Встреча на перекрёстке миров

– Думаю, у нее были на это причины, – мягко возразил знакомый голос.

Он взглянул на зеркало, сквозь которое проступили очертания женского лица, обрамленного вьющимися прядями. Округлые щечки, забавная курносость и впалые очертания широко посаженных глаз, которые когда-то затягивали цветом потянутой трясиной водной глади. Вот и все, что сейчас оставалось в зеркале от некогда живой веснушчатой и такой удивительной девушки.

– Спигель…

Каждый раз Чудовищу было больно видеть ее, заточенную и лишенную возможности двигаться. Даже когда она его простила за все, что он натворил много лет назад, Виктор чувствовал себя виновным за каждое мгновение, проведенное Спигель внутри зеркала.

– Ты напугал ее, конечно, она сбежала. Не вини ее. Не думаю, что раньше она сталкивалась с кем-либо, похожим на нас, – немного помолчав и поняв, что Чудовище не возражает, Спигель продолжила: – Тебе нужно быть терпеливее. Эрика сейчас напугана, она в отчаянии и страхе. Ты же понимаешь, какой это удар? Быть изнасилованной даже хуже, чем быть убитой. Во втором случае тебе хотя бы уже все равно.

Чудовище остановил ее взмахом руки и вслушался в шаги в параллельном крыле. Похоже, Эрика в сопровождении слуг покинула ванную и скрылась в своей комнате. Он невольно сжал кулаки, пронзив когтями кожу. Он уже давно не чувствовал боли. Он уже давно не чувствовал ничего, кроме тоски и обреченности. Изредка забредавшие путники не задерживались здесь дольше, чем на пару дней. И они не видели его, а он наблюдал издалека. Потом они уходили. Все уходили, как и девчонка ушла этим утром. И она единственная, кто вернулся. Еще когда он впервые увидел ее, Эрика пробудила в нем любопытство. Первая из людей за последние годы, кто увидела его лицо, да и он давно не видел девушек – в особняк забредали лишь мужчины и старики. Пробудила негодование. Она ударила его! Это ошеломило настолько, что сначала Чудовище не знал, что делать. И тогда в нем проснулось желание заставить ее подчиниться. Он видел возмущение в ее глазах, когда приказал ей быть служанкой. И видел в них же страх, когда запретил прикасаться к музыкальным инструментам.

– Она знает, почему ты оказался здесь, да еще и в таком виде, – словно читая его мысли, отозвалась Спигель, прерывая длительное молчание. И тут же оборвала его злобный взгляд: – Рано или поздно, она все равно узнала бы. Смирись с этим и постарайся не пугать ее все время. Не притворяйся хуже, чем ты есть на самом деле. Ты уже не тот, кем был раньше, я же знаю. Но тебе нужно больше общаться с людьми.

– Я общаюсь с тобой.

– Этого недостаточно.

Он не знал, сколько времени провел, сидя в кресле и размышляя о том, что может сделать для Эрики, чтобы при этом не напугать ее. Выходило слабо. Он уже давно разучился общаться, и, если бы не слуги – в особенности, Спигель, – совсем бы утратил дар речи и превратился в животное. Это и произойдет, если он не наладит отношения с людьми. Один человек для начала подойдет – пусть это и странная девчонка.

Вряд ли она сейчас будет рада его компании. Но ей наверняка нужно с кем-то поговорить. Чудовище искоса глянуло на зеркало. Спигель всегда была хорошим собеседником, может, стоит отнести ее в спальню Эрики? Заодно Спигель могла бы присмотреть за ней – мало ли, что та удумает.

