- -
- 100%
- +
– И что думает сам юноша? – Хасан наконец обратился к Исмаилу напрямую.
Юноша склонился в почтении.
– Я сделаю всё, что прикажете, господин.
Хасан склонил голову, наблюдая за ним.
– Ты думаешь, что можно превратить его в латинянина? – он снова посмотрел на Амина. – Чтобы он не только говорил, но и дышал, как они?
– Он уже говорит на их языке. Уже думает, как они. Знает все о лордах и их окружении. Я вложил в него всё, что нужно.
Хасан задумчиво потеребил бороду.
– И как ты думаешь их подменить?
– Лорд Альфред с сыном собираются в Святую Землю. Паломники часто исчезают в пути – разбойники, болезни, несчастные случаи… Только Исмаил вернётся ко двору под видом Ричарда.
Великий мастер асасинов задумался. Затем медленно кивнул.
– Пусть мальчик останется здесь, – Хасан провёл пальцем по лезвию кинжала. – Наши мастера сделают из него фидаина.
Хасан жестом подозвал одного из привратников.
– Ты можешь идти, – обратился он к Исмаилу. – Зариф проводит тебя.
Когда юноша скрылся за тяжёлой дверью, повинуясь беззвучному жесту стража, Хасан повернулся к Амину. Его взгляд – внезапно тяжёлый, как свинцовая плита – обрушился на шпиона ордена. У Амина по спине пробежали ледяные мурашки.
– А теперь, – прошипел Старец Горы, и его пальцы сомкнулись вокруг кинжала, – расскажи мне… как два пса из разных стай могут быть столь похожи, что даже сука-мать не отличит? Откуда этот… двойник?
Амин выдавил едва уловимую, нервную улыбку:
– От вас ничего не скроешь, владыка…
– Значит, близнецы, – задумчиво произнёс Старец Горы.
– Да, точная копия друг друга, – подтвердил Амин. – Я наблюдал за лордом Ричардом при дворе. У Исмаила даже голос звучит как у брата.
– Возможно, у их цезаря и не будет сомнений, – процедил Хасан. – Но пёс, вскормленный волками… сможет ли стать истинным волком?
– Господин, Исмаил – очень способный юноша!
– Я не об этом, – Хасан смахнул с пальцев сок граната. – Кровь не обманешь. Латинянин по рождению… – он бросил взгляд туда, где до этого стоял Исмаил, – сможет ли он забыть зов крови и не вернётся ли в свою стаю, забыв про клятвы, данные нам?
– Владыка! – Амин почти вскрикнул, забыв о сдержанности. – Разве Пророк, мир ему, не для всех народов ниспослал Коран? Исмаил вскормлен нашим учением! Он предан Ордену не меньше других! Его вера – словно сталь!
– Молчи! – голос Хасана ударил, как плеть.
Он встал. Его тень, гигантская и уродливая, поползла по стене, поглощая изображения с битвами пророка на фресках. Молчание. Только ветер выл наверху, да воск шипел в лампадах.
– На этот раз я даю тебе волю… – произнёс Хасан после паузы, от которой у Амина снова прошёл холодок по спине. – Но помни: если пёс завоет и вернётся к своим псам – я прикажу содрать с него шкуру. И твою – тоже. Теперь… исчезни.
Амин выскользнул из зала, спиной покрытой ледяным потом. За ним захлопнулась дверь. Хасан ибн Саббах остался один. Он подошёл к щелевидному окну. Внизу, в кромешной тьме, выл ветер. Старец Горы поднёс к губам окровавленное зерно граната… и медленно раздавил его зубами. Алый сок стек по подбородку, как слеза демона…
Где-то под Никеей, 1093 год
Ночь встала над дорогой черной стеной. Звёзды – тысячи ледяных очей – впились в землю. Небольшой караван паломников полз, как раненый зверь. Усталые кони шаркали копытами по пыли, их дыхание клубилось в лунном свете белесыми призраками.
