Хищник

Глава 5

Но на четвёртое утро в дверь его комнаты завалился Кенан.

– Ты там живой вообще? – голос брата был громкий, как всегда. – Давай, маминькин сынок, вставай! Хватит прохлаждаться, хлев без тебя не развалится, но и не починится.

Кросс приподнялся на локте и нахмурился:

– Я думал, ты мне устроишь выходной хотя бы на неделю.

– Я тебе устрою, но сначала вилами под бок, – Кенан уже рыскал по комнате, бросил в него тёплый свитер. – На улице минус, не забудь про сапоги.

Через пол часа они уже шли по хрустящему утреннему снегу. Хлев дышал паром, и воздух был густой, как бульон. Братья и пару помощников чистили стойла, таскали тюки, проверяли корм. Работали молча, но без напряжения. Потом Кенан, утирая лоб, тихо засмеялся:

– А помнишь быка?

Кросс усмехнулся.

– Какого именно? Их тут десятки.

– Того самого. С рваным ухом. Когда он на меня сорвался, а ты ему мешок с песком под ноги швырнул. Спас, между прочим. Хотя мог бы и понаблюдать со стороны.

– Я вообще-то рассчитывал, что он тебя слегка заденет, – невозмутимо бросил Кросс. – Для профилактики.

Кенан фыркнул, и после они оба рассмеялись. Смех был простым таким и тёплым, родным. Кенан сел рядом и обхватил младшего брата за плечо, обнял. И снова им пятнадцать и тринадцать… Кросс широко улыбнулся и посмотрел на него. Тот хлопнул его по плечу и кивнул, подхватывая общую мысль.

А когда солнце стало биться в окно, их позвала Эсма, завтрак был готов. Ароматы свежих яиц, лепёшек и мёда заполонили дом. Дети уже сидели за столом, споря, кто расскажет дяде Кроссу свой сон первым. Он сел, и невестка, улыбаясь, поставила перед ним огромную чашку молока и пироги.

– Кушай, герой. Говорят, ты сегодня впервые за три дня стал полезным.

Он усмехнулся, посмотрел на брата, и без слов кивнул: «Считай, отработал».

После завтрака они снова вышли на улицу, и Кросс, не дожидаясь приглашения, сам потащил мяч. Играл с мальчишками, как будто снова стал пацаном. Потом Сельма вновь позвала его к снеговику, поправить шарфик, «чтобы не замёрз». Он стоял, глядя на неё, и понимал, что никогда не будет чужим здесь. Никогда.

Кухня уже вымерла, за столом остались только крошки, остывший чайник и чуть подогретый воздух после большого ужина. Свет приобрёл матовый и тёплый оттенок. Эсма, закатав рукава, мыла посуду под тихий плеск воды. Из соседней комнаты доносилось дыхание дров в печке и далёкие голоса детей, кто-то, видимо, спорил из-за книжки.

Кросс стоял в дверях, прислонившись плечом к косяку. Он не собирался мешать, просто… наблюдал. В этом было что-то странно умиротворяющее, застыть в тени кухонного света и не делать ничего. Эсма почувствовала его взгляд, но не повернулась сразу. Только после того как вытерла руки о фартук и поправила выбившуюся прядь.

– Что, голоден опять? – улыбнулась она. – Или пришёл за ночным разговором?

– Ни то ни другое, – ответил он. – Просто… хорошо тут.

Она кивнула, не удивившись.

– Это наш дом. Он лечит. Особенно после долгой разлуки.

Он подошёл ближе, небрежно подхватил чистую тарелку и начал вытирать её полотенцем, которое лежало у мойки.

– Ты стал другим, – сказала она, не глядя на него. – Не просто отдыхаешь. Ты внутри как будто стал… тише, мягче что ли.... Но не слабее, нет. Скорее… как будто тебя больше не разрывает.

Кросс усмехнулся, коротко.

– Видимо, просто на время затихло.

– Нееет, – покачала она головой. – Это не про внешнее. Я тебя видела раньше, ты был острый, будто весь из стекла. Даже улыбался словно в долг. А теперь… у тебя в глазах тепло. Даже когда ты молчишь.