Стоя перед дверью в спальню Эрики, он вслушивался. Стоф пела колыбельную, которую с детства пела ей Спигель. А та, в свою очередь, разучила ее еще с матерью Виктора. И долгими зимними вечерами, когда Лорен Крейн уже не стало, Спигель напевала этот незатейливый мотив, сидя у камина и штопая рубашки. Виктор невольно заслушался и очнулся лишь тогда, когда дверь приоткрылась и в щель скользнула Стоф. Испуганно охнув, она послушно удалилась на кухню, как ей и приказал хозяин. А он открыл дверь и вкатил тяжелое зеркало на колесиках. Никогда раньше Спигель не покидала его комнату, так что пришлось повозиться, чтобы сдвинуть ее с места, ведь в отличие от других слуг она не была зеркалом, а была лишь заточена в него, и не могла передвигаться самостоятельно.

Оставив Спигель около шкафа, Чудовище, стараясь не шуметь, приблизился к кровати. К ее ножке все еще была привязана веревка из простыней. Еда на тележке рядом осталась нетронутой, но Эрика спала, измученная страхом и слезами. Невольно его взгляд скользнул по спящей, проверяя, насколько она была ранена. Лоб перевязан, губа уже не кровоточила, но была припухшей, как и щека. Под одним глазом заливалась синева, и невольно Чудовище снова почувствовал злость. Еще вчера она была одной из самых прекрасных девушек, которых он встречал в своей жизни, а сейчас была изувечена теми уродами.

Во сне Эрика перевернулась, заставив его вздрогнуть от неожиданности. Мокрые темные волосы соскользнули с плеча и шеи, приоткрывая бледную кожу, на которой виднелись синяки и ссадины, обработанные какой-то мазью, судя по резкому запаху, приготовленной из лечебных трав, и от этого казались еще темнее в полумраке. На секунду остановившись на припухших от слез глазах и убедившись, что Эрика спит, он осторожно склонился над ней, чтобы поправить одеяло.

Какой же чертовски беззащитной и маленькой казалась она сейчас во всей этой куче одеял на огромной кровати. Хотя щека еще помнила ту сильную пощечину, которую она отвесила ему при первой встрече. Исцарапанные руки с поломанными ногтями, синяки на щиколотках, едва видневшихся из-под длинной ночной рубашки, ступни, обмотанные широкими листьями, чтобы остановить кровь, – все это свидетельствовало о том, каких усилий стоило ей вырваться из лап насильников.

Вспоминая, какими габаритами обладали те парни, он вновь поразился тому, сколько силы таится в этом слабом на первый взгляд теле. Эрика удивляла и восхищала. «Что?» – поймал себя на этой мысли Виктор и замер. Последнее явно было лишним, но почему-то он чувствовал некое уважение к ней, сумевшей победить трех мужланов, обладающих грубой силой, с помощью которой наверняка всегда брали то, что хотели. И он не хотел думать о том, как после этого они поступали с другими, не сумевшими дать отпор.

Осторожно Чудовище накинул одеяло и опустился на кресло подле кровати, задумчиво разглядывая спящую девушку. И вновь, видя ее шрамы и синяки, чувствовал вину. Почему? Откуда взялось это чертово чувство? Он не должен был испытывать его. Эрика сбежала потому, что он напугал ее. Но он всегда пугал путников. Возможно, если бы он отнесся к ней более мягко, она бы не сбежала, и всего этого не произошло. Чудовище пытался убедить себя, что это так, но все равно откуда-то из глубины души и памяти всплывали обрывочные воспоминания о тех днях, когда он чувствовал такую же вину…

Пронзительные темно-синие глаза пристально смотрели на него, и он вздрогнул, осознав, что Эрика уже не спит. Как давно? Он не знал, сколько просидел подле ее кровати, но она уже проснулась. Чудовище ожидал увидеть в ее взгляде что угодно – злость, ненависть, отчаяние, страх, но она смотрела лишь с глубокой тоской и усталостью, или же ему так показалось. Как давно он пытался догадаться о чувствах человека лишь по глазам? В них всегда был страх. Но сейчас в глазах Эрики его не было.

