- -
- 100%
- +
– Матушка… сложно сказать… Господин доверил важное дело. Отказаться… нельзя.
Лейла глубоко вздохнула. Звук был усталым, покорным, словно сдавалась перед неотвратимым. Её пальцы коснулись его щеки – лёгкое, дрожащее прикосновение.
– Пусть Милосердный хранит тебя, дитя моё. – Слёзы покатились по щекам, оставляя блестящие дорожки в пыли. – Ты… всегда мой свет. Единственный. Даже в самой чёрной ночи…
Ричард сжал её хрупкую руку в своей. Сильнее, чем нужно. Сердце стучало глухо, как барабан под толщей земли.
– Молись… – выдохнул он. – Молись усердно. Я… вернусь.
Лейла кивнула, губы её дрожали, сжимаясь в беззубую улыбку надежды и беспомощности. Она не отпускала его руку, пока он медленно не высвободился, отступая к двери. Он не оглянулся. Шагнул в поглощающую тьму ночи. Дверь скрипнула, закрываясь за ним. Лейла замерла в круге дрожащего света лампы, слушая, как его шаги затихают в дальних переулках. Единственный огонёк в её клетушке казался крошечным, уязвимым островком в огромном, безразличном море ночи…
Разбитые судьбы
Ричард рассчитывал, что на Восток отправятся лишь закалённые воины – аристократы и их дружины. Но его планы не оправдались.
После проповеди Папы Урбана в Клермоне по всей Европе начали раздаваться призывы к крестовому походу.
Особенно ярым проповедником был французский монах Пётр Пустынник, чья ревность к вере разжигала толпы. Он говорил не с князьями, а с крестьянами – с теми, у кого не было ни земли, ни надежды…
Франция, 1096 год
Пожилой монах взобрался на телегу. Его ряса, пропитанная потом и пылью, сливалась с сумеречным небом.
Толпа оборванцев замерла, заворожённая огнём в его глазах.
– Господь избрал вас, нищих духом! – Его голос рвал тишину, как топор кору. – Он поведёт вас в землю, где молоко струится реками, а хлеба растут выше головы!
Старуха в первом ряду упала на колени, сжимая образок. За ней завыли остальные – звук, похожий на вой голодных псов.
– Возьмите косы! – Пётр сорвал с телеги ржавый серп и взмахнул им. – Ваше оружие – вера!
Мальчишка лет десяти, худой как тень, поднял камень:
– Отец Пётр, а если у меня нет косы?
– Камень тоже свят, – монах улыбнулся. В его улыбке горел фанатичный восторг…
Толпы людей, ведомые мечтами о святой земле, устремились в поход.
Они не были солдатами. Они не умели сражаться.
Они верили, что Бог сам поведёт их к победе.
Но они были голодны. И не собирались погибать от голода…
Толпа двигалась, как чума. Они ели кору, глодали копыта павших лошадей.
Когда вдали показалась деревня, женщина с младенцем у груди выкрикнула:
– Евреи! Они отравили колодцы!
Дома вспыхивали один за другим.
Мужик в рваном плаще тащил мешок муки, обливаясь слезами:
– Прости, Господи… мои дети голодают…
Рядом подросток бил топором по двери синагоги:
– Золото! Они прячут золото Христа…
Когда этот хаос достиг пределов Византии, император Алексий пришёл в ярость.
– Эти дикари несут разруху! – гневно воскликнул он, входя в кабинет Исаака и бросая на стол донесение о погромах. – И они уже в Греции!
Алексий повернулся к брату, ожидая его реакции.
Но севастократор, как всегда, оставался спокоен и прагматичен.
– Нужно встретить их у берегов Диррахии, погрузить на дромоны и отправить прямиком к туркам за Босфор.
