Фамэс. Книга вторая

– И немного перца чили, – Лили ухмыльнулась. – Чтобы мы, наконец, проснулись. Ты сегодня похожа на зомби из теплицы профессора.

– Кстати, твой любимый Король не будет ревновать, что ты здесь с нами какао пьёшь?

Я покраснела, поняв, что тот вопрос был адресован мне.

– Он не… Мы не…

– Ага, конечно, – Вада подмигнула. – Только не говори, что вы просто друзья. Я видела, как он смотрит на тебя, будто хочет либо убить, либо поцеловать. А может, и то и другое сразу.

– Согласна по всем пунктам, – кивнула Лили.

– Ничего подобного, – возразила я, закатив глаза. – Не выдумывай того, чего нет, Вада. Это не красивая сказка о любви. Так что пункт с соблазном можно вычеркнуть. Остаётся только убийство.

Девочки переглянулись и улыбнулись друг другу, проигнорировав мои слова.

– Это же романтично, – Вада взмахнула руками, чуть не расплескав какао. – О, моя невеста! Пойдём со мной в тёмный склеп и полюбуемся на мумии.

Лили засмеялась, а я только фыркнула.

– Ты невыносима.

– Зато весёлая.

– Фобос плохо на тебя влияет, – пробормотала Лили. Посмотрев на меня, она спросила. – Что ты знаешь?

– Не понимаю, о чём ты, – попыталась отмахнуться я.

– Ты ведь знаешь всадников, но как долго?

Тяжело выдохнув, я откинулась на перила, уставившись в потолок. Ощущение тяжести, что преследовала меня каждую ночь, рассеялось, пока я находилась с Вадой и Лили, но не покидало ни на секунду. Я знала, что закрыв глаза, снова увижу его. Услышу, как прорастает омела в моём теле. Почувствую то, чего не должна, но сейчас я здесь, и больше ничего не имело значения.

– Похоже, моя самая постыдная и страшная тайна раскрыта, – посмотрев на Лили, ответила. – Они же всадники, и этим всё сказано. Их семьи – тот самый незыблемый фундамент, на котором держится весь город Шартре и Академия Дракмор. Я скорее думаю, что они вжились в свои образы, которые отцы тщательно им придумали. Они не зло, просто парни с завышенной самооценкой.

Лили не нашла что ответить. Сделав глоток какао, она сурово посмотрела на Ваду.

– Если ты снова заснёшь, я лично нарисую тебе усы перманентным маркером, – пробормотала Лили, открывая старую книгу.

– Во-первых, – Вада поставила кружку, – это было однажды. Один раз!

– Во-вторых, – продолжила Лили, поднимая палец, – Ты храпишь. Мило. Как котёнок с насморком.

Вада фыркнула.

– А ты ворочаешься и бормочешь во сне. В прошлый раз я три дня не могла открыть свою тумбочку после твоего безобидного ночного бреда.

Я прикрыла рот рукой, но смех всё равно вырвался наружу, и вдруг солнечный луч упал прямо на нас, превратив момент во что-то тёплое, как только что растопленный шоколад. Мы сидели так ещё долго, смеясь над глупостями, споря о книгах и бросая бумажные снежинки вниз, а за окном падал снег. Академия, хоть ненадолго, перестала быть мрачной.

Вернувшись к себе, я всё ещё улыбалась, а в душе царило так давно забытое чувство под названием счастье. Весь день я провела с Вадой и Лили. Это было как глоток чистого охлаждённого воздуха. Мне нравилось слушать их перепалки. Но больше всего очаровывало то, что девочки приняли меня в свою команду.

Открыв книгу, посмотрела в окно, наблюдая, как снежинки, медленно опускаясь на землю, создают новое одеяло. Они слой за слоем укрывали Академию, будто желая защитить. Только отчего?

Постукивая ручкой по пустым страницам, в голове я рисовала новую историю. Она прокручивалась в сознании как небольшой фильм, и я видела не чёрно-белые тона, а красочную картину. Слова вертелись в голове, складываясь в гипнотизирующую сказку о страшном одиноком доме. Возможно то были мои мысли из прошлого, которым я позволила вырваться на поверхность и захватить меня? Опустив взгляд, сжала ручку и позволила чернилам запятнать чистые листы.

Сказка третья. Пожиратель душ.

