Послевкусие

Глава 1

Сегодня ровно год со дня смерти отца.

Его могилка, простая, неприметная, стандартных размеров, находится в череде таких же. Ничем не отличается. Простые люди все-таки приняли его в свои ряды. Для этого ему пришлось всего-то умереть.

Помню, что мы с матерью и сестрой долго выбирали фотографию для надгробного камня. На всех он был одинаковым – с приподнятыми бровями «домиком» и этим неизменным смущенным выражением на лице. Хотелось найти такую, где он улыбается. Не этой неловкой улыбкой, а настоящей, искренней, веселой, расслабленной, без оглядки на прошлое. Но не нашли – события, которые с ним произошли, наложили на его лицо неизгладимый отпечаток. Он, будучи учителем литературы, никогда не любил штампы, и сейчас, наверное, указал бы мне на эту замыленную фразу про «отпечаток», но… Разве здесь скажешь по-другому?

Упомянутые события лично я почти не помню. Хотя и был их участником. Как мне потом объяснили, мое сознание выстроило защитный блок, организовало укромный чулан в моей голове, куда сложило все воспоминания, которые могли меня хоть как-то травмировать, и заперло их там. Что тут сказать? Я всегда был впечатлительным ребенком. По крайней мере, со слов матери. Наверное, сознание сделало все правильно.

Обо всем произошедшем в те дни уже потом мне рассказал как раз отец. Точнее, рассказывал. Раз за разом, с периодичностью, наверное, в месяц. Я сам требовал от него этого. Назойливо, настойчиво, упрямо, как умеют только дети. Я любил слушать эту историю. С этим не могла сравниться никакая книга, никакой фильм. Потому что все произошедшее имело место на самом деле, с людьми, которых я сам когда-то знал или знаю до сих пор. И отец, конечно, соглашался. Сначала, в первые разы, он вел свой рассказ бегло, аккуратно, и в общих чертах. Похоже, он как-то сговорился с моим сознанием и тоже не хотел подвергать меня лишнему стрессу. Но по мере того, как я взрослел, повествование обрастало новыми, все более серьезными и пугающими подробностями. Может, поэтому мне не надоедало слушать эту историю раз за разом. Я всегда находил в ней что-то новое.

Последнюю версию произошедших десять лет назад событий я услышал за месяц до ухода отца. Он был уже очень плох, и становилось ясно, что долго он не протянет. Но несмотря на это, он все же нашел в себе силы и потратил пару часов утекающей жизни на то, чтобы снова поведать мне «как все было». И я очень благодарен ему за это. Он подарил мне возможность побыть с ним еще. Рядом с человеком, которого я безмерно люблю и уважаю.

Странно, но отцом я его при жизни никогда не называл. Хотя нужно было. Всегда обращался исключительно по имени. Сначала дядя Коля. Потом, когда чуть подрос, Николай. Никаких «папа», «отец» и уж тем более «батя» в нашем доме не звучало. Наверное, я просто стеснялся. Начать просто так ни с того ни с сего обращаться к нему «папа» не решался, а подойти и спросить: «Можно я буду называть вас отцом?» – мешало ощущение того, что при этом я либо сгорю от стыда, либо провалюсь под землю. И он никогда не звал меня сыном. Наверное, чувствовал примерно то же самое. Все-таки в плане стеснительности и нерешительности мы были с ним очень похожи.

Даже когда сидел у его койки в больничной палате и слушал в последний раз рассказ о случившемся, я по-прежнему выдавливал из себя формальное «Николай». Казалось бы, вот он, идеальный момент. Но нет, не набрался решимости. А может, и правильно. Он навсегда останется для меня просто Николаем. Добрым, отзывчивым, спокойным, но несколько отстраненным, погруженным в свои мысли. И слово «отец» в моей голове уже никогда не сольется с его образом.

Поэтому и сейчас, проговаривая все это про себя, не буду изменять привычке.

