Несерьезные заметки о Вьетнаме

Вьетнам для меня начался с широченной улыбки гида-переводчика Жанга: он встречал нашу группу в международном аэропорту Ханоя – нынешней столицы страны. Вручив всем по изысканной миниатюрной розе, колоритный азиат воскликнул: «Какое это счастье – поговорить на родном русском языке!» Пока мы добирались до города на микроавтобусе, Жанг безостановочно трещал на безупречном, богатом лексикой и грамматикой русском наречии, которое действительно казалось родным в его устах, и в самом деле выглядел вполне счастливым человеком.

За час езды мы узнали, что, хотя Вьетнам все еще является экологически чистой страной, где можно не задумываясь напиться из первого попавшегося ручья без опаски превратиться в козленочка, над этим природным совершенством нависла реальная угроза. Так как правительство всерьез решило встать на путь экономического прогресса и создать собственную мощную индустрию, сказал наш словоохотливый гид, то неизвестно, что будет со здешней экологией через пару лет. Дескать, новые вьетнамцы скупают гигантские территории ничейной земли, вырубают красивейшие леса и строят себе дворцы – да еще все норовят сделать в европейском духе, с выпендрежем.

Так что пользуйтесь случаем, завершил переводчик свой патриотический монолог, смотрите и ощущайте, какой он – настоящий Вьетнам, пока есть возможность. Мы хором пообещали делать по глотку из каждой встречной лужи.

Нас заселили в гостиницу – не слишком высокое здание; одна сторона его была густо укрыта сочным плющом. Отель оказался не то чтобы сильно традиционным, но и не слишком испорченным утилитарными европейскими тенденциями. По крайней мере, мебель здесь была отчетливо деревянной, а не из прессованной крошки, стыдливо прикрытой ламинатом «под дерево».

Перед тем, как разойтись по номерам и предаться отдыху после многочасового перелета, мы разменяли у администратора привычную валюту на удивительные вьетнамские донги. Я протянул невнятному человечку за стойкой несколько купюр с надписью In God We Trust, а взамен получил толстую пачку, в которой было что-то около двух миллионов ихних тугриков с портретом Хо Ши Мина. Неожиданно почувствовать себя на ночь глядя важным заграничным миллионером – та еще психотерапия!

Благословляя нашу группу на сон грядущий, Жанг в качестве бонуса научил нас произносить по-вьетнамски слова «спасибо» и «до свидания». Китайский язык с его жалкими четырьмя тонами отдыхает по сравнению с вьетнамским шеститоновым щебетанием и его неимоверными гласными звуками, для произнесения коих сначала нужно вывихнуть собственный язык, а затем свернуть его в трубочку и проглотить.

На следующее утро была запланирована поездка в бухту Ха-Лонг, а там – буржуйское времяпрепровождение на заранее арендованном кораблике. После завтрака в гостиничной столовой мой сосед по номеру Коля предложил «совершить круг почета» по улицам и изучить окрестности, так как до отъезда оставался еще целый час.

Едва мы вышли за ворота, как перед нами открылась необычайная картина: весь тротуар – насколько хватало глаз – был усыпан нежнейшими цветками светло-сиреневого оттенка. Вьетнамцы – миниатюрные расслабленные создания в треугольных соломенных шляпах – равнодушно ступали по этой красоте обутыми в плетеные сандалии ногами, а проносившиеся по улице рикши безжалостно давили опавший цвет колесами своих мобильных двухколесных повозок.

Не успели мы ступить на тротуар, как к нам шустро подскочил один из этих «таксистов» и, обращаясь к Николаю, сказал на условно английском языке: «Сэр, седло! Уан доллар!» Тот заржал и ответил на сугубо русском наречии: «Не, чувак, мы к прогулке верхом пока не готовы!» Позже выяснилось, что это «седло» на самом деле было английским словом cyclo – им вьетнамские рикши именовали свои живописные драндулеты.

