- -
- 100%
- +
– Ну поедем. Вот только домой заскочим, скажем, что поздно приедем.
– Тогда вот тебе, Александр, доверенность и ни пуха, ни пера!
И Борн уехал, напустив целое облако синего вонючего дыма. А Резнер и Майер через полчаса выехали на Энгельское шоссе. Ехали живо, щебенистая дорога была накатана, кругом расстилались весёлые пейзажи: золотые поля, зелёные сады и бледно-голубое небо над ними.
– Пожалуй, я успею, – сказал Давид.
– Успеешь, – ответил Майер. – Если всё хорошо, то в десять будем дома.
И вдруг (какое невезение!) застучало переднее колесо. Ну конечно: второй раз за сегодняшний день острый камешек пробил покрышку и камеру. А запаски нет! Только что использовали.
Съехали на обочину, сняли колесо, разбортовали, дырка большая – не заклеишь.
– Надо машины останавливать, – сказал Майер. – Ведь шофёр шофёру друг, товарищ и брат.
– Это как когда, – сказал Давид.
– Так другого выхода нет. Новая резина с неба не упадёт.
– Попробуем, – сказал Давид. – Я здесь, а ты иди на ту сторону.
Через десять минут Сашка остановил первую машину.
– Ну что ты, друг, – ответил седоусый шофёр. – Я еду в Красный Кут. Запаска за мной числится. Где я тебя искать буду?
– Мы дадим тебе своё колесо. Ты на место приедешь и заклеишь.
– Не пойдёть. Дорога дальняя, вдруг у меня что случится. Кто мне даст запаску? Вы уж попутку ловите.
Дав такой совет, седоусый захлопнул дверь и поехал дальше. У Давида тоже ничего не получалось. Майер пошёл к нему.
– Чёрт знает, что такое! Ведь колхозы должны возить хлеб на пристань, а ни одной машины! – злился Резнер. – Если через полчаса нам не дадут резину, не видать мне Аню!
Но они безуспешно голосовали больше часа. Наконец остановился молоденький шофёр, выпрыгнул из кабины и, стараясь казаться более взрослым, чем есть на самом деле, спросил ломающимся голосом:
– Что стоим, мужики? Колесо пробили? Плохо дело! Повезло вам, что меня встретили. Конечно, есть запаска, как не быть! Я своё дело знаю, у меня авто всегда укомплектован. У меня даже стакан есть на случай выпивки. Вы куда?
– В Энгельс, – сказал Давид.
– Я же говорил, что вам повезло! Я тоже в Энгельс. Не на пристань, случайно?
– На пристань.
– Не за запчастями?
– За автомобилем.
Мальчишка что-то курлыкнул, как молодой петушок, полез в кузов и скинул на землю запаску из которой выскочило вдруг столько пыли, что Майеру с Резнером пришлось прикрыться локтями, чтобы им не запорошило глаза.
– Я вам помогу, – сказал мальчишка и удивительно ловко, будто только этим и занимался, натянул резину на обод.
Сашка с Давидом поставили колесо на место.
– Поезжайте за мной. На пристани вернёте мне колесо, а дальше, как хотите. Между прочим, там есть мастерская, можете завулканизировать.
Давид сел за руль и последний раз поддался надежде:
– Может ещё успеем.
Но в одном месте ремонтировали дорогу, пришлось ехать в объезд, и когда приехали, рабочий день закончился.
Давид бросился к первому встречному:
– Как нам найти этого…
– Кого этого?
– Ну того, кто заведует тем местом, где…
– У нас каждый сам заведует «тем местом».
– Тем местом, где выдают новые машины, – возмутился Давид.
– Я не знаю таких мест, – ответил первый встречный и пошёл по своим делам.
– Вот дурак! – сплюнул Давид. – Теперь уж точно до завтра.
Отдали мальчишке-шофёру колесо и, чтобы переночевать, пошли искать Дом колхозника.