Он молчал. Тарелка в его руках была уже сухой, но он всё ещё держал её, не хотел отпускать ни этот разговор, ни эту минуту.

– Я просто стал ближе к себе, – сказал он наконец и вздохнул. – Здесь это легче. Вы… помните меня, настоящего.

– А мы никогда тебя и не забывали, – спокойно ответила она. – Даже когда ты был далеко. Даже когда не звонил. Мы всё равно тебя ждали. Всегда.

Он кивнул и улыбнулся.

– Мне иногда кажется, я потерял себя, знаешь… Там, в Нью-йорке. Или продал, за то, что теперь умею.

– Возможно, – мягко сказала она. – Но ты ведь вернулся. А это всегда значит больше, чем потеря.

Он посмотрел на неё. Долго, в задумчивости. И в этом взгляде было всё и благодарность и сожаление и принятие.

– Спасибо тебе, Эсма.

– За что?

– За то, что ты говоришь просто. И точно.

Она улыбнулась, но не ответила. Просто снова опустила руки в воду, и шум крана стал чуть громче. А потом добавила:

– Спи. Завтра отец с утра тебя утащит, – бросила она через плечо. – Он с вечера планирует тебе сюрприз.

Кросс засмеялся.

– Угадаю. Парники.

– Парники, – кивнула она. – Но с ним ты поговори. Он не скажет, но рад, что ты здесь. По-настоящему рад.

Кросс развернулся и пошёл к себе. А на кухне снова осталась только тёплая лампа, звуки посуды и женщина, у которой в глазах тоже было много света и любви.

Как и ожидалось, на следующий день, ещё затемно, в комнату Кросса заглянул отец. Постучал один раз, как всегда, без церемоний.

– Поехали?

– Уже утро? – хрипло спросил Кросс, нащупывая телефон, но тут же бросил.

– Уже жизнь, – усмехнулся отец. – Я в машине. Вода в термосе, бутерброды Эмира завернула.

Через несколько минут Кросс, натянув куртку и перчатки, уже сидел рядом в кабине пикапа. Старенький, с потрёпанной обивкой, с урчащим движком, но ехал надёжно. За окнами постепенно светлело, по обочинам пробегали деревья с обледеневшими ветками, дорога, как старая венозная линия, вилась через холмы.

– Парники поплыли чуть, – сказал отец, не глядя. – Эти зимы стали мягче, но коварнее. То лёд, то дождь.

– Глобальное потепление, – пробурчал Кросс, потягиваясь.

– Ага. Или просто чертовы времена, – отрезал отец.

Несколько минут они ехали в тишине. Потом Кросс сказал:

– Ты хорошо выглядишь, кстати. Для старика.

– Спасибо, сынок. Ты тоже. Как для человека, которого я полжизни считал проблемой.

Они оба рассмеялись. По-мужски так, коротко и без обид.

Когда добрались до виноградника, день уже начал вступать в силу. Поля, накрытые инеем, парили на солнце. Рабочие, пара мужчин из соседнего села, уже возились с плёнкой, укрепляя скобы, проверяя натяжение. Отец сразу включился, показал, где обрыв, где нужно поменять каркас, где протекает стык. Кросс пошёл за инструментом, снял перчатки и тоже включился, как будто не уезжал никогда.

– Помнишь, как ты ненавидел эти штуки? – спросил отец, прикручивая перекладину.

– Да. Потому что они не стояли, как надо. У них был характер. Как у тебя.

Отец крякнул, но усмехнулся.

– А сейчас?

– Сейчас ты хуже стал. Терпимее.

– Знаешь… – отец выпрямился, провёл рукой по щетине на подбородке. – Три года назад я думал, всё. Пропало. Урожая почти не было. Завод шёл в минус. Кредиты… Меня душило это всё. А потом – бах. Ты появился. И не спрашивая, взял и закрыл всё. Просто сделал.

Кросс покосился на него:

– Это был сыновий долг. И даже обсуждать нечего.

