Глава 1. Город теней
Порывы ветра гуляли между тесно прижатыми друг к другу зданиями, поднимая в воздух пыль и уличный мусор, пропитанный запахом гари и ржавчины. Неоновые вывески вспыхивали то ярче, то гасли, их отражения дрожали в мутных лужах, растекаясь разноцветными разводами и образуя радужную плёнку от дизельных масел. Весь мир давно перешёл на солнечную и водородную энергии, но всё же в бедных кварталах транспорта, который нуждался в дизеле и бензине, было полно. Глухие звуки проезжающих вдалеке машин смешивались с приглушёнными голосами, доносившимися из узких переулков. А за всем этим, за дымкой и грязью, возвышались гигантские небоскрёбы – недосягаемые башни, где обитали те, кто никогда не опустится в этот мрачный лабиринт улиц.
Город раскололся на два мира. В одном – грязь, нищета и вечная борьба за выживание, в другом – роскошь и безопасность. В бедных кварталах воздух был густым от смога, и многие уже не выходили на улицу без респиратора. Люди сутками гнули спины на заводах или хватались за любую подработку, лишь бы заработать несколько нанитов на никчёмную жизнь. Узкие улочки утопали в сумерках – старые электрические фонари едва справлялись с туманом из дыма и пыли.
Крики на рынках, внутри торговых центров, шум моторов и скрежет железа сливались в единую, не прекращающуюся какофонию, которая сопровождала жителей с утра и до самой поздней ночи. Автомобили и мотоциклы, покрытые слоем ржавчины и грязи, двигались по тесным переулкам, почти не оставляя пространства для пешеходов. Некоторые же транспортные средства парили в воздухе, скользя над землёй, едва касаясь её. Эти летающие машины, скрытые от глаз лишь небольшими искажёнными огнями, казались неестественными в этом мраке. Они излучали низкий гул, как шёпот далёких бурь, и оставляли за собой струи искр, когда их магниты сталкивались с ветром, тянущим их вдоль грязных фасадов домов. Парящие транспортные средства были быстрее и изолированней, скользя над столпами людей, не замечая их, как звёзды, что никогда не соприкасаются с землёй.
В воздухе витал едкий запах дешёвого топлива и химии, пропитывая узкие улочки ядовитым коктейлем. Над головами мелькали дроновые патрули – крошечные, но повсюду, как назойливые насекомые, следящие за каждым движением. Преступность здесь была нормой, а не исключением.
В самых нищих районах люди ютились в руинах бывших фабрик и складов, среди потрескавшихся стен и провалившихся крыш. В заброшенных цехах, освещённых тусклым светом старых ламп, работали подпольные мастерские. Здесь собирали всё – от имплантов сомнительного качества до нелегального оружия. Уличные рынки бурлили, заваленные грязью и мусором, где каждый пытался впарить хоть что-то, лишь бы наскрести на еду или выплату долга. Город будто застрял в собственной агонии, увязнув в разрухе и безысходности.
Город не умирал, он лишь менял свою кожу. Пока внизу люди задыхались в дыму и копошились в поисках работы, наверху, в стеклянных башнях, жизнь шла по другому сценарию. Здесь не было вони, шума и страха. Воздух очищали мощные фильтры, роботы безукоризненно выполняли команды, умные системы заранее предугадывали желания хозяев, а преступность была в районе нуля. Никто не задавался вопросами, никто не заглядывал за границы своей реальности. Так было проще.
Между этими двумя мирами были транспортные хабы, огромные терминалы, с которых огромные воздушные судна и поезда уходили в высоты, к высотным аркам, ведущим к районам, где воздух был чистым, а жизнь – спокойной. Но они были как отдельные крепости, и попасть туда без связи и благословения хозяев мегакорпораций было практически нереально, а кто попадал, тот сразу же исчезал.
В ночное время город становился особенно страшным – улицы бедных районов, освещённые лишь слабыми галогенками, казались опасными, как никогда. Но среди этой тьмы можно было найти заветные уголки, где продавались запрещённые технологии и импланты, и где старые хакеры и контрабандисты собирались для того, чтобы провести сделки с теми, кто мог позволить себе высокие ставки.