– Слушай, Давид, – сказал вдруг Александр, – от Энгельса до Марксштадта пятьдесят километров. Если поймаю попутку, за два часа доеду. Сейчас восемь. В десять буду дома. Пойду-ка я на дорогу.
– А назад? Доверенность на тебя выписана.
– В пять часов пароход, в восемь утра вернусь. Твоя задача камеру завулканизировать.
– Ну поезжай.
Сашке повезло, он быстро поймал попутную машину и в десять часов вечера постучался в дом старого Соломона.
Дверь открыла Алиса.
– Саша! Ты как здесь?!
– Случайно. Ехали в Энгельс за машиной, опоздали к закрытию конторы. Чтобы времени не терять, решил заехать к тебе.
– Заходи скорей, ты, наверное, голоден!
– С обеда ничего не ел.
– У меня холодная картошка с молоком.
– Давай холодную картошку с молоком.
– Пойдём в летнюю кухню, чтобы дедушку не разбудить. Он только что заснул.
Солнце садилось, освещая верхушку берёзы у ворот.
Алиса принесла хлеб, молоко и кастрюльку с холодной картошкой.
Сашка ел, она смотрела на него.
– Я сейчас подумала, что такой будет большая часть нашей жизни.
– Какой?
– Ты будешь приходить, а я буду тебя ждать, кормить и смотреть, как ты ешь.
– Нет, мы будем есть вместе за большим столом среди трёх или четырёх детей.
– Меня устроит и то, и другое.
– Как дед? – спросил он.
– Вроде немного лучше. Ни за что не хочет переезжать к нам в Павловку. Говорит: «Хочу умереть в своём доме».
– О дяде что-нибудь слышно?
– Нет. Мать все глаза выплакала. Просит, чтобы я запрос в Киев написала.
– А ты что?
– Отговариваю. Мне кажется, будет только хуже. Ты завтра обратно?
– Рано утром. Пароход в пять часов ещё ходит?
– Ходит. Подожди, я тебе нарву огурцов и помидоров пока светло.
– Не надо. У моей хозяйки тёти Мили их полным-полно – не успеваем есть. Лучше пойдём погуляем.
– Пойдём, только ненадолго. Дедушка может проснуться.
Солнце село, наступили сумерки, потом ночь. Они ходили по спящим улицам Марксштадта. Прошли и мимо дома Майеров.
– Зайдёшь? – спросила Алиса.
– Зачем? Пусть спят. Мне им нечего сказать.
– Ну пойдём к нам. Тебе ведь надо хоть немного поспать.
Они вернулись, и Сашка прикорнул в комнате на старом дерматиновом диване с высокой спинкой.
Он чуть не проспал. Алиса оделась и вышла его провожать.
– Саша, – сказала она, – я пошла бы с тобой на пристань, но вдруг дедушке что-то понадобиться.
– Конечно, конечно, – сказал он. – Я всё понимаю. До встречи.
– Когда ты приедешь в следующий раз?
– Постараюсь после уборки. Ну ладно. Пойду я.
– Саша! Подожди!
Алиса догнала его у калитки, обняла, стала лихорадочно целовать и вдруг разрыдалась.
– Что, что с тобой, Алиса?
– Ничего. Что-то тяжело мне.
– Да скажи же, в чём дело?!
– Не знаю. Просто тяжело. Иди, иди. Сейчас пройдёт.
Когда он сел на пароход, взошло солнце и его красные лучи заскользили по волжской глади.
На душе у Майера было смутно: не так он представлял себе встречу с Алисой. Вместо бурной радости, жарких поцелуев какая-то напряжённая сдержанность, даже холодность, и вдруг эти рыдания… Что это? Как там у Пушкина: «Кто устоит перед разлукой, соблазном новой красоты». Но какая же разлука? Они расстались меньше месяца назад.
Солнце вставало всё выше и его блики радостно танцевали, обнимаясь с волнами великой реки.
– Ну что? – спросил Резнер, когда Сашка явился перед ним.
