Фамэс. Книга вторая

Урок 11

– Выглядишь как разбитая ваза, – присев рядом, прокомментировала Лили.

Я застонала и опустила голову на сложенные руки.

– Мор изводит меня.

В ответ послышался тихий смешок. Повернув голову, я посмотрела на Ваду.

– Сократ говорил: «Голод – лучшая приправа к пище», – пожав плечами, заметила Вада.

– Или: «Голод – лучшее лекарство», – подхватив настроение подруги, добавила Лили.

– Вы издеваетесь? – не поняла я.

Девушки переглянулись и одарили меня понимающими улыбками. Вада склонилась и сжала мою руку.

– Всадники не просто образ, навязанный обществом. Это своеобразная маска, в которую парни вросли с самого детства. Ты сама это говорила, – я сжала губы в тонкую линию, понимая, Вада просто хочет поддержать. – Старое пророчество не сохранилось полностью, а только часть его доступна, но и она чертовски пугает.

Я не успела спросить, что конкретно Вада имела в виду, когда появился профессор и начал лекцию.

– Итак, в прошлый раз мы закончили на том, что омела, растение-паразит, но сегодня посмотрим на неё под другим углом. К тому же один из вас расскажет легенду, связанную с этим растением, – поправив очки, он окинул внимательным взглядом всех присутствующих и кивнул. – Самую большую популярность омела имела у жрецов. Они считали её панацеей. Думали, в ней заключена сила дуба, его магическая мощь и целительные свойства. Факт в том, что даже зимой омела продолжает зеленеть на лишённом листве дубе. Она растёт не из земли, а из ствола дерева, то есть не произрастает подобно другим растениям, а приходит с неба. Омела никогда не соприкасается с землей, иначе теряет свою силу. Небесное происхождение омелы, а также тот факт, что семена её разносят птицы, жрецы объясняли, почему употребление омелы в пищу давало возможность общаться с духами. Раньше жрецы срезали омелу золотым серпом. Под дубом расстилали льняное полотно. В конце августа, когда появлялись красные ягоды, растение являло собой символ плодородия. Омелу срезали на шестой день новолуния, принося в жертву бычка.

Записывая слова профессора, я анализировала то, что ранее сказала Вада. Всадники всегда казались мне простой забавой, но я даже не задумывалась о том, что их имена связаны с реальностью.

– Представьте себе, идёте вы по зимнему лесу, окутанному белоснежной шапкой и, видите зелёный куст на дереве без корней. Можно предположить, что омела оплетает своими корнями иной мир. Двойственность этого растения поражает, сочетая в себе невозможное – яд и лекарство, – он присел за стол, сложил руки, сцепив их в замок, и нахмурился. – У наших предков был священный закон, гласящий о том, что девушка не может отказать избраннику в поцелуе, но только в том случае, если она готова связать с тем мужчиной свою жизнь. В знак своего согласия она должна сорвать с омелы ягоду.

В висках резко запульсировала тупая боль, но она была мгновенной. Всего на несколько секунд атаковала моё сознание и тут же исчезла. Те слова, произнесённые профессором, плыли в затуманенном сознании какой-то двусмысленной горечью. Я пыталась представить, как стою под омелой и в знак согласия срываю ягоду, когда снова в голове пронеслась вспышка боли. Что за чёрт?

– Мистер Оуэн, прошу вас, – прервав мои мечущиеся в панике мысли, произнёс профессор.

Парень вышел в центр, сцепив руки за спиной, и тихим плавным голосом, начал свою историю.

– Бог света и весны Бальдр был неописуемо красив и неуязвим. По легенде ему стали сниться зловещие сны, рисующие картины его гибели. Тогда Фригга взяла клятву со всего, что было на земле: животных, растений, камней и металлов о том, что они не причинят ничего плохого её сыну. Но она не учла омелу, которая растёт в воздухе, и забыла взять клятву у неё. Тогда хитрый враг вырезал стрелу из ветви омелы, которая поразила сердце Бальдра. Мать лежала на груди сына и горько плакала. Её слёзы падали на поражённое сердце, пропитывая ткань туники. Ветка омелы, напитавшись горечью и болью, стала оживать. Бальдр воскрес, а на ветви вместо слёз появились белые ягоды. Тогда Фригга объявила омелу символом любви. Ведь не то ли истинное безоговорочное чувство, что может воскресить, является светом и надеждой. Фригга постановила: каждый, кто окажется под омелой, доложен получить поцелуй. Это гарантировало, что произошедшее с её сыном никогда не коснётся другого человека.

