- -
- 100%
- +
– С вами, – прищурился Бурун, – мы придумаем для вас историю. По прибытии скажу, что привез золовку с семьей. Якобы, скажем всем, муж твой в больничке на излечение слег, в силу войдет – приедет к нам и сам, объявится перед честным народом…
– Как скажете, Алексей Иванович! Вам оно всё виднее! – кивнула Зина согласно головой.
– Жить будете у нас, как родичи наши близкие. Тебя в поварихи отдадим, а Дашку санитаркой пристроим в санчасть. Пацана твоего определили уже. Поладим в семье, мужика подыщем для тебя справного. Дашка заневестится, замуж ее отдадим!
Прикрыв пылающее личико, девчонка из-под пальцев глянула на Степку и перевела глаза на Борьку, не знала еще, кого из них двоих ей выбрать, стояла девка на распутье…
– А в чем кроется твоя собственная выгода, Алексей Иванович? – поинтересовалась Зина.
Знала она прекрасно, что обычно за просто так никто чужому человеку ни на полушку не сделает добра, чтобы оно потом большим злом на него самого не обернулось.
– Условие у меня есть одно! – прищурился Бурун. – Без оного согласия на то уговора промеж нас не сладится…
– Какое? – моргнула Зинаида.
– Дома у меня все бабы подо мной ходят, пользую их по первому моему слову! – прищурил бригадир левый глаз и качнул пальцем. – Никто про то и ни сном, и ни духом ведать не может!
– А если мы… – заикнулась Зинка.
– Принудить вас не могу, – пожал Бурун плечом. – Решайте сами. Не нравится, шагайте на постой в общагу, хвостом очередь из мужиков отрастет. Под одним, другим и третьим побываете, света белого ненавидеть начнете. Слезами изольетесь, но к себе назад не пущу. На кой мне вдругорядь колхозные подстилки нужны…
Зина и Дашка подавленно молчали. Перспектива пойти по чужим рукам их особо не прельщала. Раздолбают мужики их во все дырки, впору идти вешаться или топиться.
– Что решили, горемычные? – поскреб Бурун скулу.
– Мы решили, Алексей Иванович, к тебе притулиться!
– Верно вы решили, Зинаида! Да ты на поселковых баб еще с дочкой насмотришься! Считай, сплошь одни шалавы! Для молодой бабы еще куда ни шло путаться с мужичьем без всякого разбора, а бабе в годах уже трудненько принимать у себя разных охотников по нескольку раз за день…
Истово перекрестившись, Зина снова горячо заверила:
– Жить будем у вас, Алексей Иванович, твердо встанем под вашу руку! На все мы согласные! Говори нам свое слово…
– Раз согласны вы, мои бабочки, то закрепим мы наш договор нынче же ночкой… – крякнул довольно Бурун, тяжело поднялся, устало направился к шалашу, завалился с самого краю, прикрыл глаза, стал поджидать Зинаиду.
– Я пошла к нему, – поцеловала женщина дочку в лоб и последовала в шалаш за своим только что появившимся у нее хозяином. – Особо не усердствуй с этими жеребцами…
Забираясь в тесноватый шалаш, Зинаида опустилась на коленки, подползла к мужику. Алексей Иванович лежал, поджидая ее.
– Скажи-ка мне, Зина, как на духу, многому ли научили тебя твои мужья? – повис в темноте вопрос бригадира.
– Как и всех прочих баб, верно, тому и научили, – моргнула женщина озадаченно от неожиданности и самого бригадирова вопроса, вздохнула и неуверенно протянула. – Первый муж на спину норовил меня поскорее завалить и юбку задирал до пупа. А второй муж старался поставить меня на четвереньки, по нраву ему было со спины ко мне пристроиться. Все по-людски…
– Что, Зина, мужья твои и зад твой ни разу не баловали? – заиграла на мужских губах ироничная улыбка. – Ни один, ни второй мужик не сподобились осчастливить тебя…
На память Зинаиде пришли слова, услышанные ею от женки одной, муж которой месяцами пропадал в тайге. Баяла разбитная бабенка, что от лютой тоски по бабской ласке иные мужики находят утешение в окаянном плотском извращении.
– Садом и Гоморра! – возвела Зинка обалдевшие очи к темной вершине шалаша. – Не было промеж нас этакого греха! Они меня не принуждали, а я этакого непотребства предложить им сама не могла! Не по-людски оно…
– Не все эдак думают. Иным оно и по нраву приходится! – хмыкнул мужчина и хлопнул бабу по заду.
