Пролог
Ещё можно было не кричать. Ещё можно было притвориться, что это не страшно.
Пол мёрзлый. Пальцы сводит. Пахнет железом – не ржавчиной. Кровью. Она дышала через рот, стараясь не шмыгать носом. Шмыгнешь – он услышит.
Она не знала, как давно здесь. Света не было. Только звуки. Иногда – шорох. Иногда – плач. Иногда – щелчок ножа о металл. В прошлый раз он принёс ведро. Сказал:
– Та, что пыталась сбежать, не готова к чистоте. Теперь она – часть ритуала.
В ведре был палец. Потом два. Она больше не считала.
Он верил, что «очищает». Говорил им:
– Вы – сосуды. Я делаю вас чистыми. Через боль. Через покорность. Через молитву.
Иногда он заставлял читать. Святые тексты. Свои тексты. Листья бумаги пахли потом. Однажды он заставил одну из девушек вырыть ногтями слово «спасение» в бетоне. Кто-то сказал, что у неё сорваны подушечки пальцев. Кто-то – что она выжила.
Кто-то – замолчал навсегда. Сегодня он сказал:
– Одна из вас выйдет. Та, кто примет меня. Не телом. Духом.
Она услышала скрип замка. Шаги. Тяжёлые. Неторопливые. Она не знала, её ли очередь. Но знала – если он выберет не её, значит, он уже выбрал кого-то другого. Разобрал. Сложил. И оставил в ведре.
Глава 1. Он вернул ее по частям
Он заходит спокойно. Не как похититель, а как хозяин. Движения выверенные. Тишина внутри него – пугающая. Такая, что хочется шуметь назло.
Чёрная футболка, тёмные штаны. Без ремня. Без пояса. Без ничего, что можно сорвать, украсть, превратить в оружие. Только ключ на цепочке. Как амулет.
Я сижу на полу. Колени прижаты к груди. Спина к стене. Глаза – в пол. Я стараюсь не существовать. Для него. Для себя. Для кого угодно.
Он не смотрит. И я не смотрю. Но он знает – я здесь. Он знает, где каждая из нас.
– Сегодня ты молчишь, – говорит. – Молчание – это начало. Через молчание приходит чистота.
Он берёт тряпку из бледного пластикового таза. Она сырая. Пахнет хлоркой и чем-то сладким. Приторным до тошноты. Смерть, замаскированная под детское мыло.
– Руки.
Я протягиваю. Он вытирает аккуратно. Будто я стеклянная. Или уже труп. Мне всё равно. Главное – не дернуться. Не заплакать. Не показать, что внутри – паника.
– Чисто. Внешне.
Он разворачивается. Уходит. Дверь закрывается. Запах остаётся.
***
Слева – вздох. Справа – стук. Три раза. Пауза. Два. Наш код. Живы. Пока.
– Я тут, – шепчу. – Я пока ещё.
Шорох. Тихий. Почти ласковый.
– Ведро видела?
Алина. Старшая. Умная. Та, что однажды пыталась выломать петлю ногой.
– Видела. Один палец. Девчачий. С кольцом. Серебро. Камень плоский. Что-то напоминает.
– Маша… – Алина заикается. Голос хрипит. – У неё было такое. Сердечко. С трещиной.
Я закрываю глаза. Маша ушла. Вернулась – не вся.
***
Долгая пауза. Потом – голос с другой стороны. Тихий, будто дышит в бетон.
– Слышно вам меня?
Это Вера. Третья. Самая младшая. Шепчет, как ребёнок, который до конца не понял, где оказался.
– Мы тут. – Алина отвечает вместо меня. – Ты держишься?
– Я считала плитки… – Вера глотает слёзы. – Их девяносто восемь. Может, если считать до ста, нас выпустят? Или он ждёт ровную цифру?
– Он не ждёт цифру, – говорю. – Он ждёт слом.
Молчание.
– А ты? – спрашивает Вера. – Ты кто была… до?
Я не отвечаю сразу. Не хочется вспоминать. До – было. Но как будто не со мной.
– Учительница. – Шепчу, наконец. – История. Шестые классы. Я всегда говорила, что ад – это группа семиклассников на перемене. Оказалось, нет.
Вера смеётся. Сдавленно. Почти по-настоящему.
