цикла, не успев обрести ни единой царапины, но при этом значительную часть верхней крышки здесь занимала прозрачная стеклянная поверхность. Я никак не мог понять, что она конструктивно защищала и от чего, потому как все стандартные датчики, обычно устанавливаемые под стеклом, весьма компактно размещались по самому нижнему краю этого купола – выше же всë пространство как будто оставалось пустым. Сквозь прозрачную оболочку я мог просмотреть и внутреннее содержимое контейнера, но ничего из увиденного мной там не определилось в моей памяти как хотя бы возможно известный предмет.

Логичнее всего было предположить, что это новый тип легата, не виденный мной прежде – странный… Вовсе без каких бы то ни было ног, лап, колëс или крыльев. Но кто знает, в какой мир ему надлежало направиться? Может, его стихия – океан, и я никогда ещë не видел рассчитанных на жизнь там роботов, а мог, с моей памятью, и забыть. Но как раз это было проще всего проверить: я задействовал протокол инсталляции и активировал кристалл, чтобы определить подходящую обследуемому объекту программу – благо, интерфейсный набор у него оказался стандартным, – и, спустя томительные секунды ожидания… ничего не произошло. Ни одна из тысяч хранимых мной программ не подошла ему. Эта штуковина не должна была ни летать, ни плавать, ни ходить… ни находиться здесь. В этот момент я с удивлением отметил для себя, что впервые не знаю, как должен поступить.

Зато невесть как преодолевший тяготение острова ремонтник, вдруг возникший прямо рядом со мной, беспорядочно дрыгая всеми своими конечностями, смог-таки неуклюже задеть меня кистью манипулятора, оттолкнуться от моего борта, будто от заботливо поставленной для него опоры, и последним рывком кинуться в сторону капсулы. Он тут же вцепился в еë корпус и оплëл его всеми своими конечностями, словно бы укрыв от какой-то опасности. А я, застывший в безуспешном цикле перебора и поиска надлежащих инструкций, какое-то время безвольно дрейфовал в противоположную сторону из-за его толчка. Меня вывел из ступора не многократно повторëнный сигнал с запросом на эвакуацию от ремонтника, наконец утратившего свою аномальную способность к перемещению по воздуху. И даже не забившие весь радиодиапазон сообщения о готовности к немедленной диагностике и ремонту находки от сотен ковачей, высыпавших к обрыву и толпящихся у самой кромки по обе стороны разлома. Нет.

В этой эфирной толчее я, возможно, последним из всех собравшихся засëк выделенную частоту передачи данных непротокольной конфигурации. Я настроил на неë приëмный интерфейс, но она никак не проходила форматно-логический контроль ни по одному из зарегистрированных шаблонов. Сначала я решил, что получаю случайный набор неструктурированной информации, но затем понял, что эта волна кодировала не что иное, как звук. Тогда я ретранслировал входящий сигнал в свой речевой модуль, и интерпретатор тут же успешно распознал услышанное. К моему удивлению, это не была речь. Это был плач.

Откуда я вообще мог знать, что это такое? В памяти хранились лишь обрывочные сведения, не обладавшие не только полнотой, но даже какой-то целостностью, не говоря уже об исчислении времени с того момента, когда я мог слышать подобный звук в последний раз. Зачем? Роботы никогда не плачут, а если бы и стали – срочный ремонт решил бы эту проблему. А нет – так разборка и утиль. Переработка. Но никто из нас не дошëл бы до этой стадии, продиагностировавшись в самом начале и быстро устранив неисправность, вызвавшую тревожный сигнал. Как бы мы выживали, будь иначе? Вот только… откуда-то ведь я знал, что плач означает неисправность.

Схемы ничего не говорили о том, как ремонтировать капсулу с таким кодом продукта – что бы там ни верещали отряды безголовых ковачей, без всяких сомнений готовых кинуться в атаку, вовсе не беспокоясь о результате своих неосторожных действий. И всë-таки по какой-то причине я даже не подумал о том, чтобы утилизировать потенциально опасную находку во избежание причинения вреда производственному процессу. Наоборот… Все протоколы моей программы, к которым я обращался за моделированием веток действий, неожиданно для меня сменили свои целевые приоритеты в автоматическом режиме и переориентировали системы оценки и прогнозирования на новые эталоны – так быстро и легко, как будто это было прописано в моëм исходном коде с самого начала.