Та версия истории, которую Николай поведал мне в последние дни своей жизни, была самой полной из слышанных мной. Она отличалась от того, самого первого осторожного рассказа мальчишке, как, наверное, отличаются оригиналы старых сказок от их современных адаптаций. Не все, вероятно, знают, что, к примеру, в изначальной истории «Золушки» ее сводные сестры отрубали себе пятки и пальцы для того, чтобы впихнуть свои ноги в заветную туфельку. И таких не самых приятных подробностей еще много. Подобные детали со временем были вытравлены из сказок, чтобы не шокировать детей. Но я-то уже не ребенок. В прошлом году мне исполнилось двадцать. И Николай решил меня не жалеть. Все, что он по каким-то соображениям умалчивал и прятал в свой собственный чулан в голове до этого, было безжалостно вывалено на меня.

Начинал он всегда с предыстории. С того, как человечество пережило первую пандемию.

Он рассказывал, как люди носили медицинские маски и резиновые перчатки. Как их загоняли по домам и запрещали лишний раз выходить на улицу. Как все немного сходили с ума, оказавшись запертыми в своих же квартирах. Его первая жена, например, в каком-то приступе легкой истерики мыла (и заставляла участвовать в этом и его) горячей водой с мылом все купленные в магазине товары, потому что боялась, что на их поверхности мог оказаться вирус, который в своем названии имел красивое слово «корона». Рассказывал, как все учились не здороваться друг с другом за руки, а вместо этого, к примеру, соприкасаться кулаками, локтями или даже ногами. В детстве это вступление меня сильно удивляло и веселило. Я представлял себе двух мужчин, старающихся поздороваться подошвами ботинок, и смеялся, потому что в моем воображении они всегда падали, теряя равновесие.

Дождавшись, пока я отсмею свое, Николай продолжал. О том, как это все внезапно закончилось. Вирус, насколько он знал, никуда не делся, но относиться к нему все резко стали как-то спокойнее.

Как через несколько лет началась новая «эпидемия». Уже в кавычках. «Эпидемия» похудения. Какая-то европейская фармакологическая компания разработала некий препарат (отец так и не смог вспомнить названия), вроде бы, от диабета, у которого очень скоро выяснилось одно интересное побочное действие – люди, принимавшие его, стремительно худели. Быстро и значительно. На несколько килограммов за месяц.

Это стало настоящей палочкой-выручалочкой для тех многих, кто годами безрезультатно пытался сбросить лишний вес с помощью диет, спорта и другими традиционными способами. И неудивительно, что несмотря на дороговизну препарата, на складах он не залеживался.

Николай всегда с ироничной улыбкой вспоминал, как все те знаменитости «в теле», которые до этого яростно выступали за «бодипозитив» и принятие себя «таким какой ты есть», очень быстро «переобулись» и встали первыми в очередь за волшебным лекарством.

Никто в то время не знал, что у препарата был еще один побочный фактор. Который, вероятно, так никогда и не проявился бы, если бы не случайность.

Однажды лекарство вколол себе человек, который за пару дней до этого подхватил хантавирус. Я давно уже выучил этот термин и знал, что он означает, но Николай раз за разом разъяснял мне его значение. Все-таки он был педагогом. А главное в учении, как известно, это повторение.

Николай объяснял, что хантавирус – это вирус, который передается человеку от грызунов и вызывает инфекционные заболевания с поражением легких и почек. Никто не относился к этой болячке, как к чему-то опасному. Эта группа вирусов была известна человеку еще с семидесятых годов двадцатого века, и подвоха от своего старого знакомого никто не ждал. Ни один ученый даже предположить не мог, что вещества чудесного препарата для похудения (и по совместительству от диабета) каким-то образом вступят в организме человека во взаимодействие с вирусом и заставят его мутировать.

Теперь, заразившись, человек уже не мог надеяться на то, что все обойдется кашлем, болью в груди и проблемами с мочеиспусканием. Последствия были куда страшнее. И для заболевшего, и для окружающих.

Сначала у зараженного поднималась температура. До сорока градусов. Буквально за пять минут. Потом просыпалось чувство голода (привет всем от средства для сброса лишнего веса). Голод все нарастал. Настолько, что уже через десять минут человек не мог думать ни о чем другом, кроме как о еде, и о том, как поскорее набить живот. Человек бежал к холодильнику. В ход шло все: и свежая, купленная только вчера, колбаса, и залежалая в дальнем углу верхней полки вялая помидорка черри. Но чувство голода это все не утоляло. В голове продолжала пульсировать одна мысль: «Еда! Еда! Еда!» А потом пропадала и она. Оставались одни рефлексы. Как у акулы. Акулы, которая до смерти хочет есть. Подогретый мозг начинал паниковать. Решал, что хозяин черепной коробки, в которой ему не повезло разместиться, действительно помирает без пищи. Осознавал, что рядом ничего пригодного для поедания не осталось, и принимал простое, первобытное решение – еду надо раздобыть. Срочно! Мозг вбрасывал в организм знатную дозу адреналина, которая придавала человеку огромную силу. И человек шел на охоту.