Миллиардеры использовали Арену – высокотехнологичный центр развлечений, который служил не только для того, чтобы держать на себе внимание, но и как мощный инструмент для манипуляции обществом. С помощью этих турниров они могли не только поддерживать общественный интерес, но и испытывать людей, проверяя их на выносливость, на силу духа и способность выживать в самых экстремальных условиях, а также, судя по слухам, готовя их к чему-то большему…
Павел шагал по тротуару, избегая взглядов уличных торговцев и просящих милостыню киборгов – людей, заменивших конечности на протезы ради возможности работать на тяжёлых заводах. Их когда-то живые лица были покрыты шрамами, а металлические пальцы дрожали от усталости. День за днём и год за годом они сидели около прилавков магазинов и заводов, надеясь, что денег, собранных за день хватит хотя бы на еду.
Сквозь шум уличного рынка доносились глухие стоны, как эхо, отражающееся от стен, что не видели света уже много лет. Узкие переулки, переполненные вывесками борделей, мерцали розовато-красным, заманивая тех, кто не знал, куда ещё идти. Здесь всё было товаром – плоть не отличалась от оружия, наркотиков или самых грязных дел. Полураздетые тела, с кибернетическими имплантами, двигались в каком-то странном, вялом танце, как живые манекены, под яркими неоновыми огнями. Их кожа, выжженная светом, была похожа на пластик.
Похоть была не только нормой, но она стала и смыслом, таким же естественным, как туман, запах химикатов и постоянная угроза. Пустота от безысходности заполнилась страстью, смешанной с голодом, и прикосновение уже продавалось за пару жалких нанитов. Это место было как улица красных фонарей, но исказившаяся версия. Когда-то там были туризм, экзотика, даже романтика, но здесь – всё было проще, примитивнее. Это было выживание. Здесь не было ни соблазна, ни желания, ни даже тени от романтики – только холодное отчаяние, спрятанное за цифровыми масками и механическими телами, которые забыли, что значит быть живыми.
Неожиданно перед Павлом что-то сверкнуло, и он едва успел отшатнуться. Человек в маске выхватил электромагнитный нож и приставил его к горлу пожилого торговца, продававшего какие-то овощи с добавками стимулятора роста. Тот даже не успел вскрикнуть, как нападавший рывком стянул с него маленький кожаный электронный кошель и исчез в переулке. Торговец пошатнулся, провёл рукой по шее, где осталась лишь тонкая красная полоса, и вздохнул, как будто ничего не произошло. Никто не отреагировал. Прохожие просто продолжили свой путь, словно это было таким же обыденным, как дождь или шум транспорта. В этом районе города кражи и нападения случались так часто, что стали неотъемлемой частью жизни. Здесь никто не ждал справедливости – лишь надеялся, что в следующий раз жертвой окажется кто-то другой, а не он сам.
В городе протесты вспыхивали, как огонь в сухой траве. Люди, на грани отчаяния от бедности, безработицы и бесконечного угнетения, выходили на улицы с криками о справедливости. Но сколько бы митингов не было, всё всегда заканчивалось однообразно. Через несколько часов площадь заполнялась полицейскими патрулями, дроновыми глазами, которые следили за каждым движением, и спецподразделениями с оружием, готовым подавить любое восстание. Полиция, как будто предугадывая всё, точно знала, где и когда вспыхнет следующий протест. Люди, почувствовавшие временную силу, быстро сдавались, сталкиваясь с мощью, которая сдавливала город в своих железных тисках.
Попытки захватить власть в городе случались не реже, чем протесты. Иногда на фоне массовых волнений появлялись группы радикалов, готовые взяться за оружие и взять контроль над важнейшими административными зданиями. Но эти попытки всегда заканчивались неудачей. Центр города, где находилось главное управление, был укреплён настолько хорошо, что даже самые решительные попытки прорваться сюда оказывались обречёнными. Полиция, действовавшая с чёткой слаженностью, разгоняла демонстрации с ужасающей эффективностью. Город был живым организмом, подчинённым не только мощным корпорациям, но и невероятно сильной системе контроля.
Демонстрации подавлялись не только полицейскими силами, но и передовыми технологиями. Специальные шлемы и нейроинтерфейсы, которыми оснащались полицейские, давали возможность контролировать толпу на уровне сознания, отключая агрессоров с помощью имплантированных электрошокеров и кибернетических устройств. Киборги в рядах спецподразделений становились живыми инструментами, мгновенно подавляющими любые попытки восстания. Город управлялся «Нексусом» – мощной суперсистемой, которая отслеживала всё, что происходило на территории страны, мониторя каждый шаг человека в реальном времени. Попытки организовать революцию или протесты казались абсолютно бесполезными – с каждым движением «Нексус» был всегда на шаг впереди, превращая эти усилия в пустую борьбу с невидимым и всемогущим богом.