«Тот дом выглядел как самое красивое произведение искусства. В готическом стиле с башенками и гаргульями на карнизах. Построенный на прочном фундаменте из серого камня. Когда шёл дождь, стены становились влажными и приобретали более тёмный оттенок. С крыльев гаргулий стекала вода, а из глаза лились солёные слёзы.

Ещё одной незыблемой достопримечательностью дома была витражная фреска с правой стороны. Если верить истории, на ней изобразили момент заключения сделки. Дьявол был выполнен из красного стекла с рогами, кончики которых доходили до самой крыши. Человек стоял напротив с коварной улыбкой на устах. На полу лежали многочисленные жертвы дьявола, а рядом плясали его слуги, пытаясь услужить своему господину. Человек тот пришёл заключить сделку, призывая даровать ему истинное мастерство, чтобы каждая работа была индивидуальной и покоряла сердца людей.

Когда солнце поднималось над горизонтом, освещая лужайку, перед домом открывалась поистине мрачная картина бытия. За той витражной фреской скрывалась огромная зала для проведения балов. Пустующее пространство внутри заливалось алым светом от образа дьявола. Одна сторона зло, другая – добро. Только так ли на самом деле было?

У стен есть не только уши, но и глаза, которые следят за каждым владельцем. Посмотрев на этот мрачный, окутанный тайнами дом, нельзя было не влюбиться. Каждый владелец восторгался величеством этого строения. Великолепием фасада ухоженного сада с плодоносными яблонями и огромным вишнёвым садом. Но самым впечатляющим было чувство преследования. Тени, скользящие по коридорам. Они будто тайные наблюдатели передвигались по самым тёмным местам, пытаясь избежать света, что заглядывал в широкие витражные окна.

– Не зли глаза, слышишь? – призрачным шёпотом произнёс позади голос.

Я знал, если обернусь, никого не увижу, потому просто опустил взгляд в пол. До этого я смотрел в налитые тьмой глаза дьявола. Когда солнце было в самом зените, тот взгляд пугал, будто два чёрных уголька, они сверкали и смотрели на меня. Не просто на моё тело, они заглядывали глубоко в душу, вытаскивая на поверхность все грехи.

Этот дом с момента своего рождения и до момента, когда был заложен последний кирпич, наблюдал за своими владельцами. У всего здесь были глаза: у входных дверей, стен, чуланов и зловещих подвалов, в которых хранились дорогие и редкие сорта вина.

С тех пор как я поставил подпись в документах, делающих меня владельцем призрачного дома, чувствовал, как за мной следят. Просыпался посреди ночи от давящей безнадёжности и знал, на меня пристально смотрят. Изучают, только неизвестно зачем? В темноте по коже пробегали зловещие мурашки, когда воздух становился холодным. За трапезой, сидя за столом, чувствовал, тот неумолимый взгляд на своём затылке.

В первую же ночь они были здесь и показали себя призрачным шёпотом стен, что пытался рассказать историю прошлого. В каждом тёмном уголке они внимательно следили, прислушивались и впитывали новые знания. Только с приходом солнца тени прятались по самым тёмным углам, чтобы их не опалили горячие лучи.

Но с ними можно было столкнуться, завернув за поворот в коридоре. Они любили играть, хватая за ноги, шепча жуткие слова и изрыгая те кровавые детали сделки дьявола с человеком. Будто винили в своей тьме людей, которые заточили их в каменное изваяние дома. Приходилось везде включать свет, а ночью молиться, что он не погаснет, пока не наступит рассвет.

Я спал с открытыми окнами, радуясь тонким робким лучам, и никогда не пользовался плотными шторами. Самое опасное – это зимние месяцы. Пережить их нападки было чрезвычайно сложно, ведь день уменьшался, а ночь становилась длиннее. У меня на прикроватной тумбочке всегда лежал фонарик и сменные батарейки, ведь я не знал, когда всё может обернуться тьмой, что сожрёт меня. Поглотит и не вернёт в реальный мир.

Снова почувствовав дрожь по телу на этот раз, обернулся, заметив призрачную тень, скользнувшую по полу и скрывшуюся в углу. Они сидели там в ожидании, когда я подойду ближе, чтобы вонзить свои когти в мою душу. Овладеть телом и бесчинствовать. Так случалось несколько раз, пока я не привык и не понял, как можно отбиваться от дома, который не перестаёт следить. Он не уставал. Не нуждался в пище или сне. Скорее его едой были человеческие эмоции, истории и страхи. Он питался ими и дышал только благодаря очередной сделке.

