Красная мантия для графа

За месяц до…

Кости ломило. В голове оставались обрывки ночных видений, однако тело успело вернуть свой первоначальный вид, даже одежда – как и всегда – не пострадала: тёмный камзол безукоризненно сидел по фигуре, словно и не было серой шерсти, покрывающей тело, вынужденное передвигаться на двух ногах, не было запала охоты, колкого снега под лапами и полной луны, заставляющей протяжно выть в звёздное декабрьское небо.

– Новый день… – молодой мужчина вымученно провёл рукой по длинным волосам, перетягивая их в хвост, и обернулся на звук копыт – из зарослей густого подлеска вышел чёрный скакун. – Вот и ты, верный друг… – слабая улыбка появилась на лице, несколько часов назад бывшем звериной мордой.

Конь приблизился, боднул мужчину в плечо, напрашиваясь на ласку, и громко фыркнул, обдавая кожу горячим дыханием.

– Надеюсь, твоя ночь выдалась более спокойной, нежели у меня. – Мужчина запрыгнул в седло, направляя скакуна в сторону виднеющихся шпилей родового замка. – И надеюсь, следующие ночи мы проведём уже под крышей.

Конь фыркнул, словно соглашаясь со своим хозяином, и направился по нетронутому полотну снега, пробивая тонкую корку наста, местами утопая в особенно высоких сугробах.

Лес жил своей жизнью. Исполинские ели создавали купол из широких хвойных лап, тогда как мягкий подлесок, с вкраплением ярко-алых и чёрных ягод-бусин, оттенял белизну снежных кристаллов, укрывших эти земли слишком рано. Так далеко в чащу забирались разве что звери, и он…

Замок приближался, обещая тепло жарко растопленного камина и безопасность. Всем. От него

«Так будет лучше…» – заученная мысль в который раз окутала сознание.

Насколько мужчина знал, вокруг замка располагались лишь лес и одна-единственная крошечная деревушка, но в сторону этого поселения он зарёкся даже смотреть, а значит, он наконец-то сможет оказаться в одиночестве: «Хоть и в толпе города мне суждено всех сторониться…»

Ворота со скрипом отворились, пропуская спешившегося всадника и его вороного скакуна внутрь запустелой, дышавшей грузом прожитых лет территории. Сад, оказавшийся в запустении, удручал, как и полностью высохший некогда прекрасный пруд возле главного входа.

– Попытаемся начать новую жизнь? – Мужчина пригладил скакуну гриву, переводя взгляд глаз, в которых не нашлось даже тени надежды, на двери замка. – И будем молиться, чтобы никто не подумал нарушить наш покой… Хоть из нас двоих ты явно душка, – криво усмехнулся он.

Конь издал тихое ржание.

– Что ты говоришь? – Мужчина наклонился, будто в попытке расслышать слова. – Новый год? Да, он скоро. Но… – глаза мужчины на миг исказились, стали напоминать звериные, – но это не значит, что я готов верить в чудеса, – хрипло закончил он.

С серых облаков начали срываться резные снежинки, покрывая широкие плечи мужчины и круп скакуна.

– Пойдём, даже звери могут умереть от холода. А нам с тобой и могилу никто рыть не станет.

Мужчина толкнул массивные двери замка, и те с протяжным скрипом распахнулись, впуская усталого путника в полумрак просторного холла. Запах сырости и пыли ударил в нос, смешиваясь с едва уловимым ароматом старого дерева и трав. Конь, переступив порог, шумно захрапел, словно выражая своё недовольство новым пристанищем.

Оглядевшись, мужчина вздохнул. Замок был огромен и явно давно заброшен. Повсюду виднелась паутина, а сквозь разбитые витражи окон пробивался холодный дневной свет, рисуя причудливые узоры на каменных плитах пола. Он повёл коня вглубь замка, мимо рядов рыцарских доспехов, тускло поблескивающих в полумраке, и вдоль стен, увешанных портретами предков, чьи суровые лица, казалось, осуждающе смотрели на незваного гостя.

