Фамэс. Книга вторая

Урок 14

Всё те же портреты взирали на меня со стен, и только маминого не хватало. Я приходила сюда, рисуя в воображении её черты. Представляя, как мама смотрит в ответ и улыбается мне.

Как и договаривались, каждые выходные я возвращалась домой, проводя время в убивающей тишине. Они снова шептали те слова о проклятии и брачном договоре. О том, что я сорвала омелу, хотя никогда этого не делала.

«Ты сорвала не просто растение. Омела белая – паразит, растущий между мирами. Её ягоды, капли запретной крови. Её ветви, петли для душ. А корни… о, её корни тянутся прямиком в его царство.

Тебя преследует привкус мёда с железом. Вены пульсируют в такт чужому сердцу. Ты видишь его в каждом зеркале. Тени преследуют, как и прикосновения, когда ты одна. Во снах ты видишь его на кровати, сплетённой из корней. Там нет смерти, только бесконечное падение. Каждая твоя слеза становится ягодой омелы. Твоя кожа твердеет, превращаясь в кору, волосы в лианы.

Ты думала, это проклятие? Нет. Это брак, заключённый между твоей плотью и вечностью. И развода не будет, ведь его прикосновения оставляют цветущие синяки на коже. Твои кости ломаются, чтобы прорасти ветвями. Это не история. Это ловушка.

Его пальцы скользят по твоей шее, холодные, как мрамор надгробия.

– Ты боишься? – шепчет он, и ты понимаешь страх – это лишь начало. Его любовь как исповедь: постыдная, жгучая, освобождающая».

Пока отец занимался своими делами, я, словно призрак, бродила по огромному дому. Раньше мои будни скрашивала учёба, а сейчас, когда вернулась в Дракмор, в репетиторах не было нужды. Единственное, что оставалось, – придумывать новые истории. Позволить тем монстрам, что таились внутри, бродить в сознании и выливаться в буквы на чистом листе.

Я смотрела в окно, вспоминая вчерашний вечер, проведённый с Мором. Его отвратительно-изумительный наряд. Слова, которые шептал мне на ухо. Бесконечные движения вальса, что не заканчивался. В момент, когда фонари погасли, я напугалась. И только после того, как разговоры вновь заполнили тишину площади, осознала, то лишь часть представления, которое в своей страшной книге сказок я превратила в ужасающий триллер.

Ближе к вечеру переоделась в платье и спустилась к ужину. Отец сидел во главе стола без телефона и наблюдал за мной ястребиным взглядом. Я опасалась того, что Дориан доложит ему обо всех происшествиях, и готова была к удару, но отец молчал.

– Как проходит твоё обучение? – первый вопрос прозвучал натянуто, будто он пытался сдержать плотину, готовую рвануть в любой момент.

– Замечательно, – я не смогла скрыть довольную улыбку на лице. Отец нахмурился. Я точно знала, он пытается найти повод, чтобы вернуть меня домой. – Учёба в Дракморе никогда не была такой увлекательной. Каждый раз, когда проходят лекции по ядам и токсикологии, моё внимание полностью поглощено.

С каждым признанием отец хмурился сильнее, потому я закрыла рот и опустила взгляд на тарелку.

– Как сближение с Морриганом? – я посмотрела не него, приподняв брови. – Не это ли было одним из твоих намерений? Леонор, я вижу, какие изменения произошли в тебе и хочу знать правду.

Что же он видел? Мои счастливые глаза или то, с каким восторгом я отвечала на вопросы?

– Достаточно того, что мы не враги, – уклончиво ответила, но отец видел гораздо больше. Он мог с лёгкостью прочесть мои эмоции.

Тихо хмыкнув, поставил локти на стол и склонился ближе. Хотел, чтобы я сломалась и раскрыла все тайны. Желал узнать больше. Каждую деталь. Каждый совершённый мной сумасшедший поступок, но я молчала.

– Ты что-то хочешь мне сказать? – заметив в его глазах промелькнувший страх, спросила.

– А ты?

– Нет. Всё в порядке. Что может случиться в стенах Дракмора? Ты знаешь, что он отлично защищён. К тому же там нет чужаков. Никто не сможет пробраться на территорию незамеченным.

