Мятежные крылья

Часть 1

Над белоснежными облаками разносится звонкое пение райских птичек… Среди зелёных листьев огромных древних деревьев порхают разноцветные бабочки…

В высокой густой траве непередаваемого изумрудного оттенка, которого не найти на Земле, журчат серебряные ручейки, наполняющие воздух живительной прохладой…

…И над всем этим разносится стройный ангельский хор, воспевающий Того, кто сотворил всю эту красоту…

…Очередной день в раю.

Скука. Смертная.

Такая, что просто скулы сводит.

А ещё…

Все чинно, вычурно, пафосно, напыщенно и благопристойно просто до зелёных черте… Прости Господи, не будь помянут всуе, но и за упоминание противоборствующей стороны прямо в его золотых чертогах Отец точно по голове не погладит.

Чонхен это прекрасно знает, но почему-то его мятежной душе давно уже претит вся эта пресвятая напыщенность и благопристойность.

Он.Не.Такой.

И наверное, никогда таким не был и не будет. И иногда ему кажется, что лучше бы он и правда был тем, кого здесь нельзя называть, ведь даже у их заклятых врагов – демонов больше свободы, чем у таких, как он.

Чонхен – ангел.

Ангел-хранитель.

И это… его проклятье. Самое настоящее.

***

Чонхен не знал, где и когда во Вселенной произошел этот сбой, сделавший его пернатым святошей, но в глубине души, с самого начала, сколько себя помнил, он всегда чувствовал, что не принадлежит этому месту, этому миру, этому прекрасному райскому саду.

Здесь всё было чересчур идеальным, и его мятежная душа никак не могла найти покой и смириться с радугами и розовыми единорогами, с которыми у его подопечных – людей почему-то ассоциировались ангелы.

Он всегда был… бунтарем.

Поначалу это выражалось совсем в небольших актах неповиновения божественному начальству и кураторам, но со временем переросло практически в открытое противостояние, из-за которого ему уже неоднократно и крайне прозрачно намекали, что ещё хоть один проступок – и его крылья превратятся в алмазную пыль, а сам он… исчезнет навсегда.

Но Чонхен в какой-то степени даже ждал этого, так как терпеть это давно опостылевшее ангельское существование было выше его сил, ведь ангельским терпением он, к несчастью, никогда не отличался, и потому все чаще буквально в прямом смысле нарывался на неприятности.

…И поэтому уже пятые сутки не выходил из борделя, в котором должен был заниматься спасением душ грешников и наставлять их на путь истинный, но вместо этого… сам "пал жертвой" чар одной из ночных бабочек, за которой должен был присматривать, и не вылезал из ее постели вот уже третью ночь подряд, наставляя… на совсем иные пути.

Там его и нашел Минджун – его старший куратор и один из очень немногих ангелов, которым Чонхен по-настоящему доверял, ведь именно он первым взял его под крыло и до сих пор всегда вступался за своего младшенького, всеми правдами и неправдами выгораживая его перед вышестоящим начальством и даже перед Отцом, за что Чонхен любил его больше того самого Отца, которого никогда не видел.

Но сейчас Минджун был злой, как… опять же, прости Господи, всем известные зелёные существа, и едва ли огнем не дышал на своего нерадивого, вечно бунтующего против всех существующих правил подопечного.

Но, кроме того, что Минджун был его наставником, главной его работой было стрелять алыми стрелами в сердца людей, соединяя их такими же алыми нитями.

Он был купидоном и о любви знал абсолютно все и потому, застав своего подопечного голым между раздвинутых ног молоденькой блудницы, занимающимся с ней тем самым грехом, от которого должен был уберечь, как ангел – хранитель, но вел себя, как самый настоящий бес-искуситель, старший ангел лишь закатил глаза, немного поостыв и решив все же великодушно дать младшему закончить начатое ( не оставлять же девушку неудовлетворенной, в конце концов! Это против всех купидонских правил! ) , но его тяжёлый взгляд, впивающийся Чонхену между лопаток, все равно не предвещал этому герою – любовнику ничего хорошего. И, к тому же, под этим лазерным прицелом концентрированного ангельского осуждения трахать стонущую под ним и ни о чем не подозревавшую девчонку стало довольно проблематично, поэтому, тихонько выругавшись себе под нос сквозь сжатые зубы, брюнет кончил за рекордные две минуты, хотя его нечеловеческая выносливость и позволяла не слезать с нее часами, если не днями, и, оставив затраханную брюнетку парить в нирване от накрывшего ее неземного ( в прямом смысле) удовольствия, Чонхен поднялся с постели и, обмотав простынь вокруг своих скульптурных бедер, молча направился в ванную.