И хоть люди продолжали бороться за свои права, понимание того, что любые попытки сопротивления обречены на поражение, медленно, но верно превращало их в пассивных наблюдателей за собственной судьбой. Каждый новый протест заканчивался так же, как и предыдущие – кровавыми разгонами, арестами, а иногда и полным исчезновением зачинщиков. Со временем страх перед системой проник в умы настолько глубоко, что большинство горожан даже не помышляло о бунте. Они предпочитали искать способы выживания, пусть даже в унижении и рабстве перед корпоративными гигантами. В этом городе были лишь два пути: либо покорность, либо выживание с минимальными шансами на успех.
Но технический прогресс не стоял на месте, и за фасадами блестящих небоскрёбов, в тёмных углах города, скрывались те, кто не смирился. В подвалах заброшенных зданий и глубоко под землёй работали скрытые научные лаборатории, в которых проводились эксперименты, способные изменить баланс сил. Генные модификации, нейроусилители, технологии, запрещённые на государственном уровне, всё это существовало, но было доступно лишь избранным – тем, кто знал, где искать. В этих местах рождались люди, которые могли бы стать будущими революционерами, но пока они оставались всего лишь тенями в мире, где власть контролировала каждый шаг. Возможно, когда-нибудь в будущем эти лаборатории сыграют ключевую роль в поддержке повстанцев при попытке захвата власти. Однако на данный момент это остаётся лишь мечтой – федеральные силы далеко опережают революционеров в развитии технологий. У них в распоряжении лучшие учёные страны и признанные гении, работающие над передовыми разработками, способными подавить любое восстание ещё на этапе зарождения.
Павел спустился в метро, стараясь не вдыхать слишком глубоко – вонь пота, сырости и перегретой проводки стояла в воздухе. Стены тоннеля были покрыты слоем грязи, а голографические экраны, установленные ещё в прошлом десятилетии, мигали с перебоями, с трудом проигрывая рекламу дешёвых имплантов. Пол был усеян мусором, а с потолка иногда капала вода – возможно, из проржавевших труб, скрытых за металлическими панелями. Абсолютно на каждой станции метро бегали крысы, нередко можно было заметить мутанта, изменившего свой внешний вид из-за повышенного уровня радиации по всей области бедного города, особенно в трущобах.
Поезд подъехал с визгом, выдавив облако пара из перегретых систем охлаждения. Магнитная подвеска ещё держала его на рельсах, но время не щадило старые составы – кузов был исцарапан, вмятины покрывали его, а остатки неоновой краски уличных художников слабо светились в темноте. Символы сопротивления появлялись снова и снова, несмотря на то, что их стирали каждую неделю.
Двери разъехались с тяжёлым скрежетом, и Павел шагнул внутрь. Воздух внутри был спёртым, пропитанным запахами пота, машинного масла и дешёвых синтетических тканей. Вагон был забит до отказа – рабочие с пустыми взглядами, подростки, прячущие лица под капюшонами, скрываясь от дронов патруля. Большинство пассажиров молчали, зарывшись в имплантированные интерфейсы или тусклые, потрескавшиеся экраны, которые ещё оставались в ходу у тех, кто не мог позволить себе нейроинтерфейс.
Но в то время как одни тряслись в этих дряхлых железных коробках, другие даже не подозревали, что такое дискомфорт. Богатые не знали запаха потного метро, скрипа старых дверей и чувства, когда вагон тормозит так резко, что люди хватаются за поручни в панике. Их транспорт – идеальные, гладкие, словно капли ртути, скоростные составы, скользящие над городом на мощных магнитных подушках. Они не знают тряски, шума, задержек. В их вагонах – мягкие кожаные кресла, панорамные окна, за которыми сиял город, и персональные виртуальные помощники, готовые исполнить любое желание пассажира. Два мира, два разных ритма, которые никогда не пересекались – разве что в чьих-то несбыточных мечтах.
Разница между этими мирами была пугающей. Там, в сияющих башнях, где вершилась судьба города, жизнь текла плавно, без перебоев. Здесь, под землёй, метро было словно гниющий организм, который продолжал работать из последних сил, проглатывая усталых людей и выплёвывая их обратно в серую реальность их тёмной жизни, мир, в котором практически нет надежды на светлое будущее, и где надеяться можно лишь на Господа Бога.