– Если хочешь что-то сказать, говори, – он старался, чтобы голос звучал беспристрастно, но было тяжело контролировать возникшее откуда-то желание говорить мягче.

Ей было сложно начать, но Чудовище не торопил, давая время собраться с мыслями. И когда Эрика, наконец, заговорила, ее измученный голос постоянно срывался на шепот.

– Спасибо, – одного этого слова было достаточно, чтобы Чудовище почувствовал себя неловко. Разве была его заслуга в спасении? Она сама сумела дать им отпор. – Я благодарна, что ты… Не злишься. Хотя мог бы, ведь я ослушалась тебя и сбежала из твоего дома.

Молча, он продолжал наблюдать, как Эрика пытается сказать что-то. Слова явно давались ей с трудом, она нервно теребила край одеяла, тяжело вздыхала и морщилась от боли в той или иной части тела. «У нее же не сломаны ребра?» – вдруг обеспокоенно подумал он и тут же себя одернул. Долгие годы жизни в одиночестве вдруг выливались желанием позаботиться о девушке, которую он знал всего пару дней. И это его напрягало – любое новое чувство, появлявшееся в душе, заставляло его испытывать дискомфорт и тревогу.

– Я не знаю, как сказать тебе это… Мне известно, почему ты оказался здесь, – эти слова, прозвучавшие из ее уст, заставили Чудовище напрячь все мышцы лица, чтобы не выдать ни малейшего признака обеспокоенности. – Я хочу сказать, что… Не могу винить тебя или судить. Я имею в виду… Я же не знаю, что произошло тогда и почему ты сделал… то, что сделал. Я боялась тебя – это правда. Но ты спас мне жизнь. И я вдруг подумала, что если бы ты хотел убить меня, то уже сделал бы это.

Почему-то ее рассуждения вызвали усмешку, которой Чудовище не смог сдержать, чем явно удивил Эрику. Непонимающе она смотрела на него, а он лишь пожал плечами. Разве не мог бы он пытать ее, наслаждаясь чужими страданиями? Она не допускала мысли об этом? Какая наивность.

– Не думай, что я наивная, – вдруг резко добавила Эрика, и он понял, что произнес последнюю фразу вслух. Она уткнулась лицом в подушку, а Чудовище с интересом и снисходительной усмешкой ждал объяснений. – Я…

От этой заминки он сразу напрягся: неужели она снова собралась рыдать? Но вопреки ожиданиям, Эрика повернулась к нему лицом, и Чудовище смог увидеть, что хоть ее глаза и покраснели от подступивших слез, Эрика изо всех сил пыталась сдержаться, хотя нижняя губа предательски подрагивала. Почему ему было так сложно смотреть ей в глаза сейчас? Снова это навязывающееся чувство вины в произошедшем.

– Я уже встречалась с убийцей ранее, – вдруг выпалила она, собравшись духом. – Когда я увидела тебя сначала, на меня напал тот страх, который я уже испытывала раньше, поэтому ты ассоциировался у меня с ним, в какой-то степени. И я испугалась. И сбежала. Но те парни… Они хуже, чем ты. Вы совсем не похожи.

– Для только что изнасилованной девушки ты рассуждаешь слишком спокойно, – сорвалось с языка Чудовища.

И он тут же понял, что попал в больную точку по ее скривившейся усмешке и блеснувшей в уголке глаза слезе.

– Я не осуждаю тебя, потому что какой-то частью своей души я желала им смерти. Если бы я могла их убить, то убила бы. Если бы это сделал кто-то другой в тот момент, я бы не жалела. Мне хотелось, чтобы они исчезли. И сейчас, когда я думаю об этом, испытываю отвращение к одной только мысли о смерти. Но что об изнасиловании… Хоть они и пытались это сделать, у них не получилось. Это…

Похоже, Эрика пыталась сказать что-то настолько тяжелое для нее, что даже не смогла сразу озвучить. Она мычала отдельные слова, вдруг замыкалась в себе, отстраненно смотрела в пол, и Чудовище совсем не понимал, что происходит. Что-то еще связанное с этими парнями в лесу? Или нечто другое? Все встало на свои места, когда, едва слышно, Эрика призналась, что в пятнадцать лет на нее напал маньяк-насильник. Из нее водопадом полился местами бессвязный рассказ, перемешанный со слезами, всхлипами и паузами.