Закатив глаза и красноречиво фыркнув, Минджун последовал за ним.

Часть 2

Когда за Минджуном закрылась дверь облицованной белоснежным кафелем ванной, Чонхен, наконец, повернулся к нему и, прислонившись плечом к стене, скрестил руки на груди, с вызовом приподняв бровь, и выжидающе уставился на любимого куратора, ожидая объяснений.

На самом деле, ему хотелось грязно выругаться и спросить, какого хера Джун вообще сюда припёрся, да ещё в самый неподходящий момент, заставив его вынуть член из той милашки, что все ещё приходила в себя в спальне, но, сделав глубокий вдох, Чонхен взял себя в руки, понимая, что раз хен лично за ним отправился, значит, случилось нечто экстраординарное. И, по правде говоря, его уже распирало любопытство, но внешне он по-прежнему был сама невозмутимость, чего нельзя было сказать о взбешенном купидоне, который был готов вот-вот взорваться, судя по отбивающей чечётку по плитке пятке и нервно дергающемуся глазу.

Похоже, в этот раз младшенький его действительно довел, ведь и невооружённым взглядом было видно, что Минджун едва сдерживался, чтоб не наорать на него, а то и вовсе схватить за грудки и пару раз приложить головой об стену, чтоб, как он любил выражаться, "мозги на место встали", но присутствие за дверью посторонних вынудило его ограничиться грозным, метающим молнии не хуже Отца взглядом и яростным свистящим полушепотом, вопросившим:

– Ты что, окончательно спятил?! Какого всеблагого хрена ты творишь?! Тебя ищут уже пятый день, а ты кувыркаешься в постели с проституткой?!

Чонхен на это лишь усмехнулся краешком губ, цинично протянув:

– А что случилось? И с какой стати я должен отвлекаться от этого занятия? Только не говори, что озаботился моим моральным обликом, все равно не поверю. Разве что… Неужели я кому-то так срочно понадобился, что ты лично за мной пришел?

Услышав его расслабленный и абсолютно пофигистичный тон, Минджун до боли стиснул кулаки, едва сдерживаясь, чтоб и в самом деле не подправить эту смазливую наглую мордашку, смотревшую на него огромными глазами невинного олененка, и процедил сквозь зубы:

– Представь себе, так и есть!

Но Чонхен лишь расслабленно пожал широкими плечами, демонстрируя свою полную незаинтересованность.

– Прости, но не могу, хён. Ни представить, ни чем-то помочь. Да и не хочу делать ни того, ни другого. – ангел повел плечами, разминая шею, и, заметив, что старший ещё больше разозлился из-за его ответа, решил окончательно его добить, добавив с пошловатой полуухмылкой , – На самом деле, меня ждут более приятные дела, чем выслушивание твоих душеспасительных бесед, и я бы с гораздо большим удовольствием продолжил то, что начал в спальне незадолго до твоего появления, поэтому, если позволишь… – Чонхен сделал шаг к двери, которую теперь загораживал своим телом Минджун, намереваясь обойти его и действительно вернуться к тому приятному занятию, от которого его так бесцеремонно оторвали, но тут же нарвался на потемневший до беззвездной космической черноты и, без преувеличения, убийственный взгляд хёна и грозное рычание, для убедительности приправленное нотками ангельского языка, подчиняющего себе и ломающего даже самую сильную волю.

– Не позволю! В этот раз ты окончательно потерял берега! Ты хоть понимаешь, что тебя ждёт, если наверху узнают о твоих похождениях?! Ангельский суд покажется тебе детским лепетом по сравнению с гневом Отца!

Младший резко помрачнел, услышав это, ведь вовсе не был идиотом и прекрасно понимал, что его ждёт, если вышестоящие чины узнают о том, что хранитель откровенно забил на свои прямые обязанности и занимается черт знает чем.

