Лавка забытых снов
- -
- 100%
- +
Психолог. Если уж магия бессильна, то как мне сможет помочь врач? Нет, я думала об этом. Возможно я просто не готова говорить с малознакомым человеком о таких болезненных для себя вещах.
– Не нужно, – отвечаю быстро. – Просто профессиональное выгорание. Слишком много работаю с чужими кошмарами.
Мария смотрит на меня так, будто я пытаюсь убедить ее, что синяк под глазом – это просто «свет так упал».
– Саша, дорогая, я слышу это уже два года. Это не выгорание. Это что-то серьезное. – Она помолчала, подбирая слова. – Послушай, я понимаю, что работа сновидца – дело тонкое, деликатное. Но даже лучшие мастера иногда обращаются к коллегам за помощью. Позволь старой женщине побеспокоиться. У меня дочь в Америке живет, редко видимся. А ты… ты мне почти как родная.
Сердце сжимается от этих слов. Мария действительно стала для меня семьей – единственной, что осталась. Стабильно, раз в несколько дней, она находит повод заглянуть в лавку. То пирог принесет, то суп, то просто посидит рядом, когда видит, что мне особенно тяжело. И я несказанно рада такой поддержке, хоть мне и неловко: ведь мы с ней, по сути, никто.
– Спасибо тебе, – говорю я тихо. – За все. Не знаю, что бы я без тебя делала.
– Да что ты, милая. – Мария машет рукой, но я вижу, что ей приятно. – Мы же соседи, должны друг другу помогать. Тем более, ты такое доброе дело делаешь – людям помогаешь.
– А как дела в кафе? – спрашиваю я, желая сменить тему.
– Да все как обычно. Посетители есть, хоть и не так много, как летом. Но хватает. – Мария улыбается, как и всегда, когда речь заходит о ее детище. – Вчера одна женщина зашла, спрашивала про твою лавку. Говорит, подруга ей рассказала, что ты очень помогаешь. Я адрес дала.
– Спасибо.
– А вообще, знаешь, что я заметила? – Мария наклоняется ближе, словно собирается поделиться секретом. – Люди после посещения твоей лавки другими становятся. Спокойнее как-то, добрее. Вот Петрович из соседнего дома – помнишь, такой всегда сердитый был? Так вот, после того как к тебе начал ходить, совсем другим человеком стал. Даже собачкам на улице корм покупает.
Я улыбаюсь, представляя угрюмого соседа, кормящего бездомных псов.
– А еще, – продолжает Мария, – молодая пара из квартиры над моим кафе. Они так ругались раньше, что весь дом слышал. А теперь тишина. Девочка говорила мне, что к тебе ходили за… как это… сном для примирения?
– За сном для гармонии в отношениях, – поправляю я.
– Вот-вот! И помогло. Видишь, какое хорошее дело делаешь. Людям счастье даришь.
Счастье. Интересное слово. Я дарю людям что-то вроде счастья – покой, надежду, облегчение.
– Мария, а как ты думаешь, я правда справляюсь? – неожиданно для себя спрашиваю я. – То есть вроде я помогаю, но… Бабушка делала это так легко, а у меня…
– О чем ты говоришь? – Мария берет мою руку в свои теплые ладони. – Ты прекрасная снотворица, Саша. Люди к тебе идут, довольные уходят. Разве это не главное?
– Но иногда я чувствую себя самозванкой, – признаюсь я. – Будто играю роль, которая мне не подходит.
– Каждый молодой специалист через это проходит, – мудро замечает Мария. – Когда я только открыла свое кафе, у меня не было ничего, кроме огромного желания и скромной суммы сбережений. Тоже думала, что ничего не понимаю. Но мастерство приходит с опытом. А у тебя хорошая основа – бабушка научила, дар есть. Остальное наработается.
Я молча киваю, не сдерживая улыбку. Это то, что мне было необходимо услышать.
– А вот что меня беспокоит, – продолжает она, – так это то, что ты сама страдаешь. Как же так получается? Другим помогаешь, а себе – нет?
Это тот самый вопрос, который мучает меня каждый день. Почему моя магия не работает на мне? Почему я могу создать сон покоя для усталой матери, но не могу избавиться от собственных кошмаров?
– Не знаю, – честно отвечаю я. – Пробовала разные составы, разные рецепты. Ничего не помогает.