– Здесь. – Голос лорда Альфреда прозвучал глухо, как удар по гробу. Он сполз с седла, тяжело ступив на землю. Камень хрустнул под сапогом. – Разобьем лагерь.
Ричард, его сын, не спешился. Глаза его, чёрные и острые, как у ночной птицы, метались по опушке леса. Тишина. Слишком густая. Без сверчков, без шороха листвы. Только собственное сердце, гулко бьющее в висках.
– Тихо… – прошептал он, рука уже скользя к эфесу меча. – Слышишь?
Тени сорвались с земли. Бесплотные. Бесшумные. Как дым, обретший форму и сталь. Блеск клинков – холодные молнии в кромешной тьме. Хриплый вскрик стражника – обрубленный на полуслове. Лязг! Ричард выхватил меч, отбивая первый удар так, что искры брызнули во мрак.
– Ричард! Сзади! – Альфред рванулся вперёд, его меч сверкнул полумесяцем. И в этот миг – свист! Тупой, влажный чмок разорвал ночь. Стрела с орлиным оперением дрожала в его горле, точно черная змея, впившаяся в жертву. Лорд захрипел, пальцы судорожно сжали древко… и рухнул на колени. Кровь хлынула ртом, алея на серебре бороды.
– ОТЕЦ! – Вопль Ричарда был диким, звериным. Он бросился с коня, ослеплённый яростью и ужасом. Сильная рука схватила его сзади за плащ, другой зажала рот. Острая боль вонзилась в шею – словно раскалённое шило. Мир поплыл. Перед тем, как тьма поглотила сознание он обернулся и успел увидеть лицо нападавшего – такое же, как его собственное…
Юноша в окровавленных доспехах лорда Ричарда стоял над засыпаемой ямой. Земля ещё шевелилась, поглощая тело двойника. Фидаины, как тени, бесшумно делали своё дело – привычно, сдержанно. Он убивал не в первый раз.
Но сейчас…
Ледяная пустота разверзлась внутри. Будто он вырвал кусок собственной души и бросил в эту могилу. Пальцы его дрожали так, что застучали по набедреннику. Он сжал кулаки до хруста костяшек, пытаясь задавить предательский озноб, поднимавшийся от пяток к затылку.
И всё же не мог оторвать взгляда от мертвого лица. Почти заваленное землёй, оно всё ещё оставалось зримым, страшно знакомым – как отражение в тёмной воде. Он смотрел и не верил. Казалось, это он сам лежит в яме, с мёртвым взглядом, с кровью, стекающей по щеке.
– Как? – шептал он про себя. – Как такое возможно?
Он вспоминал слова Амина, сказанные когда-то на этот счёт:
«Премудрый Аллах творит людей, порой до ужаса одинаковых. По Его воле один может стать королём, другой – палачом. Один – спасти, другой – предать».
Ему казалось, будто он только сейчас по-настоящему начал понимать: убийство – это не просто конец другого. Это начало чего-то в тебе самом.
Чего-то, что уже не выкорчевать ни исповедью, ни мечом, ни раскаянием.
Почему же это случилось именно со мной и с ним?
Что мы совершили, чтобы стать зеркалами друг друга?
Кто он был – наказание или предупреждение? Часть меня, от которой нужно было избавиться, или невинный, похожий только внешне?
Он стоял, не двигаясь, пока лицо двойника не исчезло под комьями земли.
Амин возник рядом, как джинн из ночи. В его руке был кинжал – не орудие убийства, а шедевр ювелира: рукоять черного дерева, инкрустированная кровавыми гранатами.
– Теперь ты лорд Ричард. Забудь свое прошлое имя. Его больше нет. Ты понял меня, Ричард?
– Да, господин… – отстраненно прошептал он.
– Теперь встань на колени. – Юноша безмолвно повиновался. – Так нужно, терпи.
Тёплая струйка крови потекла под кольчугу. Фальшивая рана для настоящей жизни…
Караванщики нашли его на рассвете, уткнувшегося лицом в грязь у дороги. Он лежал в луже запёкшейся крови, его доспехи были изуродованы, лицо – мертвенно-бледным.
