- -
- 100%
- +
От жажды умирая над ручьём,
Я мучился безнравственной дилеммой:
Быть или нет, стоять ли на своём,
Уснуть или уйти с моей проблемой
Скитаться наугад или со схемой
Тупым бесплодным лабиринтом дум,
Где породнюсь с Предвечной, но не милой.
И вот, мой страждущий пытливый ум
Смиряется со старой злою силой.
Я жив ещё, но взят уже могилой.
Бесплотный, обескровленный Судьбой
Я снова на родник противоречий
Смотрю и вижу: у ручья гурьбой,
Как только перед очень важной встречей,
Столпились ангелы на водопой;
Снуют, галдят, теряют перья. Вчуже
За ними наблюдаю. Страх постылый
Сковал мне сердце. Я кричу: «Помилуй,
Какого чёрта, Боже, почему же
Я жив ещё, раз взят уже могилой?!»
А дальше я покину отчий дом –
Покорный еретик, развратник верный –
Скитаться долго… И пойму потом,
Что ангелы над тем ручьём примерно
Отстирывали жизнь мою от скверны,
Производя греховность в благодать.
Как можно после этого отдать
Отчизну Злу, чтобы тиран унылый
Над ней глумился?! Дудки! Не бывать!
Я жив ещё, хоть взят уже могилой!
Я всем принадлежу и я ничей.
Я – зеркало, мой принц, вглядись в ручей.
Коль с нами Бог, какой противник хилый
Рискнёт поднять на духа сталь мечей?!
Я вечно жив и вечно взят могилой!
***
Мне мнилось – я уже Большой,
А на поверку стался глупым;
Но тут Она босой душой –
По кромке лезвия, уступом…
И вот Она больной судьбой
В мои объятья окунулась,
Сквозь сон пропела: «Я с тобой»…
И на плече моём очнулась
и поплыла, и встрепенулась,
и озарилась, и проснулась,
и стала наконец собой…
Потом полёт, а в нём – любовь:
Не без греха, но вдохновенно,
Мы пили сладостную новь
Неистово, самозабвенно
и окрыляясь постепенно,
то вместе, то попеременно,
стирали с лезвия всю кровь…
А жизнь сильнее высших чувств:
Бытийность, целеполаганье
Ей возмещали покаянье,
Я искушался от искусств.
и в поле мнимого страданья,
в угаре недопониманья,
возделывал терновый куст…
Изменой подползали дни,
Когда сорвали полог тайный;
На смене вех пришли они, –
Их возглавлял тиран случайный
и в суете необычайной,
обозначая век раздрайный,
зажгли усобные огни.
Взошла эпоха странных дел,
В которой маршируют строем
И одинаковым покроем
Рубашки шьют для чёрных тел
и было видно (мы не скроем),
как трусом стал, кто был героем,
как изобильный оскудел
Она, конечно, поняла
Губительность метаморфозы;
Поэзия не помогла,
А строить жизнь верней из прозы.
и вот, не изменяя позы,
тайком (в январские морозы),
она изящно предала
Я бросил петь и ревновать,
Когда не стало вдохновенья,
Когда закончились сомненья
О беженцах в её кровать
***
Голотелые девочки – глазастые и верлибровые –
Оголтело ломают просодию – дивное зрелище.
Изощрённые фурии – верно с рожденья суровые –
То и дело секут по традициям это дебелище,
Разрезают его зазубренными пилообразно акцентами,
Пробивают фанеру и ржут, и плевали на нас они,
Разухабисто ставят на счётчик и доят с процентами,
И усердно утюжат устой и уклад ассонансами.
Эти дивные девы доводят до аллитерации,
Повторяя с упорством напильника мощные фрикции;
В зазеркалье они – искажённые новые грации;
Их методика боя основана на контрдикции;
Их привычные модусы чужды влиянию логики;
Им уже не нужны ни аннексии, ни контрибуции;
Им играют тапёры, им служат салонные бобики;
Они станут связными реакции и революции.
И как только наш век окончательно будет как памятник,
И режим некрасивых вождей переборщит с демаршами,
Эти тонкие жёны опять активируют маятник
И разрушат гармонию пламенными комиссаршами.
Да и как же иначе: мужчины становятся слабыми,
Подменяются смыслы и правда давно не единая;
Но идёт поколенье воспитанных этими бабами
Без упрёка и страха… и песня звучит лебединая.
***
Помещают поэта в тщедушное тело,
Намекают: попробуй попой.