– А ты, Алина?
– У меня был салон красоты. – Её голос становится колючим. – Маникюр. Педикюр. Эпиляция. Клиентки, которые думают, что целлюлит – самое страшное в жизни.
Мы смеёмся. Тихо. С горечью. Потому что уже знаем, что страшное – это не целлюлит. Это ведро с кольцом.
Нас трое. Я, Алина, Вера. Маша – уже нет. Мы говорим шёпотом, как будто за это дадут жизнь. Мы помним себя. Пока помним, мы живы.
***
Он вернулся через сутки. Или через трое. Здесь время не считается сутками. Оно считается ударами сердца. Плитками. Шорохами. И тишиной, которая давит на уши.
Я услышала шаги. Его шаги всегда ровные. Тяжёлые. Как будто каждый – по твоей груди.
Он открыл дверь. Я не шевельнулась. Только глянула мимо – на цепочку. На ключ. Он всё так же у него. Он всё так же держит нас в своих руках.
– Сегодня будет одна, кто пойдет со мной, а вторую я накормлю своим семенем. – сказал он. – Кто готов – встаньте.
Он не повысил голос. Не дал имён. Просто ждал. Я не двинулась. Алина тоже. Даже Вера замерла. Никто не шевелился. Никто не хотел «быть готовой». Это ловушка. Он не спрашивает – он выбирает. Всегда.
Он подошёл к двери справа. Стучит. Два раза. Медленно. Я знаю этот ритм. Это – к Алине.
– Твоя очередь идти со м ной, – произнёс он негромко.
Пауза. Долгая. Он не торопится. Он никогда не торопится.
– Нет, – отвечает Алина. – Не моя. Сегодня моя очередь принимать твое семя.
Он не говорит ничего. Просто поворачивается. К следующей двери. К Вере. Стук. Один. Ещё один. Пауза.
– Ты. Готовься, пойдешь со мной.
И Вера – плачет. Тихо. Беззвучно. Я слышу, как она всхлипывает, как будто горло запечатали.
– Надень повязку, – говорит он. – Ты не должна видеть, куда я отведу тебя.
Потом он вошёл к Алине. Знакомым жестом начал поглаживать свой пах, и я замерла, прижавшись к решётке. Видела это уже не раз – но меня он пока не трогал. Ни разу не заставлял брать его в рот. Даже не представляла, насколько это может быть мерзко…
Его пальцы скользнули к ширинке с театральной медлительностью, будто он давал нам время осознать – сейчас будет зрелище. Кнопка брюк щелкнула, молния распахнулась, и из-под темной ткани высвободилось его достоинство – тяжелое, уже полностью возбужденное, с толстой, извитой веной, пульсирующей по всей длине.
Головка его члена была влажной, блестящей на ярком свете – будто покрыта тонким слоем масла. Капля смазки стекала по нежной кожице, и он, усмехаясь, провел ею по щеке Алины, оставляя мокрый, липкий след. Она зажмурилась, но не отпрянула – знала, что хуже будет, если попытается увернуться.
– Нравится, как он пахнет? – прошептал он, прижимая теплую, упругую плоть к ее губам.
Алина не ответила, но ее дыхание участилось. В свете ламп, которые он включил на полную мощность, было видно все: как ее ноздри трепетно раздуваются, как кончик языка непроизвольно касается кожицы у основания его члена, как скулы напрягаются от стыда… и обреченности.
Он провел головкой по ее нижней губе, намеренно медленно, заставляя ее почувствовать каждую выпуклость, каждую каплю своей смазки.
– Открой рот, сучка. И не забывай дышать.
И она подчинилась.
Он приподнял головку члена, прижав её к её губам, заставляя их раздвинуться под давлением.
– Ты же знаешь, что будет, если я почувствую твои зубы? – его голос звучал почти ласково, но в нём сквозила стальная уверенность.
Алина кивнула, её ресницы дрожали.
– Но я могу помочь тебе… – он провёл пальцами по её вискам, будто лаская, а затем резко сжал её челюсти. – Могу освободить тебя от них. Навсегда.
Его большой палец скользнул в угол её рта, растягивая его, обнажая влажную розовую плоть.
– Тогда ты будешь сосать ещё лучше. Без помех.