Во время беглого осмотра нашего квартала я понял, что ранее никогда не встречал подобной архитектуры. Дома здесь напоминают узкие, вытянутые вверх и покрытые разноцветной штукатуркой пеналы. Их многоуровневые фасады украшены крытыми галереями и балконами с растениями в кадках, а боковые стороны остаются совершенно глухими, без малейшего намека на окна. Лишь отдельные строения имеют по бокам несколько маленьких оконных отверстий – под самой крышей.

Позднее Жанг объяснил, что такие странные жилые сооружения строятся во Вьетнаме по причине экстремальных климатических условий. Так как летом температура здесь достигает сорока градусов, люди всеми средствами препятствуют проникновению в жилище прямых лучей солнца и добиваются относительной прохлады внутри. Свет же проникает в дом благодаря специальным отверстиям в крыше, а также упомянутым выше галереям в лицевой стороне здания.

Вьетнамский дом сам по себе – писк зодческой изобретательности, а уж расположение отдельных зданий в пространстве города – вообще полный восторг. Строения просто плотно пристраиваются друг к другу, примыкая боковыми сторонами и разрастаясь вширь. Причем каждое новое сооружение делается на порядок выше предыдущего. Можете себе представить, какие веселые архитектурные ансамбли представляют собой эти причудливые группы домов.

Если вы помните по школьным урокам истории, Вьетнам долгое время был французской колонией (лично я этого не помню и вряд ли когда-то знал, а рассказал нам об этом все тот же Жанг). Напоминанием о тех временах остались красивейшие европейские особняки на улицах Ханоя, латинский алфавит, значительно упростивший письменность вьетнамского языка (правда, украшенный неимоверным количеством точек, черточек и акцентов над буквами), а также дорожный знак, установленный у «зебры» на перекрестке и позволяющий переходить улицу пешеходам. На этом знаке подтянутый джентльмен в котелке динамично пересекает проезжую часть.

Впрочем, знак здесь стоял скорее ради красоты, нежели с какой-то практической целью. Вьетнам еще настолько не тронут следами цивилизации, что автомобилей здесь – раз-два и обчелся. Несмотря на то что Ханой гордо именуется столицей, здешние люди по старинке охотно пользуются услугами рикш и ездят на велосипедах или мопедах.

У одного из таких пешеходных знаков горстка живописных аборигенов (по виду – рабочего класса) прямо на тротуаре устроила завтрак, расстелив несколько газет и уставив их снедью. Увидев нас с Колей, участники пикника с улыбкой замахали руками, приглашая разделить трапезу, а в ответ на наши жесты вежливого отказа сказали по-английски: No money, no money. Мы с признательностью раскланялись, но с сожалением постучали себя по запястью, где полагается быть часам – мол, No time, no time, – и поспешили к отелю, где нас уже дожидался автобус, готовый отправиться в Ха-Лонг.

До моря мы ехали часа три, лишь однажды остановившись в пути, чтобы зайти в обширную мастерскую, где специально для иностранных туристов изготавливают предметы национального прикладного искусства, покрытые лаком. Кроме того, огромный цех девочек-инвалидов занимался там производством вышитых на шелке картин. По сравнению с обычной дешевизной вьетнамских товаров эти изделия стоили баснословных денег и продавались исключительно за доллары.

Поначалу здешняя продукция производила ошеломляющее впечатление: краски и формы лаковых вещей, качество исполнения казались совершенными и бесконечно оригинальными. Спустя некоторое время ты начинал понимать, что это просто поставленное на поток производство (сюжеты без конца повторялись, приемы исполнения тоже), но в первые минуты рука непроизвольно тянулась к бумажнику – хотелось купить сразу все. Спустя полчаса мы оставили здесь по паре сотен баксов, а уже потом в автобусе начали думать, нужны ли нам эти лаковые блюда, статуэтки и картинки. Впрочем, где еще тратить деньги, как не в путешествии?

Наконец мы прибыли в Ха-Лонг – поистине уникальное место на планете. Если вы еще там не были, срочно купите путевку и проведите недельку в этом невероятном уголке – вы наверняка получите представление о том, что такое рай.

