Джентльмен из зеркала

1

Карета, скрипя и подпрыгивая на ухабах проселочной дороги, казалось, вбирала в себя всю тоску и уныние осеннего дня. За окном проплывали бесконечные вереницы оголенных деревьев, их черные ветви простирались к низкому свинцовому небу в немом укорзе. Лорелайн Эверард прижалась лбом к холодному стеклу, пытаясь унять легкую дурноту, вызванную долгой тряской, но куда более – трепетным беспокойством, сжимавшим ее сердце маленьким, холодным комком.

Путешествие из Лондона в графство Йоркшир заняло целую вечность, и с каждым мигом, приближавшим ее к месту нового, вынужденного пристанища, Лорелайн все острее чувствовала себя не гостьей, а товаром, который везут на оценку, далеко не первосортным и уже заведомо обесцененным. Ее пальцы в поношенных лайковых перчатках судорожно сжали небольшой саквояж, где хранились немногие ее сокровища: мамин медальон, несколько книг в потрепанных переплетах и пачка писем – последняя нить, связывавшая ее с прежней, пусть и небогатой, но своей жизнью.

Поместье Гринторн-Мэнор предстало перед ней внезапно, как и полагается старинным усадьбам, скрывающимся за высокими стенами из темного камня и вековыми буками. Карета миновала обветшалые, но все еще внушительные ворота и покатила по длинной, усаженной полузасохшими вязами аллее. Сама усадьба, сложенная из серого камня, потемневшего от времени и непогоды, возвышалась на пригорке – массивная, угрюмая, с бесчисленным количеством высоких узких окон, казалось, с недоверием взиравших на приближающийся экипаж. Ничто в ее облике не сулило теплого приема, и Лорелайн невольно содрогнулась, представив, сколь многие дни, месяцы, а может, и годы предстоит провести ей в стенах, дышавших таким ледяным, неприступным величием.

Она приехала по милости – или, вернее сказать, по обязанности – своей тетушки, миссис Матильды Гронгер, сестры ее покойной матери. После кончины отца, обедневшего баронета, чьи скромные средства ушли на оплату долгов и скромных же похорон, у Лорелайн не осталось ни родных, способных принять ее с распростертыми объятиями, ни средств на содержание собственного скромного жилья. Письмо к тетке, написанное с горькой необходимостью просить о крове, было отправлено с тяжелым сердцем. Ответ пришел быстро, сухой и лаконичный: миссис Гронгер выражала свое согласие принять племянницу, снабдив послание многочисленными намеками на ту обузу, которую она на себя взваливает, и на то, что пребывание Лорелайн в Гринторн-Мэноре должно быть ознаменовано самым строгим соблюдением приличий и чувством глубокой благодарности.

Карета с грохотом остановилась у подъезда, украшенного двумя каменными вазонами, из которых печально свешивались увядшие стебли георгин. Кучер спрыгнул с козел, чтобы отворить дверцу, и Лорелайн, сделав глубокий вдох, словно собираясь нырнуть в ледяную воду, вышла наружу. Осенний ветер тут же принялся бесцеремонно трепать полы ее старого, но аккуратного дорожного плаща и забираться под шляпку, сбивая пару скромных завитков, выбившихся из строгой прически.

Дверь в дом отворилась прежде, чем она успела подняться на ступеньки. На пороге возникла невысокая, сухопарая фигура экономки в темном платье и белоснежном чепце. Ее лицо не выражало ни любопытства, ни приветливости – лишь привычную, отработанную до автоматизма почтительность.

– Мисс Эверард, полагаю? – произнесла она, и ее голос прозвучал ровно так, как и должно было прозвучать в таких обстоятельствах: вежливо, но без капли теплоты. – Вас ожидают. Позвольте проводить.

– Благодарю вас, – тихо ответила Лорелайн, переступая порог.

Внутри пахло старой древесиной, воском для полировки и едва уловимой сыростью – запах большого, давно не жившего полной жизнью дома. Холл был обшит темным дубом, на стенах висели потускневшие от времени портреты суровых на вид господ в париках и дам в кринолинах, чьи глаза, казалось, с безмолвным осуждением следили за новой обитательницей. Ничто здесь не напоминало тот светлый, пусть и скромный, дом ее детства, где пахло свежей выпечкой и книгами, а из гостиной доносились звуки клавесина, на котором играла мать.