– А может, дело не в рецептах? – осторожно предполагает Мария. – Может, дело в том, что тебе не хватает того, что ты даришь другим?
– То есть?
– Заботы. Любви. Понимания. – Мария говорит это просто, без пафоса. – Ты всегда одна, дорогая. Работаешь, людям помогаешь, а потом в пустую квартиру уходишь. С кем ты разговариваешь по душам? С кем делишься проблемами?
Хочется сказать «с тобой», но понимаю, что это не совсем честно. Да, Мария заботится обо мне, но я никогда не рассказываю ей о настоящих проблемах. О кошмарах, которые приходят каждую ночь. О страхе засыпать. О том, что иногда мне кажется, будто я схожу с ума.
– У меня есть Морфей, – говорю я, кивая на кота, который дремлет на подоконнике.
Мария улыбается.
– Коты – это хорошо. Но кот не обнимет, когда страшно. И не скажет, что все будет хорошо.
Мы сидим в тишине, каждая думая о своем. За окном начинает моросить дождик, и капли стекают по стеклу, размывая очертания прохожих. В лавке пахнет пирогом Марии.
– Саша, а ты… ты не думала найти себе друга? – осторожно спрашивает Мария. – Или подругу хотя бы. С кем можно было бы поговорить, время провести.
– У меня нет времени на личную жизнь, – отвечаю я автоматически.
– Время есть у всех. Вопрос в том, на что его тратить. – Мария встает, поправляет кардиган. – Подумай об этом, дорогая. Может быть, лекарство от твоих проблем не в травах, а в людях?
Она целует меня в щеку – и с закрытыми глазами мне почти удается представить, что его оставила бабушка – и направляется к двери.
– И пирог доешь обязательно, – говорит на прощание. – А то совсем в ниточку превратишься.
Воспоминание накатывает само собой: бабушка ставит на стол свежеиспеченный пирог с яблоками и корицей, а я, маленькая, сижу рядом и стараюсь удержаться и не ухватить кусок, пока он еще слишком горячий. Она смеется, накидывает на мои плечи старенький платок и говорит, что уют – это самое главное заклинание.
Другой образ – лето в деревне у бабушки, когда родители были еще живы и отправляли меня к ней на каникулы. Я еще совсем маленькая, а бабушка уже с утра на ногах: открывает ставни, выпускает в сад запах нагретой солнцем травы и печного дыма. Мы вместе поливаем цветы во дворе, и она, хитро щурясь, вдруг наклоняет лейку так, что струя воды с шумом обрушивается прямо на меня. Я захожусь смехом, а потом, насквозь мокрая, начинаю нарочно топать по лужице босиком. Бабушка смеется звонко и легко, хлопает себя по колено и говорит, что никакая магия не сравнится с радостью бегать под летним дождем, даже если этот дождь устроен лейкой. После мы сидим на крылечке, она подает мне кружку парного молока, а сама неспешно чистит яблоки, и вся жизнь кажется бесконечной и такой простой.
А еще – зимний вечер уже после смерти родителей, в нашей старой квартире, где мы жили вдвоем с бабушкой. За окном вьюга гоняет снежную пыль по улицам, стекла звенят от мороза, а в доме тепло от батарей. Бабушка укладывает меня спать в детской комнате: поправляет одеяло, чтобы нигде не поддувало, и обязательно гладит по волосам. Она садится рядом и начинает шептать сказку, которую придумывает прямо на ходу. Иногда там появляются настоящие герои – лесные духи, кошки-волшебники, добрые привидения, а иногда более простые вещи – чайник, который умеет петь, или варежки, умеющие находить дорогу домой. Я слушаю, затаив дыхание, постепенно засыпая. Убаюкивает не столько сама история, сколько ее тихий голос и запах ягодного чая, который всегда стоит на столике у кровати. В такие минуты мне казалось, что со мной никогда ничего плохого не случится, потому что рядом бабушка, а значит, весь мир в порядке.
От этих образов на сердце становится тепло… но тут же щемит. Ведь бабушки больше нет, и никакие платки и пироги не заменят и не вернут ее.
Я остаюсь сидеть одна и думаю о словах Марии.
Откусываю еще кусочек пирога и чувствую, как на секунду мир становится чуть добрее. Апельсин, корица и любовь – тайные ингредиенты мастерства Марии, которые не требуют от нее использования магии, но разве в этом не чудо?