Подъезжая к бухте, мы увидели у берега огромное скопление двухпалубных деревянных корабликов, всем своим видом напоминавших о беззаботном отдыхе посреди моря. Возле причала толпились сотни галдящих туристов – их сюда привезли десятки автобусов вроде нашего. Мы недовольно поморщились: а где, простите, обещанное спокойствие и космическая тишина вокруг? С таким соседством сосредоточиться на красоте морских пейзажей казалось неосуществимой затеей.

Все, однако, круто изменилось, едва наша компактная группа из восьми человек забралась на уютное судно и отправилась в непродолжительный круиз. Спустя несколько минут мы были одни во Вселенной: десятки других прогулочных кораблей словно растворились в тумане, а наш в гордом одиночестве бесшумно скользил по гладкой воде навстречу фантастическим скалам, будто вырастающим из жемчужной морской дымки. Их было огромное количество – этих неправдоподобно красивых скал с мягкими, причудливыми очертаниями, – и мы неторопливо проходили между ними, словно путешествовали по коридорам исполинского природного лабиринта.

Мои попутчики один за другим прыгали в изумительную прозрачную воду, исследуя морские просторы и выбираясь на каменистый берег, чтобы перевести дыхание, а я все стоял на открытой верхней палубе и непрестанно щелкал затвором фотоаппарата, снимая окружающее великолепие. При всем желании здесь невозможно было испортить кадр, даже если бы я снимал фотографии вслепую: природа позаботилась о том, чтобы каждый сантиметр был совершенством божественного творения.

Стоя посреди этой нереальной красоты, я думал о том, что, наверное, именно ради таких моментов стоит жить. И неважно, что наша прогулка продолжалась так недолго – всего два часа. Этого времени было вполне достаточно, для того чтобы испытать головокружительное ощущение присоединения к чему-то высшему, тому, что невозможно объяснить словами.

Глава 2. Хуэ: город летающих лошадей

Да не вздрагивайте вы, пугливые человеки, и не спешите во избежание конфуза нахлобучивать на лоб панаму: лошади те – ненастоящие, они сделаны из белого папье-маше и просто эффектно подвешены в воздухе на проводах в различных летучих позициях. К тому же, болтаются эти Пегасы там не всегда: они табуном «воспаряют» над городом в честь международного фестиваля искусств, который раз в два года проходит в бывшей столице Вьетнама – городе Хуэ.

Фестиваль этот так полюбился охочим до зрелищ хуэвчанам (или правильнее сказать – хуэвцам?), что администрация города специально выстроила трехзвездочную гостиницу Festival Hue Hotel, где останавливаются живописные участники этого биеннале. Уютный отель с утопающим в зелени внутренним двориком и миниатюрным бассейном полюбился мне раз и навсегда: нигде больше нас так тепло не встречали и не обслуживали с таким искренним дружелюбием. Девять дней, проведенные там, были настоящей экзотической сказкой, оставившей у меня послевкусие истинно азиатской деликатности и ненавязчивой утонченности.

Festival Hue Hotel – это островок изысканного вкуса и элегантной простоты; мелодия без фальшивых нот, столь характерных для современного гостиничного интерьера.

Здесь нет искусственных цветов. Ранним утром на столик посреди холла ставят вазу с огромными живыми лотосами – каждый распустившийся цветок не уступает по размерам голове взрослого человека. Бутоны нежно-розового цвета на глазах раскрываются, быстро достигают пика своей красоты и уже через пару часов начинают опадать на деревянную поверхность стола; а на следующий день все повторяется заново.

Здесь на стенах нет грубо намалеванных «отельных» полотен, бьющих по глазам постояльцев бредовыми размерами и параноидальными красками. Каждая миниатюрная картина, выполненная в тончайшей технике, словно возникает из небытия, когда ты проходишь по затененной крытой галерее, и приковывает твой взгляд, словно приглашая к интимному диалогу.