Женщина тяжело вздохнула, ибо деваться теперь ей было некуда, сунула добровольно шею в хомут, сказала:
– Твоя воля, Алексей Иванович! Понудишь меня, приму грех тяжкий на душу! Не скажу, что с великой охотой пойду на смертушку совести моей, лишь по огромной нужде…
– И не грех оно вовсе, Зинаида! – рассмешил ее ответ мужика, едва не подавился он смешком. – Еще в Библии про оное сказано. Сказывали мне, что забава сия от Бога людям дана, от природы самой она издавна пошла.
– Ну, не знаю, что ответить вам, Алексей Иванович!
– Ладно, Зина, не к месту о том лясы полночной порой нам точить! Для начала мы с тобой по-людски познакомимся!
Расстегнув кофточку, Зинаида подняла юбку, опустилась спиной на жесткий тряпичный тюфяк, привычным движением раздвинула в стороны ноги, прошептала в темноту:
– Воля твоя, Алексей Иванович! Зачинай знакомство…
Оставшиеся у костра ребята времени зря не теряли.
– Дашка, пошли! – подал Степка девушке руку.
Насупившись, Борька проводил их угрюмым взглядом. Зимину не хотелось уступать первенство, но он хорошо понимал, что в их новой семье бригадира Буруна не ему отныне принадлежит право выбора, придется ему все терпеть, молчать и сносить.
– Скидывай кофтенку! – облапил Степка по-хозяйски послушную во всем девушку, знал, что отказа ему не будет.
Прячась от отблесков костра, Дашка присела за телегу и принялась расстегивать пуговки. Обнажившись, деваха юркой змейкой скользнула на телегу, устроилась на соломе.
К ней тут же подступил Степка, закинул просторную юбку ей на живот, навалился всем телом, впился в губы.
– Ноги раздвинь… – велел сынок бригадира.
Понуждаемая парнем, Дашка раскинула ноги и, обхватив руками крепкую спину Степки, сама толкнулась ему навстречу, утробно охнула, едва не задохнулась от чувственного всплеска…
Когда все закончилось, девка прятала смущенные глаза от Бориса, понимала, что наносит ему душевные раны и ничего не могла с этим поделать, не могла она отказаться от того, что предлагал ей и к чему принуждал ее Степка.
– Твоя очередь стеречь костер! – согнал Борька Степку с телеги, и Дашка поняла, что случится в следующую минуту.
– Мамка ить просила вас не частить! – предприняла девушка слабую попытку, чтобы избежать еще одного контакта.
– Мамка твоя сама сейчас, небось, на третий круг пошла! – огрызнулся Борис. – Быстрее начнем, раньше заснем…
Закончив свое дело, парень отвалился в сторону, заснул, довольно похрапывая, а к Дашке сон все не шел, обходил ее третьей стороной, ехидно надсмехался над нею.
До самого утра Дашка почти и не сомкнула глаз, все думала о том, как за один день она превратилась из юной и наивной девушки в конченую потаскуху. За один день она приняла двух мужиков, и еще счастье ей выпало, что сам бригадир не подступился к ней со своей огромной оглоблей. Вот тогда бы ей, горемычной, и несдобровать, порвали бы ей все нутро…
Поутру все мужики проснулись бодрыми и в хорошем настроении, собрали лагерь, погрузили весь скарб на телеги и отправились к поселку, до которого осталось совсем немного пути, лишь малая часть от всей долгой к нему дороги…
Но лишь только к концу второй половины дня, когда и солнце, окрашенное в багровый цвет, устало путешествовать по небосводу, тяжело цеплялось огненной короной за высокие макушки вековых сосен на дальних сопках, повозки, наконец, прибыли к месту своего назначения, добрались до Озерного…
Усталые лошадки едва перебирали копытами по неровной и каменистой дороге, измученные вконец палящим зноем уже уходящего дня, тяжестью телег, людей и поклажи, плелись, понуро свесив головы. Бедная животина хотела поскорее попасть на родной двор, уткнуться мордой в ведро с прозрачной водой из глубокого колодца, оказаться в прохладном сарае с яслями, доверху наполненными душистым сеном, с торбой овса на шее.
Наемные работники, трясущиеся в телегах, оживились, оглядывая дальнее поселение охотников, их рубленые дома-домишки барачного типа, изгороди огородов, оказавшийся у самой обочины дороги колодец-журавль, редкие палисадники у некоторых изб, где угадывались заботливые хозяйские руки.