На стенах, в той стороне, которой не касался солнечный свет, мерцали серебристым отсветом глаза. Их было много, и каждый следил за моей застывшей фигурой. Ожидание нового витка чувств, которые я скормлю им, будто звенело в тишине. Они были ненасытными, жадными и коварными. Я давно отказался от затеи принимать ванную, ведь там за мной тоже следили. Шептали истории кровавых убийств, произошедших в воде. И каждую они смаковали с пугающей страстью.

Наслаждение для дома – это боль человека. Сначала он играл проказливо, а после делал очередной шаг более жестокий, пока всё не заканчивалось кровавой расправой. Вот когда стены этого дома оживали. Они пировали на остаточных эмоциях умирающего человека и насыщались, пока очередная душа не пожелает стать владельцем монстра.

Если с ними пытаться играть, то обязательно проиграешь. Тени нельзя найти, иначе водить начнут они, и тогда мне негде будет укрыться. Особенно когда придёт ночь и накроет дом своей тьмой, позволив тем глазам обрести бестелесный дух, что наполнит все комнаты зловещим шёпотом и мраком.

И с каждым годом я понимал, что отбиться от них не получится. Они только позволяли мне поверить, что могу дать отпор, оказать сопротивление, но это лишь иллюзия, в которой я тонул. Прежние владельцы продавали дом не потому, что хотели избавиться от него. О нет, подобного эти стены не допустят. А потому что дом сжирал их сущность, убивал, наполняя стены силой, и призывал нового владельца.

– Обернись! – змеиным шёпотом раздалось позади.

Я развернулся и закричал, увидев, как сотни глаз уставились на меня. Они словно были замурованы в серый камень и смотрели, поедая мой страх. Упиваясь властью и громко хохоча. Похоже, их игра закончилась. Меня поймали и теперь не отпустят».

Не успев поставить точку, я вздрогнула, когда в окно громко стукнули. В тот же миг постучали в дверь. Вскрикнув, обернулась, заметив чёрную птицу, что билась в мои окна, будто желая залететь в комнату. Я застыла, поражённая, когда почувствовала, как на затылке кожа покрылась мурашками. В том месте зудело, будто кто-то смотрел. Медленно обернулась, уставившись в пустую стену, и выдохнула, ничего не заметив. А в голове крутилась мысль: «Не зли глаза, слышишь?»

Взгляд упал на строки, что впились в сознание жалящим роем пчёл. Каждый свой сон я записывала, когда просыпалась, и все они были о нём.

«Зимой омела цветёт на твоём окне, в твоих снах, в твоей крови. А однажды ты просыпаешься и понимаешь, что ждёшь его. И это хуже, чем смерть. Ты находишь в лесу чёрный цветок среди омелы. Срываешь его. Выпиваешь нектар. И просыпаешься у него на руках.

Ты сажаешь омелу в своём саду. Поливаешь её кровью. И однажды замечаешь, у неё твои глаза.

Любовь? Нет. Это одержимость.

Судьба? Нет. Это проклятие.

Ты поджигаешь ветви, но пламя становится чёрным. Дым обвивает твоё тело, как руки любовника. Ты вдыхаешь и видишь его мир. Замок из сплетённых ветвей, где ты будешь жить, если согласишься. Ты вплетаешь омелу в свадебный венок. В полночь появляется он в плаще из теней, с кольцом из шипов.

– Наконец-то, – шепчет он. – Теперь ты моя навсегда.

И мир вокруг распадается, оставляя только вас двоих и бесконечный лес омелы. Но если однажды ты проснёшься с листьями омелы в волосах, значит, ты уже никогда не проснёшься по-настоящему».

Я открыла глаза, чувствуя, как ожерелье из омелы с шипами обвивается вокруг шеи. На тех последних словах она сжалась сильнее, будто кто-то намеренно перекрыл воздух. Оглядев комнату в холодных предрассветных сумерках, выдохнула. На лбу выступил пот. Пульс участился. Понимая, что уснула прямо за столом, всё ещё сжимая ручку, потянулась на стуле, ощущая, как ломит тело. Сон в подобной позе, да ещё и на деревянном столе, не самое лучшее решение.

Я настолько продрогла, что не чувствовала пальцев. Окно было открыто, но, когда вечером я читала историю, створка была закрыта. Я пыталась понять, откуда настолько реальный сон и почему он пришёл как давно забытое воспоминание, когда почувствовала холодное прикосновение к щеке. Капля. За ней последовала ещё одна и ещё. Откинув голову, увидела, что над столом висит свежая ветка омелы.