– Да ничего, не так я себе представлял нашу встречу.
– А что такое? Неужели разлюбила?
– Не думаю. Но она была какой-то холодной.
– Не переживай! Чёрт их поймёт этих женщин. Иди оформляй машину, а я пойду камеру вулканизировать.
Получить машину оказалось не так-то просто. Но вот проверены исправность и комплектность, получены документы, Давид сел за штурвал новой летучки – Майер не смог отказать ему в таком скромном, но страстном желании – сам он сел за руль старой, и они отправились домой.
Через три дня Давид Резнер заехал за Майером с опозданием на целых четверть часа. Он был необычно молчалив, рассеян, и что бы Сашка ни спросил, отвечал невпопад.
Наконец он спросил:
– Слушай, Александр, что говорили про Аню?
– Не понял. О чём ты?
– Помнишь, когда её хватил солнечный удар, и я повёз её домой… Кто-то сказал, что Аня такая же …, как её мать.
– Давид, бог с тобой, я ничего такого не слышал.
– Знаешь, Александр, я не настолько глуп, чтоб не видеть, что ты сейчас врёшь. Всё ты знаешь.
– Я знаю только то, что Аня замечательная девушка и любит тебя.
Авария
На дворе был конец сентября. В перелесках пожелтели берёзки, покраснели осинки. Огрубела и порыжела некошенная трава.
Битва за урожай продолжалась. Усталые комбайны ломались всё чаще, и работы у Майера с Резнером прибавилось: летели подшипники, рвались цепи и ремни, ломались муфты сцепления, коробки передач, перегревались двигатели. Но не только в поле хватало работы: на токах останавливались стационарные молотилки, выходили из строя веялки и другие машины.
На работу Сашка выезжал до восхода солнца, уже ночью возвращался домой, где его терпеливо дожидалась Эмилия Фёдоровна и кормила ужином.
Однажды она подала ему письмо. Обратный адрес был Алисин. Он прочитал следующее:
«Дорогой Саша! Я знаю, что ты очень огорчён нашей недавней встречей. Мне самой трудно объяснить своё поведение. Этим летом на меня навалились все напасти: смерть бабушки, арест дяди, болезнь деда, состояние мамы, сходящей с ума от горя и неизвестности… А в день твоего неожиданного приезда я встретила на улице нашего преподавателя. Он всегда нравился мне своей интеллигентностью, большими знаниями, какой-то лощёностью. Мы с ним разговорились. Слушать его было очень интересно. Он посоветовал мне прочитать какую-то книгу, сказал, что она у него есть, и он может дать мне её почитать хоть сейчас. Я зашла к нему в дом. Он сказал, что ему будет очень приятно выпить со мной чаю с конфетами. Мне не захотелось огорчать его отказом, и я согласилась. Мы сели за стол. Вдруг он стал делать двусмысленные намёки, а затем открыто приставать ко мне. Я вскочила, бросилась к двери, но он поймал меня, попытался повалить на кровать. Бог помог мне, дал силы, чтобы вырваться и убежать. Я была потрясена. Мне было так гадко. И ты застал меня в этом состоянии. Пойми меня и прости. Я люблю тебя по-прежнему и с нетерпением жду. Твоя Алиса».
Сашка тут же написал ответ, что всё понимает, сочувствует, когда приедет, набьёт негодяю морду, что тоже любит её по-прежнему.
Наладились отношения и у Давида с Аней. Долго ревновал он её, избегал встреч, а когда встречался, был вызывающе груб. Наконец она заставила его объясниться, после чего Анина мать, встретив Фишера, крепкими острыми ногтями оставила на его лице автограф, затем с ним подрался Анин отец, правда неудачно для себя. Но Давид на следующий день взял реванш за будущего тестя и так поколотил Роберта, что Аня, наконец была удовлетворена и, дав Давиду оглушительную пощёчину, полностью простила его, а он подкрепил своё раскаяние, пару раз доверив ей руль новой машины и дав сделать несколько кругов вокруг села.