Она замерла, её зрачки расширились от ужаса – но и от чего-то ещё. От осознания, что он прав. Что без зубов она действительно сможет принять его глубже, без риска причинить боль. Только вряд ли она хотела этого.
Глава 2. Принимай член или умри
А потом он вошёл. Медленно, но неумолимо, заполняя её рот, пока её губы не обхватили его у самого основания.
– Вот видишь… – он провёл пальцами по её горлу, чувствуя, как его член растягивает её. – Уже лучше.
– Ты принимаешь его так хорошо… почти как будто тебе это нравится, – он хрипло усмехнулся, наблюдая, как её щёки втягиваются от усилия. Его пальцы вцепились в её волосы, направляя ритм, заставляя её голову двигаться в такт его толчкам.
Каждый раз, когда он входил глубже, её горло сжималось вокруг него, горячее и влажное, и он издавал низкий стон, наслаждаясь этим вынужденным поклонением. Слюна стекала по её подбородку, смешиваясь со слезами, но он не останавливался – только ускорялся, его бёдра бились о её лицо с животной силой.
– Глубже, – приказал он, и она попыталась, её тело напряглось, пытаясь подавить рвотный рефлекс. Он чувствовал, как её язык скользит по нему, как её губы сжимаются, и это сводило его с ума.
– Да… вот так. Ты наконец-то понимаешь, для чего создана.
Он заставил её поднять глаза, встретиться с его взглядом, чтобы она видела, как он наслаждается её унижением. И в этот момент, когда её взгляд наполнился покорностью, он почувствовал, как волна удовольствия накрывает его.
– Глотай.
И она послушалась. Я смотрю. И ненавижу себя за то, что не могу отвести глаз.
Его пальцы впиваются в волосы Алины, заставляя её двигаться быстрее. Её губы растянуты, слюна капает на пол, а глаза стекленеют от бессилия. Она уже не сопротивляется – просто принимает.
А что, если завтра это буду я? Мой желудок сжимается в комок. Я не смогу. Не смогу почувствовать эту липкую, солоноватую кожу на языке. Не смогу сдержать рвотный рефлекс, когда он полезет глубже. Не смогу терпеть его стоны, его насмешки, его удовольствие от моего унижения.
Алина давится, но продолжает. Потому что иначе – хуже. А я… я, наверное, умру. Не от его рук. Нет. Я просто перестану дышать. Мое сердце разорвётся от отвращения раньше, чем он закончит. Но что, если и это не спасёт? Что, если я всё равно останусь здесь, в этом теле, с памятью о том, как он использовал меня?
Он мастер иллюзий. Мастер игры в милосердие.
“Выбирай," – говорит он, проводя ладонью по твоей щеке, словно любовник. "Рот или крюк под рёбра? Ты же умная девочка. Ты знаешь, что проще."
И ты знаешь. Ты знаешь, как хрустят рёбра, когда крюк пробивает плоть. Как пахнет твоя же плоть, когда её режут медленно, давая время осознать каждый сантиметр боли. Как кипяток ошпаривает гортань, если ты решишь кричать.
И потому, когда его пальцы касаются твоей челюсти, ты… раскрываешь рот. Добровольно. Хотя знаешь прекрасно, что это не выбор. Это насмешка. Он давно знает, что ты выберешь его вонючий, солёный член вместо крюков. Что будешь глотать, давиться, но благодарить за эту "милость".
А потом – когда он кончит тебе в глотку и оттолкнёт – ты вдруг осознаёшь самое страшное: это только временная отсрочка. Так будет всегда. А потом он все равно нацепит тебя на крюк или сожжет заживо. И этот страх – страшнее всего.
Алина давится. Я вижу, как её горло судорожно сжимается, как челюсть напрягается, чтобы не выплюнуть его сперму. Глаза залиты слезами, но она глотает. Медленно, с отвратительным бульканьем, заставляя себя принять то, что он влил в неё.
– Не пролей ни капли, – он шлёпает её по щеке членом, оставляя липкую полосу на коже. – Теперь оближи. Всё.
Её язык, вялый и покорный, выползает изо рта. Она проводит им по всей длине его члена, собирая остатки, стараясь не пропустить ни миллиметра. Он тяжко вздыхает, наблюдая, как она работает – без энтузиазма, но и без сопротивления.