И душа – через тело – конечно бы пела,
Но у тела, к примеру, запой,
А у тела, положим, заложены уши,
Или кто-то заткнул ему рот,
Или руки стремятся нащупать баклуши,
Или к подвигам ноги влечёт.
А ещё может быть, что изноется кожа
Так, что тянет на верхнее «си»;
И пойди удержись, если странная рожа
В этом зеркале просит: «Спаси».
И осмелься, скажи обывателям спорым,
Что ты призрак в потёртых штанах –
Захохочут тебя исключительно хором.
Ты для этих людей первонах,
Пионер и позёр, бузотёр и бездельник,
Говорящий болезненный бред…
А который из зеркала – чёрный подельник,
Заблудившийся анахорет…
Окружают поэта назойливым бытом,
Вынуждают злословить и есть,
И на птичьем наречии – ныне забытом –
Комбинировать сплетню и весть,
Лишь бы только не выдал догадки фатальной
О сокрытом под именем Бог…
Чтоб и тот – в зазеркаленной исповедальной –
Никому проболтаться не мог…
***
В мурашках большого поэта
Душа на базальной мембране
Бурлила и жгла эпителий;
Вокруг душегубило лето;
Он пел на клокочущей ране
В разлёте погодных качелей:
Сначала ворвался, как буря,
Сдувая завесу из страха,
И – к чёрту! – нарушил границы!
Потом, от души балагуря, –
На грани то фола, то краха, –
Сверкал, словно вспышки зарницы.
Баюкал дурманящим зноем,
Нанизал на нить горизонта
Гирлянды из фата-моргана;
И дальше – надсадно, запоем
(А кто ещё, если не он-то?) –
Поэзией хлынул из крана!
В таких же потоках напорных
Премудрый очистит пристрастных,
Порочных, расчётливых, сильных,
Прилепленных, злобных, топорных,
Завистливых, слабых, несчастных,
Канторных, влюблённых, сервильных,
Иссохших и полных слезами,
Посмевших писать бесталанно,
Вкусивших запретную сладость.
А сбоку большими глазами
Следила пугающе странно
Его запоздалая радость.
Следила так пристально, строго,
И было – как день – очевидно,
Что им не по силам расстаться,
Пока вперемешку тревога
И счастье… И вовсе не стыдно,
Что хочется жить и стреляться!
В мурашках большого поэта
С лихвой искупалась в тот вечер
Эпоха великих стяжаний;
И молча глазели на это
С восторгом – таким человечьим! –
Двенадцать его подражаний.
***
Поэзия моя, поэзия.
Essentia – не в счёт, Essentia.
«Возмездия! – кричат. – Возмездия!»
Деменция влечёт, деменция.
А горы были там, а горы-то,
Пустыни – как одна – пустынями;
Запорото теперь, запорото…
«Святыни попирал святынями?
Законы замещал законами?
Ну, мучайся тогда, ну мучайся!
Иконами ходи, иконами;
Научимся любить, научимся».
Забыли. Как же вы забывчивы…
Сомнения гнетут, сомнения…
Посуду отзови, отзывчивый…
Растения сжигал? Растения…
О сабле громыхал? О сабельке…
Так я же был спирит и медиум!
И вкапывал добро по капельке
В междействие и интермедию!
И зрители смотрели, зрители,
Как я лукаво гнал лукавящих,
И видели ведь, дети, видели,
Что правых замирял и правящих,
Что страждущих лишал страдания,
Неверящих учил доверию,
На месте зданий строил здания,
Менял империей империю!
Не славы жаждал, но ославили;
«Без палева, – просил, – без палева».
Оставили, друзья, оставили –
Так сладко спали вы, так спали вы…
Писатели, готовьтесь письменно
Упрятать быль в ретроспективное;
Я воспарю предельно выспренно,
А вы меня на чтиво-чтивное
Примите в роли чуда-чудного
Для поисков моих искателей.
Хочу, чтоб в будни беспробудные
Читал вас главный из читателей…
Копью предавший, будешь “без копья”…
Укравший дождь, – на место, что украл!..
Вернуться… выпить… выпью… выпью я…
Я победил… Он отступил… Ты проиграл.
***
Ради каких же стихов тебя у меня отобрали?
Смог ли я верно понять эту гиперзадачу?
Глади забвенья всё ближе – пора ускоряться.
Бог, очевидно, нуждается в свежих решеньях.
Ладно, быть может, что это какое-то новое слово
Или причудливо-странная ёмкая форма?..