Кусать, рвать, жевать, поглощать. Он нападал на все, что движется – на людей, животных, птиц, которых удавалось догнать и до которых получалось допрыгнуть.

Собственно, это был уже не человек. Это был хантер. Название, которое идеально подошло для зараженных. В нем одновременно было и что-то от названия вируса, и при этом оно отлично отражало суть существа. Охота. Постоянная и непрерывная погоня за добычей.

Здесь Николай, как правило, всегда осекался и замолкал на минуту-другую. Взгляд становился задумчивым и направленным в никуда. Брови еще сильнее сближались друг с другом, а улыбка становилась еще напряженнее. Было видно, что в очередной раз проходить через пережитое, поднимать в памяти те моменты, когда ты теряешь контроль и превращаешься в зверя, ему было сложно. Но он быстро приходил в себя и продолжал повествование.

Вирус начал быстро распространяться по Земле. Теперь, чтобы найти нового носителя, ему уже не требовалось посредничество грызунов. Достаточно было, чтобы человека укусил хантер. И укушенный при этом выжил – убежал, ранил напавшее на него голодное существо в человеческом облике, обездвижил его, убил или что-нибудь в этом духе. И тогда, уже через полчаса, сам укушенный, только обрадовавшийся чудесному спасению, становился хантером. И бежал искать еду. И передавать вирус другим бедолагам, которые оказались у него на пути.

Естественно, эпидемия очень быстро перекинулась с Корейского полуострова, на котором, как потом выяснилось, и появился нулевой пациент, сначала на Евразийский континент, а потом и на другие материки.

В нашу страну вирус проник сразу с двух направлений. Через восточные границы, наиболее близкие к очагу эпидемии, и через Москву. А точнее, через столичные аэропорты, в которые почти одновременно прибыло несколько рейсов из уже объятых болезнью стран. Николай предполагал, что дело обстояло примерно так… Кого-то укусили в аэропорту, к примеру, Пекина. Он, удирая, сел на свой рейс. Пилот, ничего не подозревая, поднял самолёт в воздух. Через полчаса зараженный принимался искать пищу. Кусал нескольких своих соседей. Концентрировался на ком-то посочнее и начинал трапезу. В это время в организмах остальных укушенных уже начинал хозяйничать «демон голода». И скоро весь пассажирский салон был поделен на две половины: на тех, кого ели, и тех, кто ел. Пилоты наверняка понимали, что в салоне творится что-то нехорошее, но не торопились открывать двери перегородки. Это подсказывали им инструкция и здравый смысл. Это же спасло им жизни. По крайней мере на время. В итоге самолет приземлялся в аэропорту. Уже потом, чудом уцелевшие очевидцы, работники этих самых аэропортов, описывали страшную картину того, как представители охраны и медработники открывали двери самолетов и их сносило волной вырвавшихся наружу обезумевших от голода хантеров.

Самара, в окрестностях которой и жил в то время Николай, как известно, расположена далековато от восточных границ страны. И от Москвы до тех мест расстояние тоже неблизкое. Поэтому, прежде чем до поселка Альгинск Самарской области добрались первые хантеры, до его жителей сначала долетели тревожные новости. Благо еще продолжало вещать телевидение, да и интернет пока что функционировал.

Но, о, чудеса человеческой беспечности! Никто из сельчан не воспринял страшные вести о грядущем зомби-апокалипсисе всерьез. По крайней мере в полной мере. Одни решили, что это какой-то массовый розыгрыш. Другие – что в новостях, как всегда, нагнетают и на самом деле все не так уж и страшно. А те немногие, которые прислушались к просьбам уполномоченных людей, говоривших с экранов телевизоров о том, что необходимо запереться в домах, по возможности не выходить на улицу и уж тем более никак не контактировать с людьми, которые ведут себя странно и агрессивно, были в меньшинстве.