Но их любовь вскоре прервалась страшным несчастьем. Однажды Майер не дождался своего напарника и отправился в контору МТС пешком.
– Аксель Иванович, – сказал он, войдя в кабинет директора, и проглотил язык.
У двери на скамейке сидел Резнер с забинтованной головой.
– Ну что, горе-механики! Поехали доставать вашу машину!
– Как доставать?! Откуда?!
– Он знает откуда! – Борн гневно кивнул на Давида.
Он пошёл вперёд, Майер и Резнер последовали за ним.
– Что случилось, Давид?
– Плохи дела, Александр. Я разбил новую летучку.
– Как?!
– Я провалился в заброшенный колодец. Помнишь, я тебе показывал – на опушке леса.
– Да ты врёшь! Ты же знал, где он находится.
Сашка подошёл к Резнеру совсем близко и спросил полушёпотом, чтобы не слышал Борн:
– За рулём была Аня?
– Тише! Александр, если ты мне друг, никогда не упоминай её! Я всё возьму на себя!
– Она не пострадала?
– Она дома. Сломала руку. Мы с ней договорились: она упала в домашний погреб. Я тебе говорю только потому что знаю: ты не проболтаешься.
– Тебя посадят.
– Я знаю. Она обещала ждать.
Они сели в старую летучку. Борн поехал впереди на мотоцикле. Пока ехали, Давид рассказал, что вчера вечером Аня опять попросила дать ей руль проехаться вокруг перелеска. Он не смог ей отказать. Было темно, он отвлёкся, и Аня на полном ходу заехала в колодец.
– Удар был сильным. Думаю, машина разбита.
На опушке перелеска у заброшенного колодца стоял «Сталинец». Назло Давиду это был трактор Роберта Фишера. Он стоял тут же и, кажется, ухмылялся. Над ямой будкой вверх торчала летучка.
Давид полез в колодец зацепить трос. Роберт сел за рычаги. Трактор выбросил в покрытое лёгкими тучками небо серый дым и медленно вытянул машину наверх.
– Да, – сказал Аксель Иванович, рассматривая её смятый передок, – восстановлению не подлежит. – Ну что же, тяни её Фишер к мастерской.
Подъехала «эмка». Вышли два милиционера:
– Вы Резнер?
Давид свесил руки:
– Я.
– Поехали с нами.
Вскоре закончилась уборка. Погода испортилась: стало пасмурно, дул холодный ветер, сыпал дождь. Из колхозов в МТС возвращались трактора, буксируя вышедших из строя собратьев, комбайны, косилки и прочую технику. Комбайны чистили и ставили на консервацию до весны. Трактора готовили к зимнему ремонту.
Майера на старой летучке, одного, без шофёра, командировали на станцию Урбах за запчастями. Выехав за село, он увидел девушку. Голову её покрывал белый пуховый платок, ветер трепал пустой рукав светло-серого пальто. Это была Аня. Сашка остановился:
– Ты куда, Аня?
– В Урбах, на суд. Довезёшь?
– Конечно, что за вопрос!
Она села. Сняла платок и обнажила свои чудесные золотые волосы. Долго ехали молча. Кто бы узнал в этой молчаливой девушке прежнюю весёлую, ни на минуту не умолкавшую Аню.
– Что я наделала, что я наделала?! – вымолвила она наконец.
– Что? – не понял Сашка.
– Ой, прости, Александр, я забыла, что не одна. Как я виновата! Ведь не он, – я разбила машину. Я наверно очень скверно выгляжу в твоих глазах. Сидеть должна я. Я хотела сознаться, но он запретил…
Глаза её наполнились слезами.
– Он правильно сделал. Женщина не должна сидеть, если может сидеть мужчина. Он просто поступил, как положено настоящему мужику.
Аня несколько секунд смотрела ему в глаза, на её нижнем веке дрожала слезинка, потом сорвалась и покатилась по щеке.
