- -
- 100%
- +
© Vena Rouh, 2025
ISBN 978-5-0065-9260-5
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Часть 1
День 92
Когда на небе загорелась первая звезда она лишь устало прикрыла глаза.
Когда очертания луны, полной, словно головка сыра, появились в ночной дали, она, будто смирившись выдохнула воздух, желая, впрочем, избавиться совсем не от него, а от той боли, что сковывала ее грудь.
Когда тьма окончательно заполнила всё окружающее пространство, она откинув голову, слабо стукнулась затылком о холодную каменную стену, умело расписанную дорогими красками, а ее руки задрожали.
Она замерла в ожидании. Прекрасно зная, что будет дальше, девушка сидела, не шевелясь и стараясь дышать настолько тихо, насколько это вообще было возможно.
Секунда.
Минута.
Час.
Она не сдвинулась с места, не поменяла позы, не шевельнула рукой и даже не открыла глаз, которые закрыла ещё в тот самый момент, когда зажглась первая звезда.
Наконец послышался шорох, а вслед за ним скрежет открывающейся двери. Вокруг тут же раздались вскрики и всхлипы, но она даже не дёрнулась.
Чьё-то тяжёлое дыхание заполнило помещение, и, хотя оно и близко не перекрывала чужих отчаянных стенаний, она слышала его слишком отчётливо. Вдох. Выдох
Вдох.
Выдох.
Звук падения чего-то тяжёлого. Она, не открывая глаз, знала, что это, пожалуй, даже лучше всех тех, кто пристально наблюдал за происходящим.
Кто-то вскрикнул особенно громко.
Гортанных полухрип-полурык.
Она начала медленный отсчет.
Раз.
Шум подъема, резкого настолько, что металлический стул, проскрежетав ножками по полу, слегка отъехал назад.
Два.
Лязг железа, и резкий свист рассекающего воздух предмета.
Три.
Оглушающий удар, эхо от которого разнеслось по помещению.
Стул, тот самый, который сначала отъехал, освобождаясь от наездника, тот самый, чьи железные ножки стукнули по, наверное, столу (она не видела, но предполагала, ведь это было уже… раз… два… больше…), рассекая воздух, с громким стуком врезался в металлические прутья решетки, вызывая новый поток режущего слух визга.
Но она не шелохнулась.
Она лишь до боли закусила щеку, так и не открыв глаз и чувствуя во рту металлический вкус крови, от прокусанной ею же плоти.
– Заткнись, тварь! – мужской голос словно гром разнёсся по помещению, – Заткните свои рты, овцы! – на этот раз он обращался ко всем.
И лишь на нее этот гнев не распространялся.
Всхлипы, сдавленные, приглушенные, продолжили доносится из разных углов комнаты, и в плохой день это бы вновь взбесило мужчину, но видимо сегодня у него было хорошее настроение. Он закрыл глаза на раздражающие звуки.
Про свое настроение, она, по правде, не могла сказать того же.
Грузный медленный шаг.
Всё ее тело напряглось, но она не подала никакого вида.
Второй шаг.
– Моя роза, – услышала она хриплый, приглушенный голос, резко контрастирующий с тем кричащим, резким, называющим всех овцами.
Девушка не шелохнулась.
– Роза, – настойчиво повторил мужчина откуда-то сбоку, и на этот раз она открыла глаза.
Она предпочитала подчиняться, когда это было возможно.
Но голову она так и не повернула.
– Ты единственная…, – прошептал он, – Понимаешь меня.
– Убей меня, – сухими потрескавшимися губами прошептала она, с такой мольбой и усталостью в голосе, что казалось, что она уже мертва.
– Знаешь ведь, что не убью, – тихо проговорил он, а затем что-то резко поменялось и он вцепился в решетки, разделяющие их, обеими руками, с силой дергая ограждение, – Знаешь ведь! – словно безумец заорал он, продолжая громыхать металлическими прутьями.
Она лишь медленно моргнула, задрав голову, разглядывая потрескавшийся, поросший плесенью потолок.
Отвечать она не стала, а мужчина, в последний раз громыхнув решетками, привычным жестом бросил к ее ногам что-то легкое, что мягко ударилось о каменный сырой пол.
Роза…
Как иронично.
Иронично, что именно этот прекрасный цветок и стал символом ее заключения.
Символом неволи.
Страданий.