Здесь не готовят «хитовых» туристических обедов, из раза в раз повторяющихся и максимально быстро приедающихся своим ярко выраженным вкусом. Каждый ужин в этом отеле был маленьким гурманским праздником, а безупречной точкой к нему – какой-нибудь удивительный «драконий фрукт» или горсть спелых плодов личи. Жанг шепотом открыл нам один из секретов вьетнамской кухни: мясные блюда, сказал он, здесь готовят в соусе для рыбы, а рыбные – в мясной заливке, поэтому они обладают уникальным – мягким и ни на что не похожим – вкусом.

Чудесная «Фестивальная» гостиница стояла не то чтобы на окраине города, но и далеко не в центре, поэтому наше знакомство с окрестностями напоминало прогулку по пустынным улицам большого сонного поселка. Если в Ханое еще можно было наблюдать редкие автомобили, то здесь их не было и в помине. Мимо нас проносились единичные рикши с загоревшими жилистыми ногами, выпученными глазами и обильно струящимся по лицу потом (а вы повозите-ка людей в упряжке по сорокаградусной хуэвской жаре – спорим, через десять минут такого фитнеса рухнете замертво). Изредка неподалеку тарахтел мопед, а если мы одновременно видели целых три штуки этого транспортного средства, то со смехом говорили, что попали в пробку.

Правда, позже выяснилось, что заторы транспорта случаются даже здесь: однажды мы стали свидетелями совершенно уникальной пробки – такой веселой, непринужденной и дружелюбной, которая могла образоваться исключительно во Вьетнаме.

Мы неторопливо покидали стены Запретного города после концерта, открывавшего фестиваль – это было красочное шоу с участием артистов из многих стран Европы и Азии. Выйдя за каменные ворота, мы вдруг остановились в немом изумлении. Широкая улица, такая спокойная и свободная всего два часа назад, сейчас превратилась в многокилометровую пробку, образованную тысячами лениво продвигавшихся велосипедов, мопедов и мотоциклов.

Без преувеличения можно сказать, что полюбоваться на представление съехалось все население Хуэ, а теперь жители, смеясь и оживленно щебеча, пытались выбраться из сплошного движущегося потока каждый на свою улицу. Владельцы двухколесного транспорта выстроились в несколько рядов и передвигались с черепашьей скоростью. Пешеходы не спеша пересекали дорогу прямо перед колесами мопедов, успевая на ходу обменяться впечатлениями с водителями и весело обсудить что-то с друзьями на другой стороне дороги.

Так как из-за внезапно образовавшейся пробки наш микроавтобус не смог отвезти нас в гостиницу, пришлось-таки воспользоваться услугами пронырливых рикшей. Ввиду чрезвычайных обстоятельств они реактивно повысили плату за проезд на один доллар (то есть ровно на сто процентов по отношению к обычной цене). Оказалось, что кататься на приличной скорости в открытом экипаже, запряженном ни много ни мало человеческим существом, – занятие весьма приятное, хотя и несколько непривычное для европейца. Думаю, что, по крайней мере, раз в жизни это удовольствие нужно испытать каждому.

В первый день нашего пребывания в Хуэ мы сделали ознакомительный набег на магазины и лавки торговой улицы. Надо полагать, здешние жители – ярые поклонники искусства, потому что за каждой третьей дверью скрывалась либо галерея современной живописи, либо мастерская художника. Вьетнамская художественная школа ни на что не похожа, она удивительно самобытна и по сюжетам, и по колориту. Кидая на полотно первый взгляд, никогда не знаешь наверняка, что же там изображено: объекты на картине потом еще долго подвергаются удивительным метаморфозам в восприятии зрителя. Например, молитвенно сложивший руки монах впоследствии мог оказаться просто-напросто рыбой, из чьей яростно разинутой пасти выкатывалась луна в виде знака «инь-ян». И такой вот «подлог» – на каждом шагу!

Пребывая в буйном восторге от одной довольно большой картины, автор которой сидел тут же в инвалидном кресле (как выяснилось, это известный вьетнамский художник), я решил, что она написана специально для меня и я без нее из страны не уеду. На мой вопрос, сколько полотно стоит, я получил парадоксальный ответ: без рамы автор был готов отдать свою работу за пятьдесят пять долларов, а с рамой – за сорок. Разумеется, я выбрал второй вариант и потом таскался по городам и отелям с этой упакованной в старые газеты поклажей, которая неизменно вызывала жгучее подозрение у всех работников вокзалов и аэропортов своим атипичным видом. Черт, лучше бы я тогда отдал еще несколько долларов, а потом без нервотрепки путешествовал налегке!

