Синие косточки съеденного яблока

Короткое взаимодействие

Скорость танцев, скорость завтраков, скорость приходящих шагов. Мы живем в городе, в котором всем очень скоро. Все спешат. И от этого шум дорог прекращается только ночью. Глубокой ночью. Ошарашенная суета парит по черному небу и выискивает суетливых. Все же находятся. Все же есть те, кто не в состоянии приземлиться на лопатки в постель, в миг узаконенной тишины короткого взаимодействия.

Мы живем или носимся? Мы – слишком объемное местоимение, слишком много движущихся рук и ног в тайном желании опуститься на стул и закрыть глаза. Обрести медитацию, чтобы после, в разговоре с еще более скорыми, ее осквернить.

Ты ко мне прибежал. Ты бежал, потому что у тебя болят ноги. Ты говоришь, что, если набирать темп, боль почти не заметна, но я знаю, что это не так. Все, что тебе нужно, признаться в том, что ты просто не умеешь сидеть.

Ты ко мне прибежал, я вырывала страницы из старых тетрадей и считала шаги от поэзии до прозаического повествования от тысячи слов. Видишь, я когда-то тоже была вся из себя скорой. А теперь у меня вместо воды с ускоряющим темп лимоном кофе с горячим молоком.

Ты рассказывал что-то о проворстве, когда за один шаг отныне умело осуществляешь три. Я искренне тебе улыбалась и видела, как в своих мыслях, находясь ко мне ближе, ты уже не бежишь. Наслаждаешься, но еще не осознаешь себя в моменте.

Ты попал в мой мир, и время на этой неизвестной территории было тебе неподвластно. Я касаюсь – покой. Я касаюсь – боль становится теплым ощущением отдыхающей крови. Уже улыбаешься. Прижимаешься. Утыкаешься мокрым носом и горячим лбом в мою умиротворяющую философию.

Ты случайно взглядом запнулся о время по пути из постели на кухню. Ты попросил меня сделать перед уходом тебе напиток из теплой воды и самого ускоряющего на свете лимона. Тебя было уже не остановить. Я и не пыталась. Не в моей компетенции останавливать коней на скаку. Я где-то там, на трибунах, ем попкорн и отвлекаюсь на облака. Замечталась.

Ты. Ну иди уже за порог. Смотришь на меня с такой жалостью, будто бы это мне нужно выходить из «я» в «мы». Не обманывайся. Отпускаю.

Ты. Выходишь за дверь, в последний раз меня рассматриваешь. Протягиваю тебе пальцы. Коснись. И касаешься. Тяну короткое взаимодействие. По взгляду вижу, что ты уже забываешь, куда спешил. Улыбаюсь искренне. Закрываю дверь.

Множественным числам я предпочту число верное и единственное. Не отвлекайтесь на чужой ритм шагов.

У тебя до сих пор болят ноги. Ты бежишь свой марафон, пока я пью американо с горячим молоком в какой-то кофейне. Ты прибегаешь ко мне и жалуешься. Я искренне тебе улыбаюсь. Слушай, может быть, нужно просто сходить к врачу?

Ее последний крик

Она слишком много держала в себе, в этом тактичном нежелании навредить другим убийственной правдой. Так правда, которой обладала только она, стала ее разъедать. От этой немыслимой боли ей хотелось издать рев и крик. Льва, орла, волка. Она не могла.

В минуты блистательной ярости меня настигает сюжет, как я ухватываю шаровую молнию руками и разрываю ее на две равные части. Разрываю ее еще до того, как она раздаст свой убийственный крик.

В женском кругу у каждой была своя цель, свои непроработанные эмоции и ситуации. Голос наставницы нас направлял. Мы поднимались с колен на ноги и начинали передвигать ступни под невидимые волны, создаваемые ритмичной музыкой. Тело наполнялось жаром жерла вулкана, а руки окружали мир. Закрытые глаза и танец, что не ради красоты и желания произвести впечатление, а ради того, чтобы заглянуть внутрь своего первозданного существа.

Когда не сознание управляет телом, а подсознание, в такие моменты танец становится тайным языком души. Часто ли мы не приказываем двигаться своему телу, а даем ему самостоятельную волю проявить скрытый дух через себя?

В минуту долгожданного соприкосновения с собственной сутью меня настигла жизнь. Я выпускаю из своего жерла все эти иллюзорные эмоции и подставляю грудь внутреннего хищника под сверкающий разряд. От слияния со мной разряд рождает оглушающий шум. Я кричу ему под стать или же он кричит под стать мне.

Этот танец – боль, принятие, прощение, за которыми следует улыбка, означающая восторг.