И боли.
Символом ее смерти.
– Где я…, – сипло, хрипло, тихо, со стороны.
В себя пришла девчонка, чье тело мужчина совсем не ласково бросил на железный стол, даже не заботясь о том, что бы протереть его от… Бекки.
Точнее того, что от нее осталось.
Зная, что пожалеет об этом, Она чуть повернула голову в сторону, откуда доносился слабый голос девушки.
Темные волосы, чуть смуглая кожа с красными подтеками собственной крови и дикий, испуганный, словно у животного, взгляд.
Оглушительный визг разнесся по комнатам, отталкиваясь от стен и пробирая всех до мурашек.
Девушка, неизвестно откуда взявшимися силами, подскочила, но тут же получила шлепок по щеке такой силы, что покачнулась и рухнула на пол. Раздался звук.
Мерзкий, хлюпающий звук лица, приземлившегося в лужу из чужой, ещё не засохшей крови.
Новый отчаянный крик и попытка встать, оттолкнувшись от земли, приведшая лишь к перепачканным красной жидкостью рукам.
Крупные слезы начали скатываться по, видимо, когда-то румяным щекам. Полухрипы, вырывающиеся изо рта девушки были тем, что Она слышала это уже не первый, не второй и даже не десятый раз. Это было… Привычно.
Она, казалось, уже даже перестала жалеть их… Всех тех, кто оказывался тут.
Ее ведь никто не жалел.
Да и… На чувства сил у Нее уже не осталось. Просто…
Она просто существовала.
Ела, когда перепадало. Пила, когда доставалось. Гадила, когда хотела. Спала, когда сил находится в сознании уже не было и рассудок отключался. Дышала, хотя сотни раз надеялась, что он ее всё же придушит.
Тонкие, почти прозрачные пальцы, измазанные в ее же засохшей крови, коснулись отвратительных синяков на шее.
Они не болели.
У нее уже ничего не болело.
Раздался стук, вскрик, стук, вскрик, рев мужчины, череда его матерных ругательств, и череда ударов, наносимых девчонке, валяющейся на полу и отчаянно ревущей от боли и страха.
Прошла минута, пять, десять.
Она сидела всё в той же позе в своей «комнате», не глядя на экзекуцию, происходящую в каких-то паре метров от нее, и, казалось, полностью абстрагировавшись от окружающего мира.
Часть 2
Кода Она открыла глаза, то увидела лишь поросший плесенью старый потолок с темными подтеками на нем.
Это не было похожим на ее комнату.
Голова казалась такой тяжёлой, словно к ней привязали гирю, а руки не слушались. С трудом ей удалось повернуться. Сердце колотилось где-то в горле и Она не понимала что происходит.
Она весело провела вечеринку? Но Она никуда не ходила вчера… Хотя это определенно объясняет гудящую голову и ужасное состояние, так же как и пробуждение в незнакомом месте.
Она, опираясь на локти, чуть привстала, вызвав тем самым скрип, который издала старая кровать с пружинками, на которой и лежала девушка.
Первое, что она увидела – решетка. И испуганные глаза девушки, в камере напротив.
Отчаянно хотелось верить в то, что это просто обезъянник, в который ее доставили служители закона, но…
Ком встал в горле, и ей показалось, что она задыхается. Эту девушку, что смотрела на нее Она знала. Не лично, но… Сложно не узнать ту, которую каждые полчаса транслировали по всем каналам, как очередную жертву странного похищения.
Крик застрял где-то внутри, так и не вырвавшись наружу.
– Эмма? – охрипшим в миг голосом уточнила Она, надеясь на отрицательный ответ, но…
– Да, – быстро кивнула девушка, а потом приложила палец к губам, быстро оглядываясь по сторонам.
Раздался тяжелый шаг и эта самая Эмма буквально отпрыгнула от решетки, вжимаясь в стену, и тихо поскуливая.
– Молчать, дрянь, – об решётку с силой ударилась железная миска. Урона никакого, но звук…
Она зажмурилась и отползла назад настолько, насколько это было возможно, поджимая ноги к груди.
Мужчина самодовольно усмехнулся, а потом резко выступил вперёд.
Она хотела закричать. Правда, хотела, но… Оцепенела от ужаса, сковавшего всё тело и не издала ни звука.
Именно в этот момент во взгляде отброса что-то изменилось.
– Боишься? – грубо спросил он, открывая решетчатую дверь и делая шаг внутрь.
И она бы ничего не сказала, но… Почему-то каждой клеточкой тела почувствовала, что от этого зависит… Пожалуй всё, что будет дальше.
– Боюсь, – прошептала она, поднимая глаза, в которых не было ни одной слезы, и встречаясь взглядами с мужчиной.
«Нет!», «Уйди!», «Проваливай!», «Кого? Тебя?», «Ха», «Мечтай!», – ровно это он слышал каждый раз, когда встречал в своем скромном жилище новый цветок. И каждая из них, бросаясь храбрыми словами рыдала и скулила, выдавливая буквы сквозь слёзы и сопли.
Забавно что первая, кто не плакал, сказала ровно обратное.
На его лице не мелькнуло ни единой эмоции, но его действия изменились. Он сделал шаг назад и закрыл клетку на ключ.
– Поголодаешь три дня, может начнёшь умолять меня о снисхождении, – усмехнулся психопат, – Зато потом будет мясо.
День 95
Перед Ней с лязгом опустилась железная миска, рядом упала бумажная ложка, которая вот-вот грозилась размокнуть, впрочем, в достаточно густой каше.
Крупа с мясом.
Губа лишь на мгновение дрогнула, но никто кроме Нее самой этого не заметил.
– Спасибо, – прошептала она благодарность, за что удостоилось того, что мужчина прошел мимо без пинка, которым награждал остальных пленниц.
Мясо из каши она тут же достала, сложив в кучку на полу, а потом, пока не начала грызть плесень с потолка, сунула плохо сваренную крупу в рот.
Без соли или сахара, приправ и всего остального, казалось, что это была пища богов.
Не удивительно, учитывая, что это была первая пища за последние несколько дней.
Когда он закончил разнос тарелок, задерживаться не стал. Дверь хлопнула достаточно быстро, оповещая всех об уходе мужчины.
– Не ешь мясо, – Она нарушила тишину, обращаясь к новенькой девчонке, которая не ела несколько дней, а потому теперь смотрела на Нее, как на сумасшедшую.
– Я не ела три дня!
– Мы тоже, – прошептала Она, – Но… До тебя в твоей камере жила Бекка. Эта, – она кивнула на Горку кусочков, которые достала из тарелки, – Бекка.
Глаза новенькой расширились от ужаса и предопережая последствия своих слов, Она добавила.
– Держи в себе, если тебя вырвет, то пожалеешь, что не ты на ее месте, – тихий голос донёсся до девушки, которая отбросила миску с кашей на несколько метров, вжимаясь в угол, – Не реви, я лишь предупредила тебя.
– Я съела его, я…, – заикающаяся девчонка начала что есть мочи вытирать рот, размазывая слезы по лицу.
Хмыкнув, Она перевела взгляд на номер девятнадцать, жадно работающую ложкой и чуть ли не вылизывающую миску.
– Ты хотя бы не знала, – дождавшись, когда и новенькая посмотрит на девятнадцатую, проговорила Она, – Есть дальше или не есть – выбирать уже тебе. В любом случае хотя бы крупой не брезгуй. Иначе… Ты рискуешь умереть от голода.
– Я дождусь чего-то другого, – просипела наивная девушка.
– Другого не будет, – раздалось раздраженное с другой стороны, – Слушай восьмую, она знает о чем говорит.
– Восьмую? А я тогда какая? – очередной всхлип.
В комнате повисло молчание, Она снова быстро засунула ложку каши в рот, проглатывая практически не жуя, а потом ещё одну и ещё, пока миска не опустела и там не осталась ни одной крупинки. Отвечать на вопрос ей не хотелось.
Болтать с девушкой тоже.
В любом случае, за последние месяцы она научилась не чувствовать ничего к людям, с которыми ведёт беседу, а это убивало весь кайф общения.
Научиться чувствовать обратно?
Когда каждого твоего собеседника рано или поздно, обычно в течение месяца, повезет если больше, убивают самым жестоким способом, периодически заставляя тебя смотреть, а потом куски его мяса кидают в твою еду… Это вызывает как минимум… Пустоту.
И в какой-то момент ты понимаешь, что сломан настолько, что больше не можешь чувствовать ничего.
Ни к кому.
Лишь один собеседник постоянен…
Она вспомнила как он убил первую несколько месяцев назад, ею стала Эмма. Сначала была ярость, гнев, боль… К психопату естественно. А потом вдруг все эмоции исчезли и наступила тишина.
Она была той самой, гнетущей тишиной, которая давила на Нее, но в то же время была единственным спасением. Можно сказать укрытием от всего мира.
С тех пор она не чувствовала ничего.
Ни к нему.
Ни к девушкам.
Ни к себе самой.
День 97
От сильного толчка Она отлетела, больно ударившись о стену и начиная сползать вниз, но осесть Ей никто не дал, с силой хватая за горло, обновляя уже было начавшие сходить синяки.
Он сдавливал, заставляя Ее задыхаться, но (уж простите за тавтологию) не давая задохнуться, а Она измученно хрипя, продолжала держать зрительный контакт.
Побежденная, сломленная и сдавшаяся, она всё ещё была гордой. Безразличная ко всему: к людям и к боли, Она всё же не хотела доставить ему удовольствия понять, что Она разбита, день ото дня пытаясь отыгрывать роль той, кем была когда-то давно, когда только оказалась здесь.
Он кричал что-то ей в лицо, то и дело ударяя по щекам, но Она не вслушивалась в слова, тупо глядя в его расширенные от эмоций глаза.
Когда мужчина отпустил Ее, и ноги покосившись, не выдержали, он схватил ее за спутанные грязные волосы и со всей злости впечатал головой в стену, оставляя на расписанной в ручную узорами стене красное кровавое пятно.
– Добавим цвета в портрет, моя роза, – даже ласково прошептал он, медленно проводя пальцем по разбитой скуле своей любимицы.
А внутри Нее от удара всё зазвенело, в глазах потемнело. Мужчина же вновь, так и не отпустив волос, попытался пробить ее голову пусть и красивыми, но кирпичами.
Полукашель вырвался из Ее горла, пока Она, закрыв глаза считала. Он не убьёт ее. Надо просто переждать. В самый долгий раз всё закончилось когда она дошла до 1073. Хуже, учитывая довольно медленную скорость счета, не будет. Не сегодня, сегодня он вполне в благоприятном настроении.
Он с силой откинул Ее на пол, заставляя проехаться по кирпичам, сдирая бока, а потом пнул в живот.
Семь.
Пятнадцать.
На двадцать седьмой удар он остановился, а она…
Она отключилась ровно через пол секунды в очередной кровавой луже, но в отличии от везучей новенькой, кровь была не чужая, а ее собственная.
День 98
Она поморщилась.
– Роза, Розочка! – тут же услышала приглушённый, но взволнованный шёпот новенькой, – Ты очнулась?
Говорить не хотелось. Да, хотя бы от того, что в ушах звенело. Поэтому, игнорируя шепот, Она просто попыталась встать.
Было больно. Адски больно, но… Намного больнее зашивать себя самому. Вручную. Борясь с желанием всадить чертову иголку себе же в артерию.
Она лишь прохрипела, хватаясь за бок, на который пришелся долбанный десяток ударов тяжелым ботинком.
В голове зазвенело так, что то, что она слышала до этого, показалось переливом колокольчиков.
Впервые за последний месяц, не сдержав вскрика Она схватилась за голову, нагибаясь обратно, к земле, с перекошенным от боли лицом.
Словно в рассудке сумасшедшего, в её сознании мелькнуло несколько картинок, таких ярких, что казалось, будто это воспоминания.
Конечно, они ими не были.
Хотя бы потому что на первой из них, она, с остервенением била мужчину, мучавшего ее столько времени какой-то неясным предметом, и с каждым ударом на ее, обезображенное гневом лицо, брызгала его алая кровь, стекая по подбородку, шее и впитываясь в когда-то голубую майку, давно преобредшую багряный оттенок.
На второй же картинке Она видела, как в кромешной темноте тащит что-то большое, даже больше нее самой по лесной местности, то и дело раздвигая руками ветки деревьев. То, что она тащит оставляет за собой багряный след, а его кожу раздирают коряки и сучки, торчащие отовсюду.
А на третьей Она вновь видит его, на Её же глазах совершающего новое убийство. Она не видит лица очередной жертвы, но по тому, как сжимается грудь, вдруг понимает, что тот, кто лежит весь в ссадинах и кровоподтеках и над кем возвышается мужчина, безумно дорог ей.
Всё это словно вспышка возникает в сознании всего на мгновение и затухает так быстро, что Она не успевает понять, что это было.
Наступает темнота, а когда Она открывает глаза, то вновь оказывается в своей «комнате», в клетке, стоя на коленях и держась обеими руками за голову.
Первая эмоция.
Это была первая реальная эмоция за последние два месяца.
И Ей уже как-то всё равно, что это было. Игра больного подсознания, последствия травмы или недоедания, но… За одну возможность почувствовать то же самое вновь, она была готова стерпеть все муки мира.
– Роз, что с тобой? – не очень ласковый, но при этом участливый голос с нотками волнения послышался со стороны.
На этот раз это была не новенькая, а та, что советовала ей слушать «Восьмую». Кстати, сама советчица шла под номером восемнадцать… А по паспорту именовалась… Девушка определенно представлялась, но Она не придала этому значения, даже не пытаясь запомнить очередное имя, предпочитая нумеровать всех цифрами, в порядке попадания сюда.
Цинично, но… Так было гораздо легче и понятнее.
И нет, между Восьмой и Восемнадцатой не было десяти других. Была лишь одна. Шестнадцатая.
А остальные… Остальные были уже в совершенно в другом месте, и… Нет, их не отпустили, если кто надеялся.
Хотя… Кто тут вообще хоть на что-то надеется?
– Не важно, – прошептала Она, отвечая на заданный вопрос и, наконец, поднимаясь с колен, только для того, чтобы, тяжело дыша, привалиться к стенке.
Сердце гулко билось в груди, а сама она была в состоянии подобном эйфории. Раз за разом прокручивая в голове ту единственную эмоцию, безрезультатно пытаясь снова вызвать ее у себя, Она надеялась хотя бы запомнить это давно забытое чувство.
Да, эмоцией был страх, ненависть, гнев, но… Она, кажется, уже и забыла, какого это, ощущать всю эту бурю внутри.
Взгляд упал на исцарапанные руки, обломанные ногти, некоторые из которых были выдраны почти с корнем, на ноги все в ссадинах и кровавых подтеках. Смотреть на живот не хотелось вообще. Потом. Суть была не в этом. Суть была в том, что у этого израненного тела появилась она. Мечта.
Мечта вновь ощутить вкус чувств. Да, пусть даже одного несчастно чувства, а не гаммы эмоций, пусть плохого, пусть опять, как в тех больных картинках, всплывших в сознании, всего на миг, но, словно путник в пустыне, давно ищущий оазис, она была готова отдаться этому желанию с головой. Совершенно забывая, что страдающий жаждой может умереть, получив желаемое…
Она была этой страждущей и при возможности, она готова была уйти в омут с головой.
Мечта.
Это слово было сродни сказке или ещё невероятнее… Освобождению.
А казалось бы, что такого? Глупая ведь мечта.
Мечта чувствовать.
День 99
«Боль далеко не худшая эмоция», – так думала Она, безразличным взглядом уставившись на валяющуюся на полу идеально-белую розу, пока он методично проводил острым лезвием ножа по Ее ноге, от колена и до щиколотки, – «Гораздо хуже пустота».
Он не распарывал ногу, так как лишь слегка надавливал на рукоятку. Порез, оставляемый орудием, был достаточно неглубоким, чтобы вскоре превратиться в обычную царапину, которая, впрочем, всё равно останется гладким шрамом на Ее коже.
Было ли Ей физически больно?
Наверное да.
Или нет.
Она просто не знала, так как сознание было где-то очень далеко.
«296, – мысленно проговорила она, чувствуя капли крови, стекающие вниз, на пол».
Куда Ее уже только не били. Сегодня настроение мужчины было крайне паршивым.
Кажется, полиция, всё же искавшая их, нашла какие-то улики, да только вот загоревшийся для большинства огонек надежды… Он быстро затух, вместе с жизнью, покидая ненадолго просветлевший взгляд.
С концом криков наступила и тишина.
«341, – он резал, она считала».
Каждый лишний звук мог привести к тому, что нож прокрутят внутри тебя, а потом бросят подыхать к неугодным.
Сильвия была шестнадцатой. Ее тело лежало наверху, придавив собой двадцатую, Нэнси, кажется, и двадцать вторую, чье имя Она не вспомнила бы, как ни пыталась.
Она и не пыталась.
«426, – очередная цифра, за которой точно последуют 427 и 428».
Она лишь лежала, слушая сбивчивый шепот мужчины и изредка кивая головой, пока тот увлеченно рисовал, а точнее вырезал новые узоры на ее голени.
Их, пленниц, осталось пятеро.
Пятеро и он.
Ещё вчера их было восемь.
А сегодня трое показались мужчине слишком раздражающими и визгливыми.
Нож вошёл в ногу чуть глубже, от яростного порыва, который он пытался сдержать, но Она не шелохнулась. Лишь роза перед глазами поплыло, хотя и это было, кажется, только для того, чтобы взгляд сфокусировался на том, что было за цветком.
А за ним было то, что без сомнения можно было бы назвать произведением искусства, будь обстоятельства чуть другими.
Удивительно.
В монстре, убивающем девушек, скрывался удивительной чуткости и таланта, художник.
На стене, была изображена Она. В руках Ее была белая роза, точь в точь, как та, что валялась сейчас на полу. Волосы, словно развивались на ветру, переливаясь под лучами солнца, которых девушка так давно не видела без решёток, а такое же белое платье, словно свадебное, пышной юбкой создавало фон на всю стену.
Каждая складочка, каждая деталь, всё было прорисовано с доскональной точностью, краски играли, создавая замысловатые узоры, градиенты, и у любого бы замерло сердце от взгляда на это его творчество.
Она уже не помнила, когда выглядела так. Красиво, утонченно, словно белый лебедь, плывущий по озеру… Нет, теперь это уже не она.
Но взгляд…
Взгляд художник передал удивительно точно.
Полный боли и страха, пожалуй, он вызывал больше чувств чем даже непревзойденное мастерство мучителя, чем самые тонкие детали его работы, этот взгляд проникал в душу и увидев его однажды… Вряд ли кто-нибудь уже забыл бы эти глаза. Красивую девушку на портрете – возможно, но только не глаза.
Пожалуй, они ещё долго преследовали бы несчастного зрителя в кошмарных сновидениях.
Ели бы зритель, конечно, нашелся.
«1598, – он уже давно не резал, а просто бил хрупкое, и так истерзанное тело, в отчаянии выплескивая гнев».
В каждой клетке было по такому портрету, в большинстве по два, а то и по три. Ведь в них жило несколько девушек. За всю историю естественно.
Больше восьми одновременно их не было никогда.
Одна умирала – другая появлялась, это было уже что-то сродни закону, о котором знали все.
Но этот портрет был особенным даже для мужчины, его рисовавшего. Пожалуй, потому что только в него он вложил душу, если та, конечно, у него тогда ещё была.
Хотя он утверждал, что была.
«1700, – счет бил все рекорды, в тот момент, когда садист всё же остановился».
Он встал, отряхнулся и выйдя из клетки, плотно запер тяжелый засов.
– Та из вас кто убьёт по моему приказу получит возможность выйти отсюда, – вдруг объявил он, и за его словами воцарилась тишина.
Гнетущая, тяжёлая тишина.
– Нас отпустят? – голос девятнадцатой прервал всеобщее молчание.
Конечно нет. Восьмая никак не отреагировала на это, лишь устало моргнув. Сил рассмеяться на столь глупый вопрос не было, желания тоже. Лишь непонимание, ну, как, как можно быть настолько наивной?
– Нет, – он, оправдывая все ожидания, расхохотался вместо Нее, глядя на девятнадцатую, как на дуру, каковой он ее, впрочем, и считал, – Ты тут навсегда, смирись, идиотка. Но…
Ему стало скучно. Теперь он хотел, не просто безвольных кукол, он хотел напарницу. Хотел, чтобы одна из его пленниц сама начала заковывать в кандалы других, отыгрываясь и вымещая всё пережитое на невинных. Хотел получить верного соратника и приспешника, связанного с ним чужой кровью, а потому никогда бы его не предавшего.
Хотел, чтобы жертва стала охотником.
Хотел сломать одну из девушек настолько, чтобы она сама превратилось в монстра. Бездушное чудовище.
Но Она никак на это не отреагировала, продолжая всё так же тупо смотреть в стену, лежа на полу.
Ей до этого не было никакого дела.
Часть 3
День 100
Когда на следующий день скрипнула дверь, извещая всех о его приходе, не раздалось ни единого всхлипа.