Она кричала и плакала, но никто не слышал. Она не могла сделать ничего – ремни накрепко привязывали ее руки и ноги к кровати, не давая возможности пошевелиться. Несколько раз она теряла сознание от боли и страха, но всякий раз возвращалась в этот кошмар, который не прекращался. Урывками она помнила, как он приходил к ней и насиловал снова и снова. Он делал небольшие надрезы на коже, говорил, как прекрасно видеть кровь на белоснежном полотне. Он улыбался так мерзко, что хотелось пнуть его. Пнуть, вонзить ему в лицо его же нож, разделать его череп, лишь бы никогда не видеть этих глаз. Впервые она желала смерти кому-то, но могла это оправдать. Каждую минуту, когда он находился с ней, то говорил, как убил остальных. Рассказывал, как разделывал других, доставал внутренности и отдавал собакам. Он показывал коллекцию с прядями волос несчастных девочек, и с нежностью добавлял, что скоро отправит к ним в коллекцию и ее.

– Я не помнила, как меня нашли, – голос Эрики предательски срывался на шепот, и паузы между словами становились все больше, но Чудовище не смел торопить ее. – Говорят, мой отец избил его до полусмерти, пока его не оттащили. Я провела в больнице несколько месяцев. Боялась всего, постоянно плакала, звала на помощь. Родители не позволяли мне остаться одной, но я все равно боялась каждого шороха. Я восстанавливалась почти полтора года, прежде чем смогла снова пойти в школу.

Все те подробности, которые девушка проговаривала, даже в нем, ежедневно охотящемся и разделывающем дичь, вызывали отвращение и отторжение. И теперь он понимал, почему Эрика так боялась находиться в одном доме с ним, убившим некогда человека. Она считала Чудовище таким же монстром, как и тот ублюдок, сотворивший ужасное насилие над ней, ее телом и разумом.

– Я только начала жить нормальной жизнью, смогла отвлечься от всего этого, и тут ты. И они. Я думала, что забыла все, но каждый удар возвращал меня в тот кошмар. Только потому, что посвятила несколько лет самообороне, смогла сбежать, но даже тут лишь благодаря тебе… – Эрика так и не закончила предложение, уткнувшись в подушку, но он понимал, что она хотела сказать.

Из двух зол он оказался меньшим в ее глазах, даже несмотря на то, что не был человеком. Не сказать, что Чудовище обрадовало это, но все же, вселило надежду, что он не исчадие ада, как считали многие. И сейчас этого было достаточно. Он осторожно коснулся ее волос, легко провел по длинным прядям давно забытым движением.

– Я не приближусь к тебе, если ты сама не захочешь. Я не стану тебя беспокоить, но ты всегда можешь позвать других. И Спигель. Она в зеркале. Ты всегда можешь поговорить с ней, она хороший собеседник, – немного помолчав и отняв руку от ее головы, Чудовище добавил: – Не могу обещать, что все будет хорошо, но в моем доме ты будешь в безопасности. Отдыхай. Постарайся заснуть.

Тяжело поднявшись с кресла, где он просидел, казалось, вечность – самую долгую вечность из всех тех вечностей, которые он прожил в этом доме, – Чудовище покинул комнату, на прощание взглянув еще раз на Эрику. Разве мог он сейчас что-то сделать для нее? Он был одним из тех монстров, которых она избегала. И Эрика не была обычной гостьей в его особняке. Девушка была послана ему, чтобы напомнить о том ужасном поступке, который он совершил много лет назад. Она была его наказанием.