Я смотрела на него и думала о маме. Это была особая форма любви та, что оставляет шрамы. Руки отца напоминали старую, потрёпанную карту неизвестной страны. Линии порезов, следы ожогов, пятна выцветшей от ядовитого сока кожи. Правая рука, почти лишённая чувствительности, двигалась с обречённой, механической точностью, когда он пересаживал олеандр или подрезал листву дурмана. Он называл их «капризными леди».

Смерть мамы стала тем событием, которое перекраивает жизнь на «до» и «после». Не было никаких полумер только две полосы ада и рая. Я помнила его ужас. Тот момент, когда рухнули все стены и отец сломался. Он горевал, но не поддерживая меня. О нет, Уоррен Цербер делал это своеобразно, покинув не только свою дочь. Он замкнулся, уехал на несколько месяцев, оставив меня в одиночестве, а когда вернулся, всё стало по-другому. Тот рай, в котором жила маленькая Леонор, сломался. Теперь всё напоминало жуткие чертоги ада.

А я всё ещё смотрела на его руки, на эти живые свидетельства его вины, и понимала. Маму убила не его ненависть. Её убила его любовь. Слепая, одержимая, ядовитая, въевшаяся в кожу так глубоко, что уже стала частью него самого. И он был обречён нести этот яд в себе до конца дней, как самое страшное наказание быть одновременно и палачом, и безутешным вдовцом, чья любовь оказалась смертельнее любого из его растений.

«Дом зеркал

Лео приехал в город осенью 2023 года. Бывший журналист, ныне автор мрачных романов. Он искал вдохновение для новой книги, когда наткнулся на старую заметку, в местном архиве.

Трагедия в доме Драмиров. Последняя запись Анны, жены часовщика Рона Драмира, найденная в сгоревшем доме на улице Зеркальной.

„3 ноября 1897 год

Зеркала лгут. Они не отражают. Они поглощают.

Сегодня я увидела в спальне себя, но… не себя. Та другая улыбалась, когда я плакала. Она подошла ближе, когда я отступила. Страх прошёл через всё тело острой молнией. Аромат горького озона и пепла наполнил пространство комнаты, когда, не выдержав давления, я разбила стекло. Оно треснуло, но не осыпалось. Мелкие осколки так и остались в раме.

Известный часовщик Рон Драмир найден мёртвым в мастерской. Причина смерти – остановка сердца.

Любопытная деталь: все зеркала в доме завешены чёрной тканью, а на полу обнаружены следы босых ног, ведущих к единственному незакрытому зеркалу“.

Старая библиотекарша, подавая Лео пожелтевшие газеты, пробормотала:

– Они до сих пор там. В зеркалах. Особенно по ночам…

Лео решил остаться в доме на улице Зеркальной. Ночью повесил керосиновую лампу напротив большого овального зеркала в гостиной. В стекле отражался только он и пустота за спиной. Но когда пламя дрогнуло, в отражении что-то шевельнулось. Качнув головой, он списал всё на усталость и отправился в постель.

Проснулся Лео от звука тикающих часов (в доме не было ни одних работающих, когда он въехал). В коридоре стояло зеркало в раме из чёрного дерева. В нём он сам, но старше на десятилетия, с седыми висками и шрамом на щеке, которого у Лео не было. Отражение приложило палец к губам, словно прося о тишине.

Вернувшись в кровать, Лео тут же уснул, решив утром обыскать дом. Он верил, что с ним играют. Должно быть, в доме находился кто-то ещё.

Утром всё выглядело миролюбиво. Не было никаких теней или пугающих отражений в зеркалах. Под половицей в спальне Лео нашёл дневник Анны. Последние страницы были исписаны двумя разными почерками: один нежный, женский. Второй – угловатый, будто кто-то дописывал в спешке.

„Она говорит, я никогда не выйду отсюда. Что настоящая Анна уже там, за стеклом, а я всего лишь отражение, забытое в этом мире…“

– Похоже, Анна верила, что зеркала – это двери в параллельные миры, – прошептал Лео, проводя пальцем по витиеватым буквам в дневнике.

„Ошибка в том, что зеркала не создают копии. Они крадут души. Каждое отражение – это чья-то замена. Если ты видишь в зеркале себя, но с искажениями, значит, оно уже выбрало тебя…“

Лео начал видеть её – женщину в винтажном платье, с лицом, скрытым вуалью. Она появлялась в зеркалах, когда он отворачивался.

Однажды утром он обнаружил на своём запястье синяки в форме пальцев. В раковине лежали длинные чёрные волосы. В зеркале ванной кто-то написал: „Она придёт за тобой в полночь“.