Только тревожит догадка: а вдруг я свихнулся
И парадигма избранная – вовсе не метод.
Как бы то ни было, знаю, что рыпаться надо и стоит;
Стоит покуда стоит и не падает парус;
Если в замену песку будут сыпаться мысли,
И хоть одна из них вдруг да порадует вечность.
Ты остаёшься в заложниках тихой размеренной сладкой,
Даришь мне шанс для закладки изящного финта.
Вот он, смотри: неизбежно, хотя и украдкой
Рифма змеёй доползла до конца лабиринта.
Время
Серебристость извращений
Маскирует снегом время;
Для грядущих превращений
Маги сортируют семя.
Бег с тонущего корабля;
Век должен начаться с нуля.
Мимикрия отражений,
Аритмия состояний.
В лабиринте пьяный гений
Ставит опыт выживаний.
Он – ждущий сигнала бунтарь;
Он рвёт на клочки календарь.
Бесполезность повторений,
Сублимаций, подражаний.
В лабиринте трезвый гений
Ошалел от воздержаний.
Он выйдет на волю тайком;
Он чёрным грозит языком.
Хруст былого – пали клети,
Крысолова топят дети,
Окунают мордой в реку,
Отменяют человека.
Он будет развеян, как дым…
Он станет опять молодым.
Очень много старой крови -
Даже смерть не будет рада.
Нови, нови
Надо, на..
..До..ставить до главных ушей
То, что полошит малышей..
***
И небо, конечно, бездонное.
Конечно любое пророчество.
Влюблённые, тёплые, сонные –
Вдвоём, отменив одиночество, –
Лежим под прицелами звёздными,
Слепящими вспышками блицами…
Теперь мы не будем серьёзными…
Давай им отмашку ресницами
Вниз-вверх, вверх-вниз…
Па-дай, па-дай, па-дай, па-дай.
И, преодолев притяжение,
Выходим на тропы молочные;
Ты – точно уже – не растение
И я – не чудовище склочное.
А боль – эта фурия мнимая –
Забавна пустыми усильями;
Не надо, не бойся, любимая,
Теперь тебе можно и крыльями
Вниз-вверх, вверх-вниз…
Па-дай, па-дай, па-дай, па-дай.
И вот, настрадавшись, как следует,
Парим совершенными душами.
Но где, даже автор не ведает –
Уставился в Вечность и слушает.
Вселенная ценит внимание
И платит весенними трелями,
И снова скрипит в назидание
Забытыми в парке качелями
Вниз-вверх, вверх-вниз…
Па-дай, па-дай, па-дай, па-дай.
Про это и про то
Мучительно тасуя темы,
Поскольку о любви нельзя,
Я ей писал о том, что все мы
Хорошие, что теоремы
Доказаны и есть стезя,
Которая – предназначенье
И представляет важный путь,
И лишь презревший искушенье
Познает истину и суть
Здоровой мысли, а раченье,
Бесспорно, выведет на свет…
Кто мной руководил в ту пору
И предавал весь этот бред
Бумаге? Большего позора
Нельзя придумать. Воды лет
Не смогут смыть смолу сомнений
С моих сочащих смуту ран;
И пошлость звукоповторений,
И сор бессмысленных творений
Не спрячет змей анжамбеман…
А надо бы, всего лишь, было
В канун, ну скажем, именин,
Когда один и всё немило,
Уныло, грустно и постыло,
Пробраться к ней под мезонин.
Узрев любимое сусало,
Разъять грудину… руку в брешь…
Наружу сердце и устало:
«Не жалко, дорогая, ешь,
Когда уже понадкусала».
***
Как – будто штиль:
Волны у самых ног
Смывают быль,
И в золотой песок
С водой ушли
Сказки далёких стран,
Но там – вдали –
Прячется ураган
В сердце циклона
И смерти нет:
Шторм донести готов
На этот свет
Море из берегов,
В полночный сон
Брызги из «глаз грозы»,
Последний стон,
Каплю Его слезы
В сердце циклона
Проснуться… лень…
Ласкова, как змея.
В палате день –
Реанимация:
В экран окна –
От абстинентных драм –
На волю, на
Пики кардиограмм
Сердца циклона
Басня о Ревизии
Взалкал Великий Велосипедист
Откушать от щедрот не им взращённых.
Над миром раздавался громкий свист,
Пугавший – так легко – порабощённых,
Когда велосипеден и лучист,
В колонне бесхребетных посвящённых,
(Для коих спин полезны лигерады*)
Он проводить измыслил променады.