Экономка, представившаяся миссис Девлин, провела ее через анфиладу комнат, и Лорелайн успела мельком заметить дорогую, но старомодную мебель, тяжелые портьеры и полное отсутствие каких-либо следов недавнего веселья или просто семейного уюта. В доме царила идеальная, стерильная чистота, но вместе с тем и ледяная пустота.

– Миссис Гронгер ожидает вас в утренней гостиной, – объявила миссис Девлин, останавливаясь перед высокой двустворчатой дверью. – Она просила проводить вас к ней немедленно по прибытии.

Лорелайн лишь кивнула, снова ощутив тот самый холодный комок в груди. Дверь отворилась, и она вошла.

Комната, в сравнении с мрачным холлом, показалась почти нарядной – здесь были светлые обои с нежным цветочным узором, изящные столики и кресла в стиле королевы Анны. У камина, в котором весело потрескивали поленья, в вольтеровском кресле сидела дама лет сорока с небольшим. Миссис Матильда Гронгер обладала тем же тонким, почти хрупким сложением, что и ее покойная сестра, но в ее осанке, во взгляде холодных голубых глаз и в жесткой линии губ не было и тени материнской мягкости. Она была одета в строгое платье из темно-синего грограна, и единственным украшением на ней была золотая брошь с жемчугом, приколотая у горловины.

Она не встала при входе племянницы, а лишь отложила в сторону книгу, которую читала, и устремила на Лорелайн оценивающий, безразличный взгляд.

– Ну, вот и ты, Лорелайн, – произнесла она, и ее голос, четкий и ясный, резанул слух, как лезвие. – Наконец-то. Мы уже начали полагать, что ты решила остановиться в каждой гостинице по пути и основательно промотать то немногое, что у тебя, по слухам, осталось.

– Тетя Матильда, – сделала реверанс Лорелайн, стараясь, чтобы ее голос не дрогнул. – Благодарю вас, что приняли меня в ваш дом. Мое путешествие было долгим, но без особых приключений.

– Что, разумеется, к лучшему, – сухо парировала миссис Гронгер. – Приключения – удел тех, кто может себе позволить их последствия. Садись. Ты выглядишь бледной и утомленной. Дорога, должно быть, совсем вымотала тебя. Миссис Девлин, распорядись, чтобы вещи мисс Эверард отнесли в ее комнату. И принеси нам чай.

Экономка молча удалилась, и Лорелайн опустилась на указанный стул у камина, с благодарностью протянув к огню озябшие руки. Она чувствовала себя объектом пристального изучения, словно редким, но нежеланным насекомым, которого вот-вот пронзят булавкой и поместят под стекло.

– Ну, что ж, – продолжила тетка после недолгой паузы, во время которой ее взгляд успел оценить качество дорожного плаща племянницы, фасон ее вышедшей из моды шляпки и отсутствие каких-либо украшений. – Печальные обстоятельства привели тебя под наш кров, Лорелайн. Кончина твоего отца… ну, что тут скажешь. Он был человеком ученым, но, увы, совершенно не практичным. Оставлять свою дочь без гроша за душой и без всяких видов на будущее – это, мягко говоря, безответственно.

Лорелайн стиснула зубы, чувствуя, как жаркая краска стыда заливает ее щеки. Укол был точен и болезнен.

– Отец делал все, что было в его силах, – тихо, но твердо возразила она.

– Его силы, как видишь, оказались недостаточны, – холодно заметила миссис Гронгер. – Не беспокойся, я не стану тебя упрекать. Сделанного не воротишь. Теперь нам следует думать о будущем. Твое положение, моя дорогая, весьма незавидно. Знатное имя, безупречные манеры, образование – все это, бесспорно, похвально, но на рынке женихов котируется куда ниже, чем звонкая монета или солидное приданое. Впрочем, – она сделала небольшую паузу, давая словам достигнуть цели, – отчаиваться рано. Пока ты находишься под нашей опекой, мы приложим все усилия, чтобы устроить твою судьбу как можно лучше.

Слово «устроить» прозвучало с той же интонацией, с какой говорят о необходимости починить сломанный стул или пристроить надоевшую собаку. Лорелайн опустила глаза, чувствуя, как унижение и горечь подступают к самому горлу. Она знала, что тетка права в своих оценках, но от этого ее слова не становились менее ядовитыми.

В этот момент дверь отворилась, и в комнату вошел хозяин дома – мистер Гектор Гронгер. Он был полной противоположностью своей супруги: дородный, краснолицый, с несколько тяжеловесными манерами человека, больше привыкшего к конторке и счетным книгам, чем к светским гостиным. Его костюм из добротного сукна кричал о достатке, но не о вкусе.