Нет, ангелы вовсе не были белыми и пушистыми. Это люди сделали их такими в своих фантазиях, и то, лишь для того, чтоб не умирать от страха каждый раз, стоило только кому-нибудь произнести это запретное слово, вспоминая о небесном воинстве. Ведь на самом деле, все ангелы являлись в первую очередь воинами – грозными, суровыми и беспощадными. Их создавали, как универсальных солдат для борьбы с тьмой, и они прекрасно выполняли эту работу, так как в заводских настройках этих машин для убийств не были прописаны ни жалость, ни сочувствие, ни сожаление. Они всегда выполняли приказы, беспрекословно подчиняясь им, и только Чонхен… вышел каким-то бракованным и на все имел свое мнение. Его можно было только попросить, ведь приказы он упорно игнорировал, находя любые лазейки, чтоб не выполнять их.

Но в остальном он ничем не отличался от своих крылатых собратьев, которые ни во что не ставили людей, даже тех, кого были вынуждены охранять по приказу Отца, который создал себе новые игрушки и с чего-то вдруг решил, что они достойны Его любви намного больше, чем старые, к которым принадлежал и Чонхен. Потому он и не питал к этим бесполезным гнусным существам никакой божественной и безусловной любви, используя их лишь для развлечения и порочных наслаждений. Сладкий вкус запретного плода секса с земными женщинами был ему давно и хорошо знаком, хоть это и являлось самым главным ангельским табу. Но Чонхена все вполне устраивало, и он вовсе не горел желанием что-то менять и никого из них охранять от чего бы то ни было. На самом деле, будь его воля, он бы с превеликим удовольствием перешёл на темную сторону и отрастил рога вместо нимба, сменив белоснежные крылья на иссиня-черные, ведь склонять людей к греху у него получалось намного лучше, чем направлять их к свету.

Минджун перевел дыхание, заметив, что его слова наконец возымели действие на младшего, и добавил уже спокойнее и с долей участия:

– Одумайся, прошу тебя. Иначе я буду вынужден вмешаться, и поверь, мое вмешательство тебе совсем не понравится. Одумайся, малыш… Пока не стало… слишком поздно.

– Хён… – начал Чонхен, делая шаг к нему, но тот вскинул руку, не подпуская его ближе, и холодно произнес, вновь переключаясь в деловой режим:

– Нам пора уходить. Ты срочно нужен наверху, тебя уже все обыскались, и даже сам Отец спрашивал, куда ты делся.

Но эта неожиданная новость Чонхена вовсе не обрадовала, и он сжал кулаки, раздражённо сдувая растрепанную пушистую челку с глаз:

– Надо же, какая честь! На кой хер я ему понадобился?

Минджун тут же наградил его тяжёлым взглядом, не оценив неуважение к родителю.

– У Него для тебя есть задание. Особое задание. Больше ничего не скажу, пока не приведешь себя в надлежащий вид, – он смерил подопечного крайне красноречивым взглядом, указав на его пах, едва прикрытый тонкой простынкой, но от этих новостей и без того поганое настроение хранителя упало ещё ниже, так же, как и то, что было скрыто простыней и все ещё надеялось на продолжение с горячей брюнеткой, дожидавшейся его в спальне. Но, видимо, не судьба.

Минджун снова вздохнул, видя, какая буря отразилась на лице младшего, что теперь сжимал кулаки и кусал губы, явно изо всех сил сдерживаясь, чтоб не послать любимого Хёна обратно на небеса, придав ему дополнительное ускорение в крайне непечатных выражениях, что наверняка крутились у него на языке.

При всей своей поистине ангельской по небесным и модельной по земным меркам внешности Чонхен был тем ещё хулиганом и бунтарем и частенько доводил до ручки и белого каления даже самого миролюбивого из всех купидонов. Но все-таки уважение к старшему перевесило, и он сдержался, лишь резко мотнув головой, и рвано выдохнул что-то явно нецензурное себе под нос сквозь сжатые зубы.

Но Минджун никогда не умел долго на него сердиться, поэтому шагнул к застывшему посреди ванной брюнету и сжал его плечи, наклоняясь, чтоб заглянуть в потемневшие штормовые глаза цвета беззвездного ночного неба, и тихо выдохнул:

– Чонхен… послушай меня. Не мне напоминать тебе, что ты и так уже ходишь по краю. Один неверный шаг – и ты сорвешься в пропасть, откуда… даже я тебя не достану. Мы ведь уже говорили об этом и ты обещал мне… помнишь?

От его тихих слов Чонхену внезапно стало стыдно, и он опустил голову, занавесившись темной челкой.