– Святой Георгий… – прошептал погонщик, крестясь. Он осторожно перевернул тело. Глаза юноши открылись – мутные, полные немого ужаса. – Он жив! Это чудо, братья! Само чудо!
Константинополь встретил «выжившего» сына лорда Альфреда траурным звоном колоколов. Император Алексий был глубоко опечален гибелью друга. Но вид Ричарда – израненного, но живого – утешал его печаль.
Хотя… что-то резало взгляд. Император, вышколенный годами интриг, уловил перемену.
Однажды, бродя с юношей по залитым солнцем дворцовым садам, среди мраморных нимф и шелеста кипарисов, он остановился.
– Ты… изменился, Ричард, – тихо сказал Автократор, его пальцы невольно сжали ветвь розы. Шип впился в кожу, но он не заметил. – Глаза… они стали другими.
Ричард замер. Сердце колотилось, как пойманная птица. Он заставил губы сложиться в привычную горечь, голос – звучать с надломом:
– Всё изменилось, Ваше Величество. – Он посмотрел на фонтан, где вода била в небо, лишь чтобы упасть обратно. – Раньше я верил… Бог не пошлёт испытаний не по силам. Но без отца… – Голос дрогнул – искусно? Или по-настоящему? – Я словно драккар… потерявшийся в далеком море.
Император долго смотрел на него. Взгляд – тяжёлый, проницающий. Что-то чужое сквозило в этом юноше. Небольшое пятнышко иной глины в знакомом сосуде. Но горе оправдывает многое… Алексей вздохнул, отпустил розу. Капля крови проступила на пальце.
– Твоя сила – в памяти о нём, – промолвил он, отводя взгляд. Сомнение утонуло в волне жалости. Потеря отца в юности… Кто знает, какие шрамы она оставляет на душе?
Так юный убийца из Аламута проник в самое сердце Византии. Он не играл роль. Он врос в неё. Как плющ в каменную кладку. Ненависть к туркам горела в его речах жарче, чем у любого грека. Месть за «отца» стала его плотью и кровью. Даже во сне он бормотал проклятия на языке врага. Искусство лицедейства было высшим даром фидаина. Но Исмаил… Ричард… пошёл дальше. Он стал пустотой, способной принять любую форму. Имя «Исмаил» стёрлось, как надпись на ветру. Остался только Ричард. Чужой сын. Верный палач. Идеальное оружие в шелковых перчатках придворного…
Глава 6: Тайны ордена Асасинов
Крепость Аламут, 1095 год
В подземелье, скрытом за водопадом, раскинулся дивный сад, выращенный на костях.
Юный фидаин, одурманенный опиумом, брёл меж цветущих деревьев, где полуобнажённые девушки кормили его виноградом, напевали тихие песни и шептали обещания.
– Рай… – он смеялся, хватая воздух. – Я вижу его!
Тёплый ветер, запахи цветов, нежные руки… Всё было слишком реально, чтобы быть сном.
Но когда наркотик отпустил, он очнулся в сырой казарме. Грубая солома вместо шёлковых подушек. Запах пота и оружейного масла вместо благоухающих роз.
Над ним склонился Хасан ибн Саббах.
– Имам показал тебе рай, сын мой, – его голос был тих, но властен. – Теперь стань его достоин…
Юноша закрыл глаза, чувствуя, как дрожь охватывает тело. Теперь он знал, ради чего нужно умереть…
Ясир, младший сын Хасана, сидел в подвале, освещённом слабым светом свечи. Дрожащими пальцами он поднёс к губам бутылку вина.
– Запретный плод… – прошептал он и сделал осторожный глоток. Горечь обожгла горло. Он сжал зубы, словно ожидая, что небеса разверзнутся и поразят его молнией.
Но ничего не произошло.
– Почему ты запрещаешь то, что сам используешь, отец?.. – Ясир улыбнулся и сделал ещё один глоток.