– А, вот и наша бедная родственница! – провозгласил он, и его громкий голос прозвучал почти что сердечно, хотя в глазах не читалось ни капли истинного участия. – Ну, как добралась, дитя мое? Кареты эти – сущее мучение для костей, не правда ли?

– Добрый день, дядюшка, – снова сделала реверанс Лорелайн. – Добралась благополучно, благодарю вас.

– Рад слышать, рад! – он тяжело опустился в кресло напротив, отчего оно жалобно заскрипело. – Ну, что ж, Матильда уже, надо полагать, ознакомила тебя с нашими планами? Надо будет представить тебя обществу. У нас тут, знаешь ли, не Лондон, но свои достойные семейства имеются. Пристроить тебя – задача не из легких, но мы приложим старания.

Он говорил так, словно речь шла о продаже партии не самого ходового товара с небольшой уценкой. Лорелайн молча кивнула, не находя в себе сил для ответа.

Внесенный служанкой чай ненадолго прервал это тягостное общение. Церемония разливания напитка и распределения тонких ломтиков кекса проходила в почти полном молчании. Лорелайн ловила на себе взгляды тетки и дяди – оценивающие, расчетливые, – и ей хотелось провалиться сквозь землю.

– Миссис Девлин проводит тебя в твои комнаты, – сказала наконец миссис Гронгер, когда чаепитие подошло к концу. – Ты, несомненно, желаешь отдохнуть с дороги и привести себя в порядок. Обед подадут в шесть. Не опаздывай.

Это было не приглашение, а приказ. Лорелайн встала.

– Благодарю вас за гостеприимство, – произнесла она, заставляя себя выговорить эти слова. – Я буду очень стараться не обременять вас своим присутствием.

– Надеюсь на это, – был единственный ответ тетки.

Выйдя из гостиной в сопровождении все той же невозмутимой миссис Девлин, Лорелайн почувствовала, как с ее плеч спадает тяжесть, но на смену ей приходит давящее чувство одиночества и полной потерянности. По узкой, слабо освещенной лестнице ее провели на второй этаж и остановились перед дверью в самом конце длинного коридора.

– Ваши апартаменты, мисс, – произнесла экономка, отворяя дверь. – Если вам что-либо потребуется, дерните за шнур колокольчика.

Комната оказалась просторной, но до странности безликой. Здесь была необходимая мебель: кровать с пологом из ситца, слегка выцветшего от времени, туалетный столик, комод, умывальник и камин, в котором, к ее удивлению, уже потрескивал огонь, отгоняя осеннюю сырость. На стенах – блеклые обои с нечитаемым узором, на полу – потертый ковер. Ни картин, ни безделушек, ни чего-либо, что могло бы сделать комнату уютнее. Она была стерильно чиста и так же бездушна, как и все остальное в этом доме.

Но главное, что сразу же привлекло внимание Лорелайн, было большое зеркало в массивной, когда-то позолоченной раме, висевшее на стене напротив кровати. Оно было старинным, слегка волнистым, отчего отражение в нем получалось чуть размытым, таинственным. В нем отражалась почти вся комната, и сейчас в его глубине замерла ее собственная фигура – бледная, уставшая девушка в темном дорожном платье, с глазами, полными непролитых слез.

«Вот твое новое королевство, Лорелайн, – горько подумала она, подходя ближе. – И это зеркало – твой единственный зритель».

Она посмотрела на свое отражение, на тонкое, осунувшееся лицо, на темные волосы, выбившиеся из-под шляпки, на глаза, в которых читались и горечь, и гордая обида, и тлеющая искра надежды, которую не могли погасить ни холодный прием, ни унизительные речи.

– Ни гроша за душой, – прошептала она своему двойнику. – Но и без гроша я все еще Лорелайн Эверард. Я не позволю им сломать меня. Я не позволю.

Однако слова прозвучали куда увереннее, чем она чувствовала себя на самом деле. Последние лучи заходящего солнца, пробившиеся сквозь облака, упали на старинное стекло, и на мгновение ей показалось, что в его глубине что-то мелькнуло – неясный отсвет, движение, чуждый ее одинокому отражению. Она моргнула, и видение исчезло. Усталость, должно быть, играет с ней злые шутки.

С тяжелым вздохом Лорелайн отвернулась от зеркала, чтобы начать устраивать свой новый, такой нежеланный быт.

