Джентльмен из зеркала

Слова «использовать» и «преимущество» повисли в воздухе, словно тяжелые духи. Лорелайн почувствовала себя живым товаром, который собираются упаковать в самую дорогую и яркую бумагу, дабы скрыть его внутреннюю пустоту.

После завтрака ее ожидала настоящая осада. Сначала явилась мадам Фризон, маленькая, юркая француженка с иголочками, торчащими из подушечки на запястье, и с двумя молчаливыми помощницами. Они принесли с собой целый ворох тканей – нежно-розовый шелк, кружева цвета слоновой кости, воздушный муслин и серебристую парчу.

– Non, non, madame, – щебетала модистка, кружа вокруг ошеломленной Лорелайн. – Le gris, le bleu foncé – это для вдов и старых дев! Mademoiselle молода, у нее прекрасный цвет кожи и глаза! Il faut de la lumière! de la jeunesse!

Миссис Гронгер, наблюдавшая за процессом с видом строгого критика, одобрительно кивнула.

– Совершенно с вами согласна, мадам. Розовый шелк. И кружева. И, пожалуй, чуть более открытый лиф, чем принято. Самый скромный, разумеется, но чтобы подчеркнуть линию плеч и шеи.

Лорелайн стояла, покорно раскинув руки, в то время как ее измеряли, обшивали булавками и заставляли поворачиваться. Ткани, холодные и скользкие, касались ее кожи, вызывая мурашки. Выбранный фасон был несомненно модным и очаровательным, но в нем было нечто чужое, навязанное. Это было платье-ловушка, платье-приманка.

Затем настал черед парикмахера, щеголеватого француза с нафабренными усами. Тетка охотно соглашалась на все его идеи.

– Пусть будет по-современному, – разрешила она. – Но без вульгарности. Легкая небрежность, peut-être, но чтобы смотрелось дорого.

Месье Пьер щелкнул пальцами и принялся за работу. Он завивал, укладывал, посыпал волосы Лоры рисовой пудрой, вплетал в них жемчужные нити и крошечные шелковые розы, под цвет платья. Он отступил назад, чтобы полюбоваться своим творением, и ахнул от восторга.

– Mais elle est charmante! Vraie jeunesse! – воскликнул он, обращаясь к тетке. – Смотрите, мадам, эти локоны у виска… этот объем… Это же сам Ватто! Она будет королевой бала!

Миссис Гронгер подошла поближе, ее холодные глаза с пристальным вниманием окинули племянницу с головы до ног. На ее губах на мгновение появилось нечто, почти похожее на удовлетворение.

– Да, – произнесла она. – Это сойдет. Теперь надень платье.

Когда Лорелайн, наконец, была признана готовой к выходу в свет, ее подвели к большому зеркалу в прихожей. Отражение, увиденное ею, заставило ее сердце екнуть. Перед ней стояла незнакомая ослепительная незнакомка. Нежно-розовое шелковое платье, отделанное кружевами, мягко струилось по ее стройной фигуре, подчеркивая тонкую талию и изящные плечи. Прическа, высокая и пышная, украшенная жемчугом и цветами, делала ее шею лебединой и утонченной. Она была прекрасна. Безупречно, бесспорно, по-настоящему прекрасна. Но в глазах этой нарядной куклы читались растерянность и смутная тоска. Это великолепие было не для нее. Оно было для них – для потенциальных покупателей.

– Медальон, – вдруг вспомнила миссис Гронгер. – Надень материнский медальон. Золото добавит тебе солидности. Напомнит о происхождении.

Лорелайн машинально выполнила приказ. Крошечный золотой медальон на тонкой цепочке лег в ложбинку на ее груди, холодным пятнышком прикоснувшись к коже. Он казался единственной настоящей, ее частью в этом блестящем наряде.

Карета, поданная к подъезду, была нарядной и удобной. Миссис Гронгер, облаченная в строгий пурпурный шелк, восседала в ней с видом полководца, ведущего в бой закаленную армию. Мистер Гронгер, в своем лучшем сюртуке, пахнущем камфарой, бурчал что-то о пустой трате времени и денег, но тетка его мгновенно осадила взглядом.