– Так и поступим, – заключил император, ударив кулаком по крышке дубового стола…
Анатолия, лето 1096 года
Ночью, когда дромоны императора высадили крестьянскую армию на анатолийский берег, простолюдины сгрудились у костров, дрожа от холода. Они ждали чуда. Они ждали, что Бог подскажет им, куда идти.
Но утром вместо чуда пришёл спор.
– Святой Пётр укажи нам путь! – выкрикнул один из монахов, высокий лысый человек с просветлённым взглядом. Его звали отец Ансельм, и он был столь же фанатичен, как и сам Пустынник. – Наш путь – Иерусалим! – воскликнул Петр.
– Нет! – оборвал его румяный здоровяк в изношенной кольчуге, бывший наёмник по имени Тибо. – Турки рядом, а у нас ни припасов, ни брони! Надо сперва захватить Никею!
– Никея? – зло бросил Ансельм. – Что нам до неё? Это не Святой город!
Тибо повернулся к толпе:
– Слушайте меня! Если мы возьмём Никею, у нас будет еда, оружие и крепость! Мы сможем продержаться и ждать рыцарей!
Люди заволновались. Кто-то кивнул. Кто-то закричал:
– Да, Никея!
Пётр Пустынник поднял руки.
– Никея слишком большой город, не нужно тратить на него силы! Чтобы раздобыть припасы, лучше захватить одну из прибрежных крепостей!
– В крепостях слишком мало еды, чтобы прокормить всех! Кто идёт со мной? – громко спросил Тибо.
Толпа раскололась.
Часть людей – в основном бывшие солдаты пошли за Тибо. Их было около семи тысяч.
Остальные, включая женщин и детей, остались с Петром и Ансельмом.
– Мы идём к прибрежной крепости Ксеригордон! – воскликнул Пётр. – Турки не ждут нас. Там источники, еда… Бог укажет путь!
– Бог укажет путь! – подхватила толпа.
Они ушли…
Три дня спустя…
Жара выжигала землю, словно проклятие с небес.
Флаг с крестом развевался на стенах захваченной крепости Ксеригордон. Первые дни после победы Пётр и его люди пировали, радуясь удаче. Они захватили турецкий гарнизон врасплох, вырезали всех, ели вяленое мясо и пили чистую воду, веря, что Бог благословил их.
Но на четвёртый день появились турки.
Сотни всадников, обагрённых зноем и песком, окружили крепость. Их вёл жестокий султан Кылыч-Арслан.
– Замуровать их в крепости как в могиле, – коротко бросил он своим воинам.
Турки не стали штурмовать стены. Они просто отрезали воду.
На пятый день крики жажды разносились по двору крепости, словно призраки.
На седьмой – люди начали умирать.
На восьмой – кто-то перерезал себе горло, кто-то пил кровь умирающих.
На десятый день Пётр уже глубоко сомневался в своём пути.
Сидя в углу, он смотрел на крест в дрожащих руках. Где Ты?…
Перед ним встал его последним верный последователь – щуплый молодой сквайер по имени Гийом.
– Отец, – Гийом сглотнул, глядя на предводителя крестьянской армии со страхом. – Мы должны что-то делать…
Пётр смотрел на него потухшим взглядом…
Внизу, под стенами, уже бушевал турецкий пир. Те, кто были пойманы, пытаясь бежать, были поставлены на колени. Над Ксеригордоном кружили коршуны, предчувствуя добычу.
Турецкий командир, высокий воин в кольчужном хауберке, поднял руку:
– Кто примет истинную веру, кто скажет: «Нет бога, кроме Аллаха, и Мухаммед – его пророк», обретёт жизнь… Или все вы погибните как те безумцы, что пришли штурмовать наш город с косами и вилами!
Среди турецких солдат прокатился смех!
На песчаном холме, в тени алого шатра, сидел Кылыч-Арслан, его тёмные глаза внимательно изучали жалкие остатки армии оборванцев, что осмелилась бросить ему вызов. Слуги, вооружённые хлыстами, держали пленных в строю, наблюдая, как те падали от слабости.