2 глава

Приведя себя в порядок и переодевшись в одно из своих немногих простых, но опрятных платьев темно-вишневого цвета, Лорелайн спустилась к обеду, чувствуя себя преступницей, идущей на выслушивание приговора. Длинный коридор, освещенный тусклыми свечами в бронзовых бра, казался еще мрачнее и протяженнее, чем днем. Тени, плясавшие на стенах от ее движения, принимали причудливые очертания, и ей невольно вспомнились детские страхи перед темными углами и скрипом половиц.

Столовая поразила ее своим мрачным великолепием. Огромный дубовый стол, способный усадить два десятка гостей, был накрыт лишь на троих, что подчеркивало пустоту и немое осуждение, витавшее в воздухе. На стене во всю длину комнаты висел портрет сурового мужчины в парике – основатель рода Гронгеров, предположила Лорелайн, чей безжалостный взгляд, казалось, следил за каждым ее движением. Над столом низко спускалась массивная хрустальная люстра, в которой горели свечи, но их свет не столько освещал, сколько дробился на тысячи холодных бликов, создавая ощущение тревожной, неестественной торжественности.

Миссис Гронгер уже восседала во главе стола, прямая и негнущаяся, как и подобает хозяйке. Мистер Гронгер, перелистывая какую-то деловую бумагу, испытующе взглянул на племянницу поверх очков.

– А, вот и наша пташка! – провозгласил он, откладывая бумагу. – Отдохнула? Комната пришлась по вкусу? Виды из окон у нас здесь превосходные, особенно на конюшни. Лошадей любишь?

– Комната очень комфортабельна, дядюшка, благодарю вас, – вежливо солгала Лорелайн, занимая указанное место справа от тетки. – А насчет лошадей… я немного боюсь их, если честно.

– Боишься? – фыркнул мистер Гронгер, как если бы она сказала, что боится собственной тени. – Напрасно. Лошадь – создание благородное. И дорогое. Куда благороднее иного джентльмена, скажу я тебе. Но ты, я полагаю, еще молода, чтобы понимать такие вещи.

Слуги внесли суп – густой, наваристый, с ароматом дичи и кореньев. Некоторое время ели в молчании, нарушаемом лишь звоном серебряных ложек о фарфоровые тарелки. Лорелайн, у которой от волнения совсем не было аппетита, старалась есть медленно, чувствуя на себе тяжелый, оценивающий взгляд тетки.

– Надеюсь, ты осознаешь, Лорелайн, – начала наконец миссис Гронгер, отодвинув тарелку, – что твое появление в этом доме накладывает на нас всех определенные обязательства. И, что куда важнее, на тебя самой.

– Я прекрасно это осознаю, тетя, – тихо ответила Лора. – И я бесконечно благодарна за вашу доброту.

– Доброта – понятие растяжимое, моя дорогая, – холодно парировала та. – В нашем с тобой положении куда практичнее говорить не о доброте, а о долге и возможностях. Твой долг – вести себя безупречно, дабы не запятнать репутацию этого дома, которая и без того страдает из-за… некоторых обстоятельств твоего прошлого. Наша же возможность – попытаться обратить твое плачевное положение если не в преимущество, то хотя бы в приемлемый компромисс.

Мистер Гронгер, с аппетитом уплетавший дичь, громко хмыкнул.

– Уж не знаю насчет репутации, Матильда, но факт остается фактом: барышня – без гроша в кармане. Имя Эверард – вещь, конечно, знатная, старинная, но на рынке, прости господи, брачных союзов оно без должного фунтового обеспечения ценится не больше, чем герб на щите какого-нибудь разорившегося рыцаря. Кому нужен титул без денег? Только такому же бедняку с титулом. Замкнутый круг.

Лорелайн почувствовала, как у нее застывает кровь в жилах. Откровенность ее родственников была сродни хирургическому надрезу – без анестезии и без всякой надежды на скорое заживление.

– Гектор, не стоит быть столь прямолинейным, – с легким упреком сказала миссис Гронгер, но в ее глазах читалось полное согласие с супругом. – Лорелайн – девушка умная, она и сама все понимает. Не так ли, моя дорогая?

– Я… я понимаю, что мое положение незавидно, – с трудом выговорила Лора, глотая комок в горле. – И я ценю любую помощь, которую вы можете мне оказать.