Из приоткрытого окна повеяло землёй и чем-то сладковато-гнилым. На полу виднелись следы грязных ботинок, которые вели к кровати. Подойдя ближе, заметила на одеяле раздавленные ягоды омелы. Алый сок впитался в простыни как кровь. Рядом лежала записка с тем же корявым почерком, что и первая.

«Он не твой. Отдай его или я напомню тебе, чья ты собственность. Твой первый поцелуй под омеловой ветвью станет последним. Ищи пять отражений в ледяном зеркале или кровь добавит шестое».

***

Воздух в библиотеке был густым, как застывшая кровь. Сводчатые потолки, расписанные фресками падших ангелов, давили на сознание. На полках стояли книги, переплетённые в кожу, казалось, корешки шевелились, когда мой взгляд падал на них.

Я сидела за массивным дубовым столом, изучая афродизиаки. Перелистывала страницы книги, пытаясь найти то, что может удивить Тристана Вирмора, когда услышала шаги. Тяжёлые. Намеренные.

Я не подняла глаза, но кожу на затылке обожгло. Так, на меня действовал только один всадник. Мор остановился у меня за спиной, будто чего-то ждал.

– Пытаешься найти что-то интересное для следующего урока по токсикологии? – его голос был низким, словно скользящим по обнажённым нервам.

Я медленно обернулась. Откинула голову назад, чтобы увидеть его взгляд. Тёмный, слишком глубокий, будто Мор мог видеть меня насквозь.

– А ты знаешь, что нельзя подкрадываться к девушке в темноте? – мой голос дрогнул.

Мор наклонился, опёрся руками о стол, заперев меня между собой и книгой.

– Я не подкрадывался. Ты почувствовала меня с самого начала, – наглость в его тоне стала тем самым топливом, от которого разгорелся гнев. – Признай, я притягиваю тебя, Леонор. И даже говорить не нужно о моём присутствии. Ты просто знаешь, что я рядом.

Его дыхание пахло грехом.

– Я хочу, чтобы ты ушёл, Мор.

– Ложь.

Его пальцы скользнули по моей шее, чуть сжимая.

– Ты хочешь, чтобы я остался, – нагло произнёс Мор.

Он провёл пальцем по золочёному тиснению на обложке. Я не отводила глаз от страниц.

– Ты умеешь читать между строк, Леонор?

Он наклонился так близко, что я почувствовала горячее дыхание на своей коже.

– Между строк здесь написано только одно. Беги. Но ты же не побежишь, – его губы коснулись моего уха. – Тебе интересно, что будет, если я найду тебя в темноте.

Его рука внезапно сжала моё запястье, пригвоздив к столу. В тот же миг освещение в этой секции Брон холла погасло. В кромешной тьме я услышала, как что-то шуршит по страницам книги, будто десятки пауков бегут к моим пальцам.

Тени высоких книжных стеллажей дышали, словно живые. В воздухе витал запах старого пергамента, воска и чего-то металлического, возможно, крови.

– Мор, перестань играть, – грубым голосом произнесла, когда свет снова зажёгся, будто кто-то намеренно играл с электрическим щитком. – Я не пытаюсь попасть в ваш тайный круг. Не слежу за тобой.

Он демонстративно поцокал языком.

– Ложь так легко сорвалась с твоих губ, Леонор, – шелковым тоном, поддел Мор. – А как же обещание, данное моему отцу?

Мы оба знали, что именно я обсуждала с Балморалом. Тяжело сглотнув, я позволила нашим взглядам встретиться.

– Последний шанс признаться, – Мор провёл кончиками пальцев по моей ключице, но мне казалось, что в руках он держал острое лезвие. – После этого ты будешь принадлежать не только мне. Тени тоже захотят свою долю.

– Я уже принадлежу тьме.

Каменные стены вокруг нас шептали на забытом языке.

– Ты призвала меня, – Мор сглотнул и сжал зубы, будто сопротивлялся тем словам, но не мог их сдержать. – Значит, согласна.

– Я не звала тебя.

– Снова ложь, – он провёл пальцем по моим губам. – Ты шептала моё имя в темноте, когда думала, что никто не слышит.

Я готова была ответить, когда Мор сильнее сжал ладонь на моей шее, будто предупреждая. Его слова, прозвучавшие низким угрожающим тоном, заставили меня вздрогнуть.

– Солжёшь ещё раз и увидишь монстра, которого так отчаянно провоцируешь, Леонор.