Он перевёл взгляд на грязную дорогу всю в лужицах и колеях.
Сашка довёз Аню до здания, в котором должен был состояться суд.
Она открыла дверцу и спрыгнула с подножки.
– Я провожу тебя, – предложил он.
– Не надо.
– Я заеду за тобой вечером.
Аня кивнула и пошла к крыльцу, на котором толпились уже люди.
У Сашки с собой был список запчастей, чуть не на полтетради. Завскладом выдавал запчасти ранее приехавшим экспедиторам из других МТС. Его помощница была довольно бестолковая курносая девица с сонными глазами. Пока она нашла и выдала Майеру всё, что было в списке, рабочий день подошёл к концу.
Сашка поехал за Аней, мало надеясь застать её в суде. Оказалось, что суд над Давидом ещё не закончился и пришлось ждать.
Наконец, дверь отворилась, из зала стал выходить народ. Придерживая загипсованную руку на марлевой косынке, вышла Аня.
– Ну что? – шагнул ей навстречу Майер.
– Пять лет, – всхлипнула она.
Он помог надеть ей пальто на одну руку, застегнул верхнюю пуговицу.
– Давай повяжу платок.
– Не надо. В кабине тепло.
Сашка забежал вперёд и открыл ей дверцу.
– Как это много пять лет, – сказала она. – Когда пройдёт пять лет?
– В октябре тысяча девятьсот сорок третьего года.
– Что будет в октябре тысяча девятьсот сорок третьего года? Но я дождусь, я обязательно дождусь.
Урбах давно остался позади, они ехали молча, и Сашка думал, какой твёрдой и мужественной оказалась эта Аня, которую он прежде считал пустой балаболкой, и как крепко повезло с ней Давиду.
Навстречу им шла колонна автомашин с красными транспарантами и кузовами, накрытыми от дождя брезентовыми палатками. Они везли зерно на станцию Урбах для сдачи государству. Там его грузили в вагоны, и оно шло дальше – туда, куда считало нужным государство.
Зима
После ноябрьских праздников наступили морозы. Все колхозы района выполнили задания по хлебозаготовкам и рассчитывались с колхозниками за трудодни. Эмилия Фёдоровна заработала почти шестьсот килограммов пшеницы, мешок картошки, четыре килограмма мяса. Но она не радовалась, а плакала:
– Это бы нам шесть лет назад. А сейчас куда мне столько одной?
Майеру выдали, кроме полученного раньше аванса, восемьсот рублей деньгами, семьсот килограммов хлеба и два мешка картошки. Ему тоже было отчего кручиниться:
– Как мне это в Марксштадт своим отвезти?!
В семьях, в которых было по несколько колхозников, амбары ломились от зерна. Погреба до самых люков были заполнены картофелем, правда, большей частью выращенным на собственных огородах.
Во дворах визжали свиньи, им пришло время умирать. Из тёплых и живых они превращались в замороженные туши и лежали на лавках в холодных сенях. Дошла очередь и до Кнакса. Он был уже не маленьким визгливым поросёнком, а огромным, басовито ухавшим боровом,
Эмилия Фёдоровна позвала соседа Готлиба Раата, лучшего в Л… забойщика и бывшего в начале зимы нарасхват. Он пришёл в воскресенье, в один из первых после уборки выходных.
Эмилия Фёдоровна грела на печи воду, а Раат с Майером, послушно выполнявшим его приказания, сделали всё как положено. За время, когда они заканчивали разделывать тушу Кнаксика, тётя Миля нажарила свежины: куски сала, мяса, лёгких, печени.
Когда они управились, разложили Кнакса в сенях на заморозку и занесли в дом в специальной лохани его внутренности, Эмилия Фёдоровна позвала их к столу, в центре которого рядом со сковородкой, шипевшей жиром, стояла бутылка водки.