Красноречивее всего описывает сложившуюся ситуацию тот факт, что, когда до Альгинска добрался первый хантер, на улице играли дети. А что? Последние дни лета, погода отличная, солнечная. Подрастающему поколению солнце нужно. И свежий воздух тоже. А взрослым нужно, чтобы дети не мешались и не крутились под ногами.

Николай рассказывал, что в день, когда «зараза» таки посетила поселок, он был дома. Лежал на кровати в своей спальне и привычно хандрил. За год до этого он развелся с женой, оставил ее с восьмилетней дочерью Лизой в Самаре и переехал к своему отцу в Альгинск. Вернулся на малую родину, туда, где родился и вырос. Он с радостью бы остался в Самаре, снял бы «однушку», что позволило бы ему видеться дочерью каждый день, но это не позволяли финансы. Зарплата учителя, как известно, не резиновая. А приходилось еще выплачивать ипотеку за квартиру, в которой жили Аня и маленькая Лизонька, теперь уже вдвоем. Да и вообще, он старался поддерживать их деньгами, при этом самому себе почти ничего не оставляя.

Во многом из-за подавленного состояния, в котором Николай пребывал в те дни, он тоже не воспринял вести о надвигающейся беде достаточно серьезно. Возможно, если бы эпидемия не распространялась так стремительно, через день другой он бы заподозрил что-то неладное, но в состоянии депрессии реакция, как известно, притупляется. Поэтому впервые с вирусом он столкнулся, когда в дом торопливой походкой вошел его отец, держась за окровавленное предплечье. Николай поднялся с кровати, поинтересовался у Романа Анатольевича, что случилось. Получил короткий, сухой ответ: «Какой-то псих укусил» – и, не вдаваясь в дальнейшие расспросы, помог отцу обработать и перебинтовать рану.

Через двадцать минут Роман Анатольевич накинулся на Николая. Получив пару болезненных укусов, Николай с трудом отбился от взбесившегося родителя и заперся в одной из комнат дома. Скоро новоиспеченному хантеру, который еще недавно был примерным членом общества и носил имя Роман Анатольевич, надоело долбиться в закрытую дверь внушительной толщины, какие принято ставить в сельских домах, и он покинул дом в поисках новой жертвы. Николай выдохнул с облегчением.

Но очень скоро сам почувствовал первые признаки надвигающегося голода. За последние дни он прочел несколько статей о вирусе и поэтому был в курсе, на что намекают эти симптомы. Не желая причинять никому вред, он выбежал в сени, открыл крышку погреба, торопливо привязал к стоящему поблизости серванту веревку, спустился в погреб, прикрыл крышку и дернул за веревку. Сервант качнулся и рухнул на люк, сделав Николая пленником.

Через десять минут сознание Николая отключилось. Его телом завладел вирус.

Человечеству сильно повезло. Оказалось, что вирус селился в организме человека не насовсем. Им, как и многими другими подобными болячками, нужно было просто переболеть. Уже через неделю люди, которым посчастливилось не заразиться, и которые прятались в своих домах, стали замечать, что хантеры, блуждающие по улицам, становятся какими-то вялыми. А еще через несколько дней какой-нибудь типичный житель какого-нибудь типичного населенного пункта вполне мог стать участником удивительного происшествия. В дверь его квартиры мог постучаться растерянный человек в оборванной одежде и со следами крови на лице, который в прошлом был соседом или даже родственником, и с недоумением в голосе спросить: «А что вообще произошло?»

Хантеры почти единовременно выздоравливали и снова превращались в обычных людей. Все так же началось с Кореи и волной распространилось по всему миру. Никто из «излечившихся» ничего не помнил. О случившемся бывшим хантерам, которых все начали называть эксами, напоминали только странные следы на коже по всему телу – красноватый рисунок из поврежденных сосудов, напоминающий мраморную сетку.