Толпа молчала. Грязные, обессиленные лица цеплялись за последние остатки веры, но для кого-то страх смерти был сильнее веры.
Один из пленников зашевелился.
Готье Голодный, бывший мясник из Руана, шатаясь, поднялся. Его ноги едва держали его грузное тело! Еще недавно он шёл на восток с топором на плече, мечтая о добыче и славе. Теперь его глаза метались в панике.
– Я… я отрекаюсь! – внезапно завопил он, поднимая руки. – Аллах Акбар!..
Из-под шатра донёсся смешок. Султан лениво поднялся, шагнул вперёд.
– Приведите его. Он будет моим псом.
Готье вытащили из строя. Двое воинов подхватили его за руки. Один из солдат пинком под колено повалил его в песок, другой ловко защёлкнул на его шею кандалы.
– Пёс должен знать своё место, – усмехнулся командир.
Готье привязали к телеге за шею, как собаку. Толпа турок разразилась смехом. Один из них полил немного воды из кувшина ему на лицо.
– Пей пес! – Готье жадно глотал остатки воды, оставшиеся в его ладонях.
Другой солдат, швырнул ему кусок гнилого мяса.
– Ешь, если голоден!
Тот уставился на него, сжав кулаки, но голод взял своё. Он упал на колени и, давясь, вцепился зубами в кусок.
Войны султана снова рассмеялись.
Один из пленных прошептал:
– Предатель… Он сгинет в аду! —
Это был Ансельм. Его рваная одежда прилипла к телу, губы растрескались от жажды, но взгляд оставался тверд.
Кылыч-Арслан обвёл взглядом остальных пленников.
– Никто больше не хочет спасти свою жалкую жизнь?
Больше никто не встал.
Султан медленно кивнул:
– Тогда пусть умрут.
Он махнул рукой.
Мечи засверкали в солнечном свете…
Пётр тяжело выдохнул.
– Уходим.
– Как? – Гийом дрожал от увиденного. Из обезглавленных тел под стенами крепости, все еще сочилась кровь.
– Там, – Петр кивнул в сторону. – Внизу есть ручей. Там может быть лодка…
Они спустились ночью. В темноте их едва не схватил турецкий патруль, но Пётр нашел камень и ударил одного по голове.
– Там дальше, еще один. – всхлипнул Гийом
– Молчи, – прошипел монах, затаскивая его в лодку.
Они оттолкнулись от берега и, дрожащие, скрылись в темноте…
Покои императора. Месяц спустя.
Когда Пётр, грязный, исхудавший, с красными от бессонницы глазами, предстал перед Алексием, император усмехнулся:
– Где твоя армия, святой отец?
Пётр рухнул на колени.
– Господь испытал нас…
– Нет, – холодно ответил Алексий. – Господь наказал вас за беззакония и разорённые вами деревни!
Монах молчал.
Автократор помедлил, затем устало махнул рукой:
– Уведите его. Пусть отдохнёт.
Когда Петра увели, Алексий повернулся к Ричарду.
– Вот и первый урок от латинян, – тихо произнёс он, смотря на пламя камина. – Они приходят, словно чума, сжигая всё на своём пути, и погибают из-за собственной глупости.
Ричард кивнул, но не ответил.
Он уже знал, что впереди их ждёт нечто куда более опасное, чем горстка голодных крестьян с косами.
Вскоре Константинополь ожидал прибытия истинных воинов Запада.
Настоящего крестового похода…
Глава 8: Главные герои похода
Южная Италия. 1096 год.
Ночь была тёплой, а каменные стены замка хранили запах вина, ладана и пота. В огромном зале горели факелы, бросая длинные тени на стены, где висели гобелены, трофейное оружие и шкуры зверей.