Готлиб был почти двухметроворостый, рано поседевший богатырь с разными глазами: одним большим и круглым, другим маленьким и узким.
Он налил себе полный стакан водки и спросил Сашку:
– Тебе сколько налить?
– Грамм сто.
– Не мужик что ли? – сказал Раат и налил ему столько же, сколько себе. – Пей! И ты выпей, бабушка Ненила, чтобы вкусно елось!
– Да мне капельку. Только за компанию.
Раат выпил стакан почти залпом. Подцепил вилкой из сковородки кусок мяса, пожевал и сказал:
– Отличное мясо! Ты, Александр, думаешь, кабана просто зарезать? Нет, это тоже наука! Нехитрое дело убить его: в сердце пырнул, и дело с концом. Я встречал дураков, что из ружья свиней стреляли. Но какое мясо при этом получали?! Красное, пропитанное кровью, которое и в руки взять неприятно. А от моего забоя мясо всегда чистенькое, беленькое, вкусное. Правда, Эмилия?
– Правда, Готлиб.
– Я люблю это дело. Когда я с твоим мужем служил в Крыму, я скучал по нему. Как ноябрь – страшно хотелось кого-нибудь зарезать.
– Фуй, Готлиб! Как ты можешь такое сказать!
– А что? Не человека же, а скотинку. Если бы я твоего кабана не зарезал, как бы ты мясо ела? Я своим умением людям добро делаю. Даже глаза лишился. Ты не знаешь, Александр: мне глаз выткнул бык старого Резнера ещё до войны. Ладно, пойду я, меня и в других местах ждут.
– Подожди, я тебе мяса дам, – подскочила тётя Миля.
– Самую малость. Только потому что обычай такой – резчику платить свежиной. Ты, бабушка Ненила, зови, если что. Приду, помогу. Мы ведь с твоим Карлом в Крыму два года вместе от страха дрожали. Ха-ха-ха.
– Почему он вас зовёт бабушкой Ненилой? – спросил Сашка, когда тётя Миля вернулась в дом. – Да так смешно: говорит всё по-немецки, а «бабушка Ненила» по-русски.
– Бог его знает. Может потому, что когда-то чинил мою избу. Я, Александр, хочу колбас наделать. После тридцать третьего года себе одной не делала – зачем мне, да и не из чего было. А когда Антон стал у меня жить, завела Суззи и Кнакса. Я думала себе в голову: он врач, ему надо хорошо питаться. Но не пришлось его покормить: не дождался, чтобы Кнакс вырастал. А когда все мои были ещё живы, и у нас всё было, колбáсы стояли зимой вёдрами: красная, белая, ливерная. Карл и дети очень любили. Утром вставала, приносила из сеней, отрезала куски на сковородку, и через пять минут завтрак был готов. Твои родители делали колбасу?
– Конечно
– Ты умеешь почистить кишки?
– Я видел, как отец чистит. Если надо, почищу под вашим руководством.
И несколько дней, придя с работы, Сашка и тётя Миля перерабатывали Кнакса: Сашка чистил кишки и перемалывал на мясорубке мясо, тётя Миля варила печень на ливерную колбасу; язык, сердце, лёгкие и свиные щёки – на белую, постное мясо на красную. Потом фарш через насаженную на мясорубку трубочку набивали в кишки. Готовые белую и ливерную колбасу тётя Миля ещё раз отваривала в большом котле, остужала, кругами укладывали в вёдра и выставляла на мороз. А так называемую красную колбасу (Rootworst) замораживали сырой.
– Если что будет оставаться, будем весной закоптить, – сказала она.
«Вряд ли что останется», – подумал Сашка, намазал кусок чёрного хлеба смальцем, положил на него кольцами лук, а сверху толстый слой сырого фарша из чистого мяса. Он съел два таких куска с большим аппетитом, чувствуя, что в девятнадцать лет никакая еда не вредна молодому организму.