В полночь Лео услышал стук в дверь спальни. Не решаясь открыть, он подошёл к зеркалу. Его отражение не двигалось. А потом шагнуло вперёд, вытянув руку из стекла.В отчаянии Лео разбил зеркало в прихожей. Но вместо осколков на полу оказался песок. А из темноты за стеной послышался смех.

Дом сгорел через три дня после того, как Лео заселился. На пепелище нашли обгоревший дневник с новой записью:

„Я ошибался. Это непараллельные миры. Это один мир, но зеркала показывают то, что было украдено…“

В городе до сих пор рассказывают историю о доме, где зеркала помнят своих хозяев. Говорят, если ночью подойти к любому старому зеркалу и прошептать: „Анна, ты здесь?“, на стекле появятся чьи-то пальцы».

***

Поездка домой оставила во мне чувство недосказанности. Сомнений. И самое ужасное – лжи. Каждый из нас о чём-то умолчал. Солгал. Уклонился от правды, ведь она обязывала доверять, чего я не испытывала к отцу уже долгое время.

Желание отвлечься, привело меня в библиотеку. Брон холл в полдень воскресенья был молчаливым стражем. Он прислушивался к шёпоту старинных книг. Тихим голосам учеников, тем самым подпитывая свою старинную душу.

Оставив сумку на стуле, я подошла к справочнику, в котором были перечислены книги, имеющиеся в библиотеке. Толстый, старинный, ведь его вели уже несколько столетий, он казался уставшей душой, что жаждет покоя.

– Вам помочь, мисс Цербер? – спросила Агата.

– Да. Я хотела бы узнать, есть ли в Брон холле какие-нибудь материалы, связанные с оранжереей, что стоит на севере Академии.

Агата уткнулась в справочник, быстро опуская указательный палец. Она покачала головой, и я поняла, что не смогу найти никаких записей, чтобы попытаться разгадать тайну оранжереи и её хранительницы.

– Нет, ничего такого. Вам сто́ит посмотреть в книге «Творцы». Возможно, там будет упоминание про старинную оранжерею. Других источников я не вижу.

– Благодарю вас.

Агата кивнула и поспешила дальше со своей тележкой, наполненной книгами, которые оставили студенты.

Я достала невзрачную старую книгу в твёрдом переплёте и провела рукой по выгравированной надписи «Творцы».

Вернувшись к столу, села в кресло и открыла оглавление. Меня накрыла волна разочарования, когда не обнаружила ни единого слова об оранжерее. Решив не бросать поиски, читала каждую страницу. Шуршание листов, их старинный, почти древний аромат, витал в воздухе. Страница триста восемьдесят шестая вот где я нашла единственное упоминание старого строения.

«Оранжерея значилась не на картах. Её существование было тонким, ядовитым шёпотом. Она та ось, вокруг которой медленно вращалась история. Творцы построили её не для роз и орхидей. Они были ботаниками-алхимиками, верившими, что ключ к бессмертию и абсолютной власти сокрыт не в философском камне, а в соке растений.

Творцы собирали их со всего света: болиголов с лицом дьявола, олеандр, чей аромат вызывал сладкие кошмары, белую цикуту, от которой тело немело за минуту, а ум оставался ясным до самого конца. Но коллекционирования было мало. Они начали скрещивать их.

Одержимость получить нечто новое не яд, а сущность. Растение, которое не просто убивает тело, а оставляет отпечаток на душе. Каждая попытка скрещивания новых видов растений записывалась в дневник, который был испещрён безумными чертежами и формулами опыления. Назывался он „Садом Неприкаянных Душ“. Творцы верили, что в каждом новом гибриде заключена тварь, рождённая из страха и боли самого растения.

Правящая элита города Шартре была ядом для высшего света. Их враги бесследно исчезали. Конкуренты сходили с ума или кончали жизнь самоубийством при странных обстоятельствах. Случайность? Нет. Политика, ведо́мая рукой, смазанной соком из оранжереи».

– Как прошла твоя поездка в дом скорби? – неожиданно мягкий вопрос Мора, меня напугал. Я так увлеклась чтением, что не замечала никого вокруг.

Оглядевшись по сторонам, обнаружила, что учеников к вечеру прибавилось. За окнами уже царила тьма. Похоже, я просидела гораздо дольше, чем планировала.