Бывало, едут шумною толпой,
Изображая истовость и веру;
И всякий рад, когда надел чужой
Не угодит суровому премьеру,
А «палевных» соринок стройный ряд
Поколебит соседову карьеру.
Любой из лизоблюдов снова рад,
Когда «хозяин» по проблеме ровно
Коллегу мордой возит. Но торчат
Из глаз злорадных собственные брёвна;
И вот уже злорадуется тот,
Кто миг назад обиженным был кровно.
Таков плывёт «ревизионный флот»
Когортой рикамбентов* разномастных,
Являя нам Отечества оплот,
Отринувшего пеших – несогласных.
***
Пошли мне голос колыбельный,
Записанный куда-нибудь,
Чтоб мог я, снявши грех нательный,
Как чадо малое уснуть.
Оставь мне всю пушистость снега,
Укутавшего испокон
Тот дом – как храм, где дремлет нега,
Таясь под ризами окон.
Верни мне что-то из былого:
Задумчивость, боязнь пути,
Велеречивость рифмолова,
Любовь, прибитую к груди.
И я пойду с такою ношей,
Вихры привычно теребя,
И никогда Её не сброшу,
И буду верить лишь в Тебя.
***
На дороге в Элизиум ветер ласкает траву,
Предзакатное солнце стыдливо укуталось в тучи.
Отставной гладиатор – я в лоно начала плыву.
Впереди – лишь покой, позади буераки и кручи.
За спиной Пантеон заскорузлых и лживых богов
И слепой император, давно не владеющий пальцем.
Завещая им звон, заржавевших от пота оков,
Я изящно ушёл, раскусившим свободу скитальцем.
Как по левую руку мою разлилось серебро
Заповедного озера Неми, где всплыли из тины
Золочёные «барки любви», вон уж с палуб хитро
И зазывно моргают гетеры, как я – либертины.
Как по правую руку мою – расписной Палатин.
У подножья его под смаковницу – символом веры –
За волчицей выходят: ещё не убивший один
И пока не убитый другой из священной пещеры.
Я иду и сбиваю с сандалий имперский навоз,
Вековой фанаберии духа постылую ересь,
Статуарность эпохи витийства, обмана и слёз
Позабыть и развеять в пространстве добра вознамерясь:
Там – за всю мою боль и за кровь на горящих руках,
В искупление зла, провозвестием новой надежды –
Повстречает меня, воплощённый в мечтах и стихах,
Молодой, доброглазый, красивый и в белых одеждах.
***
Бывает, что спишь и видишь всюду Твои приметы,
Тебя же не видишь, не слышишь, хотя не глух и не слеп;
И нюхаешь, нюхаешь воздух, и ноешь: Ну, где Ты? Где Ты?»
Потом спросонья пишешь разный верлибровый рэп.
А тут ещё надо ходить на службу и делать виды,
Как полагается издавна, исстари, искони;
Марать и комкать себя и людей. И от обиды
Болеть и думать: «Есть Ты? На чёрта мне все они?»
Свой день приравнявший к жизни, а жизнь, полагая отсрочкой,
Такой музыкальной паузой в долгом беззвучном пути,
В конце замыкаешь глаза, умираешь и маленькой точкой
Сканируешь бездны и ищешь, и снова Тебя не найти.
***
И упираясь в Пустоту
В слепой растерянности мима,
Я вглядываюсь сквозь и мимо,
Но в этой жизни вижу ту.
И оглушённый Тишиной,
Безмолвным ртом, ловя дыханье,
Я продолжаю отпеванье
Той песни на мотив иной.
И «очарованный Тобой»,
«В ладонях вырезаю имя»,
Чтоб было не «темно с другими»,
Пока Ты «двигаешь собой».
***
Молодая, задорная, статная
и довольная жизнью, вполне,
ты встаёшь на дорогу обратную
и срываешься ночью ко мне.
Так из ран нашей странной истории
ты опять вытекаешь беспечно,
на просторы моей акватории
я тебя призываю, конечно.
Проплываешь фигурой бесплотной
по облитым луною шоссе
в устье веры моей «ланцелотной»
от истока ненужных эссе.
Освежаешь меня, овеваешь-
так целительна, но не долга;
и Любовью своей омываешь
мои раненные берега.
***
Я буду счастлив в миг её рождений:
когда она родится и родит,
когда переоценит власть сомнений,
когда ей ничего не повредит:
ни опыт – след никчемных знаний,
ни боль утрат, ни злобный свет,
ни память подлинных страданий,
ни самодур, ни самоед.