Пока я изучал особенности вьетнамского искусства, девушки из нашей группы оккупировали салон французской одежды, что находился в соседнем здании. Открыла его одна коренная хуэвчанка, которая по счастливому стечению обстоятельств «выписала» себе супруга прямиком из Парижа-Франции. Муж ее (Жерар, кажется) вышел на пенсию, переехал в Азию и на небольшую часть скопленных за жизнь средств помог молодой женушке реализовать ее амбициозные мечты – стать портнихой экстра-класса и дизайнером трендовой европейской одежды.

Модная портниха по виду оказалась халда халдой – этакая крупная деревенская девка с некрасивой физиономией, а ее французские прикиды мало чем отличались от традиционной вьетнамской одежды. Ну, может быть, были чуть более открытыми и сексуальными. Однако вела она себя с большим апломбом, очевидно, положенным ей здесь по статусу.

Мои попутчицы с нетерпением ожидали меня в салоне: они ринулись ко мне с просьбой объяснить Жерару по-французски, что облюбованные ими коллекционные платья нужно слегка ушить и переделать кое-какие детали, довольно небрежно выполненные хозяйкой. Портниха экстра-класса с кислой миной выслушала их претензии и пообещала сделать все к следующему дню. Однако все ее попытки довести наряды до ума так и не увенчались успехом. Два последующих дня наши девочки посещали этот славный магазинчик, но улучшить дефекты собственных модных творений азиатскому дизайнеру оказалось не под силу. В конце концов вредные русские заказчицы плюнули и купили платья во всем их аутентичном несовершенстве, решив, что во Вьетнаме еще и не такое можно на себя напялить, ну а в России, понятное дело, эту трендовую одежду всегда можно пустить на тряпки для мытья полов или подвязывать ими помидоры на даче.

В свободное от фестивальных мероприятий время гостеприимные хуэвчане (или все же правильнее говорить – хуэвляне?) возили нас на экскурсии по городским окрестностям. Однажды прохладным утром мы отправились на прогулку по Ароматной реке. Температура воздуха тогда поднялась всего до тридцати двух градусов, и наша переводчица – милая двадцатилетняя вьетнамка Зоя – куталась в шарфики, непрестанно стучала зубами и жаловалась на необыкновенный холод.

Мы сидели в каком-то утловатом суденышке, дощатый пол которого подозрительно оседал при каждом шаге, и любовались умиротворяющими пейзажами. Мимо нас сновали ярко-красные кораблики, увенчанные драконьими мордами. Неторопливо проплывали под роскошными мостами плоские лодчонки-туфельки – гребцы управляли ими одним-единственным веслом. Вальяжно скользили по воде похожие на мыльницу круглые плоты, груженные зеленью; стоящие в центре сооружения люди в треугольных шляпах вели их с помощью длинного шеста вдоль берега. Казалось, еще секунда – и хрупкое равновесие этих смешных лодочек будет нарушено, а все их содержимое во главе с гребцом окажется в реке. Но нет: они с невозмутимостью продолжали свое завораживающее скольжение по водной глади, спокойно перемещаясь от берега к берегу.

Нас привезли в необычную школу, что была расположена на вершине небольшого холма: там обучались подростки и юноши, решившие связать свою жизнь с буддизмом. Разумеется, бесповоротное решение стать буддийскими монахами они принимали не сразу, а спустя несколько лет обучения. Тех парней, кто уже определился с выбором жизненного пути, можно было вычислить по оригинальной прическе: у них была бритая голова, но спереди ее украшал длинный чуб – он стильно спадал на лоб или же зачесывался за ухо.