У самых ворот, где остановилась повозка Буруна, стояла дородная баба, расставив твердо крепкие ноги, скрестив свои крупные руки под тяжело свисающей грудью, сузив филином глаза.
– Заждались мы вас, Алексей Иванович! – всматривалась она в лица работников. – Который раз ужин мы для вас разогреваем! Баньку для вас жарким жаром протопили! А вас все нет и нету! Уж и не знали мы, чё да как за вас подумать…
– Открывай ворота, Клавдия! – рыкнул зычно бригадир вместо приветствия. – Хватит болтать! Сперва дай люду в дом войти, лясы свои потом будешь точить! На досуге…
– Ласково просим вас всех до нашего дома! – заторопилась баба, будто подстегнутая хлестким ударом кожаной плеткой, поспешно отворила тяжеленные тесины высоких створов ворот, поклонилась степенно в пояс. – Гостям мы завсегда рады! Особливо, ежели добрые люди пожаловали к нам на порог…
Заведя под уздцы уставшую животину во двор, проводив взглядом прикрывающиеся ворота, мужик громко распорядился:
– Сорванцы, распрягайте мерина! Скотину напоить и на ночлег определить! Бабы, тащите поклажу в избу. Опосля и решим, что делать с нею дальше! Живо все за работу!
– Слава Богу, приехали! – появилась на крылечке еще довольно молодая женщина с цветастой косынкой на голове, с закатанными рукавами легкой ситцевой кофтенки.
Не мешкая, Наталья ухватилась за увесистый чемодан, что примостился с краю телеги, согнувшись в пояснице на правый бок, потащила-поволокла тяжеленную поклажу в избу.
– Дочка, не отставай от меня! – принялись Зинаида и Дашка по ее примеру за работу, суетясь и стараясь.
Общими усилиями узлы и баулы перебрались в дом, свалили их в угол общим гуртом. Когда все собрались вместе, хозяин дома довел до домочадцев сложившуюся ситуацию:
– Значится так! У нас в доме гости! Для всех приходятся они нам близкой родней! Запомнить всем и не путать слова. Зинаида – мне золовка! Дашка – ее дочь! Борька – племяш! Люди они все хорошие, жить будут при нас!
– Запомнили… – поморщилась недовольно Наталья. – Чай, не без памяти у тебя мы столько лет прожили…
В двух-трех предложениях Бурун напомнил, кто и кем, и куда принят на работу. Приезжие закивали головами. Они старательно делали вид, что ими все хозяйские уроки сполна усвоены.
– Борька со Степкой пойдут в заготовители! – повторил Бурун еще раз. – Приняли их в бригаду. Жена моя, Наталья, и она для всех после меня в доме моем самая главная! Порядок посему один! Мое слово для всех закон! По нашей вере старинной жить будем, как завещал наш старец Макар, одной общей и дружной семьей. Все расклады только в семье! На людях мы сродственники и чтим их людские законы и порядки. А дома мы у себя вольны сами себе искать и утешения, и любого полюбовника…
– Уяснили, Алексей Степанович! – ответила Зинаида за всех своих родственников, покосилась на Наталию, но та даже и бровью не повела, будто ее или все это не касалось, или она была всем довольна, не видела в том для себя никакого урона.
Решено было сперва-наперво отмыться в баньке от дорожной грязи, а опосля уже и вечерять.
– Клавдия, определи гостей с ночлегом и мыться! – приказал Бурун. – Степка, проверь баньку, чтоб перед людьми сраму не иметь!
Получив указ, бабы пошли определяться с местами для сна и отдыха. Зинаиду и Дашку определили в малую гостевую комнатенку, где выходило им тесновато, но Наталья обещала, что вскорости мужики ее расширят, добавят мебели.
– Борьку поместим в комнату Степки! – распорядилась хозяйка дома. – А Степку отправим в комнату к Клавдии. На время, пока не закончат мужики с пристройкой…
Стараниями Степки в баньке все ожидало их прихода, и члены сильно обросшей за день семьи направились огородом в недавно только отстроенную довольно просторную баню с разложенным по порядку чистым и исправным бельем.
– Проходите, гости дорогие! – пригласила Наталья с гордостью в голосе всех войти внутрь.
В предбаннике смастерили лавки для отдыха, на них-то можно было и раздеться, и отдохнуть после жара парилки.
– Места на всех хватит! – похвастался Степка.