Проехав несколько станций, Павел вышел из вагона и поднялся по испачканным с неоновыми подстветками ступеням на поверхность. Здесь воздух был чуть чище, но всё равно напоминал о бесконечном смоге, нависающем над городом круглый день. Ему нужно было всего несколько минут чтобы добраться домой потому что его дом находился недалеко от станции метро.
Рядом с его домом стояла старая католическая церковь, одна из немногих, которые всё ещё сохраняли своё назначение. Их давно не разрушали, ведь религия уже не представляла угрозы власти. Теперь они служили скорее памятниками прошлого, чем местами силы, хотя иногда в воскресенье христиане всё же посещали мессы и собрания. Огромный крест на крыше церкви был покрыт копотью, а витражи давно утратили прежний блеск, скрытые слоем городской пыли. Павел взглянул на неё, но не задержался, продолжив путь домой – слишком устал, чтобы размышлять. Война против людей – страх и ужас, а война против Бога – бессмыслица.
Павел свернул в узкий переулок и направился к знакомой забегаловке, притулившейся между старым магазином электроники и лавкой, торгующей контрабандными товарами. Вывеска над входом мерцала перебоями, а автоматическая дверь с характерным скрипом отъехала в сторону.
Внутри заведение выглядело так же, как и всегда – тусклые неоновые лампы, облупленные стены, старые пластиковые столы с тёмными пятнами, происхождение которых лучше было не выяснять. За стойкой стояли несколько автоматических кофемашин, чьи экраны едва работали, выдавая текст с запаздыванием. Голографическое меню зависло на одном месте, мигая названиями дешёвых бургеров и ролов. В дальнем углу вмонтированный в стену экран транслировал городские новости – кадры протестов, полицейских рейдов и интервью с представителями корпораций, убеждающих, что экономика идёт в гору. В городе существовали и так называемые «независимые» телеканалы, вещавшие якобы от лица простых жителей, но на деле они давно были куплены федералами. Это создавалось специально – иллюзия выбора, будто у бедных есть своя медиа-платформа, однако все сюжеты проходили строгую цензуру. Власть контролировала не только улицы, но и сознание людей, не оставляя ни малейшего шанса на неподконтрольную информацию.
– Павел, рад тебя видеть снова! – раздался знакомый голос.
За стойкой стоял Давид – высокий немного полный парень с тёмными волосами и имплантированным глазом, который светился приглушённым синим светом, на голове как прилично в таких забегаловках висела красивая кепка. Он был давним другом Павла, когда-то они вместе работали на одном заводе, пока Давид не решил уйти в более «спокойный» бизнес – работать в забегаловке, а Павел просто не потянул сложную работу из-за слабого состояния здоровья.
– Давид, налей мне колу без сахара. – Павел сел на высокий стул у стойки.
– Без сахара? – Давид усмехнулся, наливая напиток из древней машины, гудящей при каждом движении. – И давно ты стал следить за здоровьем?
– В последнее время да, – вздохнул Павел, забирая стакан. – Мама снова плохо себя чувствует. Врачи прописали кучу лекарств, но они стоят почти половину моей зарплаты. Жить с ней непросто, пособия практически не помогают. Всё-таки мы живём в бедной части Неосити, а не в центре города, где можно позволить себе всё, – сказал Павел с лёгкой ухмылкой.
Давид кивнул, опершись на стойку.
– Сочувствую, брат. Лекарства сейчас только для тех, кто может себе позволить не болеть. Как твоя работа, кстати? Всё ещё горбатишься в автосервисе?
– Пока да. Если ничего не изменится, так и сдохну там. – Павел отпил холодный напиток, чувствуя, как лёгкая газированность освежает его пересохшее горло. – А у тебя как?
– Да всё как обычно. Иногда тут забегают федералы, проверяют, не продаю ли я чего-то запрещённого. – Давид скривился. – Хотя у них есть дела и поважнее. Слышал, что на восточной стороне города опять беспорядки? Кто-то пытался прорваться в главный полицейский центр.
– И чем всё закончилось? – С лёгким удивлением спросил Павел и нахмурился.
– Тем же, чем и всегда. Они даже до ворот не добрались – их разогнали за пять минут. – Давид покачал головой. – Брат, этот город никогда не изменится.
