Сны о детстве. Глинтвейн рассказов со специями тепла, веры, доброты и прощения ошибок прошлого

Хвост павлина

– Отстань, колючий! – хохотала я, когда папа в свой первый день отпуска небритым лез срочно чмокнуть меня. Хохотала так, что болел живот.

Цвели липы, пчелы трудились над ними без устали, набирая на свои пушистые лапки столько пыльцы, что трудно было летать, – милые полосатые «бомбовозки».

С каждым днем лето раздевало нас всё больше и радость от первых жарких дней начинала слабеть, уступая место неге от вечерней прохлады.

Папа смеялся совершенно по-ребячески от того, как я сопротивлялась поцелуям. Я же хохотала от его деланой настойчивости.

Мама закрывала почту – рабочий день закончился, отчеты сделаны, пора домой. И совсем не спешила – улыбаясь и бросая взгляды на нас, перебирала увесистую связку ключей в поисках нужного.

– Ну пойдемте, – всё так же улыбаясь, прервала она нашу возню, и папа перестал меня тискать. Стал серьезным. И вдруг как подкинул вверх – как я завизжала! Мгновение – и вот я уже сижу на шее, папа крепко держит меня за лодыжки и опять смеется.

Как высоко!

В животе будто распускает хвост павлин – и становится так приятно-щекотно, потому что высокооооооо же! Конечно, мама в этот момент ахает и как всегда в таких случаях наставляет «Осторожно!»

Не надо осторожно! Надо высоко! Чтобы держаться за подбородок и чувствовать маленькими ладонями сотни колючих волосков. Чувствовать теплую кожу и прямо руками ощущать, что папа сейчас улыбается. А потом ехать на нем, щурясь от солнца, которое уже наметило себе дорогу за горизонт, и хохотать пуще прежнего, когда он как будто бы случайно (на самом деле нет) проходит под низкими ветками деревьев. Как ни пригибайся, получишь прохладными бархатными листьями по лицу. Совсем не больно, но так весело, что от моего хохота наша соседка бабушка Зина выйдет на крыльцо и встретит нас во дворе большой конфетой «Кузнечик» с начинкой из повидла между вафельками.

Об этом дне мир напоминает мне иногда.

Напоминает моментами, когда мы с мужем на машине на большой скорости съезжаем с пригорка на трассе. На несколько секунд мой павлин в животе распускает хвост и я улыбаюсь, щурясь от растекающейся по сердцу доброты воспоминаний.

Напоминает аттракционами, где высоко-высоко, как на плечах у моего высокого и красивого папы.

Напоминает цветущими липами и мохнатыми пчелами с лапками в пыльце.

Мое сердце собирает такие моменты в волшебную шкатулку. Я открываю ее и снова оказываюсь в том дне – маленького простого колючего и очень человеческого счастья.

Сеновал

Еще не открыв глаз, я мгновенно вспомнила, где я. Это утро обещало стать самым необычным в жизни.

Объятия сна уже отступили, но я сознательно оттягивала момент окончательного пробуждения. С закрытыми глазами, не шевелясь, я слушала, как рядом дышит мама. Чувствовала, как колется сено через простыню. Ощущала аромат сушеной травы, который никогда не забудешь, коль хоть раз вдохнул. Зевнула. Повернулась на спину. Приготовилась. Открыла глаза.

И узрела чудо…

Сеновал был высоким строением в нашем дворе – таким, чтобы на всю зиму у коровы Зорьки была еда. К невыносимо, просто нечеловечески жаркому августу (где это видано – 29 градусов ночью!) он уже почти до крыши был заполнен свежим пахучим сеном.

Допускала ли я мысль ночевки на сеновале, когда мама поздним вечером металась по дому в поисках хоть какой-то прохлады? Конечно, нет. Тем вечером она вышла из холодного душа в пятнадцатый раз за день, сетуя на то, что в такой жаре никакой отдых невозможен. Потом вдруг замолчала. Бросила резкое и отчетливое «Всё».

Что «всё» – было неясно. Оттого я, до этого лениво собиравшая в пазле гигантский розовый в черный горох бант на голове Минни Маус, навострила уши. Услышала, как скрипит старый шкаф. Любопытство взяло верх – пошла узнать, что там такое за «всё».

Мама выгружала из платяного шкафа постельное белье. Сверху на стопку из простыни с заплаткой, пододеяльника в цветочки и наволочек из разных комплектов водрузила две перьевые подушки. Эх, всего-то собиралась менять постельное, – подумала я. Но не тут то было! Вдруг она победно хлопнула по стопке ладошкой, будто дала пять самой себе за гениальную идею. И громко, чтобы слышали все в доме, продекламировала на Маяковский манер: «мы с Женькой идем спать на сеновал».

Вот это поворот!

С дикими воплями я начала бегать из комнаты в комнату и сообщать всем по очереди, – пока еще сама не до конца в это веря! – что мы идем спать на сеновал.

– Папа, мы идем спать на сеновал с мамой!

Папа сквозь сон: «Мг».

– Бабушка, мы идем спать с мамой на сеновал!

Бабушка из-за спиц: «Добре».

– Дедушка, мы идем спать на сеновал!

Дедушка: храпит.

Я не поняла! Это что, какой-то рядовой случай в нашей семье? Мы что, спим там каждую неделю? Да это же «новостная молния»! Об этом надо сообщить по радио, прервав прогноз погоды! Почему все так себя ведут, будто ничего уникального не происходит!

Мама остановила мой марафонский забег по комнатам.

– Ну все, тише, был тяжелый жаркий день, все устали, пойдем.

Я побежала впереди нее с подушками в обнимку, напевая:

«Сеновал мой, сеновал, сеновалушкааааааа!»

Мама взяла с холодильника фонарик, пощелкала выключателем: горит. Мы вышли из душного дома в почти такой же душный ночной двор. Ветерок колыхал воздух, и от этого подарка мама выдохнула с таким освобождающим «хммммм», будто бросила монетку в колодец своего выдоха и мы никогда уже не услышим, как она стукнулась о дно.

Желтый луч фонарика лизал землю на пару шагов впереди. Я держалась за мамину руку и молилась, чтобы на пути не встретились: лягушки, мотыльки, мыши, крысы, жабы, слизни, улитки, жуки, бабочки и что угодно еще. Ибо вся живность такого рода вызовет в маме лишь одно желание – вместо авантюрных сеновалов сбежать в привычную каменную крепость на человеческую постель и никогда оттуда не выходить. Удивительно, вроде не городская, а с живностью смириться так и не смогла.