Его голос пленительным был и очаровывающим. Мне хотелось, чтобы Оуэн не останавливался. Ведь каждое слово рисовало в моём сознании те картины устрашающе – прекрасной легенды.

– Именно так появилась традиция целоваться под омелой, а ветви её было принято считать символом любви и верности. Среди пения птиц, гнездовавшихся в зарослях омелы, было принято решение делать предложение руки и сердца. В других случаях мужчина мог принести веточку омелы своей возлюбленной вместе с кольцом. Тогда поцелуй считался символом согласия.

После его слов, так похожих на последний комментарий профессора, в голове застучало. Создалось ощущение, будто я нахожусь под водой. В ушах звенело. Всё вокруг заволокло дымкой. Я чувствовала, как по спине скользнула струйка пота. На глаза навернулись слёзы. Дышать стало тяжелее.

– Она как будто в трансе, – услышала отдалённый гул.

Я видела всё через призму искривлённого зеркала. Искажённое, уродливое и больное. Уверена, я могла бы потерять сознание, если бы не холодный платок, прислонённый к моему лбу. В тот миг всё сразу же прояснилось. Голоса стали чёткими, как и восприятие. Больше не было призрачной вуали, которую мне накинули на лицо.

– Всё в порядке, – прошептала.

– Выпей воды, – толкнув ко мне бутылку, пробормотала Лили. – Ты белая, как приведение.

Сделав несколько глотков прохладной воды, я откинулась назад и поймала взгляд Мора. Его глаза сузились, а губы были поджаты. Казалось, он готов вскочить и бросится ко мне, но я только качнула головой.

Как только профессор отпустил нас, я вырвалась из аудитории, будто преследуемая призраками. Голова раскалывалась, что-то внутри рвалось наружу. Старые образы, обрывки чужих слов, крики… или, может, мои собственные?

Тусклый свет мерцал, отбрасывая неровные тени по стенам пустого коридора.

– Стой.

Голос жёсткий, без права на отказ. Но я не остановилась, лишь прижала ладони к вискам, пытаясь заглушить шум в голове. Мор догнал меня в коридоре, зажал между собой и холодной стеной. Его пальцы впились в плечи, не оставляя выбора.

Он стоял слишком близко.

– Что с тобой? – шёпотом спросил Мор.

– Отпусти… – мой голос дрожал, взгляд бегал по сторонам, в поисках выхода.

– Думаешь, я позволю тебе просто сбежать?

Вывернувшись из хватки, я побежала и не останавливалась, пока не оказалась на улице. То, с каким голодным отчаянием глотала свежие атомы воздуха, граничило с потерей самообладания. Я прижалась спиной к холодной каменной стене. Пальцы впились в шероховатую поверхность, будто пытаясь найти опору в том безумии.

Я хотела вернуть себе чувства. Будто там в лекционном зале у меня из-под ног безжалостно вырвали опору, заставив падать в яму, у которой не было дна.

– Говори! – догнав меня на улице и отгородив от остальных, велел Мор.

– Я ничего тебе не должна…

Его глаза опасно вспыхнули.

– Ошибаешься.

Он притянул меня ближе так, что наше дыхание смешалось. Моё прерывистое, его ровное, но сдавленное яростью.

– Ты мне всё расскажешь. Добровольно или нет.

Я попыталась вырваться, но Мор лишь сильнее прижал к стене.

– Ты боишься? – его губы искривились в холодной усмешке. – Хорошо. Бойся. Может, тогда поймёшь, что лучше не играть со мной в молчанку.

Его пальцы скользнули по моей шее, не сдавливая, но обещая.

– Последний шанс.

Я закрыла глаза, пытаясь избавиться от тех образов, навеянных лекцией про омелу.

– Я… не помню.

Мор рассмеялся низко, без тени веселья.