Павел ничего не ответил. Он просто смотрел на пузырьки, поднимающиеся в стакане, размышляя о том, насколько прав был его друг. За всю историю создания города успешный «захват» был всего лишь один раз, да и то тот провалился из-за глупых ошибок повстанцев в конце. Тогда небольшая группа революционеров смогла пробраться в здание северного муниципального управления – устаревший административный комплекс. Эти глупцы захватили его, вывесили свой флаг и даже объявили о «новой эре свободы», но уже через несколько часов силы федералов окружили здание и устроили зачистку. Те, кто не успел сбежать, были либо убиты на месте, либо исчезли в глубинах лабораторий федералов, откуда ещё никто не возвращался.
Павел и Давид ещё немного поговорили о политике, обсуждая бесполезность протестов и тотальную слежку федералов. Оба понимали, что любые попытки изменить порядок вещей заканчивались провалом, и разговор быстро сошёл на нет. Допив колу, Павел расплатился, кивнул другу на прощание и вышел на улицу.
Ночь окутала город плотным покрывалом, но неоновые вывески и голографические рекламы не давали темноте полностью поглотить улицы. В воздухе висела влажная дымка, пропитанная гарью и химическими испарениями с заводов, смешиваясь с лёгким солёным бризом с океана. Где-то вдалеке раздались выстрелы, но никто из прохожих даже не вздрогнул – в этих районах это было так же обыденно, как шум пролетающих мимо старых автомобилей. Тротуары были покрыты трещинами и грязью, а в тени узких переулков мелькали силуэты бездомных, свернувшихся на куске старого пластика, пытаясь спрятаться от ночного холода.
Павел подошёл к своему дому – стандартной постройке среднего класса, затерянной среди тесных серых многоэтажек бедного района. Фасад давно потемнел от смога, а в подъезде постоянно мерцали тусклые голографические указатели, указывающие номера квартир. В отличие от трущоб, здесь ещё поддерживался какой-никакой порядок, но до роскоши центра было бесконечно далеко – обшарпанные стены, тусклый свет ламп и редкие прохожие, спешащие укрыться за запертыми дверями от этого низшего мира.
Павел подошёл к входу и наклонился к сенсору биометрического сканера. Узкий луч пробежался по его глазу, идентифицируя сетчатку, после чего замок щёлкнул, и дверь открылась с коротким механическим сигналом.
В бедных районах Неосити царил хаос из трущоб и ветхих построек, которые годами сносили и перестраивали, но они всё равно разрастались, как болезнь. Здесь жили те, у кого не было выбора – рабочие с заводов, безработные, мелкие преступники и те, кто просто не смог удержаться на плаву в этом городе. Их дома чаще напоминали коробки из металла и пластика, где стены были настолько тонкими, что слышно было каждый шорох соседей. Внутри – одна-две крошечные комнаты, облезлый диван, стол с дешёвым пластиковым покрытием и старый экран, транслирующий федеральные новости и рекламу дешёвого алкоголя. Ни у кого не было личного пространства, а из окон с разбитыми стёклами доносился нескончаемый гул ночной жизни трущоб: крики, музыка, шум пролетающих байков и визг уличных разборок. В трущобах зачастую устраивали вечеринки и дискотеку по любому поводу, нередко из-за жалоб их навещала полиция города.
Чуть выше по социальному уровню находились жилые комплексы, в одном из которых жил Павел. Эти дома строились по стандартному проекту: десятки одинаковых этажей, узкие коридоры и небольшие квартиры, которые, несмотря на серость и однотипность, всё же давали ощущение стабильности. Здесь жило рабочее население, у которого хватало денег на еду, дешёвые развлечения и базовые удобства, но не более. Квартиры в таких домах состояли из нескольких комнат, а внутри можно было встретить стандартный набор: старую кухонную технику, дешёвую мебель и небольшие голографические экраны для новостей и развлечений. Главное отличие от трущоб заключалось в том, что тут ещё пытались поддерживать порядок – работали замки, у входа стояли камеры, а полиция иногда даже приезжала, если дело касалось чего-то более серьёзного, чем просто кража.
Но даже в этом хаосе нищеты и отчаяния были островки относительного благополучия – кварталы для тех, кто уже не был бедняком, но и до элиты так и не дотянулся. Эти дома тянулись ближе к центру, образуя границу между миром богатых и остальной частью города. Многоэтажные комплексы с усиленной охраной, камерами наблюдения и частными патрулями создавали иллюзию безопасности. Здесь были пусть и не роскошные, но вполне комфортные квартиры с доступом к стабильному электричеству, чистой воде и даже собственной системой фильтрации воздуха – редкость в этом загазованном мегаполисе.