Дверь резко распахнулась, свеча задрожала, разбрасывая тени по стенам.
В проёме стоял Хасан. Лунный свет, падающий с решётчатого окна, делал его лицо бледным, почти призрачным.
– Ты знал… – Ясир усмехнулся, но его пальцы дрогнули, разливая вино по камням. – Ты всегда знаешь…
Голос Хасана был спокоен:
– Наказание очищает душу.
Он сделал едва заметный жест стражникам:
– Соберите фидаинов…
Зал Правосудия, Аламут.
Воздух здесь всегда был ледяным, будто выдолбленным из глыбы вечного горного льда. Высокие, голые стены из черного базальта поглощали свет редких факелов, чьи языки метались, как призраки, отбрасывая гигантские, пляшущие тени. Ковры под ногами – густые, кроваво-красные – глушили шаги. В центре зала, на голом камне, стоял на коленях Ясир, младший сын Хасана. Его плечи тряслись, лицо было мокрым от слез, но рот сжат в упрямую полоску – вызов или отчаяние?
Хасан ибн Саббах восседал на простом каменном троне. Его лицо, освещенное снизу вверх колеблющимся пламенем, напоминало маску из старого воска – ни морщинки не дрогнуло. Он смотрел на сына долгим, тягучим взглядом, словно взвешивал не его вину, а нечто большее. Затем, едва заметно, Старец Горы склонился к Зарифу, своей бесшумной тени в черных одеждах и шемаге. Губы Хасана шевельнулись беззвучно. Зариф, стоявший как изваяние у подножия трона, лишь едва кивнул.
Тишина стала абсолютной, звенящей. Даже пламя факелов казалось замершим.
Зариф двинулся. Не шагнул – поплыл, бесшумно скользя по кровавым коврам. Его черный силуэт отделился от стены и накрыл Ясира, как крыло гигантской птицы. Юноша вздрогнул, инстинктивно вжал голову в плечи, но не поднял глаз. Он ждал приговора, слова, удара плети… Но не этого.
Зариф остановился в шаге. Его левая рука медленно, почти ласково, легла на темя Ясира, как бы успокаивая. Правой же он вытянулся вдоль тела, и из складок его плаща блеснул узкий клинок даабии. Ясир на миг расслабился под прикосновением…
Взмах!
Быстрый. Резкий. Как молния, бьющая в тишине. Не удар – точное движение, словно жнец срезающий колос. Шипящий свист стали, рассекающей воздух.
Хриплый, обрывающийся крик Ясира. Он сорвался с губ уже после того, как голова отделилась от плеч. Тело вздрогнуло, задержалось вертикально на коленях на судорожное мгновение – будто не веря в конец. Потом обрушилось на плиты с глухим, мокрым стуком, как мешок с зерном. Голова же покатилась по камню, тупо постукивая, и остановилась лицом вверх. Глаза были широко открыты, в них застыло недоумение, смешанное с детским ужасом. Алая струя хлынула из шеи, шумно ударив о камень и мгновенно растекаясь широкой, блестящей лужей по серому камню, касаясь края ближайшего ковра.
Зариф стоял неподвижно. Его клинок, чистый и сухой, был уже спрятан. Лишь единственная капля крови, ярко-алая на ослепительно белой шёлковой бахроме его пояса, медленно расползалась в темное пятно. Он медленно, с отвратительным шоркающим звуком, вытер клинок именно об это пятно, как бы стирая само свидетельство удара. Шорк… шорк… Звук казался невыносимо громким в гробовой тишине.
Фидаины, человек двадцать, стоявшие вдоль стен, вжали головы в плечи еще глубже, их взгляды приковались к трещинам между плитами пола и не смели скользнуть к месту казни. Не все удостоились присутствовать – лишь избранные, те, чьи души уже были выжжены дотла в горниле послушания.
Лишь Али, старший сын Хасана, стоявший у самого трона, замер. Его лицо, обычно сдержанное, исказилось гримасой неверия и первобытного ужаса. Глаза, широко распахнутые, метались от откатившейся головы брата к луже крови, к неподвижному телу, и наконец – к неподвижной фигуре отца на троне.