Остановившись напротив одной из дверей, за которой виднелась уютная, пусть и пустая комната, мужчина обернулся к своему вороному спутнику:

– Позволим себе ребячество и поставим ёлку? Пусть хоть что-то напоминает о жизни в этих стенах.

Конь скосил тёмные глаза, будто бы рассуждая о целесообразности подобного украшения, но не издал ни звука.

Вздохнув, мужчина шагнул за порог комнаты, мысленно ругая и себя, и своё прошлое, и проклятое желание верить в чудеса.

Озёрный лог

Иголка кольнула подушечку пальца, оставляя после себя капельку крови, тут же испортившую и без того неважное рукоделие.

– Анья! – темноволосая женщина лет сорока пяти отставила в сторону собственные пяльца, с укоризной покачав головой. – Ну, когда же ты, доченька, перестанешь витать в облаках и станешь более собранной? Уж годков-то сколько…

– Прости, мама, – Анья со вздохом разочарования посмотрела на белое полотно с безобразным пятнышком крови, – мне кажется, что я никогда не смогу стать как ты.

– Шить и вышивать? Так невелика наука, – смягчившись, мать девушки улыбнулась, – да только в нашей деревушке и заняться девушке больше нечем. Подумай на досуге, раз не нашла любви к нитям, может, со стряпнёй лучше выйдет.

Анья задумалась.

Озёрный Лог, – так деревушку прозвали сами жители, коих можно было насчитать не так уж и много, – располагался на окраине леса. Ближайший крупный тракт находился не менее чем в сотне вёрст, а город и того дальше. Зато места здесь были заповедные, дикие. Охота процветала, звери и птицы свободно разгуливали по лесной чаще, а воды речки Норки всегда полнились рыбой, даже сейчас, будучи скованной толстым льдом, она дарила неплохой улов, стоило лишь набраться терпения над искусственно вырубленной полыньёй. Благодаря этому, Анья за все свои восемнадцать лет не познала ни голода, о котором шептались в крупных городах, ни страха, ведь семья девушки всегда жила дружно. Мать – Карлин – зарабатывала тем, что обшивала всех тётушек и кумушек, а также их детишек и внуков, вырастающих из обновок быстрее, чем новая луна успевала взойти на небосклоне. Отец – Петер – крупный, рыжеволосый мужчина, немногим старше своей жены, даже утратив часть правой руки, из-за чего ему пришлось бросить кузнечное ремесло, всегда возвращался с охоты с полным мешком зайцев или фазанов. Бывали и кабанчики, и даже один раз лось, но крупную добычу, как правило, делили с другими охотниками, помогающими её выследить, загнать, а после и дотащить до деревушки. В дни такой крупной охоты всегда устраивались общие ужины, на которых жители не только делили кушанье, но и обсуждали последние новости, а также договаривались о совместном посеве или браке детей.

Анья вздохнула. Ей претили усидчивость и кропотливый труд, необходимые для искусной вышивки. Её душа жаждала простора, ветра в волосах и новых впечатлений. Но куда податься юной девице из тихой деревушки? Мысли о путешествиях казались наивными мечтами, несбыточной сказкой.

Дверь избы скрипнула, впуская стылый морозный воздух.

– Петер вернулся, – захлопотала мама Аньи. – А у меня и пирожки поспели, вовремя как!

Отец прошёл в жарко натопленную кухню, скидывая старый, потёртый овчинник в угол у печки. Оставив на щеке жены быстрый поцелуй, он басовито произнёс, кидая в сторону дочери хитрый, не утративший ясности взгляд серо-голубых глаз:

– А я и не один. Встречай гостя, Анья, по твою душу пришёл, да будь поласковей!

Половицы скрипнули, на пороге кухни появился светловолосый широкоплечий парень, в карие глаза которого Анья никогда не любила смотреть, старательно избегая взгляда и пряча лицо за своими длинными, цвета тёмной коры или горького шоколада, что ей посчастливилось испробовать на прошлогодней ярмарке, волосами.

– Доброго дня, Курт, – тихо выдавила девушка под выжидательным взглядом отца. Родитель никогда не поощрял невоспитанность и считал нежелание дочери общаться с парнем несносным ребячеством. – Если ты насчёт мазей от порезов, так я только сегодня собираюсь к бабушке. Вечером приходи.

Анью не прельщала встреча с Куртом ни днём, ни после полудня, когда солнце начнёт клониться к противоположному краю леса, однако подходящему поводу быстрее спровадить парня она обрадовалась.

– Что ж, – Курт улыбнулся, с какой-то жадностью рассматривая притихшую Анью, – тогда будет повод повидаться и вечером.

Анья часто помогала жителям Озёрного Лога, принося от своей бабушки-травницы, жившей последние годы в лесу, снадобья, мази да коренья. В ответ жители передавали ей выпечку, собственные изделия из ткани и металла, а также овощи и свежие сплетни – кто на что горазд.

Вот и теперь корзинка Аньи, полная пирожков, пополнилась ещё и парой меховых варежек, переданных широкой ладонью Курта.

– Благодарю, – произнесла девушка, всё так же стараясь не встречаться взглядом с парнем, настырно ухаживающим за ней все прошедшие годы, но так и не получившим ни толики взаимности. – Бабушке будут впору.

– Заячий мех самый тёплый в это время года, – с видом знающего человека и не последнего охотника в деревушке поведал он. – А как вернёшься, будет и тебе подарок, только заходи в мою избу, не бойся. И матушка с отцом спрашивали за твоё здоровье, им будет приятно повидаться.

Анья вздрогнула, но, поймав неодобрительный взгляд отца и матери, выдавила улыбку.

– К вечеру вернусь.

Идти в избу Курта ей не хотелось, ровно как и просто вести с ним беседы. Охотник слыл завидным женихом, и другие девушки тайком вздыхали, стоило завидеть его крупную, подтянутую фигуру вдалеке, однако сердце Аньи каждый раз болезненно щемило, словно отказываясь биться рядом с этим человеком. Нет, не шла о нём плохая молва, а подарки в последний месяц сыпались в ладони Аньи с завидной щедростью, даже родители пеняли, наказывая стать сговорчивее, принять сватовство, ведь годочков минуло уж положенное число, но Анья видела в карих глазах своё заключение: – «Выйду замуж и навсегда останусь в деревушке, не узнаю, как мир живёт по ту сторону леса, не вздохну полной грудью, а зачахну в родах и быте», – а на свободе было на что посмотреть, если верить односельчанам, выбирающимся в города для продажи шкур да солонины, и девушку отчаянно влекло посмотреть на всё описанное ими воочию.

Курт шагнул вперёд, опускаясь на лавку возле Аньи, и та вздрогнула, стараясь отодвинуться незаметно для глаз родителей.

– Уж не боишься ли ты меня? – лукаво улыбнулся парень, протягивая леденец в виде красного петушка. – Возьми, берёг до новогодней ночи, но, обещаю, подыщу лучший подарок. Моя невеста достойна большего, чем могут себе позволить другие.

– Не стоит.

Угощение манило: нечасто подобные сладости попадали к жителям Озёрного лога даже по праздникам, а тут «петушок» сам шёл в руки, однако принимать подарок не хотелось, ведь с каждым новым проявлением симпатии Курта Анья чувствовала на себе всё больше оков невысказанных обещаний.

– Анья, – пришла на выручку мама, видя неловкость, повисшую между молодыми людьми, – попроси Курта проводить тебя до бабушки, не стоит ждать, пока стемнеет.

– Обязательно провожу! – парень поднялся с лавки, предлагая девушке ладонь: – Пойдём, не бойся, не обижу.

Вкладывая свою ладонь в мозолистую руку охотника, Анья не была уверена в его заверениях: «Может, и не обидишь, да только мил не станешь».

Тепло родной избы осталось позади. Как только Анья, подхватив корзинку и не забыв накинуть красный тёплый плащ, привезённый из города отцом на прошлое Рождество, вышла за околицу в сопровождении Курта, так и норовящего забрать поклажу себе.

– Мне не тяжело, – в который раз отмахнулась она, вцепившись в ручку корзинки так, будто та могла оградить от ненужных прикосновений парня.