После извержения магма стекает по коже и раскрывает каждую клеточку переродившейся души. Это был ее последний крик, предшествующий обновлению.

Разрешенные молнии кричат от самого сердца и бьют в вулкан.

Из жизни астронавта

Я горячо пожимал руку при новом знакомстве, награждая улыбкой того, кого хотел удивить страстностью и гордостью к своей профессии. «Здравствуйте, я астронавт!» – говорил я с превеликим удовольствием, когда все остальные, в основном с унынием, протягивали мне свою печальную лапку. «Астронавт? А я вот тот да этот». Моя радость при произношении слова «а-стро-навт» вгоняла всех в удивительную печаль. Каждый твердо понимал минусы и плюсы своей профессии. Уставшие от мирского, они представляли мое улыбающееся космическое. «И как оно там?» – спрашивали они. Я, естественно, отвечал, мол, фантастически, передавая им только эмоции и никакой конкретики. Жаль только, что я был астронавтом на перспективу. То есть как писатель, но без произведений, рассказчик, но без историй, предприниматель, но без прибыли. Я все никак не мог влететь в эту неизвестную орбиту желаемого опыта.

Я ждал. Я ждал с упрямым трепетом, когда все спутники, галактики передо мной склонятся, восхитятся и запустят публичный фейерверк в честь моего достижения. С перепадами моей самоуверенности накатывала печаль. А вдруг никогда не получится? Уже сквозь два часа я снова верил и брался трясти новые ладони: «Здравствуйте, я астронавт». И улыбка озаряла мое лицо. Люди несчастные улыбались мне своими погасшими улыбками, которые своей неестественностью противились моему счастью. Странные. Лучше бы вообще не улыбались. Они спрашивали: «Ну как оно?» И я с джемом в горле, от сладости слов, консервировал: «Фантастически». Вы бы видели то лицо, что сию секунду от моей волнующей приторности испытывало варенье моего любвижизия. Иногда, ради забавы, видя перед собой в точности таких же индивидов, как я, но катастрофически опечаленных, задавал вопрос, зная наперед ответ: «И как оно?» Булькая в словах, они произносили что-то невнятное, но я не хохотал, а лишь ласково удивлялся их выбору. Странные, красивые, сильные, но вне себя и в не своей жизни.

По вечерам у меня был нервный диалог с мечущимся существом внутри. А вдруг не получится? Тогда я пролетал в своем скафандре из оптимизма все самые худшие воображения и долетал до сверкающих звезд самых светлых фантазий.

Я с радостью несся к их треугольникам рук и мечтал соприкоснуться с каждой не только тактильностью, но и словом. «Здравствуйте, я астронавт». Звезды звенели в ответ своими треугольниками, отдаваясь мне и провозглашая первым и последним в их жизни. Я ликовал. После возвращался с мечт на землю и засыпал сном младенца.

Однажды наконец приключилось. Все ожидания и бессмысленные рукопожатия стоили того. Я вылетел за круг своего существования и ворвался в космос с революцией сердца.

Позже земля. Шум треугольников небесных и тех, что поднебесны. Я уже не ликовал, а просто ощущал соединение с моментом, в которое при рождении была заложена моя суть. И все же, знакомясь с новыми кожами, индивидами, обмениваясь типичными фразами и на вопрос, как оно, я улыбался и, глядя прямо под ложечку, произносил: «Фантастически».

Мир материализовавшийся. Невероятный, сбывшийся мир.

В жизни

Большой

Долгой

Прожитой и еще ожидающейся

Мне часто задавали один и тот же вопрос, но тут, откуда ни возьмись, уже не лапа, а настоящая изящная рука с твердым пожатием вымолвила: «Астронавт. Интересно! Опишите самый счастливый день своей жизни».

Заблестев всеми поглаженными в себя первыми звездами, я произнес: «Самый счастливый день астронавта тот, в который он влетел в свою профессию и осуществился на одной плоскости между планетами, о которых только мечтал перед сном. И о которых все еще буду мечтать перед самым долгим, конечным сном жизни».

Вредная привычка

Врачи говорят, что эта зависимость доведет меня до могилы. Затыкаю уши. Не слушаю. Берегу свой слух для более интересных вещей.

Я не собираюсь лечиться, кодироваться. Да, привычка. Да, зависимость.

С ней

Мне тепло

Солнечно на сердце

Мне, к счастью, не вредит

Вредит только вам

Спасайтесь от моих вопросов. Вопросов-пыток. Знаю все. Всегда.