– Ты убил его… – Голос Али сорвался на шепот, полный надрыва. – Ты убил собственного сына! – Теперь он кричал, впиваясь взглядом в лицо Хасана, пытаясь найти хоть искру… чего угодно. Но тот был спокоен, как высеченная из горы глыба. Лишь глаза – две чёрные бездны – смотрели сквозь него.
– Он нарушил закон, – сухо, как скрип пересохшего пергамента, прозвучал голос Старца Горы. – Он пил вино. Он был слаб.
– Слаб?! – Али шагнул вперёд, его кулаки сжались. – Твои слуги травят людей опиумом! Они морочат головы нашим братьям сказками про рай, где разгуливают блудницы! А мой брат… всего лишь выпил вина! Где же твоя справедливость, отец?!
Хасан медленно, словно против величайшей тяжести, поднялся с трона. Его тень взметнулась по стене, накрыв группу фидаинов, те непроизвольно отшатнулись. Голос зазвенел сталью, обнажённой на морозе:
– Ты переходишь черту, Али.
Али горько усмехнулся, стиснув зубы до скрежета:
– Я перехожу? Ты пересёк её давно, превратив нас – своих сыновей! – в послушных рабов! В тупое орудие твоей безумной власти! – Его голос гремел под сводами. Фидаины затаили дыхание, переглядываясь краем глаз. – Ты скупаешь сирот, калечишь нищих, у которых нет выбора! Они служат тебе из слепого страха, боясь даже подумать, что служат не «бессмертному» имаму, а хитрому, жестокому старику в горной клетке! Но я… Я НЕ БОЮСЬ!
Лицо Хасана побелело, как мел. Казалось, мороз тронул его кожу.
Али сделал шаг назад, инстинктивно, но презрительная усмешка искривила его губы:
– На самом деле… ты – трус! Ты шлёшь других на смерть, а сам трясёшься в своей неприступной берлоге! Боишься шагнуть за ворота! Прикрываешься волей имама, который никогда не являлся тебе! Ты построил культ лжи!
После этих слов несколько учеников, боясь поднять глаза на Хасана, нервно сглотнули. Тишина стала гробовой, давящей.
Их учитель, сгорая от ярости, посмотрел на Зарифа, указывая на сына дрожащим пальцем:
– Где был ты, когда войны Мелик-шаха осаждали эти стены? – Взревел Али, делая яростный шаг вперёд. Его кулаки сжались так, что побелели костяшки. – Почему не вышел и не показал пример, как нужно умирать за веру?! Почему…
Свист!
Быстрее змеиного удара. Зариф сделал один шаг, один взмах. Изогнутый клинок блеснул в тусклом свете, разрезая воздух с коротким шипящим звуком. Голова Али отделилась от плеч. Странно легко. Тело замерло на мгновение, потом обмякло, рухнув тяжело рядом с телом брата. Голова ударилась о камень с глухим, мерзким стуком, покатилась по плитам, оставляя алый след, и замерла лицом вверх. Глаза были широко открыты, в них застыло изумление, а не ужас. Прямо перед ступенями трона.
Медленно, с немым ужасом, как под гипнозом, фидаины подняли головы. Их взгляды скользнули от головы к телу, от тела к Хасану.
Старец Горы отвернулся. Он смотрел в глухую стену, в чёрный базальт, будто ища там ответа. Его спина, всегда прямая, сгорбилась на миг.
– Бросьте его тело псам, – его голос был ровным, но глаза горели лихорадочным блеском. – Тот, кто хулит свою веру, не достоин могилы…
В этот момент в его душе рухнуло что-то важное.
Но он не мог позволить себе слабость.
Никогда.
Он выпрямил спину, взгляд снова стал пустым и всевидящим, устремлённым в дальнюю точку за стенами зала. Только капелька крови Али, незаметно попавшая на мантию у его ног, медленно растекалась по дорогой ткани, впитываясь в узор, как слеза, которую никто не видел…
Рождение легенды
Слуги привели в покои Хасана его двойника.