После обеда лавка словно погружается в дремоту вместе со мной. Солнце прячется за небольшими тучками, бросая длинные тени на старые деревянные полки, огонь в камине потрескивает тише, даже Морфей засыпает крепче. Это самое опасное время дня – когда усталость берет верх над осторожностью, когда хочется просто закрыть глаза и забыться хотя бы на несколько минут.
Сажусь в старое кресло у камина – единственное по-настоящему дорогое сердцу место в лавке. Кресло помнит еще бабушку, его обивка протерлась от времени, но сидеть в нем все равно удобно, как в объятиях старого друга. Беру чашку травяного чая – мята с лимонником, бодрящий состав, который должен помочь сосредоточиться и взбодриться. Парадокс моей жизни: днем завариваю себе энергию, а вечером боюсь заснуть.
Морфей, почувствовав мое расположение к отдыху, спрыгивает с подоконника и устраивается на моих коленях, свернувшись клубочком. Его мурлыканье действует успокаивающе.
За окном осенний день медленно угасает. Прохожих становится меньше – офисные работники еще не закончили рабочий день, школьники делают уроки, пенсионеры уже разошлись по домам после дневной прогулки. В лавке воцаряется та особенная тишина, которая бывает только в промежутках между активными периодами дня.
Огонь в камине мерцает гипнотически. Язычки пламени танцуют в заданном только им ритме, создавая игру света и тени на стенах. Тепло разливается по телу, чресла наливаются тяжестью, веки сами собой закрываются. Чашка в руках остывает, но я не замечаю – слишком поглощена борьбой с дремотой.
Усталость шепчет: «Что страшного в том, чтобы немного вздремнуть? Просто закрой глаза, расслабься, отдохни…»
Но я-то знаю, к чему это приведет. Если поддамся сну днем, то ночью не смогу заснуть вообще. Буду лежать в кровати, ворочаться, слушать каждый скрип старого дома, каждый шорох за окном. А когда под утро все-таки забудусь от изнеможения, кошмары будут еще ярче, еще страшнее, будто наказывая за нарушение режима.
Голова клонится к груди. Глаза закрываются сами собой. В полудреме я вижу разрозненные образы – флаконы со снами, которые превращаются в звезды, бабушкин сад, где травы растут сами собой, Морфей, который говорит человеческим голосом и объясняет мне секреты спокойного сна…
Резко распахиваю глаза. Нет! Нельзя. Ни в коем случае нельзя засыпать. Встряхиваю головой, пытаясь прогнать дрему, делаю несколько резких вдохов. Сердце бьется учащенно – даже мысль о сне вызывает приступ паники.
Морфей поднимает голову и смотрит на меня с некоторым удивлением. Наверное, не понимает, почему я так резко дернулась. Для него сон – естественная потребность, как еда или тепло. Он не знает, что такое кошмары, не понимает, как можно бояться того, что должно приносить покой.
– Извини, дружок, – говорю я, поглаживая его рыжую шерстку. – Разбудила тебя.
Встаю с кресла, оставляя недопитый чай на столике. Нужно подвигаться, занять руки и мозг работой, не дать усталости взять верх.
Солнце садится все ниже, его лучи становятся золотисто-красными, окрашивая лавку в теплые тона. В этом свете флаконы выглядят особенно красиво – как драгоценные камни, каждый со своим внутренним сиянием. Но красота не может заставить меня забыть о том, что через несколько часов наступит ночь.
Колокольчик над дверью внезапно дзинькает – мягко, почти робко, совсем не так, как обычно. Поворачиваю голову на звук и замираю.
В дверном проеме стоит мужчина, которого я никогда прежде не видела. И от одного его присутствия воздух в лавке словно меняется – становится плотнее, заряжается какой-то неуловимой энергией, от которой по коже пробегают мурашки…
Глава 4: Художник, который не спит
Даниил
Часы на стене мастерской показывают три утра, а я все сижу перед пустым холстом, как дурак. Кисть в руке застыла на полпути к палитре – даже она понимает бессмысленность происходящего лучше меня. Вокруг царит тот особый хаос, который может создать только художник в творческом кризисе: тюбики с красками разбросаны по столу, словно цветные жуки, сбежавшие из коробки, несколько недопитых чашек кофе стоят на подоконнике, а на полу громоздятся стопки скетчбуков, которые я больше не открываю.