– Я не обсуждаю. Я помню. Вот и всё.

Они снова замолчали, Исмаил пару минут смотрел на сына поджав губы, но с любовью в глазах. Где-то закричала птица. В морозном воздухе тянуло мужской работой, но внутри было спокойно.

– Дед бы тобой гордился, – тихо добавил отец. – Да и Кенаном. Он тоже молодец. Всё держит. И семью и дела.

– Без него я и не смог бы работать, – подтвердил Кросс. – Всё сам тащит и без единого упрёка…

Отец снова взглянул на него и еле заметно улыбнулся. Кросс знал, что он очень гордится своими сыновьями. И это осознание стоило всех наград мира.

Они взяли короткий перерыв. Кросс, глядя вдаль, проговорил почти шёпотом, – на днях вам на счета поступят деньги, отец. Решите зависшие проблемы, Кенану не говорю, потому что он ни за что не признается, что трудно. – Он перевёл взгляд на отца.

– Сынок?! У нас всё нормально.

Покачав головой, Кросс добавил:

– Уверен, если я начну разбирать, найду кучу задач, что требует доработки. Но у меня нет времени для этого. – Он снова посмотрел на виноградник. – Хотя я и отсюда вижу… и на ферме, много чего приметил, но не сказал.

Отец глубоко вздохнул и качнул головой.

– Тебе нужны деньги в делах. Не надо Кросс.

– Отец. Я не вытаскиваю, то что предназначено для дела.

– И сколько там?

– Пятьсот тысяч.

Исмаил приподнял брови.

– Да ты что?! Это ж пол миллиона! Не надо.

Кросс выдохнул и поправив перчатки пошёл прочь, к рабочим.

Дни тянулись и как-то он проснулся позже обычного. Эмира забунтовала, громко, по-матерински, не терпя возражений:

– Оставьте моего мальчика в покое! Ему уезжать через два дня!

Исмаил с сыном не смели ей противить. Приказ был выше их ранга. И Кросса никто больше не беспокоил, он валялся в кровати до обеда.

Дом был почти пуст, когда Кросс проснулся. Мать с невесткой уехали в город за покупками, отец на собрание с местными виноделами, Кенан возился где-то на ферме, как обычно, а дети, по всей видимости, были у соседей.

Его встретила тишина. Она бывает такой гулкой, как в гостинице, или бывает тревожной, как в деловых залах, но здесь, в доме, она казалась старой и родной, знакомой с детства, лечащей, успокаивающей… Кросс прошёл босиком по деревянному полу, накинул на плечи старый тёплый кардиган, который висел в прихожей на том же крючке, где когда-то висела его школьная куртка. Взял чашку крепкого чая и вышел на веранду. Воздух пропах мокрой землёй и дымом тянущимся с труб, и кажется яблоками, возможно забытыми на подоконнике. Перед ним раскинулся двор. Лёгкий снег подтаивал, оставляя тонкие ручейки, стекающие по плитке. На перилах сидел воробей, неподвижно и спокойно рассматривая его словно они были знакомы и он тоже помнил Кросса.

Он сел на ступени, медленно и осторожно, чтобы не спугнуть. И ему так было хорошо. Как же ему было хорошо дома… Здесь нечего доказывать. Не нужно быть первым. Не нужно решать, бороться, конкурировать. Можно просто дышать полной грудью и ощущать защиту даже от стен.

Кросс прикрыл глаза и глубоко вздохнул.

Он вспомнил, как в детстве прятался в винограднике с книгой, как бежал с братом к реке, как помогал отцу чинить старый сарай. Как с дядей Ибрагимом они так же гоняли мяч, как сейчас он делал это с детьми своего брата. Всплывали образы, как кадры старой плёнки, слегка выцветшие, но живые. И ни один из них не имел отношения к его взрослой, Нью-йоркской жизни.

Он посмотрел перед собой и взяв чашку, отпил чаю, от которого поднимался густой пар. Потом вынул телефон из кармана, глянул что там накопилось за эти дни. Несколько уведомлений, пропущенные звонки, предложения сделок, письмо от личного помощника. Всё по делу. Всё знакомо. Но он просто выключил его, без напряжения и сожаления.

