Тай-Цзи Ци-гун. Усилие без усилий

Как проанализировать то, что проанализировать невозможно

(Или «работает – не работает»)

Я много смотрел, как работают другие люди. И то, что видел, отсекало то лишнее, что делал я сам. Чем больше я видел, тем лучше понимал, что делаю сам.

Вообще-то я инженер-строитель. Так что я не только не программист, но никогда им не был. Мало того, мне всегда казалось, что программист – это вообще не специальность. Это, скорее, кодировщик (программа по-английски так и называется – code), которому понимающие люди ставят задачу, а он всего лишь переводит ее на машинный язык, кодирует, так сказать. Люди они несомненно умные, мне, во всяком случае, глупых «кодировщиков» не попадалось. Но сама работа… Формулируют ему задание, в котором он ничего не понимает, а он должен разработать программу для его выполнения. А чтобы ему в этом помочь, при нем состоит инженер, который знает суть проблемы.

Достаточно неудобная схема, особенно если учесть, что инженерные и программистские мозги работают совершенно по-разному. Программисту нужно все подать на уровне алгоритма: берешь это, умножаешь на то и получаешь, что нужно. Что означает «то», «это» и «что нужно», ему знать не интересно. Получил на вводе «это» и «то», обозначил их идентификаторами «А» и «В», перемножил «А» на «В», присвоил полученное значение идентификатору «С» и вывел его значение на печать. Вот и все.

У инженера все иначе. Нет у него никаких идентификаторов (он и само слово-то с трудом выговаривает), а есть у него внешние нагрузки и перемещения узлов, напряжения и деформации, в общем, «всякая-разная» физико-техническая дребедень. И всю эту дребедень хороший инженер чувствует буквально на уровне подсознания.

Однажды (к тому времени я уже защитился и мне казалось, что я вполне разбираюсь в инженерных расчетах) мой дядя показал мне фокус. Увидев огромный рулон с распечаткой машинного расчета целого здания (я этим расчетом очень гордился, так как часть программы, по которой считали это сооружение, делал я), он ухмыльнулся и достал из ящика логарифмическую линейку.

– Ну и сколько машинного времени вы потратили на этот замечательный расчет? – ухмыляясь, спросил меня дядя.

– Пару недель, наверное. Каждую стену по отдельности насчитывали методом суперэлементов и результаты записывали на диск. Это делали операторы по ночам. По две-три стены за ночь. Потом делали «сшивку», в которой «соединяли» все стены вместе. Затем, получив общие перемещения системы, возвращались назад и считали перемещения и усилия в каждом элементе каждой стены.

– А сколько времени вы разрабатывали программу для расчета этим самым вашим «методом суперэлементов»?

– Смеешься? Ты же сам делал рисунки с этими суперэлементами для моей диссертации. Лет пять делали. Чего спрашиваешь, ты же все сам знаешь!

– Да, смеюсь.

– Над чем?

– Над тобой. А чтобы ты понял, покажу тебе фокус: сделаю расчет этого здания минут за пять. С помощью вот этой самой логарифмической линейки. – И он помахал линейкой у меня перед носом.

В том, что он это может, у меня сомнений не было. Я вполне представлял, что умеет инженер такого класса, как он или мой папа. Но чтобы за пять минут, да такое сложное промышленное здание… Невозможно.

– Да ладно, за пять минут. За вечер, вдвоем с папой, может, и сделаете прикидочный расчет. А за пять минут – нет. Здесь же одних нагрузок десятки. И часть из них динамические – станки, мостовые краны.

– Статические, динамические… Ты время засекай.

Ровно через пять минут передо мной лежал листок, исписанный четким инженерным почерком: перемещения и напряжения в основных узлах системы.

Я развернул рулон с расчетом. Все совпадало, с точностью до 5 %. Стандартная инженерная погрешность!

– Может, тебе сказать, какую арматуру вы насчитали в колоннах и балках? – продолжал насмехаться дядя. – Так для этого мне и пяти минут не надо. Без логарифмической линейки, заметь. Даже считать не придется, и так знаю.

Слов у меня не нашлось. Это и было то самое Гун-Фу, высшее мастерство, которое могло присутствовать во всем: умении строить, лечить, учить, подметать, убирать мусор, мыть посуду. Тут дело было не в том, что человек делает, а в том, как он это делает.

Разумеется, такого Гун-Фу у программиста, который разрабатывает программу, в принципе быть не могло (у него свое Гун-Фу, он чувствует не инженерную конструкцию, а программу). Он действует совершенно иначе – запускает тестовый пример и торжественно приносит результаты инженеру: «смотри, работает». И не удивляет его, что балка под воздействием собственного веса прогибается не вниз, а вверх. Программа же функционирует, результат выдает, а что знак перепутал, ну так это дело «житейское».

В проектном институте, где я работал, в те времена при власти находились умные люди (такое нечасто, но случается), которые решили, что математики и программисты в штате тоже будут, но основная работа по созданию программ ляжет на инженеров.

Вышло все на диво легко. Обучить инженера языку программирования оказалось совсем просто (кстати, попытки решить обратную задачу – сделать из программиста инженера – оказались безуспешными), так как для этой цели брали самых молодых, сразу после института или после армии, как меня. Так что устроившись на работу, я сразу начал «работать на машине». Иностранное слово «компьютер» тогда было не в ходу, и «работать на машине» на нашем языке означало не перевозить пассажиров и грузы, а идти в машинный зал отлаживать программу.

Машзал помещался на первом этаже. Это было вполне логично, потому что все устройства машины весили сотни килограммов. У нас даже была самодельная тележка с колесиками из больших подшипников, на которой мы перевозили всякие тяжести. Тяжестей было много, так как все было из настоящего железа и огромных размеров. Сколько весили дисководы лентопротяжки, я не помню, помню только, что рулон бумаги для АЦПУ (алфавитно-цифровое печатное устройство, которое потом облегчилось в сотни раз и стало называться принтером) весил семьсот килограммов.

Для его скатывания с грузовика и перетаскивания по лестнице в подвал (где его потом резали на меньшие рулоны) у нас был набор специальных досок, веревок и подпорок в виде небольших клиньев. Когда я впервые принял участие в «отволакивании» рулона, я понял, как строились египетские пирамиды. Размер и вес блока там, конечно, были побольше, но «набор начинающего грузчика» был наверняка тот же самый: веревки, блоки, рычаги, салазки.

Сам машинный зал был местом, куда не всякий мог войти. В те времена там стояла святая святых – машина «ЕС ЭВМ-1022», на которой я и начинал работать. Святая святых потому, что для ее получения нужно было разрешение Госстроя СССР, которое просто так и какому попало институту не давали.

Кстати, по тем временам машина была современнее некуда. Начали их выпускать в 1975 году и нашей было всего год-два. Гордость института!

Тем, у кого на столе стоит ноутбук, оперативная память которого в сотни, а то и в тысячи раз больше, чем у «ЕС 1022», трудно представить, что для машины, оперативная память которой составляла 128 килобайт (на жаргоне «128 кило»), требовалось помещение размером с хорошую трехкомнатную квартиру. И это не считая отдельного отсека, где стояли дисководы, в которых помещались магнитные диски емкостью 7,25 Мбайт. Такой диск (с памятью в сотни тысяч (!) раз меньше тех, что ставят сейчас в ноутбуки) имел диаметр около 40 см и высоту 20 см.

Все это добро очень грелось, и его требовалось весьма интенсивно охлаждать. Поэтому было предусмотрено еще одно, смежное помещение, где помещались мощнейшие советские кондиционеры, которые гнали в зал потоки ледяного воздуха.

Надежность сооружения, носившего гордое имя «Единая система электронных вычислительных машин» (ЕС ЭВМ), была просто потрясающей. Время наработки на сбой составляло примерно тридцать минут. Попросту говоря, каждые полчаса машина «зависала» и надо было звать кого-то из электроников, которые «жили по соседству», дверь в дверь с машинным залом. На зов приходил один из них (всего их было человек пять, так как работали они посменно, чтобы обеспечить круглосуточную работу машины) и производил «ремонт». Процедура ремонта чаще всего производилась в две стадии. Первая заключалась в том, что надо было нажать кнопку «Загрузка». Эту операцию иногда разрешалось производить даже нам, никого не вызывая. Вторая стадия требовала уже серьезных знаний не просто машины, а именно этой машины. Она заключалась в том, что электроник (руководствуясь какими-то совершенно непонятными непосвященным соображениями) обходил машину и пинал (или бил кулаком) ее в какое-то место. К удивлению, такие вещи очень часто срабатывали. Если это не помогало, использовалась еще одна операция: вытащить какой-то блок и вставить его обратно. Этого, как правило, хватало.

В самых серьезных случаях нам говорили: «Ребята, это надолго», что означало, что минимум полдня мы на машине работать не будем.

Комната, где сидели мы, помещалась на третьем этаже. Это было правильно, потому что нам не надо было все время бегать в машзал, как электроникам. Каждому из нас выделяли так называемое машинное время, количество которого отмерялось (впрочем, очень либерально) начальством в зависимости от важности, сложности и срочности выполняемой работы. Ну и, разумеется, в зависимости от личных отношений. Обычно это было минут по двадцать – тридцать до и после перерыва.

Режим работы получался такой. Полдня думаешь, пишешь новую программу или ищешь ошибки в уже готовом фрагменте кода. Потом идешь в перфораторную и «набиваешь» программу на перфокарты, которые представляли собой небольшие продолговатые карточки, сделанные из очень тонкого глянцевого картона прекрасного качества. Когда годы спустя я начал преподавать студентам, у них уже были персональные компьютеры и перфокарт никто в глаза не видел. Поэтому я носил одну с собой и показывал им, что такое тоже было. Потом, правда, потерял.

У каждого из нас на столе лежала пачка таких карт, мы их использовали как бумагу для заметок. Кстати, ничего лучшего для этой цели я с тех пор не видел. «Бумага для заметок» – это было их «народное» использование (благо их было какое-то совершенно невообразимое количество – ящики с ними стояли по всем углам перфораторной). А положено было их использовать для того, чтобы «набить» на них программу.

«Набивалась» программа с помощью так называемого перфоратора, который представлял собой что-то вроде пишущей машинки, только вместо того, чтобы печатать буковки на бумаге, он делал прямоугольные отверстия в перфокарте. Определенная комбинация таких отверстий обозначала символ (букву или цифру). Чем больше была программа, тем толще была пачка («колода») перфокарт, на которых она была «набита».

И хотя программировать я не любил (да, наверное, на профессиональном уровне и не умел), десятилетия работы «при машине» сформировали весьма своеобразный подход, который приучал сначала основательно думать, а только потом делать. Еще бы: всего полчаса машинного времени, которое к тому же легко может пропасть из-за неисправности машины. Поэтому к выходу на машину принято было готовиться очень серьезно. Что-то неправильно, ошибся и иди снова полдня думать. А программа когда должна была заработать? Правильно, вчера.

Поэтому у меня сформировался принцип, который я для себя назвал «работает – не работает». Если работает – значит все правильно. Не работает – не правильно. Все просто: «да-да, нет-нет».

Этот подход наверняка был слишком примитивным для людей с более утонченным мышлением, но меня он вполне устраивал, и я решил его использовать, когда пришло время выбирать Ци-Гун для себя.

А дело было так. По части Ци-Гун мне очень везло. Можно даже сказать, слишком везло. У меня были такие учителя (и по столько лет), что я даже никому об этом не рассказывал: не поверили бы. Я бы, например, точно не поверил, потому что здесь азиатских мастеров такого уровня попросту не бывает. Ну может, приедет на неделю, проведет семинар, «накосит бабок», пообещает вернуться и поминай, как звали.

Но что было, то было, и в какой-то момент набралось столько, что пришлось выбирать, почти по Маяковскому, которого я позволил себе несколько переиначить:

Я прекрасно понимал, что корректным такой выбор в принципе быть не может. Слишком много всего, слишком все туманно и запутанно. Меня, однако, это не смущало, так как защищать диссертацию я не собирался, а результаты предполагал использовать исключительно для себя. Да и задача стояла весьма интересная: не более и не менее, как «объять необъятное». Разные стили, подходы в обучении, цели и т. п.

Чтобы сделать удачный выбор, нужно было произвести хоть какой-то анализ, для чего следовало отобрать параметры, по которым я собираюсь его проводить, т. е. не более и не менее, как создать «классификацию» (слово-то какое умное).

Но прежде чем анализировать (еще одно умное слово) и тем более делить на категории (что я и собирался делать) Ци-Гун, мне хотелось ответить на вопрос: «Что это такое?» Разумеется, у меня и в мыслях не было, что я смогу это сделать, уж очень предмет был непростым и смутным. Как человек, некогда писавший весьма сложные программы, я бы назвал его «плохо формализуемым». Что-то похожее есть в Дао Дэ Цзин:

Однако, учитывая, что все эти соображения я никак не собирался «нести в массы» (как пишет Губерман: «Ибо благую весть я никакую не несу, поскольку не имею. Да если б и была, то не понес бы»), а предназначал их исключительно для собственного пользования, никто не мог запретить мне попробовать.

Что это?

Веселое выражение лица постепенно отражается и на внутреннем мире.

О соответствии внешнего и внутреннего в Ци-Гун.

Перед тем как строить, смешно сказать, собственную, неофициальную (вообще-то официальной нет и быть не может) «Ци-Гун классификацию», я решил определить, что такое Ци-Гун. Ну хотя бы для себя. Такой подход меня выручал не один раз. Например, приходишь на кафедру и узнаешь, что в программу ввели новый предмет и прямо с этого семестра тебе придется его преподавать: писать рабочую программу, читать лекции, вести практические занятия, составлять задания для самостоятельной работы студентов. В общем, «преподская» ахинея во всей красе.

И самое главное: я этого предмета не только не знаю, но никогда о нем не слышал. И тут у меня был свой секретный способ подготовки. Рассуждал я так. На предмет мне, в общем, наплевать. Но готовиться надо серьезно, потому что выглядеть идиотом перед большой толпой (извините, аудиторией) студентов не хочется. Кроме того, если столько людей тратило свое время, посещая мои занятия, я просто обязан был дать им нечто стоящее, из чего бы они смогли извлечь хоть какую-то для себя пользу.

Чтобы сберечь и свое время, я решил процесс подготовки совмещать с одновременным написанием учебника. Так и подготовка была на порядок серьезнее, и результаты работы становились очевидны мне самому. Книга все-таки, а не какая-то распечатка на паре листков. Да и студентам удобнее. Готовясь к лекциям таким образом, я часто вспоминал цитату из О. Генри:

Этот Омар X. М. представлялся мне чем-то вроде собаки, которая смотрит на жизнь, как на консервную банку, привязанную к ее хвосту. Набегается до полусмерти, усядется, высунет язык, посмотрит на банку и скажет: «Ну, раз мы не можем от нее освободиться, пойдем в кабачок на углу и наполним ее за мой счет».

Я рассуждал примерно как эта собака: «Ну раз мы не можем освободиться от преподавания этой новой дисциплины, пойдем-ка мы домой и напишем по ней хороший учебник за счет моего собственного свободного времени». А пока буду писать, может, и сам пойму, о чем речь идет.

Как ключ к пониманию Ци-Гун мне больше всего нравилось старинное даосское изречение:

«Питающийся мясом становится смелым и диким; питающийся зерном становится прозорливым и слабым; питающийся Ци имеет ясный дух и обретает долголетие».

Однако это определение было столь же неопределенным, сколь и красивым, поэтому, строя «Ци-Гун классификацию», я решил не опираться на него, а «плясать от печки». В качестве печки я «назначил» само название системы, состоящее из двух слов, которые могут быть переведены приблизительно так: Ци – энергия, Гун – работа. Разумеется, есть и более неоднозначные варианты перевода ([17]), но этот, пожалуй, самый простой и наиболее подходящий для нашего случая.

Например, есть такой Ци-Гун Пяти Первоэлементов. Полностью в духе китайской традиции, где Пятью Элементами описывается буквально все.

Для себя высокое понятие Пяти Первоэлементов (все с большой буквы!) я сильно упростил, используя опыт работы в так называемой строительной команде, куда случайно попал, служа в армии.

Дело было так. В часть должны были пригнать новые БМП, а ставить их было некуда. Отцы-командиры решили, что для новых машин нужно построить новые боксы. Причем срочно, благо бесплатной рабочей силы было хоть отбавляй. Поэтому комдив поступил просто: приказал выделить по несколько человек из каждого полка и сформировать из них стройкоманду. Разумеется, младшие командиры (тоже себе на уме) отдавать на сторону нормальных солдат ни в коем случае не собирались. Даже по приказу комдива. Так что выделили самых беспокойных и самых ленивых, от кого сильно хотели избавиться, но раньше никак не получалось. Чтобы заставить такую отборную публику хоть как-то работать, два капитана, назначенные курировать строительство, должны были находиться на стройке неотлучно. В общем, надзирать и подгонять. Им же хотелось днем поспать, ближе к вечеру – выпить, а не торчать с солдатней целый день на стройке.

Но даже несмотря на постоянный надзор, дело шло плохо. Точнее сказать, вообще не шло. Так как строить надо было быстро, то состав «строителей» все время меняли, надеясь, что последующие будут лучше предыдущих. Однако, когда их разогнали в седьмой раз, комдив сказал капитанам все совершенно ясно: «еще раз и будут разгонять не рядовых, а начальствующий состав». И тут начальствующему составу сильно повезло – в стройкоманду совершенно случайно попал парень из Киева, с которым мы познакомились в карантине и успели подружиться. Он тоже был после института, тоже инженер, только не строитель, а наладчик. Был он человек общительный, с капитанами подружился быстро и, подружившись, стал выяснять у них, почему на стройке такой откровенный бардак. Никто не работает, никто ничего не умеет, а учиться и подавно не хочет. Выяснив, в чем дело, он сказал, что готов помочь капитанскому горю, но для этого ему нужно забрать в стройкоманду людишек, с которыми он проходил карантин и которых потом разбросали по другим полкам дивизии.

Это было проще простого. Вся дивизия была расквартирована в одном городе, стройка была приоритетом комдива, так что все произошло буквально за час. Мне приказали собирать (чего там собирать-то) вещи, когда я шел из казармы в столовую. Моего дружка, с которым мы вместе учились в институте (тоже, соответственно, инженера-строителя), дернули из наряда по кухне, оторвав в полном смысле от ведра недочищенной картошки.

Разумеется, никто нам ничего не объяснял: «Собрался, пошел, на месте узнаешь».

На месте оказался (по армейским меркам) рай. С капитанами договорились быстро. Мы делаем что хотим: ходим по воскресеньям на целый день в самоволку, спим днем, варим еду на костре, едим отдельно, спим тоже отдельно и никто, кроме самих капитанов, ни в казарме, ни в части нам не указ. На все это капитаны закрывают глаза, лишь бы дело шло.

И дело пошло. Отчего бы ему не пойти, условия лучше некуда. Таких в армии просто не бывает. Работаешь, делаешь чистую гражданскую работу каменщика, а тебе за это любой персонаж в офицерских погонах, мягко говоря, по барабану: «Извините, заняты – строим боксы для БМП, приказ комдива».