Мастерская когда-то была гостиной в старой квартире – высокие потолки, огромные окна, деревянные полы, которые скрипят при каждом шаге. Идеальное место для творчества – утверждал риелтор год назад. «Много света, простор, вдохновляющая атмосфера». Если бы он знал, что через год это место станет моей тюрьмой, где я буду проводить бесконечные бессонные ночи, уставившись на белую поверхность, которая насмехается надо мной своей чистотой.
Ставлю кисть в банку с водой и потираю глаза. Они горят от усталости, но стоит закрыть их – и сразу начинается то же самое. Мысли разлетаются в разные стороны, как напуганные птицы, сердце колотится, будто я пробежал марафон, а не просто сидел в кресле. Сон убегает от меня, как кот, которого пытаешься погладить против воли.
Раньше все было по-другому: я мог рисовать часами, забывая о еде и времени, погружаясь в цвет и форму, как в теплую воду. Кисть двигалась сама собой, краски смешивались в нужные оттенки без раздумий, а холст оживал под моими руками. Вдохновение было не гостем, которого нужно ждать и упрашивать зайти, а постоянным спутником, который шептал мне на ухо новые идеи даже во сне.
Во сне. Когда я еще умел спать.
Оглядываю мастерскую – стены увешаны недописанными картинами, большинство из которых я забросил на полпути. Вот морской пейзаж, который должен был стать подарком для мамы – остался без неба. Портрет девушки из кафе, которая улыбалась мне каждое утро – у нее так и не появились глаза. Абстрактная композиция, которая должна была выразить радость жизни – застыла в угрюмых серых тонах.
Все эти картины – немые свидетели моего поражения. Они смотрят на меня с укоризной, напоминая о том, кем я был когда-то. Художником. Человеком, который мог перенести на холст то, что чувствовал, то, что видел, то, что снилось.
Сейчас я не помню, когда в последний раз видел сон. Настоящий сон – не обрывки тревожных образов, которые мучают меня в те редкие минуты, когда удается забыться, а полноценные истории, полные красок и смыслов. Раньше сны были источником вдохновения. Я просыпался с готовыми композициями в голове, с пониманием того, какими красками передать закат или сделать так, чтобы слышался звук дождя при взгляде на картину.
Теперь ночи – это пустота, заполненная только тиканьем часов и шумом собственных мыслей.
Встаю с кресла, хожу по мастерской из угла в угол. Деревянный пол скрипит под ногами протяжно, как старый корабль в шторм. Останавливаюсь у стены с фотографиями – это все, что осталось от прежней жизни. Мама с отцом на даче, друзья из художественного института, я сам – молодой, уверенный, с горящими глазами. Тот Даниил казался себе способным на все. Он мог писать картины по двенадцать часов подряд, мог заснуть в любом месте в любое время, мог мечтать о будущем, не боясь, что оно не наступит.
Что случилось с тем человеком? Когда он исчез, оставив вместо себя эту тень, которая не может ни спать, ни творить, ни жить по-настоящему?
Диван-кровать в углу мастерской смотрит на меня с немым укором. Мы оба знаем, чем закончится очередная попытка, но попытки не прекращаются. Каждую ночь я ложусь на него с надеждой, что сегодня все будет по-другому. Каждую ночь он разочаровывает меня своей неспособностью подарить покой.
Скидываю джинсы, оставаясь в футболке и трусах, ложусь на спину и накрываюсь тонким пледом, который купил в первые дни после переезда. Тогда он казался уютным – теплый, мягкий, цвета осенних листьев. Сейчас он напоминает цветастый саван.
Закрываю глаза и пытаюсь думать о чем-то приятном. О море, которое видел летом у друзей. О смехе, который доносился из соседнего дома. О вкусе мороженого, которое ел тогда каждый вечер, не задумываясь о калориях и проблемах.
Но мысли, как всегда, сбиваются на другое. На работу, которой нет. На деньги, которые заканчиваются. На родителей, которые звонят каждые выходные и спрашивают, как дела, а я вру, что все хорошо. На старых друзей, которые остались в прежнем городе и с которыми связь постепенно теряется – не о чем говорить, когда твоя жизнь превратилась в замкнутый круг бессонных ночей. Врачи уже пробовали – и терапевт, и невролог, и даже психиатр. Снотворное помогает заснуть, но не дает нормального сна, а утром чувствую себя еще хуже. Анализы в норме, стресс не критичный. «Возрастная бессонница», сказали они. Как будто двадцать шесть – это уже старость.