На массивном ложе, покрытом мехами, лежал Боэмунд Тарентский. Его крепкое тело поблёскивало от пота, а вокруг, словно кошки, лениво растянулись две молодые служанки. Одна, рыжеволосая, проводила пальцами по его груди, вторая, смуглая, касалась губами его шеи.
– Говорят, в Константинополе женщины нежнее, – прошептала рыжая.
– В Константинополе женщин нужно покупать, – усмехнулся Боэмунд, отпивая вино.
В этот момент створки дубовых дверей распахнулись с грохотом! В зал ворвался рыцарь, запылённый, взмыленный, глаза горели возбуждением.
– Дядя! – выдохнул он, не обращая внимания на женщин. – Срочные новости!
Боэмунд приподнялся на локте, с раздражением глядя на незваного гостя. Служанки прикрывшись простынями, поспешили к выходу.
– Танкрет… Ты вернулся, даже не поздоровавшись? Нехорошо.
Танкрет отмахнулся. Он был молод, с горящими глазами и горячей кровью норманнов.
– Ты слышал, что замышляют во Франкии?!
Боэмунд с ленивым интересом склонил голову.
– Говори.
– Папа Урбан собрал в Клермоне всех князей и объявил поход на Иерусалим! – Танкрет почти кричал. – Он обещает всем, кто отправится в Святую землю, отпущение грехов, славу и земли!
Боэмунд хмыкнул, откидываясь на ложе.
– Неужели… И рай и земли?
– Они даже не позвали нас! – Танкрет ударил кулаком по столу, опрокидывая кубок. – Он говорит, что поход организован в союзе с императором Алексием! Этот трусливый папа в кармане у греков!
При упоминании Константинополя Боэмунд усмехнулся, но в глазах вспыхнул хищный огонь.
– Они боятся нас, вот и не позвали, – сказал он, лениво поднимаясь с кровати. Его длинные белые волосы накрыли плечи.
– Так что же нам делать? – Танкрет стиснул кулаки.
Боэмунд подошёл к окну, глядя на пылающие факелы во дворе. В его глазах уже рождался план.
– Разве нам нужно приглашение, чтобы взять то, что мы хотим? – его голос стал хриплым от азарта. – Если эти глупцы идут в Иерусалим, мы пойдём с ними… но возьмем свое по дороге!
Танкрет настороженно нахмурился.
– Ты хочешь…
– Я хочу то, чего всегда хотел, племянник, – Боэмунд повернулся к нему. – Земли! Греческие города, римские крепости, золото Востока… Всё это будет нашим.
Он взял кубок, сделал глоток и ухмыльнулся.
– Собери норманнов, – Боэмунд хлопнул его по плечу. – Гаральда и таких же как он! Сильных, жадных и бесжалостных. Пусть псы папы идут за крестом. Мы пойдём за добычей…
Константинополь, осень 1096 года
Зал императорского дворца дышал величием. Лучи восходящего солнца, пронизывая витражные стёкла огромного окна, рассыпались по мраморному полу алыми бликами – словно кровь древних битв.
За окном, обрамлённым резным камнем с орнаментом двуглавых орлов, простиралась панорама Константинополя: массивные городские стены, подъёмные ворота с цепями, потемневшими от времени, и каменный мост через ров, ведущий к сердцу города.
Император Алексий стоял, сложив руки за спиной. Его взгляд был устремлён к воротам, в которые вскоре должны были войти латинские князья. Он медленно повернулся к Ричарду, стоявшему рядом.
– Ричард. Подойди.
Тот сделал шаг вперёд. Солнечный луч золотил его тёмные волосы.
– Знаешь, что грядёт. Графы… герцоги… их орды уже у наших ворот. Не союзники – буйные звери на поводке. Ты бывал среди них. Говоришь их наречиями. Знаешь их дикие нравы… их неуемную алчность.
Алексий замолчал, посмотрел Ричарду прямо в глаза.