– Ниже, – приказывает он, откидываясь на стуле. – Яйца тоже заслужили внимание.
Алина опускается ниже. Её губы касаются мошонки, и я вижу, как её лицо искажает гримаса отвращения. Но она лижет. Медленно, как будто надеется, что этого достаточно.
– Э-э, нет, сучка, – он хватает её за волосы, прижимая лицо к себе. – Здесь, – его палец тычет в чувствительную кожу под яичками, – вылижи как следует.
И она подчиняется. Её язык скользит туда, куда он указывает, её слюна смешивается с его потом, с её слезами. Она делает это так старательно, будто от этого зависит её жизнь.
А ведь так оно и есть.
Он с довольной усмешкой заправляет свой обмякший член обратно в брюки, поправляя ширинку с театральной небрежностью. Его пальцы задерживаются на молнии, будто давая нам последний шанс рассмотреть очертания его плоти сквозь ткань – напоминание.
– А теперь, – он хлопает Алину по щеке, оставляя липкий отпечаток, – пора работать над совершенством Веры.
Эти слова повисают в воздухе, тяжелые, как нож на верёвке. Мы с Алиной знаем, что значит его «совершенство».
Вера замирает, её глаза – два расширенных чёрных круга – на секунду встречаются с моими. В них нет страха. Там уже пустота. Она уже там, куда её поведут.
Внезапно он подходит к ней и его рука взмывает вверх – резкий хлопок ладони по лицу раздаётся как выстрел. Голова Веры дёргается вбок, прядь тёмных волос прилипает к внезапно покрасневшей щеке.
– ГДЕ ПОВЯЗКА?! – его рёв заставляет меня вздрогнуть, хотя бьёт он не меня. – Сколько раз нужно повторять? Надеть перед выходом! Ты что, тупая?! Я же сказал! Надеть!
Он выхватывает из ее рук грязный лоскут чёрной ткани и суёт ей в лицо. Вера машинально подносит дрожащие руки к затылку, пальцы беспомощно путаются в узле. Он наблюдает, как её ногти царапают собственную кожу в попытке подчиниться.
– Быстрее! – очередной удар. На этот раз кулаком в плечо. Она клонится вперёд, но повязка наконец затягивается. Теперь её мир – это тёмная ткань, пропитанная запахом пота и чужой крови.
Он берёт её за волосы под повязкой, но она даже не сопротивляется. Её тело – просто мешок с костями, который он тащит за собой в тёмный коридор, туда, где лестница ведёт наверх.
Дверь щёлкает. Её выводят. Я слышу, как её шаги путаются. Она спотыкается. Он не помогает. Он не ловит. Он просто наблюдает её падение, прежде чем дёрнуть за волосы, заставляя подняться. И потом – тишина.
***
Я кладу ладонь на бетон.
– Алина?
– Я здесь.
– Он выбрал её.
– Да.
– Вернёт?
Алина долго молчит.
– Нет.
Я замолкаю. Думаю о том, что он выбирает заранее, кого поведет на пытку. Но даёт иллюзию выбора. Вера ушла. Её больше нет. Или она будет не той. И я не знаю, кого он выберет завтра.
Глава 3. Шепчи, пока слышат
Примерно через два или дня спустя дверь сверху открылась снова. Мы уже не надеялись. Или, наоборот, слишком надеялись – но боялись себе в этом признаться.
Все эти дни камеры не закрывали. Мы с Алиной были вместе – в одной клетке. Это спасало. Мы чувствовали друг друга: дыхание, движения, тишину между словами. Это было как тонкий канат над бездной. Пока он не оборвался – мы держались.
Когда дверь скрипнула, мы замерли. Сначала – только шаги. Лёгкие. Сбивчивые. Не его. Неуверенные. По полу потянулся запах хлорки и крови, будто память сама вползла в нас. И когда фигура появилась в проёме, сердце моё остановилось.
Вера. Но не та, что ушла. Эта – тень. Лицо – чужое. Глаза – тусклые. Не находили фокуса. Плечи – сгорблены. Губы – разорваны. Не от боли. От тишины. От слов, которые не дали сказать. Она смотрела на нас – как будто сквозь. Или в нас, но из другого мира.