Дорога до поместья сэра Эдгара Кларкинга, Уэтерби-Холла, заняла около часа. Лорелайн молча смотрела в окно на промокшие под дождем поля, ее сердце бешено колотилось. Она боялась не оправдать надежд, боялась этого внимания, которого так жаждала и которого теперь так страшилась.

Уэтерби-Холл встретил их сиянием сотен огней, отражавшихся в лужах на подъездной аллее. У входа толпились экипажи; в воздухе стоял гул голосов, смеха и далекой музыки. Лора, выходя из кареты под зонтиком лакея, почувствовала, как у нее подкашиваются ноги. Она сделала глубокий вдох, взяла себя в руки и, подобрав подол своего роскошного платья, двинулась за теткой навстречу своей судьбе.

Внутри царило оживление. Просторный холл был полон гостей, дамы в ярких платьях кружились в вихре цветов, джентльмены в темных фраках составляли им строгий, но оживленный фон. Воздух был густым от смешения ароматов духов, цветочных гирлянд, воска и влажных шерстяных мундиров.

Их появление не осталось незамеченным. Лорелайн в ее розовом, сияющем наряде, с высокой прической и застенчивым, отчего невероятно притягательным, взглядом, мгновенно привлекла всеобщее внимание. Она видела, как головы поворачиваются в ее сторону, как бинокли и лорнеты направляются на нее, как по зале пробегает шепоток. Сначала заинтересованный, потом восхищенный.

Сэр Эдгар Кларкинг, дородный хозяин дома, встретил их с распростертыми объятиями.

– Гектор! Матильда! Черт возьми, как я рад! – гремел он. – А это… Боже правый! Да это же просто фея! Сильфида! Ваша племянница, надо полагать? Мисс Эверард?

Лорелайн сделала реверанс, чувствуя, как пылают ее щеки.

– Очень приятно, сэр Эдгар.

– И мне, дитя мое, и мне! Леви! – крикнул он своему сыну, молодому человеку с румяным лицом. – Представь мисс Эверард обществу! Да смотри, не упусти ее – такие жемчужины на дороге не валяются!

Молодой мистер Кларкинг, смущенно и восхищенно пялясь на Лорелайн, поспешил предложить ей руку. Тетка, сияя от удовлетворения, кивнула им вслед.

Первые минуты стали для Лорелайн ослепительным, оглушительным водоворотом. Ее представляли то одной, то другой семье; дамы окидывали ее быстрым, изучающим взглядом, джентльмены – заинтересованным и явно одобрительным. К ней тут же выстроилась очередь из желающих пригласить ее на танец. Она ловила на себе восхищенные взгляды, слышала комплименты, произносимые вполголоса. Ее розовое платье мелькало в центре бальной залы, ее рука то и дело покоилась на руке какого-нибудь кавалера, ее имя переходило из уст в уста. Казалось, план сработал. Она была очаровательна, она была желанна, она была успехом.

Тетка, неотступно следовавшая за ней по пятам, словно тень, только подливала масла в огонь. Как только интерес к Лорелайн немного угасал, миссис Гронгер, с сладчайшей улыбкой, вступала в беседу.

– Ах, лорд Дэлтон, – обращалась она к пожилому, но важному на вид джентльмену. – Позвольте представить вам мою племянницу, мисс Лорелайн Эверард. Дочь покойного сэра Чарльза Эверарда. Да, да, из тех самых Эверардов. Воспитывалась, конечно, в строжайших традициях – языки, музыка, искусство вести беседу… О, она настоящая жемчужина! Наша семейная гордость!

Она говорила это с такой гордостью, словно сама выпестовала эту жемчужину, а не нашла на обочине жизни. Джентльмены почтительно целовали ручку Лорелайн, их взгляды выражали неподдельный интерес. Казалось, еще немного – и посыплются предложения.