Фисташковое мороженое с арахисовой крошкой зализываю. Откусываю. Она что-то рассказывает про вчера, я вчера неуклюже впитываю, перемешиваю с усилителем вкуса. Передаю из рук в руки. Надо делиться. Надо раскрывать свои знания для других.

Высказываюсь. Про вчера теперь знает не меньше троих.

Колесо вращается. Колесо – не круг. Колесо – яичница. Шипит. Прыгаю в глазунью. Я ее плещу.

Врачи говорят, что эта зависимость доведет меня до могилы, а людей, попадающих в мое влияние, до преступлений. Я руки потираю. Что ж, лишь усиливается мой интерес.

Не называйте мою способность выведывать информацию и передавать ее из рук в руки дурным словом. Называйте это неравнодушием.

О покойниках плохо не говорят.

Способ поделиться словами правды

Я бежала к нему навстречу через поле огненно-рыжих цветов. Он раскрыл свои руки, приготовившись к нападению моей нежности. Я бежала и улыбалась. Мы были влюблены в этот май и друг в друга. С каждым нашим объятием мы сливались в одно целое большое чувство.

Тут впервые, как это обычно бывает, появилась между нами преграда. На пути к нему я запнулась о какой-то корешок, торчащий прямо из земли. Это был не корень преткновения, а корешок книги. Я вообще-то люблю новые произведения, но мне больше по душе, когда я сама их выбираю, а не они меня.

Он подошел ко мне, выражая обеспокоенность за случившееся. Тревожась о том, в порядке ли я. Кивнув на всю его озабоченность и внимание, я показала ему книгу, которая стала виновницей происшествия. Мы сели на согревающуюся солнцем землю, скрывшись в цветах. Я раскрыла книгу и начала читать вслух.

Что-то странное руководило мной, я постоянно испытывала трудности перед чтением. Запиналась на ровном месте. Запинки стали триггером. Теряясь в предложениях, я пыталась верно передать интонацию, чтобы мой спутник понимал вес фраз чьего-то личного дневника. Глядя на его лицо, которое казалось слишком вдумчивым и заинтересованным, я чувствовала нервные импульсы, разлетевшиеся вокруг нас.

Продвигаясь по абзацам, страницам, я испытывала накаляющееся напряжение. Сопричастность. Сопереживание. Густота событий и закрома тайн. Нужно иметь много смелости, чтобы поделиться этими историями не только со своими мыслями, но даже с листком. Нужно понимать всю ответственность, воспроизводя воспоминание в материальный, ощутимый мир.

Я задала ему риторический вопрос: «Какой урок ты вынес из всей этой боли?» И улыбнулась ему так, как улыбаются родители, прощая своих детей.

Он сказал: «Теперь я благословлен, я знаю». Глубоко вдохнул. И выдохнул, сбрасывая груз со своего настрадавшегося сердца. «Своей улыбкой ты спасла мою душу».

Теплый ветер цветущего мая проскальзывал между нами ароматом свежих растений. Солнце целовало наши головы, пока мы обнимали друг друга.

Принимая себя такими, какие мы есть, мы получаем принятие от других.

Освободившись, мы чувствуем, как что-то высшее несет нас на руках. Легкость. Легкость птиц вселяется в наши тела. Как приятно.

Дом для душ

Режиссирую. Снимаю фильм с большим количеством массовки. Площадка – большой дом. Сижу в машине у входа, телу в особняке свободно, но духовно слишком жмет. Камеры зрения у меня широкомасштабные. Начали. Мотор.

Обособленный от мира особняк. Хозяин держится особняком или его владения? Он смешной, с добрым сердцем и мягкой рукой, но с испачканными намерениями. Он умеет быть разным для всех, но старается быть разным исключительно ради цели. Это как обмен. Впечатление за впечатление. Душевный бартер? Не испытываю чувств к хитрости. Они глупые, еще не знают, что нечестный бартер. Тихо.

На сердце лето. Лето в горле. Лето в ноздрях. В садах. В машинах с опущенными боковыми стеклами. Лето в нас. Во всех нас. В любую погоду.

Мы – живущие. Момент.

Я знаю ее не так давно, но мне достаточно. Ее память сама мне все рассказала. Она нечаянно не прошла мимо его мягких рук. Сродни фокусу, он ее обманул. Она не опомнилась, пока я не ткнула носом. Кто ты? Ради забавы? Ложь. Не испытываю чувства к лгунам и ложным.

Обособленный от мира особняк. Десятки комнат. В каждой комнате у заложниц на руках по браслету, как у заключенных. Во имя отца. Колокольчик на шею.

Они улыбаются бессознательно. Сознательное стоит за дверью. Кашляет, мол, обрати внимание. С кем ты? И сколько еще?