– Мне нужен человек там. Не только переводчик для наших людей. Но глаза и уши Империи. Рука, которая мягко направит… и предупредит. Отправляйся с ними. Будь моим живым мостом… и невидимым щитом. Ты готов к этому пути?
Ричард опустил голову. Его плащ, расшитый серебряными нитями, шевельнулся, будто живой.
– Ваше Величество. В Клермоне… я дал клятву. Идти с графом Раймундом было моим намерением. Теперь же… эта дорога служит и Господу, и Ромейской державе. Это великая честь.
Император кивнул. Повисла пауза.
Тишину разрезали шаги за дверью – мерные, словно удары сердца. Слуга в ливрее цвета киновари распахнул створки, впустив струю прохладного ветра. В проёме возник силуэт в чёрном, будто вырезанный из ночи. Его плащ – тёмный, тяжёлый и без украшений – струился по полу, как река Стикс.
Голову вошедшего покрывал капюшон, а лицо скрывала серебряная маска – гладкая, без щелей, с узкими прорезями для глаз, холодных, как лезвия. От неё веяло древним ужасом: казалось, под металлом таилось не лицо, а пустота, пожирающая свет.
Ричард сдержал вздох. Татикий! Магистр, серый демон Византии, редко покидал тени заговоров. Его титул шептали со страхом даже в тавернах – поговаривали, что за маской скрывается не человек, а дух, рождённый в пламени Никеи.
– Ваше Величество, – прозвучал голос вошедшего. Низкий, металлический, лишённый малейшей теплоты или колебания. – Я явился доложить о мерах предосторожности. У наших стен кишит почти сто тысяч латинских воинов.
Император небрежно махнул рукой. Сапфир на его перстне бросил на пол короткую, ядовито-синюю искру.
– Не тревожься напрасно, – промолвил он с напускной лёгкостью. – Сегодня их вожди смирят гордыню, войдут в город и падут ниц с вассальной клятвой. Их чернь останется за стенами.
Магистр даже не дрогнул. Безликая маска медленно повернулась к окну, ослепительно отражая солнечный свет – словно второй, бездушный лик солнца.
– Ваше Величество, я давно отвык верить и сладким словам латинян, и их лживым клятвам. По моему приказу уже собраны десять тысяч «Бессмертных». Они рассыпаны невидимой сетью вокруг их лагеря и притаились вдоль стен дворца.
Алексий на миг задержал на призраке взгляд, взвешивая: трезвая осторожность или тень безумия скользнула в его словах?
– Ты, как всегда, неутомимо предусмотрителен, Магистр, – наконец изрёк император, в голосе – смесь усталого одобрения и лёгкого раздражения.
Татикий бесшумно подошёл к окну, вновь спрятав руки за спиной, скрестив их. За высокими стенами ползли жирные струйки дыма от бесчисленных латинских костров.
– И ещё, Государь, – продолжил он тем же отстранённым, почти сонным тоном, словно говорил о погоде. – После церемонии эти «Бессмертные» последуют в обозе. Они призваны защищать интересы империи на чужой земле. Однако, зная нравы наёмников, нам следует умилостивить их золотом – выдать хотя бы часть жалованья вперёд.
Император устало провёл рукой по бороде, где чёрная смоль волос отчаянно боролась с сединой, затем неохотно кивнул.
– Пусть будет так. Велю выделить требуемое из казны.
Татикий едва ощутимо склонил голову. Тень капюшона скользнула по стене.
– Признателен, Государь.
Щели маски неожиданно обратились к Ричарду. Холодный луч взгляда скользнул по нему, как нож по точилу.
– Сэр Ричард, молва о вашем искусстве дипломата бежит далеко впереди вас. Надеюсь, что вместе мы сумеем добиться, чтобы латиняне не только пали на колени с клятвой, но и встали с ней в сердце.
Черные глаза за серебром казались бездной, но Ричард встретил его взгляд, не моргнув.