Потянувшись, я наблюдала за тем, как Мор отодвинул стул рядом и сел. Протянув руку, он хотел прикоснуться к моей щеке, но передумал. В глазах промелькнуло сожаление. Я почувствовала пустоту, потому что тоже хотела прикосновений. Его незримое присутствие всегда так действовало, будто я могла ничего не бояться, смело идти вперёд, зная, что за мной несокрушимая сила.

– Всё сложно, – шёпотом ответила на вопрос.

Секундное колебание, прежде чем Мор спросил:

– Как умерла твоя мама?

Не уверена, что именно заставило меня открыться. Рассказать то, что я не обсуждала ни с одной живой душой. Даже в западном крыле среди молчаливого присутствия призрака мамы, я не могла произнести те слова. Признать вину отца. Возненавидеть его, как он ненавидел себя. Это разрушало нас каждый день. Отнимало частичку потухшей души.

– Её не стало осенью. В тот год аконит цвёл особенно буйно. Высокие стебли с синими, похожими на шлемы воинов цветками, тянулись к свинцовому небу. Отец бредил им. Говорил, в его корне скрыта душа одинокого воина, сильная и смертельная, – уставившись в стеллаж позади Мора, шептала я. – Мама была его противоположностью: светлая, пахшая хлебом и сушёной ромашкой. Она пекла пироги и боялась подходить к оранжерее, которую мы с ней втайне называли «Садом Аида». Трагедия случилась в тот день, когда отец работал над аконитом. Он копался в земле, пытаясь извлечь хрупкий корень. Его правая, нечувствительная рука, была коварным инструментом – сильным, но лишённым обратной связи. Он поцарапал её о шип розелиана, который рос по соседству, но не придал этому значения. Он вернулся домой к ужину, не сняв перчаток, не помыв как следует те самые руки, и обнял её. В тот роковой миг на кожу попала невидимая глазу пыль, сок, сама суть яда.

В тот момент я ничего не чувствовала, и это пугало. Полное онемение, никакой скорби, ни боли, ни гнева. Мор положил свою ладонь на мои скрещенные руки и крепко сжал.

– Мама почувствовала себя плохо через час. Сначала была просто тошнота, которую мы списали на усталость. Потом онемение языка и губ. Отец, увидев симптомы, осознал, что натворил. Он знал все антидоты, методы очистки, но понимал этот коктейль веществ, медленный, неумолимый яд, введённый через его ласку. Его любовь стала орудием убийства, – голос сорвался, и тогда я почувствовала, как по щекам скатились несколько слезинок. – Он пытался помочь, суетился, готовил противоядие от аконита, но было поздно. Токсин розелиана усилил действие аконита, создав непредсказуемую реакцию.

Мор прикрыл глаза, очевидно, пытаясь не высказать всех тех чувств, которые испытывал после моей откровенной исповеди. Он крепче сжал мои руки и позволил посидеть в тишине. Слёзы впитались в кожу, оставив на щеках белые полоски. Мор склонился ближе и провёл языком, слизывая те солёные дорожки.

– Твоё горе убивает меня, Леонор, – голос его сорвался, когда наши взгляды встретились.

Я дрожала, не знаю оттого ли, что раскрыла ему свою душу. Или от его откровенных прикосновений, когда Мор поднялся и потянул меня к себе.

– Тебе нужно развеется.

– Снова отправимся в бар и узнаем, что ждёт нас в будущем? – в моём тоне слышалась горечь.

– Нет. Сегодня мы окунёмся в одну из твоих страшных сказок, Леонор.

Надев пальто и взяв сумку, я позволила себе ненадолго отпустить прошлое. Когда мы выходили из Брон холла, я сплела наши пальцы, проигнорировав удивлённый взгляд Мора.

В полной тишине мы шли по тропинке со статуями, когда я заметила несколько силуэтов. Увидев Ваду, улыбнулась, понимая, что сегодня не будет никаких преследований.

– Так куда мы идём? – спросила её.

Деймос, Бран, Фобос и Мор молча посмотрели на нас и двинулись дальше.

– Понятия не имею, но мне интересно, – прошептала Вада.

Несколько минут спустя мы вышли к Озеру боли, но не остановились. Прошли вдоль тёмных вод, и я точно знала, Вада вспоминала ту историю, об исследователе, которую я рассказала на вечере у костра.