Год назад я переехал в этот город с такими планами! Думал, что смена обстановки поможет творчеству, что новые места вдохновят на новые работы. Продал почти все, что имел в прежнем городе, снял эту мастерскую, решил начать жизнь с чистого листа.
И правда начал. Вот только лист так и остался чистым.
Сначала я списывал бессонницу на стресс от переезда. Новое место, новые звуки, новые запахи – организм должен был адаптироваться. Пара недель, думал я, и все наладится. Потом решил, что дело в отсутствии привычной обстановки. Купил такой же кофе, какой пил дома, такие же подушки, даже плед заказал точно такого же цвета.
Не помогло.
Тогда я подумал, что проблема в творческом одиночестве. В старом городе у меня были коллеги-художники, с которыми можно было обсудить работы, поделиться сомнениями. Здесь я никого не знал. Несколько раз заходил в местные галереи и арт-кафе, где собираются творческие люди, но так и не решился с кем-то познакомиться. Как объяснить коллегам, что я не могу взять кисть в руки без приступа тоски? Боялся показаться неудачником, самозванцем.
Лежу и слушаю звуки ночного города. Где-то вдалеке проезжает машина, шурша шинами по мокрому асфальту. Кто-то закрывает входную дверь подъезда – звук эхом отдается в пустой мастерской. В соседней квартире кашляет старик – наверное, тот самый, что каждое утро поливает цветы на балконе.
Все эти люди спят. Весь город спит, а я лежу с открытыми глазами и думаю о том, что стал чужим в мире нормальных людей.
Веки начинают тяжелеть. Дыхание становится глубже. Может быть, сегодня получится? Может, усталость наконец победит тревогу, и я смогу провалиться в забвение хотя бы на несколько часов?
Но стоит мне начать засыпать, как что-то внутри резко дергает за невидимую струну. Сердце подскакивает, будто я падаю с большой высоты, тело покрывается потом. Глаза распахиваются, и я снова здесь, в этой мастерской, под своим пледом, с чувством, что мир рушится.
Сажусь на краю дивана, хватаясь за голову. Что со мной происходит? Раньше я засыпал, как только голова касалась подушки. Мог спать в поездах, в гостях, на природе под открытым небом. Сон был моим союзником, источником сил и вдохновения.
Теперь он стал врагом.
Встаю и иду к окну. Город за окном спит тихо и мирно. Редкие фонари бросают желтые круги света на пустые тротуары, где-то вдалеке мигает реклама круглосуточного магазина. В окнах домов темно: нормальные люди в это время отдыхают, набираются сил для нового дня. А я стою у окна, как привидение, и завидую им всем.
Опираюсь лбом о прохладное стекло и вспоминаю, каким был раньше. Утра тогда не были пыткой – я просыпался около семи, полный энергии, готовый творить. Первым делом заваривал кофе, и пока он настаивался, делал зарядку или пробежку по парку. Воздух был свежим, мир – полным возможностей, а в голове уже роились идеи для новых картин.
Завтрак съедал быстро, но с удовольствием. Тост с джемом, яичница, апельсиновый сок – простые вещи, которые тогда чрезмерно радовали. Потом шел в мастерскую, включал музыку и начинал работать. Время пролетало незаметно – казалось, только что был рассвет, а уже темнело.
Вечера были не менее прекрасными. Встречи с друзьями, долгие разговоры об искусстве и жизни, прогулки по городу, поиски новых интересных мест. А потом – домой, душ, книга перед сном и провал в мягкую темноту, полную ярких снов.
Когда все изменилось? Я пытаюсь вспомнить конкретный момент, когда что-то сломалось, но не мог. Переезд прошел без особых проблем, новую квартиру я нашел быстро, деньги пока были. Первые недели даже радовали – новые виды из окна, другая архитектура, незнакомые лица на улицах.
Но постепенно радость сменилась тревогой. Не острой, а какой-то фоновой, как шум кондиционера, который сначала не замечаешь, а потом он начинает сводить с ума. Я стал хуже засыпать, чаще просыпался среди ночи. Сначала списывал на адаптацию к новому месту.
Потом начались проблемы с работой. Кисть не слушалась, краски казались тусклыми, идеи разлетались, как дым. Я пытался заставить себя рисовать, но получалось все хуже и хуже. А чем хуже получалось, тем больше я нервничал. А чем больше нервничал, тем хуже спал.