Конечно, он помнил. Помнил, как обещал Хену исправиться и больше не рисковать, но… вновь нарушил свое обещание.

Его глухой надтреснутый голос разрезал повисшую между ними гнетущую тишину вместе с тяжёлым вздохом:

– Помню, Хён… Прости.

Он звучал совершенно искренне, но Минджун какое-то время молчал, словно раздумывая, принимать его извинения или ещё немного повоспитывать, но затем все же устало вздохнул, словно умаявшийся от проделок любимого ребенка родитель, и уже мягче произнес:

– Не проси у меня прощения, малыш. Ты же знаешь, я не могу долго на тебя сердиться… но вот Отец… Вряд-ли он будет таким же снисходительным и великодушным, если узнает, чем ты тут занимался. Это строжайше запрещено, и не делай вид, что забыл об этом.

Чонхен презрительно хмыкнул, одним только этим показывая, что думает об этих запретах, которые нарушал уже столько раз, что и со счета сбился, но, уловив знакомые нотки бунтарства, вновь поднявшие голову, Минджун сильнее сжал его плечи и добавил уже строже:

– Забудь о своей легкомысленности, Чонхен. Давно пора повзрослеть. Все это время тебе везло и ты всегда выходил сухим из воды, но так больше не может продолжаться. Я не смогу вечно тебя выгораживать, а на тебе уже столько грехов, что я даже удивляюсь, почему с твоих крыльев ещё смола не капает.

Чонхен, не удержавшись, снова хмыкнул, на этот раз насмешливо, и на его щеках появились те самые очаровательные ямочки, от которых млели и таяли даже суровые ангелы, не говоря уже о смертных женщинах, которых он охмурял с такой потрясающей лёгкостью, словно его отцом был вовсе не Отец Небесный. А то, что слетело с его грешных губ, только укрепило джуновы подозрения относительно происхождения младшего.

– Но ты не можешь отрицать, что секс – самый сладкий грех. Ты же купидон, Хён… Тебе ли не знать?

Чонхен поиграл выразительными тёмными бровями, и, будь Минджун девушкой, уже давно бы пищал от восторга, упав лапками кверху, но, к счастью, ему были чужды эти земные страсти, которые его алые стрелы пробуждали в человеческих сердцах, потому он лишь едва заметно улыбнулся и покачал головой, с преувеличенно тяжким вздохом проворчав:

– Ох, горе ты мое… Вот что мне с тобой делать? Отлупить бы за все твои выходки, да рука не поднимается. И по статуту купидонов не положено.

– Оу… Так у меня, оказывается… Особый имунитет? – кошачья полуухмылка Чонхена была настолько самодовольной, что старший все-таки не удержался и отвесил ему небольшой воспитательный подзатыльник, а то совсем уже обнаглел.

Но Чонхен лишь рассмеялся и отскочил от него, как нашкодивший школьник. Минджун закатил глаза и скрестил руки на груди, проворчав:

– Хватит паясничать. Я пришел не за тем, чтоб ты тренировался использовать на мне свои ангельские чары. Соберись, давно уже пора научиться брать на себя ответственность. Для тебя на небесах появилась важная миссия. Мне не сообщили всех деталей, но дали понять, что это – твой шанс исправить все твои косяки одним махом. И, возможно… последний.

Чонхен вновь помрачнел, и от его игривости не осталось и следа.

– Какая невиданная щедрость… И что же я должен сделать, чтоб заслужить отпущение грехов? Ползать на коленях перед папочкой или, может… Поцеловать Люцифера в его сиятельный… ох, вернее, горящий зад?

Чонхен выгнул бровь, дерзко усмехнувшись, и Минджун с невероятным трудом подавил желание все-таки треснуть его по лбу чем-нибудь тяжёлым, но, вспомнив, хоть и далеко не сразу, что его суть – это любовь, мать ее за ногу, скрипнул зубами и раздражённо бросил:

– Не мели ерунды, дурень! И не поминай Князя ада в такой фривольной манере, а то ещё услышит, и проблем у тебя станет в разы больше! Ты должен, наконец, вспомнить, кем являешься и для чего тебя создали в первую очередь! Ты – ангел – хранитель, нравится тебе это или нет. И у тебя… новая подопечная.

Услышанное прозвучало, как оглушительный раскат грома, и Чонхен опешил, далеко не сразу сумев скрыть свое потрясение.