Крокодилы ползут по коридорам и подслушивают разговоры. Как ласковые преданные зверушки, передают по слогам хозяину. Хозяин выглядит бездумным, когда в его мозгу лавы дум и на каждую свой капкан. Истинный Фламель[2], у которого вместо философского камня – молодые сердца.

Ее сердце слишком большое, тяжелое, горячее.

Я легче ветра, поэтому мне все равно. Вдыхаю лето, пока она, в образе жары, отдает тепло. После ее организм плачет. Сердце стучит тук-тук. И просится на улицу. Я показываю виват пальцами, пока она показывает за окном свое лицо.

У каждого несогласия со временем рождается план. Непроизвольно сначала вынашивается, а после невзначай устраивает атомные войны. Где бомбы – слова. А поступки трезвые – это то, что в договоре. Начеркано и уже не мелким шрифтом.

«Отпусти меня». Из ее рта в его рот влетал воздух.

Он молчал.

Пока думы протекали импульсы мозга.

Крокодилы ждут приказа и спокойно слушают.

Он молчал. Проверял пульс. Осталась где-то сотня. Что ж, одно биение, один удар, годом меньше, годом больше. Поцелуй. Пританцовывая движется к выходу. Виват. Не оборачиваясь простился.

Минус одна.

Я кашлем ее тороплю. Смотрю на других сознательных. Неполноценные. Навечно тут. Она садится ко мне на заднее сиденье. Я говорю крокодилу: вези. И рукой делаю одобрительный жест. Мы проезжаем лето. Оранжевый закат. Фиолетовый шелк. Падают с неба снежинки. Смотри, так выглядит снег. Девственный, обновленный, чистый.

Да, я всегда художественным предпочитала документальные фильмы.

В разные стороны

Пальцем правой руки я прокручивал глобус. Влево. Вправо. Мысли мотали меня вслед за пальцем по огромным материкам. Я улыбался, мечтая о дальних странах и величественных вершинах, неподвластных морям. Улыбался, зажмуривал глаза и выискивал пальцем особенные названия. Рок, судьба. Куда попаду теперь? Это как волей движения открывать книгу на любой странице и задавать волнующий вопрос. Восторг. Мы всегда интерпретируем вещи, с нами не связанные. Главные герои всюду. Везде. Пальцем указательным с айсберга на корабль, с корабля к людям. Пробую названия на слога, расщепляю звуки в воздухе. А-ааааб-ХА-зи-я…Юж-но. Бал-тийс-кое. Мо-рЕ. Я здесь сегодня. Там ходил вчера. Смеюсь. Кручу у виска пальцем. Палец, не указывай на меня, указывай на Аравию, Африку, Арктику, Сибирь, реку Волгу, Париж, поля голландские, амазонский риф.

И указывает палец, направляется. Улыбаюсь в ответ на смысл. Глобус вертится. Катится. В руках мир.

Неожиданно случаются, настигают. Люди радостно кидаются в идею, обтекая энтузиазмом, как смолой. Я захватил нажатием пальца слово. При-клю-че-ни-е. Застыл. Изумился. Перелистывал слова в чужих работах по географии. Слова этого не находил. Приключения прямо на карте. Вперед.

Гром раздался в моем шкафу. Я взял чемодан и аккуратно положил туда свои предвкушения. Беспрерывный поток чувств, эстетических вожделений. Захват взглядом, как камерой, пейзажа лиц. В новой местности. В новом адресе. Вспышка. Щелчки. Энергия. Спешка. Из рук валятся вещи, руки не ощущают боли. Разве может быть боль у того, кто скоро настигнет мир.

Глобус запомнил взглядом. На плечи закинул рюкзак и с ноги отворил дверь в пространство жизни. Я иду, приключения. Я готов!

Влево. Вправо. Не чувствуя карты, не понимая жизненных путей. Не имея знамени. Компаса. Он пошел навстречу приключениям. И когда он бежал влево, приключения бежали вправо. Так они никогда и не встретились. Но глобус вертится, катится. Свершится ли круг от А до Б? Если у радости хватит воли для завершения. Если у радости хватит сил. Мой ответ – да. Может быть.

Поглощать

Я качусь с горок искусства по Помпиду[3]. Не понимаю ни в новом, ни в старом. Пальцами глаз захватываю красоту и прячу ее по своим карманам. Я не понимаю в искусстве ничего. Я неуч в постоянном учении. Мне важны только чувства. Их глотаю, как сок. Фруктоза пульсами в моем теле. Пульсация влияет на мозг. Незамедлительно опустошаю стаканы. Картины – настоявшийся грог. И то, что было по-русски, теперь иностранно.