И вот плывёт вперёд такая пава,
и режет жизни новую резьбу.
А я, заплечным пассажиром справа,
стремлюсь изобразить её судьбу.
***
Перештопанная лодочка моя,
Перепутанные наспех паруса
Нам помогут перебраться за края,
Чтобы снова узаконить чудеса.
И тогда, опять в лицо – солёный бриз,
И развесистые кудри облаков…
Это позже ты достанешься, как приз,
А сейчас отчалим прочь от берегов,
А теперь корму покажем злой земле,
Где в разгаре сухопутная возня,
И попробуем забыть, как в этом зле
Над тобою издевалась матросня.
Восхищая море грацией бортов,
Ты проносишься по вспененной волне;
Я сжимаю крепко румпель, я готов
Быть в тебе и на плаву, а не на дне.
Экспресс – сонет
Поэты – ангелы без пола,
А чаще и без потолка,
Но «созидательная школа»
Их жизни сладостно горька.
Витийство и велеричивость
Сейчас не в масти, не в чести;
Всех, укрощающих строптивость,
Нам не понять и не спасти.
Безумство, пошлость и пороки
Теперь в России правят бал.
Куда пойти с культурным словом?
Ау, несчастные пророки,
Кто вас на это сподвигал?
Давайте-ка уже о новом.
Про ненависть
Когда сложней и холоднее зимы,
Когда глупей и тягостней уют,
Когда любимые проходят мимо,
С манерой, будто вас не узнают,
Когда тошнит от самоповторений,
Когда не видишь прежде добрых лиц,
Когда с утра и в зеркале – не гений,
Когда все реже – вверх, все чаще – ниц;
Когда в деталях ищешь только Бога,
Который спрятан в хитрые места,
Когда найдешь, а Он тебя же строго,
Чтобы не сдал, подрежет, как с куста…
Тогда какой-нибудь довольный фраер
Сусально шутит и сучит хвостом.
Он для проформы фук, пустышка, гаер,
Но страшно знать, кем скажется потом:
В момент, когда предъявит свежий допник,
Подписанный твоею желчью: «Глянь,
С кем ты связался, недотёпа, гопник,
Псевдопоэт, недоучённый, дрянь.
Теперь узнал, кто лишний в этом мире?
И поздно ненавидеть и стрелять…
Ну вот, «отец отечества» в эфире
Опять свистит, что рассосется, блин.
Про Родину
Родина? Родина – милая малая,
Кровью облитая, долготерпевшая,
Даже во сне по макушку усталая,
До смерти пьющая, много потевшая.
Родина – тесные добрые спаленки,
Скрипы кроватные, пятна на скатерти.
Родина – это алкаш на завалинке,
Точно трактующий Будду по матери.
Родина бедная путами связана,
Ловит свой кайф и стонать не пытается;
Мы ненавидеть друг друга обязаны,
А все одно лишь любить получается.
Родина скудная духа титанами,
Страшно красивая девка беспечная…
Только Каштанка в тени под каштанами
Верит в разумное, доброе, вечное.
Анекдотическое
Взалкал голодный император
Откушать плоти. Солнцеликий!
Спросил в кафе администратор:
«А как же овощи, великий?»
«А овощи мои, любезный,
Отнюдь не вегетарианцы.
Им мясо, как и мне, полезно.
Живей к столу, преторианцы!»
1917
Штабс-Капитан Дементорский:
–Генерал, разрешите войти без доклада! (БГ)
Генерал! Наши карты – дерьмо. Я пас. (Бродский)
Пробил час, долгожданный серебряный час, (Высоцкий)
Только надо сейчас же, не откладывая, (Есенин)
Провальсировать к славе, шутя, полушалок (Пастернак)
Закусивши как муку, и еле дыша. (Пастернак)
Только иВы над красным бугром обветшалым (Есенин)
Революцьонный держите шаг! (Блок)
Генерал Безумцев:
– Милый друг, я тебе рассказать не могу… (Мережковский)
Никогда ни о чём не хочу говорить, (Северянин)
А когда я стоял на своём берегу – (Быков)
Научился молчать и шутить; (Ходасевич)
Мне на плечи кидается век-волкодав, (Мандельштам)
Без тебя мне кранты, капитан Белый Снег; (БГ)
Запихай меня лучше, как шапку в рукав, (Мандельштам)
В наш трудный, но, всё-таки, праведный век. (Филатов)