И тогда миссис Гронгер, будто невзначай, между комплиментом ее танцам и восхищением ее прической, наносила свой коронный удар.

– Да, – вздыхала она с театральной нежностью, поглаживая руку Лорелайн. – Наша девочка – истинное сокровище. И, представьте, совершенно не испорчена богатством! Сэр Чарльз, ее отец, был человеком столь утонченным, что ценил лишь богатство духа и знаний. Его библиотека – бесценна! А что до мирской суеты… о, он презирал ее! Так что наша Лорелайн – бриллиант чистой воды, не отягощенный грубой оправой. Разве не восхитительно?

Этой фразы, произнесенной с убийственной искренностью, было достаточно. Глаза джентльменов мгновенно менялись. Восхищение в них медленно угасало, сменяясь холодной расчетливостью, разочарованием, а затем и вежливой скукой. Некоторые бормотали что-то о «чести познакомиться» и поспешно ретировались в сторону более «отягощенных» барышень. Другие, те, что победнее, еще какое-то время кружили с ней в танце, заглядывали в глаза, но их интерес уже был лишен той первоначальной пылкости. Бриллиант без оправы был прекрасен, но бесполезен. Все искали готовое украшение.

Лорелайн, еще несколько минут назад парившая на крыльях успеха, с ужасом наблюдала, как ее триумф рассыпается в прах. Каждый такой уход, каждый охладевший взгляд был для нее маленьким смертельным уколом. Она продолжала улыбаться, продолжала танцевать, но ее улыбка застыла маской, а в глазах поселилась паника. Она была всего лишь красивой оберткой, которую разглядели и отложили в сторону, обнаружив, что внутри пусто.

Вскоре она заметила новую тактику тетки. Та стала представлять ее джентльменам более зрелого возраста – зажиточным сквайрам с проседью на висках и солидным брюшком, или же совсем уж пожилым вдовцам, чей взгляд был лишен восхищения и выражал лишь практичную оценку. Эти мужчины смотрели на нее как на красивый предмет обстановки, способный украсить их дом и родить им наследников. Их комплименты были тяжеловесны и лишены поэзии, их внимание – назойливо и собственнически.

Оркестр заиграл вальс. Лорелайн стояла у стены, и вдруг обнаружила, что очередь из кавалеров иссякла. Молодые люди, еще недавно толпившиеся вокруг нее, теперь ухаживали за другими девушками – может быть, не столь ослепительными, но зато с понятными и надежными перспективами. Рядом с ней оказался лишь полковник Эшберн, недавно овдовевший мужчина лет пятидесяти, с красным лицом и густыми усами.

– Мисс Эверард, – произнес он, громко чмокнув воздух над ее рукой. – Позвольте воспользоваться моментом и насладиться вашим обществом. Черт возьми, вы сегодня просто затмили всех! Настоящая Диана!

Он пригласил ее на танец, и Лорелайн, не имея возможности отказаться, позволила увести себя в вихрь вальса. Полковник держал ее слишком близко, его рука на ее талии была тяжелой и властной, а его разговор состоял из бесконечных рассказов об охоте, лошадях и своих поместьях.

– …и там, знаете ли, прекрасные виды на долину, – гремел он ей прямо в ухо, опаляя ее щеку табачным дыханием. – И дом солидный, двадцать комнат. Только пустовато как-то стало после кончины бедной Мэри. Женскую руку чувствовать не мешало бы. Хозяйку. И, конечно, наследника. Сына бы, понимаете ли!

Лора молча кивала, чувствуя, как ее тошнит от запаха его одеколона, от его притязаний, от всей этой ужасной, унизительной игры. Она видела, как на нее смотрят некоторые дамы – с смесью жалости и злорадства. Они все понимали. Они видели крах.

Танец закончился. Полковник, поблагодарив ее, снова громко чмокнул ее руку и отошел, пообещав «непременно навестить». Лорелайн осталась одна. Музыка, смех, голоса – все слилось для нее в один оглушительный гул. Она чувствовала себя выставленной на позор. Ее красивое платье вдруг стало казаться ей кричащим и пошлым, прическа – нелепой и тяжелой. Она была уличной певичкой, наряженной в королевские одежды, и все это видели.