Жители этих кварталов чувствовали себя лучше, чем большинство, но оставались чужаками для элиты. Это были мелкие предприниматели, низшие корпоративные сотрудники, бывшие военные, которым повезло получить компенсацию, и те, кто выбрался из трущоб, но не смог подняться выше. Они жили с осознанием того, что находятся на грани – почти за чертой бедности, почти в мире богатых. Но разница между «почти» и реальностью была колоссальной.
За их окнами сиял центр города – неоновые вывески, стеклянные башни, мерцающие воздушные дороги. Они могли смотреть на него, но никогда не переступить невидимый барьер. Между этими районами и сердцем мегаполиса возвышался массивный пропускной пункт – бронированные стены с пулемётными турелями, камеры, считывающие биометрические данные, и беспристрастные федералы, не знающие пощады. Здесь не было случайных прохожих: без официального пропуска никто не мог попасть внутрь.
Попытки прорваться заканчивались одинаково – арестами, жестокими задержаниями, а порой и полным исчезновением. Эта стена не просто разделяла районы – она напоминала всем, что даже если ты живёшь в лучшем доме среди бедных, ты всё равно остаёшься по ту сторону границы, по ту сторону системы.
Квартира Павла была небольшой, но по меркам бедных районов вполне приличной. Стены из дешёвого композитного материала давно потеряли свой первоначальный цвет, покрывшись трещинами и пятнами от времени. Полы скрипели под ногами, а освещение иногда моргало из-за перебоев с электричеством. Весь интерьер был функциональным и без излишеств – старый диван в гостиной, пара стульев, небольшой голографический экран, на котором его мать смотрела новостные каналы. По комнате были разбросаны лекарства и медицинские приборы – это был своеобразный напоминатель о том, что болезнь матери с каждым днём забирала у неё силы.
Мать Павла жила в самой тихой и тёплой комнате их квартиры, где сквозь занавешенные окна просачивался мягкий, приглушённый свет. Здесь не было ни роскоши, ни новых технологий, только простые, привычные вещи, которые создавали ощущение уюта. Кровать с выцветшим одеялом у стены, рядом – старый комод, на котором теснились цифровые фоторамки. Одна из них, уже слегка потёртая, показывала Павла в детстве, другая неизменно хранила единственный снимок их семьи, сделанный ещё до того, как всё пошло наперекосяк.
На тумбочке стояли упаковки таблеток, стакан с водой, в которой дрожала отражённая неоновая реклама с улицы. Павел часто заходил сюда, задерживаясь у двери, слушая её дыхание. Иногда садился рядом, чувствуя, как страх за неё сжимает горло, но молчал, просто наблюдая. В этой комнате время словно замедлялось, и шум города оставался где-то далеко, за стенами, в мире, который их больше не касался.
Кухня была маленькой и тесной, но это не мешало ей быть центром квартиры. Здесь стоял старый, но ещё работающий автомат для подогрева пищи, небольшой стол, где Павел ел, и пара шкафчиков с минимальным запасом продуктов. Большую часть времени он питался простыми и дешёвыми блюдами, иногда покупая что-то получше, если позволяли деньги. На столе валялась газета с объявлениями о работе – очередная попытка найти что-то, что принесло бы больше дохода, но он уже знал, что все стоящие вакансии требовали связей или внушительных взяток.
Личная комната Павла была его крепостью, хоть и не очень надёжной. Узкое пространство, было перегружено вещами, которые не сильно то и имели смысла. Шкаф, кровать, стол – всё это было как бы не на своём месте. На столе всегда валялись детали от оружия – странные, переливающиеся, с непонятными целями. Он мог часами ковыряться в этих кусочках металла, не понимая, зачем это ему, но не мог остановиться. В углу шкафа стояли пистолеты, винтовки и лазеры, как трофеи в запутанном, но странном мире. Некоторые из них не могли даже работать, но он всё равно хранил их, как коллекцию, как будто в их разрушенной форме был скрыт какой-то смысл. Возможно, в будущем удастся что-то восстановить.