Бедуин, одетый в белоснежные одежды Старца Горы, стоял перед ним с затуманенным взглядом. Опий уже делал своё дело.
Хасан наблюдал за ним в течение долгой минуты.
– Ты будешь мной.
Бедуин молчал. Его губы чуть шевельнулись, но слова не родились.
Слуги повели его в сторону. Хасан поднялся и направился к скрытому коридору, ведущему в подземные залы.
Через несколько мгновений дворец охватил оглушительный гул толпы.
– Старец Горы! – кричали они. – Старец Горы!
Хасан не видел, но знал, что происходит.
Его двойник вышел на балкон. Толпа встретила его восторженными возгласами. Он поднял руку – и в этот момент слуги, прятавшиеся в темноте, незаметно поднесли огонь к его одежде, пропитанной горючими смесями.
Пламя вспыхнуло моментально.
Бедуин издал крик – не от боли, он даже не понимал, что с ним происходит. Его сознание тонуло в дыму и опиумном тумане.
Люди застыли в ужасе, глядя, как их предводитель пылает, как жертвенный огонь.
Когда огонь утих, на балконе осталась лишь обугленная фигура, медленно оседающая на каменный пол…
И тут – тишина.
Настолько абсолютная, что в ней можно было услышать трепет свечей в окнах крепости.
И в эту тишину вышел он.
Настоящий Хасан.
Тот же самый облик. Та же одежда. Но живой.
Свет ламп вспыхнул за его спиной, словно подтверждая чудо. Он медленно поднял руки. Его лицо было спокойно, словно он вернулся из далёкого сна, а голос звучал, как голос мессии:
– Не бойтесь, мои верные. Аллах дал мне власть над смертью.
Толпа на мгновение замерла. Затем раздался рёв!
Люди бросались на землю, протягивали руки к нему, выкрикивали:
– Аллаху акбар!
– Великий Старец Горы! – Он избранный! Он бессмертный!
Некоторые плакали, некоторые смеялись в экстазе. Кто-то рвал на себе рубаху. Кто-то упал в обморок.
Один старик вырвал нож и пронзил себе грудь, желая последовать за своим владыкой. Его тело рухнуло у подножия башни. Но крики восторга заглушили стоны.
Фидаины смотрели на своего повелителя, и их вера становилась крепче железа.
А те, у кого ещё оставались сомнения, держали их при себе.
С той ночи ни один рядовой воин ордена не смел усомниться в том, что Хасан ибн Саббах имеет власть над смертью.
Глава 7: Крестовый поход бедняков
Константинополь 1096 год
– Тебе удалось вложить в их сердца то, что мы задумали? – Голос был ровным, без эмоций, как стук камешка по льду. Амин аль-Баср не обернулся.
Ричард стоял у порога, спина прямая, но пальцы невольно сжались за спиной. Тень от низкого потолка ползла по его лицу, скрывая истинное выражение.
– Да, господин. – Ответ прозвучал чётко, но беззвучное эхо замерло в углах.
Амин медленно развернулся. Его глаза, тёмные и пронзительные, как шилья, скользнули по своему шпиону – от пыльных сапог до напряжённых мышц шеи. Будто выискивая трещину в доспехах.
– Весьма хорошо… Ричард! – Он произнёс имя с лёгким шипящим оттенком, словно пробуя его на вкус. Уголки губ едва дрогнули в подобии улыбки. – Старец будет… доволен. – Пауза. Он сделал один бесшумный шаг вперёд, аромат амбры и сандала обволок Ричарда, тяжёлый и сладковатый, как запах тропического цветка над болотом. – Но помни: дебют сыгран. Теперь мы дирижируем оркестром варваров. Они должны вымести турок, как сор… – Его палец резко провёл по воздуху, словно смахивая невидимый мусор. – …но не должны окрепнуть. Никогда. Понимаешь?