Ему уже очень давно не давали подопечных, ввиду его крайней безответственности и неблагонадёжности, нагружая лишь незначительными поручениями. Но даже их он с успехом умудрялся запороть, и назначение его хранителем конкретного человека означало лишь одно…

Он теперь в полной заднице.

А Минджун, глядя на растерянно хлопающего длиннющими ресницами младшенького, что в этот момент был похож на милого потерявшегося щеночка, лишь довольно усмехнулся, едва не потирая руки, но Чонхен справился с потрясением слишком быстро и вновь скептически приподнял бровь, цинично усмехнувшись, и поинтересовался:

– И что с ней не так?

Довольная улыбка замерла на губах Джуна, а его глаза забегали, что было явным признаком того, что он чего-то не договаривал.

– О чем ты? – Минджун нервно одернул ворот своего белоснежного балахона, и это ещё больше усилило чонхеновы подозрения.

Вновь привалившись к стене и резко ощутив непреодолимое желание закурить, он потянулся к лежащей на мраморном столике пачке сигарет и достал одну, поджигая ее щелчком тонких пальцев, с которых сорвалась искра божественного огня, а у Минджуна от этой показательной демонстрации полнейшего пренебрежения к святому чуть дым не повалил из ушей – такой же, как тот, что поднялся от кончика сигареты, зажатой между нахально улыбающихся губ бессовестного хранителя. Окутавший его дым и правда делал его слишком похожим на демона, и Чонхен, крайне довольный произведенным эффектом, лениво протянул, смерив застывшего каменным изваянием Хёна многозначительным взглядом:

– Не прикидывайся ромашкой, Хен. Если ее отдали мне, значит… она полная оторва… которая, к тому же, уже в шаге от преисподней, не так ли?

Минджун хмыкнул, наконец отмерев, и усмехнулся, покачав головой.

– Проницательный засранец! Я все больше убеждаюсь, что ты… точно из Люциферовых чресел!

Чонхен закатил глаза, но спорить не стал, а Минджун вздохнул, зарывшись ладонью в волосы, и наконец признался:

– Но… ты прав. Она оторва, причем такая, что небеса с ней уже не справляются. От нее отказались уже девять ангелов. Ты будешь десятым.

Глаза Чонхена впервые за долгое время вспыхнули неподдельным интересом, и он подался вперёд, даже забыв о наполовину выкуренной сигарете, бросая ее в пепельницу и выразительно выгибая соболиную бровь.

– И с чего ты взял, что с ней справлюсь я? – его голос превратился в какое-то томное хриплое мурлыкание, словно он уже предвкушал, как будет "справляться" с новой подопечной, ведь Чонхен почуял вызов, а это значило, что уже не сможет его не принять. И Минджун едва слышно выдохнул от облегчения, поняв, что младшенький попался на крючок. Теперь главное – не спугнуть его ещё до начала миссии. Поэтому он как можно небрежнее пожал плечами, с усмешкой протянув:

– Потому что вы одинаковые.

"Одинаковые исчадия ада".

Читалось в горящих весельем глазах купидона.

– И потому отлично поладите, я уверен.

Это прозвучало, как оскорбление, но Чонхен лишь насмешливо фыркнул и закатил глаза, ведь горящий в них интерес было уже невозможно скрыть.

Спустя всего мгновение он стоял перед Минджуном в таком же белоснежном ангельском облачении, готовый к отлёту, и спросил лишь одно:

– Кто она?

– Пойдем со мной и сам все увидишь.

Часть 3

Очередной субботний вечер.

Очередная, предстоящая грустной блондинке в зеркале "бурная" ночь…

Однако на самом деле, для восемнадцатилетней Пак Хэин эта ночь ничем не отличалась от таких же ночей, независимо от дней недели.

Такая же бурная, как и вчера, и даже позавчера, и такая же… невыносимо, просто до чертиков скучная!

Все они были бурными ( по крайней мере, со стороны это именно так и выглядело ), но начинались и заканчивались совершенно одинаково, и девушке уже временами казалось, что ее кто-то проклял ( а недругов за свою недолгую жизнь она успела нажить предостаточно "благодаря" тяжёлому характеру и буйному нраву), и теперь она обречена бесконечно проживать этот нескончаемый день сурка.

Все как по нотам.