В мастерской начался ремонт тракторов. Каждое утро Борн по телефону диктовал в район сводки: сколько тракторов поставили на ремонт, сколько вышло из ремонта, сколько находится в ремонте и процент выполнения плана.
– Зачем это? – спросил однажды Майер у Борна. – Нас подгонять не надо, мы сами знаем, что наша техника должна быть исправна.
– Социализм – это учёт и контроль, руководящие органы должны держать руку на пульсе. А вообще, советую побольше делать и поменьше рассуждать. Наедине со мной – ещё туда-сюда, а при посторонних не советую.
Аксель Иванович на время ремонта назначил Сашку заведующим мастерской, то есть своим заместителем, который отвечал за всё, что происходило в мастерской.
Вырваться из Л… в Марксштадт никак не получалось. Однажды Майер получил от Алисы письмо. Она писала, что дедушка переехал в Паульское к родителям, а она всю неделю живёт одна в дедушкином доме в Марксштадте и ходит в педучилище. Домой в Паульское уходит в субботу после занятий, возвращается в Марксштадт рано утром в понедельник. «Ходим впятером. Когда стояли первые сильные морозы, мёрзли, как собаки, а сейчас ничего, – писала она. – Мать сходит с ума от того, что нет вестей от дяди Жоржа. Она написала письмо товарищу Калинину с просьбой разобраться в его деле. Я её еле отговорила посылать, сказав, что у товарища Калинина и без нас работы хватает. Через неделю у нашего театр первый в этом сезоне спектакль. Будем играть «На дне» Горького. Хорошо бы, если бы ты приехал и посмотрел, как я играю. Я переживаю, отчего ты не едешь, ведь уборка закончилась».
«Дорогая Алиса! – ответил он. – Я бы рад приехать, было бы на чём. У нас ремонт, а это для нас не менее важно, чем уборка. Могу приехать только в воскресенье, но должна подвернуться оказия».
В одну из суббот в середине ноября Аксель Иванович пришёл в монтажный цех:
– Александр, непредвиденная работа. Мимо ехали врачи, у них сломалась машина. Срочно надо сделать.
– Посмотрим. Сделаем, что можем.
Сашка вышел на улицу. У ворот стоял тёмно-зелёный автобус ГАЗ-АА с красными крестами и надписью: «Перевозка больных».
У ворот стоял тёмно-зелёный автобус ГАЗ-АА с красными крестами и надписью: «Перевозка больных».
Из него вышли шофёр в фуфайке, высокий круглолицый мужчина лет двадцати восьми в меховой шапке и полушубке и пожилой человек в шапке пирожком и двубортном кашемировом пальто с бархатным воротником.
– Мотор греется. Вода уходит, – сказал шофёр. – Не доехали бы. Спасибо добрый человек на буксир взял.
– Заезжай, снимай радиатор. Медник посмотрит и сделает, сказал ему Майер.
– Ты делай, а мы с Теодором Ивановичем сходим к одной моей знакомой, – сказал круглолицый врач шофёру.
Майер открыл ворота мастерской. Несколько трактористов, стоявших на ремонте, руками затолкали автобус в мастерскую. Шофёр стал снимать радиатор.
Наступил обеденный перерыв, и Сашка отправился домой обедать. Войдя во двор тёти Мили, он увидел много свежих следов на снегу. Ещё в сенях услышал голоса. Странно: к Эмилии Фёдоровне никогда никто не приходил. Он вошёл в прихожую.
На вешалке висели знакомые пальто и полушубок. На верхней полке лежали шапки. В прихожую вышла тётя Миля:
– Александр, мы тебя ждём! Вот познакомься: это Антон Петрович, о котором я тебе рассказывала. А это знаменитый доктор Грасмик, ты, наверное, слышал о нём, – Эмилия Фёдоровна коснулась рукава старого врача. – Антон, а это Александр. Он здесь в МТС работает механиком, он мой новый квартирант.
– Мы уже знакомы, – сказал Антон Петрович, пожимая Майеру руку.