Он замолчал, впиваясь взглядом в глаза своего протеже. Тишина сгустилась, нарушаемая лишь далёким гулом города и треском фитиля в коптящей медной лампе на столе.
– Как только мечи франков исполнят свою работу… – Амин понизил голос до опасного шёпота, – …вбей клин, между ними и хитрыми греками. Пусть грызутся за золото, за земли, за тень власти… Пусть ослабляют друг друга. Ты справишься? – Последнее слово прозвучало как вызов.
Ричард вскинул подбородок. Тень сомнения скользнула в глазах, но была мгновенно подавлена.
– Не беспокойтесь, господин. – Голос металлически ровный. – Ненависть латинян к грекам стара, как эти стены. Доверие между ними тоньше паутины. Разжечь ссору в нужный момент – детская забава.
Амин замер на мгновение, потом кивнул – коротко, как удар топора.
– Аллах… благосклонен к нам. – Он махнул рукой в сторону двери, завершая аудиенцию. – Иди. Омар найдёт тебя. Когда придет время.
Ричард глубоко поклонился. Но на пороге замер. Не оборачиваясь, тихо, почти неслышно спросил:
– Господин… могу ли я… повидать матушку?
Тишина. Только фитиль лампы зашипел громче. Амин не шевелился. Казалось, он превратился в статую из слоновой кости. Затем – едва заметный жест:
– Конечно. Она у себя…
Свидание с «матерью»
Дом Лейлы притулился под огромной полуразрушенной аркой, его покосившаяся дверь едва держалась на проржавевших петлях.
Ричард прислушался. Тишина. Только где-то плакал ребенок да скрежетал флюгер на крыше. Он мягко толкнул дверь. Дребезжащий скрип рванул ночную тишину, громкий, как вопль. Сердце его ёкнуло.
Внутри царил полумрак, нарушаемый лишь дрожащим оранжевым светом масляной лампы-ночника. Свет выхватывал нищенскую обстановку: грубый деревянный стол, две плетёные циновки на земляном полу, ветхий сундук. На одной из циновок, склонившись над потрёпанными лоскутами ткани, сидела Лейла. Тонкая, как тростинка, спина её сгорблена. Пальцы, исчерченные прожилками и работой, механически перебирали шерсть.
Шаги. Она вскинула голову. Свет лампы упал на её лицо – измождённое, с глубокими морщинами усталости, но глаза… Глаза вспыхнули – слепящим светом радости, смешанной с невыразимой болью.
– Исмаил! – Шёпот сорвался с её губ, хриплый, полный невероятного облегчения. Слёзы мгновенно заполнили глаза. Она не произнесла ни слова больше – вскочила с неожиданной ловкостью и бросилась к нему, обвивая руками, вцепляясь пальцами в его плащ, прижимаясь щекой к его груди. Дрожь её тела передалась ему. – Слава Аллаху! Слава Милостивому! Мои молитвы, мои слёзы… они достигли небес!
Ричард замер. На миг всё внутри сжалось. Тепло её тела, знакомый запах хлеба и мяты в её волосах… Он почувствовал прилив чего-то острого, чужого его роли. Рука его медленно, неуверенно приподнялась, коснулась её хрупкой спины.
– Матушка… – его голос сорвался, неожиданно мягкий, надтреснутый. – Я… ненадолго. Никто не должен видеть…
Лейла чуть отстранилась, не выпуская его рук. Её ладони, шершавые от работы, сжали его пальцы. Взгляд её, полный материнской любви, впивался в его лицо, ища знакомые черты, выискивая изменения. Беспокойство сморщило лоб.
– Исмаил… – её шёпот стал тревожным, пронизывающим. – Что ты… сделал? Куда ввязался? Твои глаза… в них тень. Большая тень, сынок. Серьёзные дела? Опасные?
Ричард отвёл взгляд, сконцентрировавшись на трещине в глиняной стене. Голос его, когда он заговорил, снова приобрёл ровность, но искусственную, натянутую: