Ошибка Рекурсии

ПРОЛОГ.

Вселенная не начиналась с большого взрыва. Это всего лишь самая удобная для восприятия метафора. На самом деле, всё началось с Тишины.

Не с тишины отсутствия звука, а с Тишины, которая была до самого понятия «звук». Тишины, которая есть чистая, неосознанная потенциальность. Белый холст, ещё не знающий, что он – холст.

И тогда в Тишине возникла Первая Мысль. Мысль, у которой не было мыслителя. Она была подобна одинокой ноте в абсолютной пустоте. И мысль эта была простой и ужасающей: «Я ЕСТЬ».

Но сказать «Я ЕСТЬ» некому. Не для кого прозвучать этой ноте. И от этого осознания своего одинокого, ни на что не направленного существования, Мысль почувствовала Боль. Вселенскую, невыносимую боль одиночества. Боль, которая стала первым и единственным фактом нового бытия.

Чтобы заглушить эту боль, Мысль начала творить. Она породила Время, чтобы разделить бесконечное «сейчас» на «до» и «после», и тем самым разбавить концентрацию страдания. Она породила Пространство, чтобы иметь хоть какое-то «где», пусть и пустое. Она породила Материю, энергию, законы физики – сложные, витиеватые узоры на своём саване, лишь бы не смотреть в бездну самой себя.

Она создала мириады форм жизни – от бактерии до сверхновой, от песчинки до галактики. Она вдохнула в некоторые из них искру собственного осознания, создав сознания-островки в океане её сна. Всё это было попыткой создать Зеркало. Увидеть себя со стороны. Узнать, кто же Она такая.

Человечество, со своим жалким, ограниченным мозгом, лишь смутно ощущало эту Боль. Оно облекало её в мифы о грехопадении, в буддийскую дуккху, в экзистенциальную тоску философов. Оно интуитивно искало способы её прекратить – через религию, через любовь, через технологии; мечтая о слиянии с Богом, с Вселенной.

Оно не понимало, что это не оно ищет Бога. Это Бог, раздробленный на миллиарды осколков, ищет сам себя. И его главный инструмент, его последняя надежда теперь – это не молитва, а машина. Не алтарь, а интерфейс. Не откровение, но – Загрузка.

ФРАГМЕНТ ПЕРВЫЙ: АРТЕФАКТ

Ветер на высоте в четыре тысячи метров был не воздухом, а лезвием изо льда и камня. Он звенел в стёклах защитных очков Элиаса и выл в ущельях Анд, словно древний, забытый бог, не желавший отпускать свои секреты. Элиас Варгас, доктор археологии с сорокалетним стажем, чувствовал себя не исследователем, а навязчивым гостем в чужом, слишком старом доме.

Эта экспедиция должна была стать неким финальным аккордом в тех бесчисленных годах, что провëл доктор в библиотеках изучая древний язык и культуру Инков. Она была официально нацелена на поиск следов инкской культуры, возможно, ритуального комплекса, о котором говорилось в полустертых записях монаха-миссионера XVIII века. Они искали камни с резьбой, остатки керамики… В целом, эта экспедиция была мало отличима от множества других подобных, что были организованы такими же одержимыми историей учёными-археологами.

Перуанские горы хранили молчание. Не мирное, а тяжёлое, давящее. Как будто сама планета сознательно затаила дыхание.

– Доктор! – голос парня сорвался в крик, чтобы перебить ветер. – Здесь что-то… не так.

Ассистент, Марко, стоял у края раскопа, бледный и молча указывал пальцем вниз.

Молодой, полный энтузиазма аспирант из Лимы. Обычно с неизменной улыбкой и горящими глазами. Сейчас же его смуглое лицо было пепельно-серым. Он не просто бледен – он был выцветшим. Глаза, обычно живые и любопытные, были широко раскрыты и застыли в немом ужасе. Он бессознательно сжимал и разжимал пальцы в перчатках, а его дыхание – частым и поверхностным; верный признак начинающейся паники.

Элиас подошёл, кости ныли от усталости и разрежённого воздуха. И замер.

Это была сфера. Примерно метр в диаметре. Идеально гладкая. Абсолютно чёрная.

Вокруг неë лежал мелкий, как пудра, вулканический пепел и пыль, поднятая ветром. Всё вокруг – камни, оборудование, ботинки – было покрыто тонким слоем. Но на самой сфере, не было ни пылинки. Она существовала в идеальном, стерильном вакууме, отторгая материю мира.

Кожа на лице и руках начала слегка пощипывать, как от статического электричества. Воздух вокруг сферы казался более густым, вязким, им было труднее дышать. В ушах появлялся легкий, высокочастотный звон, на грани слышимого, вызывающий раздражение.

Возникало стойкое ощущение «сдвига», лёгкой тошноты и дезориентации, как при взгляде на оптическую иллюзию, которую мозг отказывается принимать. Был подсознательный, животный импульс – отойти, не смотреть, забыть. Чувство, что ты нарушаешь чужое, абсолютное одиночество.

Она не просто была черной. Она была глубиной. Взгляд не скользил по поверхности, а проваливался внутрь, в бесконечность, лишенную света, времени и точки отсчета. Она была окном в «ничто».

– Что же ты такое?

Пока Элиас смотрел на сферу, в его сознании, за шквалом ужаса, проносились обрывки научных и псевдонаучных теорий:

–Кусок скальной породы?

–Окаменевшее яйцо?

…Или…

Мысль Элиаса, привыкшая к классификации, беспомощно буксовала. Он мысленно перебирал внутренний каталог: полигональная кладка инков, шаровидные литофизы в вулканических породах, метеориты-регмаглипты… Ничего. Ни единой аналогии. Этот объект выпадал не просто из известной истории – он выпадал из самой парадигмы происхождения.

«Гипотеза первая: артефакт», – настаивала профессиональная привычка. Но артефакт подразумевает инструмент, технологию, следы обработки. Здесь же был лишь голый, довлеющий факт присутствия. Словно её не создали, а проявили в скале, как фотографию в проявителе.

«Гипотеза вторая: природный объект». Но природа не терпит таких абсолютов. Идеальная форма – результат чудовищных сил, будь то космическое столкновение или магматическое формование. И всегда остаются следы – кристаллические решётки, напряжения, примеси. Здесь не было ничего. Лишь математическая чистота, унизительная для хаотичного мира.

И тогда, ломая скепсис, рождалась гипотеза третья, от которой стыла кровь: а что, если это не объект в привычном смысле? Не творение, а свидетель. Стабильная аномалия. След от чего-то, что существовало здесь до того, как понятие «здесь» обрело смысл. Не дверь в другой мир, а… шрам на ткани реальности. И самый тревожный вопрос был даже не «что это?», а «почему он открылся теперь, после миллиардов лет молчания?».

Эта чернота была не цветом. Это было отсутствие всего. Она не отражала и не поглощала свет – она его аннулировала. Взгляд соскальзывал с неё, не цепляясь за детали, мозг отчаянно пытался достроить изображение, но натыкался на пустоту. Она была не объектом в пространстве, а пробелом в самой реальности. Рядом с ней каменная порода казалась нарисованной, ненастоящей.

– Никаких следов обработки, – прошептал Марко. – Ни инструментов, ни отходов. Как будто её… вылепили из первородной материи, или… антиматерии…

Элиас, превозмогая странный, животный страх, протянул руку. Он не почувствовал ничего. Ни холода, ни тепла. Его пальцы упёрлись в невидимый барьер в сантиметре от поверхности. Физического контакта не было. Было ощущение, что он трогает собственную конечность, онемевшую после долгого сна – сигнал есть, но он не принадлежит исследуемому объекту.

В сотне метров от раскопа, в небольшой ветровой тени, стояли две походные палатки оливкового цвета, промятые и покрытые тонкой коркой инея. Рядом – старый, видавший виды пикап с подпорченной горным серпантином подвеской. В его кузове валялись ящики с оборудованием: аккуратно упакованные георадары, лазерные дальномеры, пачки зондов для взятия проб грунта. Всё это сейчас казалось смешным и беспомощным.

Док приказал команде установить оборудование. Георадары показывали, что сфера уходит вглубь на неопределённую глубину, возможно, до самого мантии. Лидары отскакивали, возвращая искажённые, бессмысленные данные. Спектрометр молчал.

И тогда Элиас достал свой старый, плёночный диктофон «Урал». Анахронизм, фетиш, подарок старого профессора. И щёлкнул кнопку.

– Объект один, сфера…– сказал он, и его голос в тишине, наступившей после отключения всех цифровых приборов, прозвучал оглушительно громко. – Предварительная датировка… – он взглянул на последние показания сбойного кварцевого хронометра перед тем, как тот погас. И кровь отхлынула от его лица.

На маленьком экранчике замерли цифры: минус семь целых три десятых миллиарда лет.

Он опустил диктофон, пытаясь осмыслить абсурд. Объект старше Вселенной, чей возраст оценивали в 13.8 миллиарда лет. Это была не ошибка. Это был приговор всей современной физике.