И совершенно не боялся, что что-то развалится в его отсутствие. Потому что всё было построено правильно.

Кросс Бегович был основателем инвестиционной группы, владельцем крупной компании с офисом в Нью-йорке. В его портфель входили биржевые инструменты, цифровые активы, венчурные инвестиции, коммерческая недвижимость. Он начинал сам, с трейдинга, днями и ночами сидел у мониторов, ловил волатильность, выходил в плюс. Но когда масштаб стал серьёзным, он выстроил систему.

Больше пяти лет назад он сделал стратегический ход: переманил одного из ведущих аналитиков из Valen & Co. Capital, закрытой инвестиционной компании, где кадры держатся за своё место обеими руками. Так появился Джон Лоуренс, его помощник, крепкий, сдержанный, холодноватый, но с цепким умом и математической точностью. А потом ещё один трейдер, Дэн Мартин.

Кросс отдал им оперативное управление, доверил всё, кроме главного. Джон знал каждую цифру, курировал команду риск-менеджеров, контролировал движение средств, что заходило, что распределялось, что замораживалось. Он не лез в публичность, но держал в руках финансовый пульс. Дэн полностью руководил и контролировал трейдинговый зал.

Он предусмотрел всё: уставы, нотариальные ограничения, юридические ловушки. Без его согласия невозможно было продать актив, снять средства, изменить структуру. Но дела могли двигаться и в его отсутствие. Просчитал всё до мелочей. И это была его личная гарантия, даже если он исчезнет, всё останется на месте и будет работать. И реально, настоящая свобода – это когда система живёт без тебя. Не хуже, чем с тобой.

Позже он спустился в подвал, в огромное помещение разбитое по секторам. Старый, холодный, пропахший вином и дубом. На полках стояли бутылки с их фамильной этикеткой. В углу он нашёл архивные коробки, фотографии времён его детства, вырезки из газет. Достал одну, пожелтевшую статью, где дед и отец с братом позировали на фоне первого урожая. И внизу, почти незаметно, он сам, маленький, в сапогах и с грязными коленками. Улыбка такая простая и искренняя, без усталости, без охраны и планов.

Он присел на ящик, развернул фотографию к свету и поднёс ближе. Ухмыльнулся.

Потом прошагал вглубь, в заброшенный зал, где когда-то гремели шаги и крики. На полу местами залежалась пыль, терпкий запах сырости и старой резины ударил в нос. В углу темнел ринг, верёвки провисли, как усталые плечи. Несколько тренажёров стояли накрытые клеёнкой, словно трупы, забытые на складе.

Кросс медленно провёл ладонью по перекладинам, оставляя за собой чистую полосу. Вспыхнули воспоминания, как они когда-то складывали перчатки. Подошёл к шкафу, дёрнул за ржавую ручку, скрипнул металл, и из темноты выкатился ящик. Внутри лежала его старая пара. Кожа потрескалась, на ней проступали пятна времени.

Он вынул перчатки, встряхнул, ударил ими о край шкафа. Потом медленно натянул на руки, кожа скрипнула, приветственно отвечая ему. Подошёл к груше. Замер на секунду. Один удар.

Пыль взвилась вихрем и осыпалась дождём.

Он отшатнулся, кашлянул и посмотрел на облако медленно спадающее вниз и в стороны.

– Чёрт… Тут нужна генеральная уборка. Кенан, хоть бы раз спустился сюда… – пробормотал он.

Но шагнул снова. И ударил. Ещё. Ещё. Каждое движение хранило память. Когда-то здесь именно он учился бить, падать и вставать. Эхо ударов отзывалось в груди, как напоминание о том, что настоящая сила не исчезает, даже если пройдёт столетие. В голове звучал голос дяди Ибрагима: «Сила не в том, чтобы ударить, сила в том, чтобы выдержать ответ». Кросс напрягал мышцы до предела, чувствуя, как тело вспоминает старые тренировки, запах земли, звон в ушах после падений.