Да, я хотела сказать, что никогда не произносила его имя. Не видела его в своих снах в том монстре, который заставлял ветви омелы прорастать в моём теле. Но чувствуя, тяжёлый захват вокруг шеи, не смогла. Знала, он был чертовски уверен в своих словах. Понимал, я молчу, потому что не хочу лгать, но сказать правду не могу. Это вызовет полномасштабное крушение по принципу домино. Сто́ит признать и всё разрушиться за секунду.

Мор ушёл, не сказав больше ни слова, а я всё ещё ощущала его незримое присутствие рядом. Чувствовала тяжёлую ладонь на своей шее и боялась пошевелиться. Тихий звон колокола заставил меня вынырнуть из той отчаянной бездны. Оторвав глаза от книги, я заметила за стеллажом девушку. Она наблюдала за мной внимательным взглядом.

– Эй? – попыталась окликнуть её, но незнакомка уже скрылась за полками.

Собрав сумку, закинула на плечо и направилась на лекцию, но всё время чувствовала, как за мной наблюдают. Обернулась пару раз, не заметив никого, и вышла из Брон холла.

Мне нравилось, как Фобос наблюдал за Вадой, когда она появлялась в поле его внимания. Они как два небесных тела, зависали в бездонных просторах галактики. Никого не замечали, словно настроились только на свою уникальную частоту. Это было невероятно, и я немного завидовала той страсти, с которой они реагировали друг на друга.

– Омела и её многочисленные истории. Символизм этого растения фиксирует стихийные силы – это огонь и воздух. Своеобразный перенос информации и тайн прошлого, – начал свою лекцию профессор Вирмор, оторвав меня от созерцания влюблённых. – Подобное стихийное сочетание интересно тем, что не имеет фактов, только предположения и домыслы. Подобно мифам и преданиям, что нам рассказывают прошлые поколения. Сама земля олицетворяет факты, переносит знания. На самом деле омела не является символом любви. Она связывает историю прошлого. При этом необходимо понимать, что из яда превратить омелу в лекарственное средство, нужно очень тонкое понимание.

Внимательно слушая монолог профессора, я размышляла о том, что многие считают омелу тем самым символом любви. Ведь принято развешивать её веточки над люстрами или дверьми, и когда двое попадают в её объектив, нужно целоваться. В голове что-то нелепо заныло от той мысли, будто вспышка давно забытого воспоминания, когда Мор обернулся и поймал мой взгляд. В нём висел какой-то вопрос, но я не могла его разгадать. Застыла, прикованная глубиной его эмоций.

– История ретроспективна, ведь чем дальше мы находимся от точки произошедших событий, тем больше видим мистики. Возможно увидеть некие факты несколько искривлённый, потому что человеческий разум искажает знания и пытается повернуть реальность так, чтобы ему было удобно. Вносить в алгоритмы провалы, основанные на наших мыслях и теориях. Ведь по факту превознося старинные предания, связанные с омелой, мы забываем важные детали: это растение-паразит. Тисы, ивы, вековые дубы, принимая на себя омелу, медленно умирают.

Голос профессора звучал отдалённо, пока я терялась в вихре эмоций. Мор медленно отвернулся, но я заметила его напряжённые плечи и почувствовала повисшую в воздухе недосказанность.

– У нас осталось десять минут до конца занятия, и я предлагаю использовать их по максимуму.

Я знала – это мой выход. То, как Тристан Вирмор посмотрел на меня, заставило сомневаться. После нашего разговора он ясно дал понять, что мне не удастся увильнуть. Я должна показать свои знания и ответить на вопросы, которые мне, несомненно, зададут.

Распрямив спину, взяла доклад и спустилась вниз. Положив работу на стол профессора, заметила его кривую ухмылку. Да, мне не нужно подсматривать, я сама готовила доклад и помнила слова. К тому же надеялась по-настоящему удивить профессора Вирмора.

Голос мой был холодный, отстранённый. С лёгкой дрожью, ведь я говорила не только о науке, но и о чём-то личном.