В себя пришел в том числе и Роман Анатольевич. Однажды он просто проснулся и обнаружил себя лежащим в овраге где-то в лесу. В руке у него была обглоданная половина туши какого-то мелкого грызуна. Определив по приметам, что он недалеко от Альгинска – все-таки он всю жизнь провел в этих краях – он вернулся в поселок, прошел по улицам, растерянно осматривая дома с заколоченными окнами, добрался до своего дома, услышал глухие удары в крышку погреба, отодвинул сервант и освободил Николая, который к этому времени уже тоже пришел в себя.

Скоро пришло в себя и правительство. Благо чиновники были одной из тех групп, которые пострадали от эпидемии меньше всего. В основном в те две недели погибали военные, полицейские и медработники. Вскоре были подняты все мировые запасы вакцины от хантавируса. Запасы были не самыми внушительными, поэтому срочно был начат выпуск новых порций. С улиц начали убирать трупы (по крайней мере, то, что от них осталось). Усиленно заработали крематории. Открылись склады и стала налаживаться доставка гуманитарной помощи.

По сути, наша цивилизация отделалась сравнительно легко. Погибла примерно четверть от общего числа людей на планете. Большинство из этого числа было съедено. Но, как бы страшно это ни звучало, этому факту нужно было скорее радоваться. Если бы вирус был живучее, такого существа, как человек, скорее всего вообще уже не существовало бы. Стоит обратиться к простой арифметике. Если за десять дней было уничтожено два миллиарда человек, сколько бы людей осталось еще через месяц? Это при простейших расчетах. А ведь есть еще различные прогрессии.

В общем, все выжившие, конечно же, испытывали грусть из-за огромного количества потерь, но при этом не скрывали и слез облегчения. И все шло к тому, что жизнь скоро вернется в привычное русло.

Но тут обозначилась новая проблема. Люди, которым посчастливилось избежать заражения, теперь косо смотрели на эксов. Многие за эти четырнадцать дней лишились близких друзей, родственников и любимых. Не было ни одной семьи, в которой от зубов хантера не пострадал бы хоть один член. И в мире началась очередная «эпидемия». Снова в кавычках. Эпидемия расправ.

Эксов отлавливали, отстреливали, вешали на столбах, забивали толпой до смерти. Никого не волновало, что хантеры, по сути, не отдавали отчета в своих действиях, когда бросался на добычу.

Но правительство и тут не осталось безучастно. Наскоро были созданы лагеря, в которые стали сгонять всех эксов. В этих учреждениях «переболевших» кормили, охраняли и в целом обращались с ними вполне сносно. Покидать стены лагерей эксам строго запрещалось. За это отвечали вооруженные военные. В единичных случаях эксов отпускали обратно, на волю – если выяснялось, что кто-нибудь из них не был замешан ни в одном убийстве. В те страшные две недели нередки были случаи, когда родственники зараженных запирали своих укушенных родных в отдельных комнатах, подвалах, сараях, в надежде, что скоро будет найдено лекарство. Были и такие невольные пленники, как Николай: кто-то свалился в яму для фундамента на стройке и проторчал там весь этап обострения, кого-то ранила отбивающаяся жертва и он был уже не в состоянии напасть на кого-то еще.

В общем, Николая вскоре отпустили из лагеря. И он вернулся в Альгинск. И стал жить один в большом отчем доме. Так как Романа Анатольевича, на счету которого, по показаниям свидетелей, было как минимум три убийства, отпускать никто не собирался.

* * *

В этом месте Николай, как правило, произносил: «Прошло два месяца» – и темп повествования резко снижался. Дальше уже не было ни значительных скачков во времени, ни обобщений и беготни «по верхам», как в учебнике истории, когда в одном абзаце пересказывались события за год или десятилетие. Рассказ становился подробным, полным мелочей и уточнений. И мне эта часть, признаться, всегда нравилась больше всего.

Начиналась она с того, что Николай просыпался в своей спальне. За окнами было темное осеннее утро. Солнце только собиралось подниматься и пока еще нерешительно красило горизонт в оранжевый цвет. Николай поднял голову с подушки и сел на кровати, поставив голые ноги на пол и уперев локти в колени. Голова гудела – всю ночь опять снились кошмарные сны. Нужно было пару минут, чтобы прийти в себя. За таблеткой от мигрени Николай идти не спешил. В этом случае каждое утро пришлось бы начинать с лекарства.

Привыкнув к давящей боли в висках и затылке, Николай чуть выгнул правую ступню и посмотрел на подошву. Она была грязной. Это означало, что он снова ходил во сне.