– Лжёшь, – и прежде чем я успела среагировать, его губы грубо прижались к моему уху. – Я вытащу это из тебя. Даже если сломаю.

Я сглотнула, чувствуя, как ком подкатывает к горлу.

– Оставь меня…

– Нет.

Он резко ударил ладонью о стену. Пальцы Мора впились в мой подбородок, заставляя поднять взгляд.

– Что ты скрываешь?

Я сжалась, но он не отпускал в ожидании ответа. Ветер трепал мои волосы. Холод пробирался медленной лаской под одежду, но я упрямо сжала губы, не желая сдаваться. Мор отчётливо видел то сопротивление, но не спешил уйти. Он прожигал своим взглядом, пока я не начала дрожать от холода.

– Ты не оставляешь мне выбора, Леонор, – коварно шепнул Мор, после чего укусил за мочку уха и отстранился. – Если не хочешь добровольно открыть свои тайны, я найду способ достать их из твоего лживого ротика. Вот только он может тебе не понравиться.

Бросив на меня последний угрожающий взгляд, Мор скрылся за дверью. Я пыталась набрать в лёгкие как можно больше воздуха, чтобы откинуть те призрачные виде́ния и остаться в реальности, а не в той далёкой истории, которая не принадлежала мне.

***

После того столкновения на улице, когда он оставил меня, бросив свои угрожающие слова, прошло два дня. Я тщательно избегала любых встреч со всадниками, но устала прятаться. Он не поставит меня на колени. Не заставит склониться и молить.

Внутри вместо крови по моим венам текла лава, шипя и разрушая всё на своём пути. Мор тренировался в одиночестве на трассе, когда я вошла в зал для фехтования. Скинув пальто, бросила на скамью и схватила шпагу. Он остановился, заметив моё приближение, и сосредоточился на каждом шаге, который я делала.

Без слов я подняла шпагу опасно близко к его подбородку. Понимала, Мор профессионал. Если бы он хотел отразить удар, то уже сделал это. Даже раньше. Не позволил острому лезвию подобраться настолько опасно близко к его коже. Но Мору было интересно, что я сделаю. Как далеко зайду за грань? Сотру ли ту самую черту, которую нарисовал каждый из нас в своём сознании?

Мы замерли в том моменте звенящего горечью обвинения, когда моя рука дрогнула, оставив царапину на шее Мора. Его глаза заволокло туманом гнева. Там злость вилась по спирали и оседала в его взгляде. Я буквально могла слышать первые раскаты грома. Ещё мгновение и небеса покроются чёрными тучами, а после меня накроет дьявольским дождём.

– Это был единственный раз, когда я позволил тебе угрожать мне, Леонор, – голос лился прожигающей кости кислотой. В нём ядовитый клубок эмоций сплёлся воедино.

Ярость соперничала с гневом. Лютая злость с сожалением. И каждый оттенок тех эмоций отдавался во мне экзистенцией горечи.

– Никому, ни разу я не позволял вот так угрожать мне этим оружием. Да и другим тоже. Так что прими это как моё извинение и уходи.

– Иначе что? – поддела я, давно стерев ту самую границу.

К чёрту всё! Я принимаю правила игры и буду создавать условия нашего взаимодействия сама. Если Мор считал, что я поддамся, приму его наивные предложения за веру, то ошибался. Я знала, он играет. Создаёт вокруг меня иллюзию, что готов уступить, хотя на самом деле всё было наоборот. Он приказывал, а я соглашалась.

Я знала, это вызовет цепную реакцию в его душе. Как линейка из домино. Мой вопрос стал той силой, что подтолкнула первую фигуру, и та повлекла за собой остальные. Разрушение. Смерч. Безудержный ураган чувств – вот что полыхало в его глазах.

– Иначе… – хриплым от раздирающих его противоречий голосом, произнёс Мор. Он оскалил зубы, будто в голову пришла гениальная идея, а меня бросило в холод. – Иначе я возьму то, что хочу. Без каких-либо правил и переговоров. Перейдёшь черту и примешь наказание, как послушная девочка.

В тот момент, как он поставил точку в нашем споре, я уже не злилась, а боялась. В его глазах отражалась истина, и я верила каждому произнесённому слову.