– Магистр, я приложу все усилия, чтобы наши договорённости с ними остались не просто словами, – он слегка коснулся рукояти кинжала на поясе. – Рыцари креста получат то, за чем пришли, а Империя – то, чего достойна.
На мгновение в зале воцарилась тишина. Затем Татикий сухо кивнул.
– Что ж, надеюсь, слухи о ваших способностях не преувеличены.
Слова повисли в воздухе – холодные и острые. Татикий не стал ждать ответа. Он развернулся с неестественной, почти бесшумной плавностью, и его тяжёлый плащ взметнулся, как крыло гигантской ночной птицы, на миг поглотив свет. Беззвучной чёрной рекой он поплыл к дверям. Мерный шелест ткани по мрамору был единственным звуком, леденящим тишину зала. Ричард неотрывно следил за ним, чувствуя, как холодок скользит по позвоночнику. У самых дверей, не замедляя шага, Магистр словно растворился в полосе света из коридора – не вышел, а испарился, оставив после себя лишь внезапный озноб и ощущение, что в зал вошла сама Смерть… и так же бесшумно удалилась…
Въезд Латинских князей
Ветер с Пропонтиды ворвался в зал, смешав запах морской соли с дымом латинских костров.
Император Алексий стоял у массивного окна, заложив руки за спину. Его взгляд был устремлён на ворота, ведущие в город, и на длинный каменный мост, простиравшийся над рвом. На парапетах, под лёгкими порывами бриза, колыхались штандарты Византии.
Рядом с ним, слегка подавшись вперёд, стояли Исаак Комнин облачённый в пурпурную тогу, точь в точь как у императора, только немного бледнее и кесарь Никифор с лицом, изборожденным шрамами битв при Диррахии.
Позади, в тени, как бесшумный страж, стоял Татикий, его серебряная маска безмолвно отражала солнечный свет.
– Они идут, – негромко сказал император.
Вдали, за воротами, послышался звук рогов. Тяжёлые створки начали медленно расходиться, открывая путь первым всадникам. Гулкий скрип металла по камню наполнил воздух, словно боевой рёв.
– Ричард, – Алексий повернул голову к послу. – Кто этот, первый?
Ричард, подошел ближе, внимательно вгляделся в выезжающую конницу.
– Гуго де Вермандуа, брат короля Франков, – ответил он. Внизу, на мосту, заскрипели оси колесницы.
– Полубог, поверженный Посейдоном, – добавил Татикий. Его маска ловила солнечные блики, превращая их в холодные иглы. – Из шести тысяч его людей уцелели четыре. Шторм у мыса Матапан выплюнул их, как кости мертвеца.
Гуго въехал на коне, покрытом попоной с лилиями. Его плащ, некогда алый, выцвел до розового, а лицо, обожженное соленой водой, напоминало старую пергаментную карту. За ним плелись рыцари в ржавых кольчугах. Один волок знамя с золотым геральдическим львом – мокрое полотнище хлопало на ветру, как умирающая птица.
– Благородный ублюдок, – проворчал Исаак.
– Ущербный лев – всё ещё лев, – добавил Татикий, не отводя взгляда от войска. – Даже если лапы подбиты…
Следом за Гуго, въезжал новый отряд.
– Готфруа Булонский, герцог Лотарингии, – продолжил Ричард, чуть прищурившись. – И его брат, Балдуин.
Готфруа ехал на вороном коне, его широкая грудь была покрыта кольчугой, длинные темные волосы покрывали плечи, а позади развевался белый плащ. Взгляд его был спокоен, движения уверены.
Балдуин, же казался полной противоположностью брата – стройный блондин с голубыми глазами и изящными манерами. Он переговаривался с рыцарями, кивая на толпу греков, собравшихся вдоль стен, с легкой презрительной улыбкой на лице.
– Готфруа выглядит как истинный король, – заметил Никифор, наблюдая за ним.