Засветили керосиновую лампу и принялись неспешно раздеваться. По давно укоренившейся еще с детства привычке Борька искоса наблюдал за неторопливо обнажающимися женскими телами. Его сильно поразила статная фигура тетки Степана, с мощной грудью, тяжело свисающей на подтянутый живот, ниже которого густо кустился кучерявый треугольник темных волос, местами посеребренных, тронутых легкой сединой.
– Как тебе моя тетка? – зашептал ему на ухо Степка. – Баба в самом соку! А мамка моя ничем сеструхи не хуже!
Будучи намного моложе, Наталья напоминала старшую сестру, только выглядела она лучше лет на пятнадцать-двадцать. Те же самые густые волосы, свободно распущенные по статной спине, молодой и подтянутый живот, несмотря на рождение сына Степки. И грудь у жены бригадира нисколько не подкачала супротив сестринской, выглядела довольно крупной и красивой.
– Ты на титьки у мамки моей глянь! – бесстыдничал бригадиров сынок. – Отсосал я их в детстве малость, но они еще ничего!
Кружки Натальиных сосков бледно-розового цвета с темно-коричневыми шишечками посередине контрастировали с темными кружками сосков ее старшей сестры.
На этом-то различия между сестрами и кончались, не считая приличной возрастной разницы и оттенка волос.
– Наши бабы многим другим еще фору дадут! – ввернул Степка словечко, услышанное им от мужиков в кабаке. – Фигуристые бабы! С одного взгляда на них забирает…
Скосив глаз, Борька окинул взглядом хозяйских баб. Сильные ноги удерживали крупные и довольно для их возраста крепкие, не расплывшиеся студнем зады, стройные спины.
Но больше всего из всех женских достоинств Степкиной мамки и его тетки Зимину понравился русый цвет волос Натальи. Он подчеркивал оттенок грусти в ее подернутых истосковавшейся нежностью глазах. Женские глаза завораживали и не отпускали.
– Да, мамка моя всем хороша! – хмыкнул сын хозяина, заметив Борькин пристальный взгляд, и Зимин согласно кивнул.
Всем была женщина хороша и не могла не понравиться Борьке, который оказался не в силах отвести от нее взгляд, потерял весь свой природный стыд, вернее, остатки его.
Местные бабы, скорее всего, сразу заприметили бы, они обратили бы внимание на пристальные взгляды приезжего парнишки, если бы не были сильно заняты разглядыванием и детальной оценкой внешности двух нечаянных соперниц.
А вот гостьи смущенно мялись, неторопливо стягивая с себя грубые и толстые чулки, нижнее белье, искоса смотрели по сторонам, на пацанов, которые пялились на женские прелести, а затем, прижав к животам шайки с мочалками, шмыгнули торопливо в парилку, чтобы заранее занять места на полках, удобные для обзора намечающегося процесса совместного мытья, созерцания разнообразной красоты женских тел.
– Идут, идут! – раскрыл Степка пошире в нетерпении страшно любознательные глаза. – Чисто русалки в раю…
Открыв дверь, в парилку вошли четыре феи самой разной комплекции и разного возраста с шайками и прочим банным скарбом. Бабы негромко переговаривались, устраивались.
Последним вошел Алексей Иванович, выпрямился во весь рост, нисколько не смущаясь наготы, давая всем понять, что он тут хозяин и всему голова, что все тут ходят под его властью. Довольно крякнув, Бурун огляделся, вышел, занес из предбанника широкую скамью и установил ее на свободном пятачке.
– Хорошо напарили! – похвалил он своих баб и от всех своих щедрот плеснул из ковшика на свистяще зашипевшие камни.
Густой, как утренний туман, жгучий пар согнал парнишек вниз на нижние полки парилки, заставил пригнуть головы к полу.
– С кого начнем? – пробасил густо хозяин. – Давай, Клавдия, по старшинству! Падай, баба, на скамью, пропарим твои косточки на славу! Соскучилась по венику, поди…
Послушная воле зятя, Клава пересела на скамью, живо распласталась на животе по всей длине своего мощного тела.
– Сорванцы, Степка и Борька, веники в руки и за дело! – скомандовал бригадир и дал отмашку для начала процесса парения и помывки. – Отстегайте бабу на пару!
Остальные бабы разлили воду по шайкам, принялись намыливать мочалки. По давней привычке Зинаида попыталась сама мыть дочь, но та отказалась, не захотела выглядеть в глазах всех присутствующих сопливой и несмышленой малолеткой.
– Мама! – прошипела Дашка. – Я ить сама! Сама! Чего ты меня перед людями в краску вгоняешь!
С небывалым усердием Борька охаживал веником спину Клавдии, явственно улавливал возбужденные писки сквозь удовлетворенные стоны весьма довольной всем бабы.
Повернув голову к парню, она с непонятным для себя вожделением разглядывала его пропорционально сложенную фигуру.
– Не слишком шибко лупцуй, милок, не молодуху, чай, ты паришь! – постанывала Клавдия томно, едва сдерживала себя, чтобы не вскочить и не наброситься на юного банщика.
Борька и рад был стараться, еще пуще махал веником. А вот Степка без особого пыла похлопывал по ногам и ягодицам тетки, сильно не лупцевал, жалел ее, как свою самую первую бабу.
Всегда держал парень в памяти холодную ночь, когда лежал на топчане, вконец замерз, тетка, увидев его скорчившееся тело возле остывающей печи, позвала его к себе в постель.
– Шмыгай быстро ко мне, пострел! – кинула она в ночи. – Вдвоем, знамо, теплее! Кому говорю…
Прикорнув у теплого живота тетки, которая и вовсе ему никогда не казалась сильно старой при ее столь для ее лет гладком лице без всяких морщин, огромной и мягкой груди под исподней рубашкой, Степка успокоился и расслабился.
Он разомлел в уютном тепле женского тела, почувствовал, как по холодным ступням поднимается живительная волна, доходит, согревая, до колен и идет все выше и выше.
– Суй свои ледышки ко мне, пострел! – ощутила Клава прохладные руки родного племяша, отправила их к себе под грудь. – Спи! – чмокнула парня в холодную щеку, обняла его женщина и затихла, погрузилась в сладкую дрему.
Отогревшись в душном тепле теткиного тела, парнишка пошевелил пальцами под сиськами Клавдии и, не получив ожидаемого им укоряющего ворчания, неторопливо двинулся в увлекательное путешествие по всему женскому телу.
Суровая ткань теткиной ночной рубашки особо не дозволяла ему дотронуться до гладкой кожи, но даже внешнее оглаживание таинственных женских местечек волновало парня. Сердце у него стучало набатом и отдавалось каждым ударом в ушах. Он боялся, что его задремавшая нянька проснется, осознав, чем занимается ее любимчик, разом выгонит сорванца на холодную постель. Да и поутру она поведает обо всем его родителям.
– Все не угомонишься ты, пострел! – приподняла тетка широкий подол ночной рубахи, затянула материю до самых подмышек, предоставила племяшу полную свободу. – Вырос мой любимчик, к живой бабе его потянуло…
Осознав, что Клавдия вовсе и не против, Степка принялся водить руками по теткиному телу, сжимать ладонями шары необъятной женской груди, ощупывать мощные ляжки…
Другим ярчайшим моментом в жизни Степки стал визит отца в комнату тетки, где парень, порядком возбужденный, валялся, объятый тесным кольцом теткиных рук.
– Попользовал ты тетку, пострел? – грохнуло отцовским рокотом, и парнишка всем телом вжался в матрас, ожидая сильнейшей отцовской затрещины. – Ступай к мамке! А я тут тебя подменю с моей сродственницей! Брысь отсюда, пострел…
– Ты это чего удумал, Алексей Иванович? – дошло до Клавдии мгновенно, и она вмиг встрепенулась. – По что жену свою обижаешь и меня в стыдный конфуз вводишь? Мальчишку на грех с матерью толкаешь! Не по-людски это дело!
– В нашей семье оное за грех давно не считается! От деда нашего еще пошло! – нахмурил брови Бурун. – И батя мой радел с ближними, и мамка моя была у меня первой бабой!
– Не гоже ты удумал, Алексей Иванович! – пятилась от мужика сестра его жены, стыдливо прикрывалась простынкой.
– Гоже, не гоже, не тебе, Клавдия, наши устои судить! – ухватил мужик за край материи, потянул ее на себя. – Пущай наш малец сперва с домашними бабами отведает сладость! Да и тебе с сестрой для здоровья польза прибудет. Чай, всё на мужиков ты заглядываешься, по сторонам ищешь себе забаву! А тут мы все свои, родные и близкие! Сдвинься чуток, прилягу рядком…
Потоптавшись в дверях, Степка отправился прямиком в родительскую спаленку, дабы справлять отцов наказ. Ожидая его появления, Наталья сидела на краешке кровати. Распущенные волосы старательно утаивали выражение ее расстроенного лица.
– Батя меня к тебе прислал! – присел сынок рядом и опустил ладонь на открытое бедро матери.
В душе он ожидал недовольно протестующую реакцию родительницы, но женщина не шелохнулась, лишь отвернула в сторону смущенное донельзя и полыхающее жаром лицо.
– Грех это, сына… – молвила тихо Наталья.
– Мам, это не я! Батя мне строго велел! Прогнал меня к тебе! Сам он с теткой улегся! – оправдывался пацан, а по всему женскому лицу перекатывались угрюмые тени.
– Воля отцова для нас всех закон! – вздохнула мать тяжело. – В роду у них так оно заведено! Пущай и мы тому закону тоже поклонимся. Полюбовником мне станешь!
Облегченно выдохнув, Степка, всецело взбодренный вынужденным согласием матери, хозяйским тоном повелел:
– Скидывай, баба, рубаху и ложись!
– Может, сперва в рубахе опробуем, как муж с женой в семье возлежат? – смутилась женщина сильно.
– Нет, давай, скидывай! – моргнул озадаченно Степка и крутанул головой. – Давай мы по-людски! То мужику твоему и нет в том надобности, чтоб глянуть на тебя всю, а ты мне, баба, надоесть еще не успела! Сеструха твоя и то скидывает исподнее!
– Хочешь того, сам снимай! – возмутилась женщина. – А я сама не могу. Погоди, пообвыкну, может, тогда и сама…
Глянув глазами по сторонам, парнишка потянул мать за руку, помог ей подняться, встать на ноги, для начала облапил ее, прижался носом к ее груди. Высокая и статная, Наталия возвышалась на цельную голову, смотрела на него сверху-вниз.
– Ишь, вымахала в рост! – проворчал ласково Степка. – Выше бати по избе гоголем ходишь, как он тебя замуж взял, недомерок сам. Дорасту до тебя с годами или нет… – вздохнул пацан.
Стянув лямки ночной рубахи с женских плеч, спустил он исподнее по крупным бедрам, скинул все на пол. Рубаха оберегом осела неровным кольцом возле обнаженных женских ног.
Обойдя вокруг женщины, Степка внимательно всю ее осмотрел и оценил. Сеструхи во многом походили друг на друга, но мамкина грудь и ее бедра все-таки уступали теткиным. Но…
– Ты у меня баба молодая, вся в соку! – прижался сынок щекой к тяжелым и начинающим свисать женским сиськам, провел ладонями по крупной спине, спустился к обширным ягодицам, неспешно обхватил руками крепкие бедра.
Потянув женщину на давно распахнутую постель, парень сел между раздвинутых ног матери, дотронулся до розовых валиков, стыдливо прячущихся между густой поросли каштановых, еще не побитых сединой волосиков.
– Потекла баба! – почувствовал влагу Степка и понял по теткиным советам, что мать готова принять его.
Не торопясь, он прилег рядом и, развернувшись, лег на зажмурившую глаза женщину, упираясь локтями перед собой. Наталью била крупная дрожь, в уголках глаз копились слезы, они тонкой дорожкой сползали на подушку. Порывистое ее дыхание прерывалось судорожным всхлипыванием. Руками женщина обнимала плечи бесстыжего сына, проводила до самых бесстыдно обнаженных ягодиц, будто спохватывалась и поспешно отдергивала руки от тела вовсе и нечаянного любовника.
– Наталья, направь его сама! – шепнул горячо в ее ухо сынок, назвав мать по имени, что должно было облегчить их общение, стереть прежнюю кровно родственную привязанность.
В ответ он от матери получил благодарный поцелуй. С дрожью в теле она прильнула к его груди. Парнишка активно задвигался. Наталья, раскинув руки, тихонечко вскрикивала. Из соседней комнаты доносился довольный теткин скулеж, из чего выходило, что Клавка особо и не противилась, сразу отдалась зятю…
Распаренную Клавдию на скамье заменила Наталья. Она с природной стыдливостью перед чужаком Борькой плотно свела ноги, за что была строго отчитана мужем-тираном:
– Чего прятать свое богатство, коли все равно рано или поздно его показывать! Хлещите ее крепче, сорванцы, чтоб ее до самых костей пробрало, чтоб сама мужика захотела…
Борьке льстила стыдливая робость хозяйки дома перед ним, незнакомым ей парнем. Ему остро захотелось ощутить на время власть над холодно строгой красавицей Натальей, и он все жестче похлестывал веничком по жене бригадира, представляя ее покорной домашней наложницей, вспоминая прочитанное им про гаремы турецких султанов и монгольских ханов.