– Любовь – это химия. Желание – ещё более токсичный коктейль. Но что, если этот коктейль можно усилить? Афродизиаки – вещества, пробуждающие влечение. Они не создают чувства из ничего, но разжигают огонь, который уже тлеет. И иногда сжигают всё дотла. Настоящие афродизиаки – не миф, а опасная реальность, – мои губы скривила лёгкая усмешка. – Йохимбин – алкалоид, добываемый из коры африканского дерева. Он стимулирует нервную систему, усиливает кровоток и обостряет все ощущения. Побочный эффект? Панические атаки. Потому что страсть и страх – близнецы. Мускус когда-то добывался жестоким способом из желёз оленей. Сейчас он синтетический, но запах остался тем же: животный, грязный, первобытный. Он не делает вас желанным. Он делает вас добычей. Кантаридин – яд жуков-нарывников. В микродозах вызывает прилив крови к органам, а в чуть больших, мучительную смерть. Красиво, не правда ли?

В тот миг мой взгляд столкнулся с глазами Мора, и я тяжело сглотнула. Всего секунда понадобилась, чтобы понять, он изучает меня. Пытается найти слабые места, как делал это, когда выходил на трассу и вставал лицом к лицу с противником.

– Человеческий мозг – лучший афродизиак. Плацебо, внушение, опасность – всё это запускает выброс дофамина. Запрет, чем опаснее вещество, тем сильнее влечение. Некоторые афродизиаки вызывают лёгкое отравление: дрожь, жар, спутанность сознания. Дать кому-то напиток, зная, что через час его тело не будет ему подчиняться… разве это не самая чистая форма власти?

Я обвела аудиторию внимательным взглядом и остановилась на профессоре. Он выглядел задумчивым, внимательно вслушиваясь в мои слова.

– Химия или свобода воли – действительно ли афродизиаки управляют желанием или просто снимают табу? Боль и наслаждение – две стороны одной реакции. Где заканчивается одно и начинается другое? Доверие, как самый сильный афродизиак. Если вещество может заставить кого-то захотеть вас, то что остаётся настоящим? – Выпалила я на одном дыхании. – Афродизиаки – не волшебное зелье. Это оружие. Они не создают любовь. Они обнажают истинные желания. И иногда оказывается, что под тонким слоем цивилизации всё ещё живёт зверь.

Тристан Вирмор кивнул, но я не могла прочесть по его глазам, понравился ли мой доклад или нет. Надеюсь, оправдала его ожидания и смогла удивить.

– Где грань между ядом и желанием? – профессор холодно усмехнулся. – Вы говорите об афродизиаках как о химическом оружии. Но разве любое вещество в избытке не становится ядом? Даже вода. Даже кислород. Так почему именно эти тёмные? Может, дело не в них, а в нас?

Немного поразмыслив, тихим, но уверенным тоном ответила:

– Разница в намерении. Воду пьют, чтобы жить. Афродизиаки, чтобы заставить жить по-другому. И да, дело в нас. В том, что мы готовы принять, лишь бы не признавать, иногда нам нужен предлог, чтобы сорваться с цепи.

– А если это просто самообман? Все ваши примеры, плацебо-эффект, стимуляция нервной системы. Но ведь если человек верит, что вино возбуждает, оно возбуждает. Где здесь «тёмная сторона»? Это же просто биохимия.

В моём голосе чувствовались стальные нотки.

– Вы правы. Это биохимия. Но скажите, профессор, разве вам не известно, что самые страшные яды действуют именно через нервную систему? Что боль, экстаз и агония – это одни и те же сигналы, просто с разной громкостью? – Сделав паузу, я выдержала его пристальный взгляд. – Так что да, это самообман. Но разве не в этом суть всякой страсти, убедить себя, что ты ещё контролируешь ситуацию?

Профессор Вирмор выгнул брови то ли от удивления моим дерзким ответом, то ли от одобрения, я не могла понять. Но экзекуция на этом не закончилась. Похоже, она только набирала обороты.

– А как же любовь? – С наигранным удивлением, будто пытаясь поймать меня на слабости, спросил профессор. – Вы говорите о страсти, о власти, о ядах, но где же в вашем уравнении любовь? Или вы считаете, что её не существует без химического кнута?

В тот момент я позволила улыбке скользнуть по губам, понимая, что профессор попал в ловушку. Он сам подписал себе приговор.

– Любовь? Она есть. Но она не живёт в пробирках. Она в том, что остаётся, когда химия заканчивается. Когда дрожь в руках уже не от йохимбина, а оттого, что ты понимаешь, этот человек мог бы подмешать тебе что угодно, но не стал.

В его глазах мелькнула искра одобрения, и я немного расслабилась. Профессор понимал, своим вопросом заставил меня ответь так, чтобы у него не оставалось сомнений в моих познаниях о токсикологии.