Ученики были одеты в коричневые и серые костюмы: длинные, ниже колен, рубахи и подвернутые штаны (обуви на ногах у них не было вовсе). Одежда эта как нельзя лучше сочеталась по цвету с выкрашенными в светло-серые тона помещениями, где ребята занимались учебой и вели свой нехитрый быт.

Мы прибыли в школу как раз в то время, когда они старательно выписывали кисточками иероглифы в ранее использованных тетрадях – поверх текстов, когда-то написанных шариковой ручкой. Ученики не обращали на нас внимания (наверно, привыкли к бесконечным визитам иностранцев), но некоторые охотно позировали перед объективами фотоаппаратов – они были максимально расслаблены и дружелюбны.

По просьбе нашего Николая, что своими размерами втрое превосходил миниатюрных вьетнамцев, учитель буддийских отроков иероглифами начертал ему на футболке слова «Большой Белый Человек». В благодарность за труд он получил от счастливого Коли махонькую матрешку в подарок.

Однажды мы посетили деревенскую усадьбу – ее хозяин организовал маленький бизнес: за умеренную плату показывал залетным туристам свой дом и «поместье», сопровождая экскурсию кратким рассказом о местной жизни.

Жилище его, как и большинство других деревянных домов вьетнамской деревни, сохраняло типичные черты традиционной архитектуры, направленной на минимальное проникновение внутрь прямых лучей солнца и максимальное удержание прохлады. Здешние строители должны учитывать еще одну климатическую особенность: в Хуэ и его окрестностях летом иногда случаются совершенно неожиданные наводнения, когда вода за несколько минут может подняться на несколько метров, легко затопив крестьянский дом. Чтобы уберечь свою жизнь от подобных «выкрутасов» природы, вьетнамцы спят буквально под потолком, на втором уровне, куда ведет узенькая деревянная лестница. Это почти плоский, огороженный по краям ярус, где расстелены циновки или тощие матрасы со спартанским набором постельного белья – простой вьетнамский народ по сей день весьма неприхотлив в быту.

Жизненное пространство в деревне используют максимально эффективно: перед одним домом находится ни много ни мало целый семейный склеп – возвышенная площадка с бетонными саркофагами, под крышками которых, надо полагать, покоятся усопшие члены этого клана. Тут же между гробами разбросаны дрова и груды сухостоя, развешена постиранная одежда, – словом, вовсю кипит жизнь.

Потом мы побывали еще в одной удивительной деревеньке, где находится музей предметов традиционного вьетнамского быта. Им заведует махонькая энергичная старушка – она же и проводит экскурсии.

Когда она поприветствовала нас радушной улыбкой, я решил, что во рту у нее нет ни единого зуба. Однако через минуту понял, что зубов у бабульки предостаточно, только все они… великолепного черного цвета, да еще с неподражаемым перламутровым отливом. Позже я узнал, что черные клыки у вьетнамских женщин постбальзаковского возраста – это особый шик. Они покрывают эмаль черным лаком и после этого, загадочные и неприступные, появляются в изысканном обществе. По правде говоря, мода на черные зубы прошла уже много десятков лет назад, но в этой деревушке жители, кажется, вообще забыли о течении времени и живут так, как это, наверно, было в начале прошлого века.

Хозяйка музея – миниатюрное солнечное создание в элегантном брючном костюме и с ниткой ослепительного жемчуга на шее – исполнила для нас старинную колыбельную песню, качая в руках плетеную люльку для новорожденных младенцев. Потом показала, как торговцы раньше носили на плече свой товар – в двух чашах, подвешенных с помощью гибких прутьев на длинной палке (вроде нашего коромысла). Продемонстрировала, как спали крестьяне на низкой деревянной кровати без намеков на постельное белье, подкладывая под голову зашкуренное полено вместо подушки (никогда, кстати, не страдали от хондрозов – возьмите-ка это себе на заметку, дети современной цивилизации). Под конец она взяла в руки здоровенный деревянный молот (величиной в половину ее роста) и с силищей, весьма неожиданной для такого тщедушного тельца, постучала им о чашу каменной ступы, показывая, как в давние времена вьетнамцы измельчали зерно, превращая его в муку, а также делали порошки.