Мор действовал невероятно быстро. Он сделал манёвр, ускользнув от моей шпаги, всё ещё упирающейся в адамово яблоко. Его ладонь обхватила мою руку выше локтя и надавила на болевую точку. Со стоном я разжала ладонь, шпага выпала из рук и с металлическим звоном опустилась на пол. Мор оказался у меня за спиной, прижал к себе, обернув одной рукой талию, а другой беззащитное горло.

– Поиграла или хочешь продолжить, Леонор? – срывающимся тоном прорычал на ухо Мор. – Это последнее предупреждение. Выбор за тобой.

Думать некогда. Решение нужно было принять немедленно, и я поддалась страху, что парализовал тело, будто мне вкололи нейролептик.

– Отпусти, – сжав его ладонь, что покоилась на моей шее, выдохнула. – И я уйду.

Он сильнее сдавил горло и резко отпустил. Обернувшись, я заметила его холодный непреклонный взгляд, но не стала наносить новые удары. В данный момент всё могло выйти из-под контроля. И для меня это не закончится хорошо. Я боялась того, что столкнувшись с Мором сейчас получу ранения, которые никогда не смогу залатать. Он готов был разрушать, и я была его целью.

– Беги, пока можешь, – донеслось мне в спину, но я не остановилась. – Второго шанса на спасение у тебя не будет, маленькая гарпия.

Последнее слово было сказано с таким жаром, и оно достигло цели, врезавшись в мою неприкрытую спину.

– И будь готова сегодня к полуночи, – строгим приказом последовал его злой голос.

Проигнорировав последние слова, будто одного словесного удара было мало, я не остановилась на пути к бегству. Схватила пальто, толкнула тяжёлые двери и вылетела на улицу.

Ноги несли меня вперёд и только осознав, что уже далеко от зала фехтования, я остановилась и обернулась. Взгляд скользнул по закрытым дверям, но я словно чувствовала, как Мор стоит по ту сторону и смотрит мне вслед.

Отвернувшись от здания, я направилась по тропинке, пытаясь привести в порядок дикий сумбур чувств, что хлестал изнутри, словно ветви омелы. Статуи молчаливо взирали на меня с высоты своего роста. Ветер утих, оставляя после себя мрачную тишину.

Тени сгустились, словно чернила, пролитые на пергамент ночи, когда я наткнулась на старую теплицу с пожелтевшими окнами. Белая краска облупилась, а дверь казалась изъедена временем. Она скрипела на ржавых петлях, словно предостерегая. Любопытство – грех, который я носила в сердце, как засохший цветок между страниц запертой книги.

За стёклами, мутными от пыли веков, царил полумрак. Воздух был густым, сладковато-горьким, пропитанным дыханием ядовитых трав. Их листья шевелились без ветра, будто чувствовали моё присутствие. Белена смотрела чёрными зрачками-семенами, а белладонна тянула ко мне липкие листья. Манила плодами, тёмными, как грех.

Воздух внутри был густым, словно сироп, пропитанным сладковатым запахом гниющих лепестков и горьким дыханием болиголова. Его зонтики, бледные, как пальцы утопленника, покачивались в такт моим шагам, будто приветствуя. Кто-то ухаживал за ними. Кто-то, кто знал, что эти травы не для лекарств.

В самом центре висела омела. Не та, под которой целуются влюблённые. Нет. Её ягоды блестели, как капли крови, а листья шептали что-то на языке, давно забытом людьми. Протянув руку, я почувствовала, как ветви сомкнулись вокруг запястья, холодные, как пальцы мертвеца.

– Ты пришла… – прошелестело в темноте.

Высвободившись из ветвей омелы, я застонала, почувствовав пульсацию на коже. Семь крошечных проколов теперь красовались на моём запястье.

– Кто здесь? – спросила, оглядываясь по сторонам, но кроме меня и ядовитых растений в теплице никого не было.

Я провела пальцем по листу аконита. Его поверхность была холодной и маслянистой, словно кожа змеи. Вдруг где-то хрустнула ветка. Я обернулась. Дверь теплицы медленно закрылась. Из зарослей белладонны вышла девушка.