Именно в этот момент отчаяния ее взгляд упал на девушку, стоявшую в стороне от общего веселья. Она была одета в простое, но милое платье небесно-голубого цвета, ее светлые волосы были убраны без сложных ухищрений, а на круглом, миловидном лице с веснушками играла открытая, доброжелательная улыбка. Она что-то живо обсуждала с пожилой дамой, жестикулируя и смеясь. В ее манерах не было и тени светской жеманности; она была естественна и полна жизни.

И что самое удивительное – к ней тоже почти не подходили кавалеры. Видимо, ее простое происхождение и скромное приданое также делали ее не самой завидной партией. Но в отличие от Лорелайн, эта девушка, казалось, абсолютно не переживала по этому поводу и наслаждалась зрелищем.

Их взгляды встретились. Девушка в голубом улыбнулась Лорелайн своей открытой, дружелюбной улыбкой. И в этой улыбке не было ни оценки, ни зависти, ни злорадства – лишь простое, человеческое участие и легкое любопытство.

Лорелайн, сама того не осознавая, ответила ей слабой, уставшей улыбкой. Это был первый искренний жест, который она видела за весь этот бесконечно долгий, мучительный вечер.

Внезапно тетка снова возникла рядом, ее лицо было бледным от сдержанной ярости.

– Ну, что ж, – прошипела она, беря Лорелайн под локоть с такой силой, что та вздрогнула. – Похоже, твои чары действуют не на всех. Или ты сама сделала что-то не так? Слишком высокомерна? Слишком молчалива? Надо было больше улыбаться, больше кокетничать! Завтра же начнем уроки флирта. А сейчас пойдем. Пора закреплять успех там, где он еще возможен.

Она потянула Лорелайн в сторону группы пожилых джентльменов, но та на мгновение замерла.

– Простите, тетя, – проговорила она, чувствуя, что еще мгновение – и она расплачется или просто упадет в обморок. – У меня… у меня кружится голова. Позвольте мне минуту отойти, глотнуть воздуха.

Не дожидаясь ответа, она вырвала руку и почти побежала прочь, стараясь не смотреть ни на кого, пробираясь сквозь толпу к арочному проему, ведущему в соседнюю, меньшую гостиную.

Она прошла в нее и остановилась, прислонившись к косяку и делая глубокие, прерывистые вдохи. Здесь было тише, почти безлюдно. И тут она увидела, что она не одна. В кресле у большого окна, выходившего в сад, сидела та самая девушка в голубом. Она с интересом разглядывала веер и что-то оживленно обсуждала с пожилой дамой.

Увидев заплаканные глаза Лорелайн и ее расстроенное лицо, девушка замолчала. Ее выражение стало участливым. Она что-то сказала своей спутнице, та кивнула, и девушка в голубом поднялась и сделала несколько шагов навстречу Лорелайн.

– Вы неважно себя чувствуете, мисс? – раздался у нее над ухом мягкий, заботливый голос. – Не принести ли вам стакан лимонада? Или, может, вам просто нужно присесть?

Лорелайн подняла на нее глаза. И в этот миг она поняла, что ее первый бал, начавшийся как триумф, закончился полным и безоговорочным крушением всех надежд. Но, возможно, он принес ей нечто иное – возможность простой, человеческой дружбы. Она увидела в глазах незнакомки не расчет, а искреннее участие.

– Благодарю вас, – прошептала Лорелайн, и ее голос дрогнул. – Я… я просто немного устала от духоты.

– Я прекрасно понимаю, – девушка тепло улыбнулась. – Иногда все это бывает слишком утомительно. Позвольте представиться – я Энни Кларк. А это – моя тетушка, миссис Нортон.

И перед тем, как окончательно разрыдаться или сбежать, Лорелайн увидела, как Энни Кларк по-дружески протягивает ей руку. И это был самый честный жест за весь вечер.