Улыбаюсь, а надо плакать. Потребляю сперва. После больше, чем просто знаю, будут жрать меня. Резать ножами, колоть вилками. Создатель-зритель. Создатель-зритель.

Бегите на поиски. Порхайте по жизни, как я. На этом шведском лугу выбирайте все самое сочное. Будьте гурманами, потому что возле дряни обитают порой настоящие сочени.

Я качусь с горок по Помпиду. Уроборосом облачаясь, качусь по кишкам. Конечно, всегда надо рассматривать то, что жрали твои глаза.

Не боюсь ошибок. Булимия мозга – завершающий штрих. Чтобы не было отравления плохим искусством, гурман, правильно жри.

Вписываться

Они делились на касты и шагали вперед манифестами. Слабые отставали, обезумевшие погибали в пути, но так или иначе происходило действие, в котором нужно было примкнуть и вписаться, чтобы быть.

Я не люблю относить себя к определенной плоскости, к кем-то придуманным догмам, правилам. Мне не радостно запоминать исключения и вставать в ряды, чтобы шагать сплоченно. Знать, что на каждое возмущение есть порядок общественных норм. Так меня отбрасывало от моих несогласий, точно от батута, и кидало в группы определившихся.

В кастах любовались zeros, пока я разглядывала фон, на котором они корчились за свою обреченную систему ценностей.

Временами я попадала в интересные круги, которые чем-то затягивали и вдохновляли, но всем этим коротким промежуткам соответствовало горение одной единственной спички.

Так огонь появлялся и погасал.

«Быть» никак не получалось, тогда я приходила не к кастам, а к безликим и небывалым. Они ругали мир из каст. Я внимательно слушала, но также понимала, что среди всех этих лжецов найдется мир заветный, правдивый, мне подходящий.

Я не задавала вопрос, как прийти к тому или иному выбору, чтобы кричать ради действия, рвущегося из сердечного пламени (пламени, что еще не загоралось ни разу), манифест, за который не страшно руки сложить на груди и продлиться в вечности.

Губы мои не решались задать вопрос, но из глаз, неравнодушных к будущему, вываливались буквы поиска. Кто-то мимо скользящий их приметил и отобрал, засмеявшись моему сомнению:

Зачем вам вписываться, если вы сами ось?

Так, заточив себя в свою идеологию, я открыла сердце для всех желающих пойти со мной. Так слово чужое вселило твердость в свои убеждения.

Зачем ненавидеть чужие условия, если всегда можно создать свои? И быть твердым, непоколебимым в личностном манифесте всех глаголов настоящего и будущего. Прошлые поиски не отрицать, пусть будут незаметным фундаментом.

За одно воюющие – узнаются по одинаковому огню на своих мечах, который загорится при первом прикосновении стали, продолжится в глазах и никогда не погаснет.

Точка координат, координатные четверти и бесконечное распространение присоединяющихся чисел по оси ординат и оси абсцисс.

Социальная матрица. Какова будет ваша поведенческая модель?

По моим словам

Не брат, а настоящий сундук, в котором золото – многочисленные таланты. Пока он очаровывает души и захватывает сердца людей, я сижу в тени огромной пальмы и наблюдаю издалека за его перформансами. Все думают, что я завидую младшему брату. В лицо мне улыбаются, а за спиной опасаются моего молчаливого неодобрения за их лицемерие, а за спиной шуршат фантиками из легенд о том, как будто бы готовлю план по умерщвлению настоящего гения.

Я плюю на вас, я плевал. Я слюни свои растрачиваю не на тех, присматривая за маленьким человеком, что мне дорог. Маленький человек, улыбка которого для меня важнее, чем ваше незнание о нас.

Версты назад, когда маленький человек научился ходить и оступался, он познавал камни вместо аплодисментов. Он травился и не выдерживал жестокосердия. Маленький человек вставал со мной рядом, а я, наклоняясь к нему со своим большим чувством, вглядывался в его глаза. Требовал: «Рассказывай». Он, изувеченный, молчал, наполняясь слезами невыговоренного.

Со спокойной житейской мудростью заглаживал ему раны и дарил слова, в которых не сказать, что была чистая правда, но была вера. По моим словам, как по карте, он шел смело, зная, что обретет клад. По моим словам он приобретал своего гения. По моим словам он искал себя и, проходя пути, испытывая время, он достигал желаемого, чувствуя мою любовь и силу, что была всегда рядом. Он бежал, опережая линейку защиты. Он знал, что защита останется в двух шагах, ему всего лишь нужно обернуться, чтобы ее найти.