Её платье было темнее ночи, а волосы белее лунного света. Руки укрывали чёрные перчатки, с вплетёнными ветвями омелы. Их ягоды алые, как запёкшаяся кровь, пульсировали в такт дыханию. Тонкие шипы, словно иглы морозных узоров блестели, будто их только что сорвали с куста.

– Ты не должна была сюда приходить, – голос девушки звучал, как шорох сухих листьев.

Я почувствовала, как корни вьюнка обвивают мою лодыжку.

– Кто ты?

Девушка улыбнулась, и в тот момент омела на её перчатках зашевелилась.

– Хранительница.

Корни вьюнка сжимали мою лодыжку всё сильнее. Цепкие, как пальцы скелета, вылезающего из могилы. Я рванула, и тонкие колючки впились в кожу. Горячие иглы боли, будто сама земля не хотела отпускать меня, выстрелили по кровотоку.

– Ты не уйдёшь.

Голос хранительницы плыл за мной, как дым, обволакивая, проникая в уши липким шёпотом. Я не оборачивалась, чувствовала, как та движется. Неторопливая, уверенная, будто уже знает, чем всё закончится.

Стеклянные стены теплицы вдруг почернели, будто их изнутри обволокла живая тьма. Воздух загустел, превращаясь в сироп. Каждый вдох обжигал лёгкие сладковатым ядом цветущего дурмана. Я споткнулась о переплетённые корни мандрагоры. Те слабо застонали, будто разбуженные от кровавого сна.

Дверь. Она была так близко, но створки медленно сходились, будто невидимые руки тянули их навстречу друг другу.

– Нет!

Хлопнувшая дверь отсекла от меня хищный шёпот растений и тихий, обиженный смех той, что осталась внутри. Но даже когда я уже забежала в общежитие, чудилось, что на запястье там, где касался болиголов, остался кровавый след.Я бросилась вперёд, чувствуя, как шипы омелы царапают спину. Хранительница почти настигла меня. Сделав последний рывок, проскользнула в щель, едва не зацепившись юбкой за ржавую скобу.

Закрыв дверь, я тяжело опустилась на пол, пытаясь отдышаться. Та девушка в теплице, полной ядовитых трав, напугала меня. После ссоры с Мором я просто шла, а потом, как в сказке про Гензель и Гретель наткнулась на заброшенный домик, в котором витал ядовитый аромат трав.

Надев шорты с топом села за стол, открыв свою книгу сказок. Желание описать всё увиденное было настолько сильным, что кончики пальцев покалывало. Мысли сумбуром кружились в голове, будто там проносился девятибалльный ветер. Я выхватывала каждую строчку и быстро записывала на пустые страницы книги.Пытаясь стряхнуть с себя наваждение, скинула одежду, чтобы позволить воде смыть с меня ужас этого вечера. Раны, оставленные шипами омелы, жгло. Я стиснула зубы, чтобы не зашипеть от боли, и сделала воду ещё горячее. Будто так могла вычистить из мыслей разговор с Мором. Его угрозу и прогулку в старую теплицу, пропитанную спорами ядовитых трав.

«В третий раз отец вёл их в лес. Без камней в карманах, без узелков на ветвях.

– Не бойтесь, – врал он. – Я вернусь за вами.

Гензель сыпал за собой хлебные крошки. Когда взошла луна, они зашевелились и поползли обратно: жирные, белые, как личинки.

– Они нас предали, – прошептала Гретель.

На рассвете брат с сестрой нашли странный дом. Стены были из позвонков, скреплённых жилами. Крыша из расправленных рёбер. А вместо окон на них взирали сотни глазных яблок, залитых сахаром.

Дверь, открываясь, скрипнула:

– Входите, голубчики.

Запах ванили и тления ударил в нос. Гретель хотела бежать, но Гензель уже откусил кусок ставни.

– Вкусно, – промычал он.

Хозяйка казалась слишком худой, когда обнимала детей, вошедших в её мрачный сахарный дом. Гретель почувствовала, как сквозь платье выпирают её рёбра.

– Ешьте, мои дорогие, – пробормотала она. Её язык был чёрным и липким, как варёная патока.