Он поставил её в центр комнаты. Сам не вошёл. Только держал дверь. Как будто выпустил существо, с которым не хочет иметь ничего общего.
– Она очищена, – сказал он. – Она будет вам примером.
И ушёл.
***
Алина бросилась первой. Поддержала. Усадила. Говорила с ней, гладила по волосам. А Вера смотрела сквозь неё. Сквозь нас.
Руки у неё были все в порезах. Мелких, но глубоких. Кожа на ладонях – будто прожжённая. На лодыжках – следы от наручников или стяжек. Плечо – обугленное пятно, словно его чем-то прижигали. Губы – не просто разорваны, а словно кем-то выдраны. Она была живая, но вся как будто собрана из кусков боли.
– Вера, ты меня слышишь? – Я подошла ближе. Присела на корточки. – Ты с нами?
Она не ответила. Только дёрнулась, когда я коснулась её запястья. Синяк. Яркий. Жёлто-синий. Как осенняя лужа под светом.
– Она не говорит, – шепчет Алина. – Либо не может. Либо не хочет. Или запретили.
– Он говорил с ней или только пытал и насиловал?
– Может быть. Или просто читал свои молитвы во время пытки. Он так делает.
Мы сидим втроём. Как треугольник. Сломанный, но ещё стоящий.
– Мы не дадим ей исчезнуть, – говорю. – Она с нами. Она ещё тут. Пока мы с ней – она не одна.
Я впала в уныние. Вера вернулась. Но не вся. Он называет это очищением. А по сути – стиранием. Мы теряем людей не только телом. Мы теряем их лицом. Голосом. Молчанием. Но я не позволю, чтобы меня стерли. Даже если тело перестанет быть моим – разум должен выжить.
А потом пришел он… Мы сжались в комок, застывшие в углу камеры Веры. Я и Алина – мы пришли сюда, пытаясь хоть как-то поддержать Веру после пыток. Глупо, конечно. Какая поддержка может быть в этом аду? Но мы сидели рядом, шептали пустые утешения, гладили ее дрожащие плечи.
И вот теперь он стоял в дверях, медленно переводя взгляд с одной на другую. Его глаза остановились на Вере.
Я в этот момент вообще пожалела, что пришла сюда. Надо было уйти, пока была возможность. Спрятаться в своей камере, притвориться невидимой. Но теперь было поздно.
Он шагнул вперед, схватил Веру за волосы и грубо поднял ее с кровати. Потом он швырнул ее на пол лицом вниз. Ее тонкая рубашка задралась, обнажив бледные, иссеченные свежими рубцами ягодицы.
– Ты думала, уже отмучилась? – он провел ладонью по ее коже, затем резко опустил руку.
Хлоп. Удар. Потом еще один. Ее тело вздрагивало, но она не кричала – только слабо стонала, словно находясь где-то далеко, в трансе, куда не доставала даже боль.
– Ты должна чувствовать, – прошипел он, снимая ремень.
Кожаный хлыст со свистом рассек воздух, оставляя на ее теле алые полосы. Я сжала кулаки, ногти впились в ладони. Разве ей недостаточно? Разве он не забрал у нее уже все? Но он продолжал, пока его дыхание не стало тяжелым, а на лбу не выступил пот.
– Ты, живо сюда! – крикнул он Алине. Затем он бросил ремень на пол и вытер лоб. – Приготовь мой член. Я буду трахать это мясо сейчас.
Его голос звучал почти благородно, будто он и правда верил в то, что говорил:
– Она нуждается в очищении. И мой долг – помочь ей.
Алина, с опущенным взглядом, подошла к нему. Ее пальцы дрожали, расстегивая его ширинку. А Вера лежала неподвижно, уже не сопротивляясь. Потому что сопротивление давно потеряло смысл.
Алина опустилась перед ним на колени, её пальцы скользнули по его уже возбуждённому члену, лаская, смазывая его своей слюной. Она работала языком и губами с отлаженной, почти механической покорностью – она знала, что любая ошибка, любая неосторожность зубами обернётся для неё новой волной насилия.
Он стоял над ней, наблюдая, как её щёки втягиваются, как её глаза, опущенные вниз, избегают его взгляда. Его пальцы вцепились в её волосы, направляя её движения, заставляя её брать его глубже, пока её горло не сжалось вокруг него.
– Хорошая сучка, – прошипел он, наслаждаясь её унижением.
А потом – резко, без предупреждения – его нога взметнулась вверх. Удар. Алина отлетела назад, ударившись спиной о стену. Слюна и смазка блестели на её подбородке, но она даже не вскрикнула – только прикрыла лицо руками, словно ожидая нового удара. Но он уже повернулся к Вере.
– Перевернись. На колени.
Её тело повиновалось автоматически, даже несмотря на боль. Она встала на четвереньки, её спина дрожала, а между ягодиц – там, где кожа уже была иссечена ремнём – виднелась тонкая, болезненная розовость. Он плюнул себе в ладонь, смазал член, затем приставил его к её заднему проходу.
– Ты должна быть благодарна, – прошептал он, наклоняясь к её уху. – Я очищаю тебя.
И вошёл. Резко, без подготовки. Вера закричала – хрипло, отчаянно, наконец-то сорвавшись в тот самый животный вопль, которого он, казалось, и ждал. Алина, прижавшаяся к стене, сжала кулаки.
А я… Я смотрела. Думала о том, почему он так сильно пнул Алину. Эта мысль пронзила меня, даже когда он уже пристроился между ног Веры. Алина же старалась – делала всё, как он любит, облизывала, глотала, даже не давилась… А он всё равно ударил. Без причины. Просто потому что мог.
Но размышления оборвались, когда он двинулся. Первый толчок.
Вера вскрикнула, её тело дёрнулось вперёд, но он схватил её за бёдра и вогнал себя глубже. Её пальцы вцепились в грязный пол, ногти царапали бетон, будто она пыталась отползти, убежать – но он не отпускал.
– Ты ещё не чиста, – прошипел он, вытащив член почти полностью, оставив лишь кончик.
Я видела, как его плоть блестела на свету – мокрая, липкая. Видела, как его яйца напряглись, когда он снова вошёл в неё, уже медленнее, растягивая её, наслаждаясь каждым её стоном.
– Пожалуйста… – её голос был хриплым, разбитым.
Он не ответил. Только ухватил её за волосы, заставил выгнуть спину ещё сильнее, и продолжил трахать.
Его бёдра бились о её ягодицы с мерзким хлюпающим звуком. Каждый толчок заставлял Веру вздрагивать, её рыдания становились всё громче, но он только ускорялся.
– Бей кулаком сколько хочешь, – усмехнулся он, глядя, как её рука бьёт по полу в такт его движений. – Всё равно никуда не денешься.
И правда – она била по полу, но не сопротивлялась. Не могла. Её тело уже принадлежало ему.
А он… Он был голый до пояса, его брюки болтались на лодыжках, а яйца туго подрагивали при каждом толчке.
И я думала только одно: Когда он закончит с ней… а если он захочет сделать то же самое со мной? Он не просто трахал её – он ломал её. Каждый толчок сопровождался ударом – то в рёбра (я слышала, как её прерывистое дыхание становилось всё тише), то в живот (она сгибалась пополам, но он тут же выпрямлял её, вгоняя себя глубже).
– Дыши, – шипел он, ударяя ладонью по её спине. – Я не закончил.
Её тело уже не держалось – она висела на его руках, как тряпичная кукла, только слабые стоны выдавали, что она ещё в сознании. Но он хотел большего. Резким движением он перевернул её на спину, её голова стукнулась о бетон. Глаза Веры закатились, но он уже влез на неё, снова вгоняя свой член в её измученное тело.
– Открой глаза! – он шлёпнул её по лицу.
Она не реагировала.
– Открой, сука!
Ещё удар. И ещё. Но Вера уже не шевелилась. Только тогда он остановился, разочарованно фыркнув.
– Слишком хрупкая.
Он вышел из неё, оставив её лежать в луже собственной мочи и крови.
А потом повернулся к нам.
Его взгляд скользнул по мне – холодный, оценивающий – но пальцем он ткнул в сторону Алины.
– Иди сюда. Кончу тебе в рот. У меня нет времени тут с вами развлекаться и обучать вас. – Его голос звучал как скрежет металла. – Завтра продолжим. А пока мне надо спустить.