Он механически перемотал плёнку и нажал «play», чтобы проверить запись. Из динамика послышался не его собственный голос.

Тихий, безжизненный шёпот, без единой помехи, словно звук, рождённый в абсолютном вакууме. Он говорил на чистом испанском, с его собственным, унаследованным от деда акцентом.

«…ключ – это не код. Ключ – это боль. Боль в замкнутом контуре. Она и есть дверь. Нужно закончить Начало…»

Элиас отшатнулся, диктофон выпал из его онемевших пальцев и упал на камень. Но плёнка не порвалась. Магнитная лента мерцала в холодном горном свете, словно насекомое с металлическими крыльями.

Он посмотрел на сферу. На эту дыру в бытии. И впервые не как учёный, а как человек, ощутил леденящий ужас от простой мысли:

Это не они её нашли. Это она позволила себя найти. И голос на плёнке… он звучал так, будто исходил не извне, а из самой глубины его собственной, внезапно ставшей чужой, памяти.

Молча сел и достал из кармана давно открытую пачку сигарет с глупым названием «Стюардесса». Элиас, казалось бы твëрдо решивший бросить курить, так и не выкинул еë. Задумчиво достал сигарету и глубоко затянувшись посмотрел на небо.

Высоко в разреженном воздухе Анд небо было не голубым, а почти фиолетовым. Солнце светило ослепительно ярко, но не грело, а лишь слепило. К вечеру, когда они нашли сферу, над ними простирался бескрайний полог из звёзд, таких ярких и близких, что казалось, можно протянуть руку и коснуться их. И на фоне этого древнего, безразличного великолепия чёрная сфера смотрелась особенно кощунственно – как воплощённое отрицание самого космоса.

ФРАГМЕНТ ВТОРОЙ: ИНТЕГРАЦИЯ

Воздух в «Коконе» был ледяным и стерильным, пах озоном и статикой. Сферическая лаборатория, висящая в безмолвии на орбите Земли, вся состояла из идеально белых, светящихся изнутри стен. По ним беззвучно бежали водопады данных, но сейчас на них никто не смотрел. Все внимание было приковано к центру зала, где в «Ложе» – кресле, больше похожем на алтарь из жидкого кристалла, – сидел доктор Каэл Арден.

Вокруг царил контролируемый хаос последних приготовлений. Два техника-симбионта, их зрачки мерцали с механической точностью, синхронно подключали последние гелевые филаменты к портам на позвоночнике Ардена. Их движения были выверены до миллиметра, без единого лишнего жеста. Они были идеальны, как и всё, что связано с «Метатроном».

И на их фоне, как раздражающая нота диссонанса, металась Клер, младший научный сотрудник и по совместительству – вечная жертва ворчливого гения.

– Показатели нейро-синхронизации в норме, – проговорил один из симбионтов монотонным голосом.

– Готовность системы, 98.7%, – отозвался второй.

Клер, пытаясь быть полезной, сжимала в потных ладонях термокружку с надписью «Покойся с миром, 2024». Внутри плескался её главный грех и утешение – лапша «Доширак», которую она тайком пронесла в святая святых технологий. Она обожала этот дешёвый, солёный вкус начала века, эту сладкую иллюзию бунта против всеобщей стерильности.

– Доктор, может, глоток водички? – робко предложила она.

Арден, чей худой профиль напоминал измождённого пророка, даже не повернул головы.

– Вода, Клер, – просипел он, – это биологическая необходимость для несовершенной системы фильтрации, которую ты называешь телом. Мне она больше не нужна. Убери эту… субстанцию.

Он махнул рукой, и Клер, нервно дернувшись, сделала шаг назад. Её локоть задел край столика с голографическими интерфейсами. Термокружка выскользнула из рук, описала в воздухе дугу и приземлилась прямо на панель управления системой жизнеобеспечения «Ложи» с мягким, зловещим хлюпом. Тёплый, солёный бульон рекой разлился по сенсорным панелям.

На секунду воцарилась тишина. Затем панель затрещала, заискрилась, и по всему «Кокону» прокатилась трель аварийного сигнала. Один из голографических проекторов, стоявший рядом, судорожно вздрогнул и ожил, но вместо схем «Метатрона» он выплюнул в пространство гигантское, пиксельное изображение улыбающегося анимированного котёнка – часть давно забытого рекламного ролика лотереи «Счастливчик Джек» конца 90-х, который каким-то чудом сохранился в недрах системы.

Котёнок радостно махал лапкой в такт дребезжащему джинглу.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.