Гензель ел жадно, будто не мог насытиться. Гретель пыталась остановить брата, но тот не слушал. Девочка заметила, как в марципановых фигурках проглядывали лица детей. Зефир лопался и шипел на зубах, будто живой. Старуха жадно следила за братом и слизывала с подбородка капли сахарной глазури.

Утром Гензель не проснулся. Живот его раздулся, кожа порозовела и лоснилась.

– Ты откормила его для себя? – спросила Гретель дрожащим голосом.

Старуха разодрала рот до ушей.

– Нет, дитя. Для тебя.

Гретель ждала три дня. Кормила брата цукатными пальцами старухи. Пила сироп из её вскрытых вен. А ночью печь, что стояла на кухне, напевала старую песню ту самую, что мама пела перед смертью.

На четвёртый день старуха приказала ей залезть в печь.

– Проверь температуру, – прошипела она.

Гретель притворилась глупой:

– Я не знаю как. Покажите.

Старуха сунула голову внутрь и Гретель толкнула её, захлопнув заслонку. Крики её звучали, как шипение карамели.

Гретель с братом вышла под луной. Гензель сильно ковылял. Его ноги были сладкими и рыхлыми, как испорченный зефир.

– Что у тебя в мешке? – спросил он.

Гретель не ответила. Мешок шевелился. Когда они дошли до отцовского дома, дверь была распахнута. На столе стояли две тарелки. Отец плакал, когда они вошли.

– Где вы были?! – закричал он.

Гретель развязала мешок. Оттуда посыпались кусочки глазури с прилипшими ресницами. Карамельные пальцы. И одна целая конфета в форме сердца, завёрнутая в промасленную бумагу.

– Мы вернулись, – сказала Гретель. – И принесли тебе ужин.

Голод – это единственный монстр, которого мы носим в себе с рождения».

Дописывая последние строчки, я услышала, как открылась дверь. Ручка мягко стукнулась о стену. Подняв взгляд, наблюдала в зеркало, как на пороге появился Мор. Он посмотрел на часы, висевшие над зеркалом, и только тут поняла, его последние слова были не просто попыткой запугать меня. Отложив ручку, я закрыла книгу, но не стала оборачиваться.

Мор медленно подошёл и остановился позади. Он поднял свои ладони над моими обнажёнными плечами, но не коснулся. Медленно скользнул вниз, и хоть прикосновения не было, я почувствовала жар его кожи. Между нами будто ток пробежал. Волоски встали дыбом, в горле образовался ком.

– Я же просил быть готовой к полуночи, – его голос был хриплым, будто видеть меня вот так не в форме Академии, а в простых шортах и топе, было невыносимою. – Но раз уж ты не послушалась…

Он не закончил предложение, склонился и подхватил меня на руки. Прижал к себе и понёс к двери.

– Отпусти.

Никакого ответа. Мор спокойно вышел из комнаты, но не стал спускаться по главной лестнице. Он свернул направо и вышел через боковую дверь. Прятался в тени ночи, продвигаясь вдоль общежития.

– Слышишь? Отпусти меня, – шипела я, пытаясь вырваться.

– Ещё одно слово и мне придётся залепить этот милый ротик скотчем. Не заставляй меня переходить к крайним мерам, Леонор.

Я зарычала, не желая сдаваться и пытаясь выбраться из объятий Мора, когда почувствовала тугой захват. Он сильнее сжал руки, замер в тени деревьев, и когда посмотрел мне в глаза, они сверкали как два ониксовых камня. Только молний не хватало, чтобы напугать меня ещё больше.

– В правом кармане лежит скотч, а в левом верёвка, можешь проверить. Ещё одно слово, и я больше не стану объясняться.

Мне пришлось сглотнуть, чтобы не завопить во всю мощь своих лёгких. Мор воспринял это за согласие и продолжил путь. Делая медленные вдохи, я чувствовала прохладный ветер, касающийся обнажённых участков кожи. Было холодно в одних шортах с босыми ногами, но кого это заботило? Уж точно не того, кто нёс меня как обезумивший гений вдоль фасада зданий, чтобы не попасться на глаза преподавателям.