Ровно в девять за ней заедет Кай на своем шикарном малиновом кабриолете, а по дороге они подберут Джиэн и Седжона и завеются до утра в один из любимых ночных клубов для золотой молодежи, вернее, любимыми они были для ее друзей, а у самой Хэин уже поперек горла стояли, так как там не менялось абсолютно ничего.

Из ночи в ночь, из недели в неделю… год за годом… в ее жизни…

Ничего. Не. Менялось.

Несмотря на ангельскую внешность хрупкой златовласой куколки, Хэин была настоящей бунтаркой, и по ней можно было наглядно описывать все "прелести" переходного возраста.

Она действительно была избалованным, трудным подростком, папиной принцессой, ведь ее мама погибла в автокатастрофе, когда Хэин было всего три года, и это что-то надломило в хрупкой детской душе.

Она тогда ещё была слишком мала, чтобы полностью осознать то, что случилось, и верила отцу, который, пряча опухшие от слез глаза, уверял маленькую дочку, что ее мамочка теперь живёт на облаках, но все равно присматривает за ней оттуда и все так же любит, и маленькая Хэин верила, хоть плакала не меньше папы.

Они с отцом остались вдвоем.

Все эти годы они были неразлучны и он души не чаял в маленькой дочери, направляя на нее всю свою любовь, раньше предназначавшуюся для двоих – самой Хэин и ее матери, но два года назад он вновь женился, и счастливое детство Хэин резко оборвалось.

Это можно было бы назвать сказкой про Золушку, вот только Золушка оказалась какой-то неправильной.

Золушка-Хэин не сидела и не лила слезы в уголочке, страдая от нападок мачехи и сводных сестер. Нет, она прекрасно знала себе цену, несмотря на нежный возраст, и умела постоять за себя, хоть ее внешность нежного невинного цветочка с золотыми локонами и огромными глазами многих вводила в заблуждение.

Но переходный возраст ударил по ней всей своей тяжестью вкупе с изменениями в составе их семьи, и Хэин стала совершенно неуправляемой и совсем отбилась от рук.

Отчаявшись хоть как-то повлиять на нее, сутками пропадавший на работе отец стал приставлять к ней телохранителей, но Хэин устраивала им всем такие концерты, что даже видавшие многое на своем веку суровые дядьки не выдерживали и сбегали от нее через пару месяцев, да так быстро, что только пятки сверкали.

И, видя, что так ничего не выйдет, отец златовласки сменил тактику и стал нанимать охрану для любимой дочери тайно и приставлять к ней тенью, думая, что она ни о чем не догадывается. Но его невинный цветочек был умен и наблюдателен не по годам, и последний ее телохранитель свалил в туман буквально неделю назад.

И теперь крайне довольная собой Хэин временно наслаждалась полной свободой, но, садясь в тот вечер в вычурную машину Кая, даже не подозревала, что ее жизнь изменится навсегда.

Часть 4

Ночной клуб “Eclipse” – излюбленное место золотой молодежи – сиял неоновыми огнями.

Музыка била в грудную клетку, словно пыталась проломить ребра и забраться в самое сердце. Лазеры резали дым, бар пах смесью алкоголя и грехов, а толпа сходила с ума и отрывалась так, будто мир завтра низвергнется в преисподнюю.

Время уже перевалило заполночь, и Хэин давно уже понятия не имела, куда подевались ее друзья.

Кай неожиданно встретил давнего знакомого и растворился в клубах сигаретного дыма вместе с ним, а Джиэн и Седжон наверняка заняли одну из вип-комнат на втором этаже, и им явно было не до нее.

Иногда Хэин сама не понимала, зачем соглашается на эти совместные вылазки, раз даже ее собственным якобы друзьям нет до нее особого дела, да и сама она не чувствовала абсолютно никакого удовольствия, сидя в одиночестве у барной стойки и вливая в себя уже неизвестно какой по счету коктейль.

Сейчас она была не против даже компании очередного горе-телохранителя, но, похоже, отец наконец понял, что это ужасная идея, и сдался.

Какая жалость.

Опираясь локтями о холодный мрамор, Хэин медленно крутила бокал с чем-то неоново ярким и опасно крепким, скучающе скользя по залу расфокусированным от выпитого за вечер взглядом.

Длинные золотые волосы спадали на тонкую изящную спину, тёмная подводка подчёркивала глаза-бури, а губы были слегка прикушены – от злости или тоски, она и сама не знала.