– Вот и прекрасно, – тетка удовлетворенно кивнула. – Тогда мы можем говорить открыто. На следующей неделе, в субботу, у наших соседей, сэра Эдгара и леди Кларкинг, состоится бал. Это не лондонский раут, конечно, но лучшее, что может предложить местное общество. Мы представим тебя там.

Лорелайн почувствовала слабый, почти угасший луч надежды. Бал! Пусть и провинциальный, но все же возможность увидеть других людей, услышать музыку, возможно, даже потанцевать…

– Это очень любезно с вашей стороны, – прошептала она.

– Любезность здесь ни при чем, – сухо оборвала ее тетка. – Это необходимость. Ты будешь представлена как наша родственница, дочь покойного баронета Эверарда. Мы сделаем акцент на твоем происхождении, воспитании и образовании. Ты знаешь языки? Музыку?

– Я неплохо играю на фортепьяно и говорю по-французски, – ответила Лорелайн.

– Сойдет, – заключила миссис Гронгер. – Главное – держаться с достоинством, но без высокомерия. Скромно, но не робко. Твоя задача – произвести благоприятное впечатление. Заинтересовать. Привлечь внимание потенциальных… поклонников.

Последнее слово она произнесла с такой откровенной практичностью, что Лорелайн снова почувствовала себя товаром на прилавке.

– Я понимаю, – снова повторила она, ненавидя себя за эту покорность.

– Надеюсь, что да, – тетка отхлебнула вина из хрустального бокала. – Потому что альтернативы, моя дорогая, у тебя нет. Ты не сможешь стать гувернанткой – твое происхождение будет вечным упреком для твоих нанимателей и вечным унижением для тебя самой. Монастырь… ну, это крайняя мера, о которой даже не хочется думать. Брак – единственная приемлемая для леди лазейка из тупика бедности. И мы должны найти тебе эту лазейку.

Обед продолжался в тягостном молчании. Лора медленно пережевывала пищу, не чувствуя ее вкуса. Слова тетки звучали у нее в ушах, как погребальный звон: «лазейка», «товар», «поклонники». Ее будущее, ее чувства, ее мечты – все это не имело ни малейшего значения в холодном, расчетливом мире Гронгеров.

Наконец мучительная трапеза подошла к концу. Миссис Гронгер удалилась в свою гостиную, мистер Гронгер – в кабинет, сославшись на неотложные дела. Лорелайн осталась одна в огромной, пустой столовой, где свечи в люстре догорали, отбрасывая длинные, пляшущие тени.

Она поднялась в свою комнату. Здесь было тихо и холодно, несмотря на тлеющие в камине угли. Сердце ее сжималось от тоски и горечи. Подойдя к своему саквояжу, она достала из него письменный прибор, несколько листов бумаги и чернильницу. Усевшись за небольшой столик у окна, она принялась писать письмо своей единственной близкой подруге, мисс Элеонор Хартфилд, оставшейся в Лондоне.

«Дорогая Нелли, – выводила она с дрожью в руке, – я прибыла в Гринторн-Мэнор. Если ты ожидаешь услышать описания идиллических сельских пейзажей и радушного семейного приема, то спешу тебя разочаровать. Поместье мрачно, как склеп, а гостеприимство моих родственников холоднее январского льда на Темзе».

Она подробно описала свой прием, холодность тетки, грубоватую прямость дяди и весь ужас только что пережитого ужина.

«Мое положение здесь, дорогая моя, унизительно до крайности, – продолжала она, и слезы застилали ей глаза, падая на бумагу и расплываясь чернильными кляксами. – Я – обуза, нежеланная обязанность, которую они стремятся поскорее сбыть с рук. Меня будут «выставлять на рынок» на ближайшем балу, как лошадь на ярмарке, стараясь выгодно сбыть с аукциона мое знатное имя и жалкие остатки воспитания. Они говорят об этом с такой откровенностью, что кровь стынет в жилах. О чувствах, о привязанности, о каком-либо выборе с моей стороны не идет и речи. Единственная цель – найти любого, кто согласится взять меня, и тем самым избавить их от «лишнего рта».

Она остановилась, чтобы смахнуть набежавшую слезу. За окном во тьме шумел ветер, и его завывание казалось ей отголоском ее собственного отчаяния.