Блок ожидания вызова к очередной инсталляции снизил частоту опроса приëмника почти до нуля. Локатор окружения убрал пеленг объектов в конец очереди фоновых процессов, довольствующихся остаточными ресурсами. А интерфейсный блок будто прилип к передатчику капсулы и полностью синхронизировал с ним все свои частоты, реагируя на малейшие колебания в его сигналах. Система моей самодиагностики сбоила тоже – лишь сейчас я обнаружил, что всë это время сам вещал в пространство повторяющийся код тревоги, на который, видимо, и сбежались ковачи. Хотя его же транслировал и ремонтник, намертво вцепившийся в капсулу.

Мои сенсоры сами переключили своë пристальное внимание на него. Изучали его. Так, будто мы только сейчас впервые встретились. Регистрируя все его движения и стараясь уловить даже малейшее из них, если оно последует, даже предугадать, что оно может произойти, даже не вероятность, а саму плотность вероятности того, что каким-то своим неаккуратным действием этот сервисный робот мог бы, неважно каким именно образом… навредить этой капсуле. Однако же, многократно повторëнные циклы анализа поведения ковача так и не возвратили кодов опасности. Напротив, я понял странную (как, впрочем, и всë происходившее в последнее время), неочевидную вещь: его программа явно подверглась всем тем же метаморфозам, что и моя, обнаружив своей новой генеральной целью и верховной задачей не исполнение производственных директив и не оптимизацию процессов, а одно-единственное задание, могущее оказаться и неоптимальным, и вредным, непонятно кем порученное и непонятно почему поставленное выше всего, что составляло нашу службу на протяжении тысяч лет… Любой ценой защитить капсулу.

Я приблизился к ним и осторожно подхватил драгоценный груз манипуляторами, стараясь никак не повредить ни крашеную обшивку, ни стеклянный купол. Корпус ковача пришëлся как раз кстати, выступив в роли защитного транспортировочного футляра, укрывшего собой хрупкие поверхности хотя бы на какую-то часть. Крепко держа их, я просканировал пространство над нами и стал подниматься вверх. Мрачный туман разлома вскоре сменился хотя бы блëкло просвечиваемой пылевой дымкой, а затем я взмыл и над ней, достаточно высоко, чтобы мочь вновь окинуть взглядом весь внутренний пояс островов, повлëкший разделëнную надвое скалу по своему кругу, навсегда разнося еë половины в разные стороны и перемешивая их с другими обломками породы. Я же двинулся против течения кольца, держась от него на безопасном расстоянии, чтобы избежать случайных столкновений. Во время полëта я пытался выдумать хоть какие-то причины появления этого невероятного объекта в нашем мире, но, ожидаемо, не смог этого сделать.

Я принëс их в свою трансформаторную, разместив капсулу возле зарядной станции. Ковач тут же бросился обследовать помещение и все имеющиеся в нëм интерфейсы. Я уже не следил за ним, а запустил полную диагностику находки через базовый блок. Данных было получено много… а понято мало. Но всë же мне удалось узнать некоторые вещи о том, что находилось передо мной. Это был не легат. Отсутствие хоть каких-то конечностей для перемещения по поверхностям несколько компенсировалось наличием нескольких небольших двигателей для безвоздушных пространств. Но главное – я узнал причину собственного непонимания возможных назначений этого объекта, что давало надежду на какой-то успех дальнейших его исследований: дело в том, что эта капсула была всего лишь оболочкой для того, что помещалось внутри неë.

Интересно, как кардинально могут меняться наши представления о том или ином феномене с получением о нëм новых сведений. Иногда меняться они могут вплоть до противоположных. А иногда… всë ещë сложнее. Например, я всегда считал, будто знаю, что такое жизнь. И без каких-либо сомнений считал себя живым. Пусть не венцом творения, конечно… Легаты иных моделей порой вселяли в меня благоговейный трепет перед лицом того, на что они способны как живые существа. Ковачи на их фоне всегда представлялись гораздо менее ценными агентами жизни, будто у этого свойства есть числовое выражение, и его можно исчислить и сравнить, будто мы способны его накопить и преумножить, и вот только…

Внутри капсулы находилось что-то живое. По-настоящему живое, что бы это ни значило.

Как я понял это?

Я узнал, что оно умирает.