Николай нахмурился. Информация была неприятная, но отнюдь не неожиданная. Первую свою неосознанную ночную экскурсию он совершил еще месяц назад. С тех пор подобные вылазки повторялись с периодичностью примерно в неделю. И если в первый раз грязные подошвы и раскрытая дверь на улицу напугали его сильно, то теперь он относился к этому спокойнее. Николай знал, что пределов двора его спящее тело не покидало – забор и высокие ворота в таком состоянии ему было не преодолеть. Он все хотел попробовать запереть еще и входную дверь в дом, но переживал, что тогда его бесконтрольное туловище решит лезть в окно. И травм в этом случае вряд ли получится избежать.

Вдоволь налюбовавшись на свои черные пятки, Николай скользнул глазами по красноватому узору из поврежденных сосудов на икрах и бедрах, который не собирался бледнеть, и все же заставил себя подняться. Нужно было собираться на работу. Да и чувство голода раздражало. Николай боялся этих ощущений в желудке. Боялся, что вирус вернется. Кто знает, может, он не исчез, а просто уснул? И дожидается нужного момента, когда можно будет снова пробудиться и взять контроль над телом Николая. И сны, которые видел Николай вкупе с ночными путешествиями только подогревали тревожность. Ученые и врачи, конечно, отрицали такую возможность. Но, как выяснилось, люди в очках и белых халатах могли предугадать далеко не все.

Николай прошел по всему дому, последовательно закрыл распахнутые двери из сеней на веранду и из столовой в сени, поежился от холода и направился на кухню. Готовить в турке остатки кофе и варить в ковшике перловую кашу, запасы которой были куда богаче. В пакетах и коробках с «гуманитаркой» всегда было много крупы, и никогда не оказывалось вожделенного коричневого порошка или зерен.

Завтрак проходил быстро. Единственная заминка возникала, когда нужно было доставать что-то из холодильника. Николай не любил подходить к этому белому параллелепипеду с облупившейся по углам краской и тремя старыми наклейками от жвачек, которые он сам приляпал на дверцу в детстве. У него с этим бытовым устройством были связаны особо неприятные воспоминания. Связанные с моментом, когда вирус только появился в его жизни.

Когда Роман Анатольевич пришел с улицы с укусом, он почувствовал головокружение и колющую боль в районе сердца. Николай тут же бросился на кухню копаться в двух коробках с лекарствами и искать что-то типа «Валидола» или «Корвалола». Как назло, ничего такого под руку не попадалось. Отец Николая никогда до этого не жаловался на сердце. Да и в самих аптечках творился хаос. Ни о какой системе нельзя было и говорить. Пожелтевшие упаковки с таблетками от несварения, скорее всего давно просроченными, валялись рядом с пузырьками с йодом и зеленкой, которые в свою очередь покоились под грудой использованных флаконов средств от боли в горле. Николай потратил минут десять, чтобы проверить и перерыть обе коробки. Он продолжал бы поиски и дальше, но его отвлекли странные звуки из столовой. Сначала что-то разбилось, потом кто-то хрюкнул, а следом раздалось жадное чавканье. В голове Николая мелькнула мысль, а не забралась ли в дом какая-нибудь соседская скотина? Он торопливо направился в соседнюю с кухней комнату и стал свидетелем обескураживающей картины.

Роман Анатольевич стоял у холодильника и жадно пожирал все, что попадалось на глаза. Левой рукой он пихал себе в рот кусок домашнего сливочного масла. Желтоватая масса лезла между пальцев, и кусками падала на палас. Правой – он давил яйца и жадно слизывал с ладоней желток. Николай стоял, как вкопанный, таращился на отца и молчал. Казалось, Роман Анатольевич даже не замечал его присутствия.

– Пап, ты чего? – наконец выдавил из себя Николай.

Роман Анатольевич не среагировал. У него был такой вид, будто он занимался чем-то очень важным. Жизненно необходимым. Он жадно схватил что-то с полки и начал отчаянно грызть. До Николая долетел какой-то стучащий звук. Он пригляделся и понял, что отец грызет зубами банку консервированной тушенки, пытаясь добраться до содержимого. Зубы то и дело стучали о жесть.