«Иногда мне кажется, что я сойду с ума в этих стенах, – писала она дальше. – Одиночество здесь абсолютное, несмотря на присутствие людей. Я чувствую себя заживо погребенной. Единственный мой собеседник – мое собственное отражение в старом зеркале, что висит в моей комнате. И оно смотрит на меня с такой же тоской и безысходностью. Боюсь, дорогая Нелли, что романтические мечты, которые мы с тобой лелеяли, читая романы, так и останутся мечтами. Моя судьба – стать приложением к кошельку какого-нибудь скучного сквайра или старого вдовца, нянькой для его детей и экономкой для его дома. И я должна быть за это благодарна».

Она закончила письмо, посылая подруге самые теплые чувства и умоляя ее писать как можно чаще, ибо ее письма будут единственным лучом света в этом царстве тьмы и расчета. Запечатав конверт, она еще долго сидела у окна, глядя на свое бледное отражение в темном стекле, за которым бушевала непогода. Где-то там был большой мир, полный жизни, страстей и возможностей, но он был отделен от нее непреодолимой стеной условностей, бедности и безразличия ближайших родственников.

Тихий стук в дверь заставил ее вздрогнуть. На пороге стояла юная служанка с охапкой дров для камина.

– Простите, мисс, – прошептала она, испуганно опуская глаза. – Миссис Девлин велела подбросить углей, чтобы вам не было холодно.

– Спасибо, – кивнула Лорелайн. – Как тебя зовут?

– Бетти, мисс, – еще тише ответила девушка, поспешно сгружая дрова в ящик у камина.

Лора наблюдала за ней. Эта девушка, простая и бедная, была, однако, свободна в своем выборе. Она могла уйти, найти другую работу, выйти замуж за того, кто ей понравится. У нее не было титула, зато не было и его давления.

– Бетти, – осторожно начала Лорелайн, когда служанка собралась уходить. – Вы давно служите здесь?

– Три года, мисс, – ответила та, с явным удивлением, что с ней заговаривают.

– А… а в округе часто бывают балы? Общества много?

Лицо Бетти просветлело.

– О, да, мисс! Особенно по осени. У сэра Эдгара на будущей неделе как раз бал будет. Говорят, будет очень весело. Молодые джентльмены приедут, музыканты из Йорка…

Она замолчала, вспомнив, с кем говорит, и снова смутилась.

– Простите, мисс, я, кажется, слишком разболталась.

– Ничего, Бетти, – слабо улыбнулась Лорелайн. – Спасибо тебе.

Служанка, сделав реверанс, выскользнула из комнаты. Лора снова осталась одна, но теперь ее одиночество скрашивала крошечная искорка надежды. Бал. Молодые джентльмены. Музыка. Пусть даже это всего лишь иллюзия, всего лишь одна ночь перед неминуемым крахом всех надежд, но она цеплялась за эту возможность, как утопающий за соломинку.

Она подошла к зеркалу. «Всего одна ночь, – подумала она, глядя на свое отражение. – Одна ночь, чтобы попытаться быть просто Лорелайн, а не обузой без приданого. Всего одна ночь». Но даже в собственных глазах она читала горькую правду: надежда была столь же призрачна и неуловима, как и ее двойник в старинном, волнистом стекле.

3 глава

Утро дня бала выдалось хмурым и промозглым, но внутри Лорелайн бушевали противоречивые чувства – трепетная надежда и гнетущая тревога. Лежа в постели, она прислушивалась к завыванию ветра в печных трубах и наблюдала, как струйки дождя ползут по стеклу ее окна. Предстоящий вечер представлялся ей не столько развлечением, сколько полем брани, где ее главным оружием должна была стать ее собственная внешность, выставленная напоказ с беспощадной расчетливостью.

За завтраком, проходившем в привычном ледяном молчании, миссис Гронгер объявила свои планы с той же безапелляционностью, с какой полководец отдает диспозицию перед сражением.

– После полудня приедет парикмахер из Йорка, – изрекла она, отодвигая тарелку с не тронутым омлетом. – И модистка мадам Фризон с помощницами. Твое серое шерстяное платье совершенно непригодно для выхода в свет. Мы приведем тебя в соответствие с ожиданиями общества.

Лорелайн молча кивнула, сжимая в коленях край скатерти. Мысль о том, что над ней будут усиленно трудиться посторонние люди, превращая ее в изысканную куклу, была столь же унизительна, сколь и неизбежна.

– Благодарю вас, тетя, – пробормотала она, чувствуя, как краснеет.

– Не за что, – отрезала миссис Гронгер. – Это не доброта, а необходимость. Мы должны сделать акцент на твоих природных данных. Ты хороша собой, и грешно было бы не использовать это преимущество. Главное – не разочаровать.