Это было не просто хобби, а было его объяснение хаосу вокруг. Здесь, в своей комнате, он ощущал иллюзию контроля. Иногда ему казалось, что в какой-то момент, когда всё обрушится, он будет готов. Но в следующий момент его мысли сбивались: он тут сидит, разбирая оружие, в то время как весь город рушится за окном. Знания? Механизмы? Всё это звучало абсурдно. Но это было единственное, что было у него, пока мир вокруг не остановится и не начнёт рушиться на части.
Небольшой балкончик, буквально висящий на жалких кусках старого бетона, с каждым порывом ветра качался, как в сумасшедшем танце. Откуда-то сзади доносился шум, как будто сама квартира пыталась проглотить его, а город под ногами бесконечно ревел, ползая по трещинам и тротуарам, забыв про само существование законов гравитации. Вдали, за полем искорёженных многоэтажек и заброшенных рынков, в небе нарисовались несколько небоскрёбов – глянцевые отвратительные гиганты, высокие и яркие, как чьи-то незавершённые мечты, которые решили быть чем-то большим, чем просто зданиями. Свет от их стеклянных поверхностей бьёт в глаза, а неоновый блик режет душу, создавая из этого абсурдного мира странную картину, где богатство и власть мерцают в своих глупых зеркалах, не понимая, как смехотворно всё это на самом деле.
Чуть правее, за горизонтом, где всё и всё теряется в пелене сумерек, мрак ночного города и его туман превращались в нечто вроде морской бездны. И море, чёрное, с туманными шлейфами, словно засасывающее всё живое в свои жуткие глубины, манило куда-то туда, в вечную пустоту. Невозможно понять, что там – пустое пространство или нескончаемая пропасть, которая когда-то пыталась быть чем-то важным, но сейчас просто хранила в себе забытые истории.
– Как ты себя чувствуешь сегодня? – Павел вошёл в комнату матери, прислонился к дверному косяку и внимательно посмотрел на неё, а затем нежно взял за руки.
Женщина, лежащая в постели, улыбнулась слабо, но тепло. В её глазах читалась усталость, но и что-то ещё – мягкая забота, которую не смогла стереть даже болезнь.
– Сегодня… чуть легче, чем вчера, – сказала она, пытаясь придать голосу бодрости, но в конце её голос ослабел. – Но это ненадолго. Завтра, может быть, снова станет хуже. Всё, как обычно, хаос.
Павел кивнул, сел рядом на стул. Он знал, что так и будет – день за днём одно и то же, без стабильности, без улучшений.
– Помнишь, как раньше всё было по-другому? – внезапно заговорила мать, её взгляд на мгновение прояснился. – Когда мы могли гулять по городу, заходить в маленькие кафе, ходить в местный зоопарк, смотреть на витрины и мечтать о чём-то большем?
Она замолчала, улыбка дрогнула. Павел тоже вспомнил. Воспоминания о прошлом казались призрачными, но в них было столько тепла, что на мгновение стало больно.
– Помню, – тихо ответил он. – Тогда казалось, что впереди нас ждёт что-то хорошее.
– А теперь кажется? – слабо усмехнулась мать.
Павел промолчал, но она и так поняла.
В комнате повисла тишина. Павел смотрел на старый, потёртый плед, которым была укрыта его мать, и чувствовал, как в груди сжимается что-то тяжёлое. Воспоминания сами нахлынули на него, слишком яркие, слишком живые.
Когда-то всё было иначе, совсем иначе. Мама работала в небольшой библиотеке, её голос был всегда бодрым, а в глазах светилась жизнь. Она часто приносила домой старые бумажные книги, которых почти не оставалось в городе, и вечерами они читали их вслух, обсуждая сюжеты и спорили о персонажах. Дом тогда казался чуть уютнее, тёплым, несмотря на серость города за окнами. Она всегда находила способ сделать их жизнь чуточку лучше, даже если в семье денег оставалось совсем мало и приходилось сильно экономить.
Теперь всё стало сложнее. Болезнь лишила её прежней энергии, превратила в тень той женщины, которую он помнил. Её голос звучал слабее с каждым месяцем, движения становились медленнее, а лекарства высасывали последние остатки их денег. Иногда ей становилось лучше, но это длилось недолго – словно обманчивая передышка перед новым ухудшением.
Он видел, как ей тяжело. Видел, как иногда она хочет сказать что-то, но не решается, чтобы не тревожить его. Видел, как прячет усталость за слабой улыбкой. И это было самым мучительным – знать, что он ничем не может ей помочь. Лекарства продлевали жизнь, но не помогали полностью выздороветь.