Замкнутый круг, из которого нет выхода.
Смотрю на отражение в окне – осунувшееся лицо, темные круги под глазами, взлохмаченные волосы. Когда я последний раз нормально выглядел? Когда последний раз улыбался не из вежливости, а от искренней радости?
В старом городе у меня были друзья, которые могли бы помочь. Кристина, например, всегда умела выслушать и дать дельный совет. Или Егор, который мог заставить смеяться в любой ситуации. Но здесь я никого не знаю. Соседи здороваются из вежливости, продавцы в магазинах улыбаются профессионально, а я существую в какой-то изоляции, словно за стеклянной стеной.
Возможно, стоило остаться там? Зачем нужна была эта смена обстановки, этот поиск новых впечатлений? Теперь я понимаю: бегством проблемы не решишь. Я думал, что увожу от себя творческий кризис, а привез его с собой, как чемодан с грязным бельем.
За окном начинает светлеть. Где-то на горизонте появляется серая полоска рассвета. Скоро начнется новый день, полный тех же проблем, той же пустоты, тех же безуспешных попыток заснуть следующей ночью.
Я устал. Устал от бессонницы, от неспособности творить, от одиночества, которое съедает изнутри, как ржавчина. Устал от самого себя – от страхов, слабости, от неумения справиться с чем-то, что когда-то было естественным, как дыхание.
Но может быть, именно сейчас и нужно попробовать что-то новое? Искать помощь там, где раньше и не думал? Я уже обошел всех врачей, попробовал снотворное – ничего не сработало. Но в этом городе наверняка есть то, чего не было в старом. Другие люди, новые способы, о которых я даже не подозреваю.
Не могу больше стоять у окна и жалеть себя. Возвращаюсь к мольберту, беру кисть и окунаю ее в черную краску. Если не можешь создавать красоту, создавай хотя бы правду. А правда сейчас темная, хаотичная, полная острых углов и разорванных линий.
Кисть словно живет своей жизнью. Она ведет черные полосы по белому холсту, не спрашивая разрешения у разума. Это не искусство – это крик. Крик усталости, одиночества, отчаяния, который я так долго держал в себе.
Линии пересекаются, сплетаются, рвутся. Получается что-то похожее на паутину, но не красивую, воздушную паутину в утренней росе, а липкую ловушку, из которой нет выхода. Я добавляю серого цвета, потом темно-синего. Холст превращается в окно в мою душу, и вид там не очень приятный.
Постепенно из хаоса начинают проявляться формы. Вот что-то похожее на лабиринт – длинные коридоры, ведущие в никуда. Здесь – закрытая дверь с огромным замком. Там – одинокая фигура, которая сидит в углу и обхватила голову руками.
Я рисую, как одержимый. Краска попадает на руки, на футболку, но мне все равно. Впервые за месяцы кисть слушается меня, впервые я чувствую, что создаю что-то настоящее, пусть и мрачное.
Добавляю красного – пятна, похожие на кровь или на рваные раны. Белого – как проблески надежды в темноте. Фиолетового – цвет усталости, которая въелась в кости.
Картина получается страшной в своей честности. В ней заключена вся боль последних месяцев, все страхи, все разочарования. Но есть и что-то еще – какая-то сила, которая заставляет жить дальше, даже когда жизнь превращается в ад.
Удивительно, но я чувствую что-то похожее на облегчение. Словно что-то тяжелое, что так долго давило на грудь, немного отпустило. Не исчезло совсем, но стало легче.
Вот он, смысл искусства? Не только в создании красивого, но и в том, чтобы выплеснуть то, что не можешь сказать словами. Дать форму бесформенному, цвет – бесцветному, голос – безмолвному?
Беру еще одну кисть, набираю желтой краски и добавляю крохотную звездочку в самом темном углу картины. Совсем маленькую, почти незаметную. Как надежда, которая живет во мне, несмотря ни на что.
За окном город медленно просыпается. Сначала появляются одинокие фигурки – кто-то идет за хлебом, кто-то выгуливает собаку. Потом людей становится больше. Женщина в деловом костюме торопится на автобусную остановку, разговаривая по телефону. Пожилой мужчина неспешно бредет к газетному киоску. Школьник с рюкзаком бежит, опаздывая на первый урок.