– Но королём он не станет, – бросил Татикий. – Он честен и слишком прямолинеен. Балдуин же – совсем другое дело…
Вслед за ними въехали новые всадники.
Граф Раймунд, в кольчужной броне, с крестом на груди, ехал с непоколебимой уверенностью. Справа от него, на белом коне, следовал епископ Адемар – высокий, седовласый, в пурпурной кардинальской сутане.
– Граф Раймунд Тулузский и папский легат Адемар, – Ричард слегка кивнул в сторону епископа. – Сердце армии, его слово…
– …весит больше папской буллы, – перебил Татикий усмехнувшись.
– Раймунд ведёт самое большое войско среди всех латинян, более пятнадцати тысяч мечей, – продолжил Ричард.
– Но Адемар – пробормотал Татикий – истинный вдохновитель этой войны. Простолюдины уже видят в нём святого.
Ветер донёс аромат ладана – возможно, с того места, где латиняне совершали молитвы.
Следом по мосту проехали знамена Фландрии.
– Граф Роберт Фландрский, – представил его Ричард.
Рослый, с тёмными глазами, Его осанка излучала силу, но выражение лица было скорее доброжелательным.
– Выглядит дружелюбнее большинства, – заметил кесарь.
– У него горячее сердце, – возразил Татикий. – Но в нём больше мечтателя, чем полководца.
– А кто это следующий? – спросил император, указывая на смазливого франта на белом жеребце, чья грива была заплетена шелковыми лентами. Его зелёный плащ сливался с оливковыми рощами за стеной, а на шее красовался медальон с миниатюрой жены – дочери Вильгельма Завоевателя.
– Граф Стефан Блуасский, – ответил Ричард. – по слухам прирожденный дипломат.
– Шлюх, – поправил Татикий. – Он спит с врагами жены, чтобы она не узнала, с кем спит он. – Магистр вскинул руку: – Вон, смотрите – его супруга прислала ему новую броню. Миланская сталь… и шлейф любовников по всей Европе.
Стройный, с золотистыми волосами, Стефан приветливо махнул кому-то из греков, проезжая мимо. На публике он выглядел весьма благочестиво…
Дальше на каменный мост въехал ещё один князь, на гнедом коне, с длинными русыми волосами.
– Герцог Нормандии, Роберт. Сын легендарного Вильгельма. Говорят, он заложил Нормандию за серебро, своему брату, королю Англии.
– Он заложил Нормандию за славу, – поправил Татикий. – Роберт хочет, чтобы в песнях его имя стояло рядом с отцом… даже если для этого придется сжечь Иерусалим.
– Безрассудный поступок, – процедил Исаак, покачав головой.
– Но достойный рыцаря, – добавил Ричард.
Наступила тишина…
Вдали показалось новое знамя. Греческие офицеры, стоявшие у ворот, напряглись. Знамя колыхнулось, будто живое существо, пробивающееся сквозь толщу времени. Полотно было кроваво-алым – цвет, в котором византийцы видели знак императорской власти. На нем чернел символ, заставивший греческих офицеров у ворот схватиться за нательные кресты: двуглавый орел, но не византийский, священный, а искаженный, перерожденный.
Одна голова птицы была обрамлена норманнским шлемом с наносником, другая – увенчана короной с отсутствующим кристаллом, будто вырванным зуб. В когтях орел сжимал не скипетр и державу, а меч и раскрытый свиток с надписью на латыни: «VICTORIA AUT MORS» – «Победа или смерть». По краям знамени вились змеи, их пасти были разинуты в немом рыке.
Ричард глубоко вдохнул:
– Боэмунд, герцог Тарентский… – Он произнес это так, будто выплевывал отраву. Его пальцы непроизвольно сжали рукоять кинжала.
– Смотрите, его герб – насмешка над вашим двуглавым орлом, государь. – взволнованно произнес кесарь Никифор.