– Что я за жених такой, если моя девушка сама всю работу выполняет? Нет, так не пойдёт!

– Сватовства не было.

Анья хмурилась всё больше, пыхтя не из-за веса ноши, а от неприятной ей компании.

– И кто на него разрешения не даёт? – с неискренней улыбкой попенял Курт. – Где это видано, чтобы родители у дочери мнения спрашивали в таком деле?

Анья ускорила шаг, стараясь уйти от ответа. Кромка леса виднелась за последними избами Озёрного лога, обещая спокойствие наедине с природой, которую девушка ценила больше, чем людское общество, с самого детства.

Тяжёлые шаги Курта, скрип снега под его ногами нарушали эту идиллию, вторгаясь и топча, оставляя грязные следы.

Анья помнила, как именно ухитрилась избежать сватовства в прошлый раз – нарочно угодив в прорубь и простудившись настолько сильно, что после неделю отлёживалась на печке под пуховым одеялом под причитания взволнованной до поседевших висков матери. Подобное решение было порывистым, глупым и необдуманным, но, завидев поодаль на улице Курта в сопровождении других незамужних парней, идущих в сторону их избы с песнями и подарками, Анья, не раздумывая, кинулась к заледеневшей ещё в конце октября Норке. Тогда ни о каком сватовстве не могло быть и речи, но не теперь, когда Курт вновь заговорил о нём. «Только б до весны продержаться, там сев пойдёт, а после и сбор урожая вместе с багрянцем осени, не до свадеб будет».

И правда, свадьбы в Озёрном логе справляли лишь в холодные месяцы года, объясняя это не только работой в поле в другое время, но и последующим пополнением в молодых семьях аккурат к следующему лету-осени, что позволяло молодой матери легче пережить бремя тягости.

– Постой, – окрик Курта девушка заметила не сразу. – Да постой же ты! – жёсткие пальцы парня сжались на тонком запястье. – Отчего так холодна со мной?

Анья остановилась, с досадой понимая: «Не отстал, не ушёл».

– Дальше я сама, спасибо, – выдавила она, мечтая как можно раньше оказаться подальше от жениха и не решаясь высказать свою неприязнь вслух в ответ на его вопрос.

Не выпуская запястья, парень притянул оробевшую девушку ближе, утыкая в пропитанную запахом охоты и пота овчинную накидку.

– Что ж ты всё бегаешь от меня? – голос Курта с ласковым упрёком прозвучал над её макушкой. – Уж два года за тобой по пятам хожу, гляди, Анья, останешься в девках, если мне надоест твой строптивый нрав.

Анья замерла, ощущая, как крепкая хватка охотника лишает возможности дышать полной грудью, словно и правда надвигается предначертанное ею будущее, где не будет места мечтам о городах и приключениях. Она попыталась высвободиться, но Курт только сильнее сжал запястье, не давая ей и шанса на побег.

– Не надоест, – тихо прошептала Анья, чувствуя, как в горле поднимается горький ком. – Тебе просто скучно, вот и всё. Появится другая – переключишься.

Курт отпустил её руку, словно обжёгшись, и отступил на шаг. Во взгляде промелькнула тень, но он тут же перебил её привычной лукавой улыбкой.

– А ты смелая, Анья. Не боишься правду говорить, даже когда она как ледяная вода. Иди, вечером свидимся.

Он поднял с земли небольшую ветку и начал рассеянно ковырять ею снег, словно забыв о присутствии девушки. Анья воспользовалась паузой и быстро зашагала в сторону леса, чувствуя, как кровь бешено стучит в висках. Ей было страшно и обидно, как будто самые сокровенные мысли выставили на посмешище. Но она не остановилась, продолжая идти вперёд, к бабушке, надеясь, что там, в тепле и уюте, сможет забыть о неприятной встрече с навязчивым женихом, который, словно тень, преследовал её на каждом шагу.

Тропинка, протоптанная лесным зверьём и охотниками, вильнула вправо, а после резко пропала, выпуская на белоснежное кристальное пространство нетронутого снега. Анья, безошибочно выбрав поворот за раскидистой лапой старой ели, направилась дальше, осматривая хорошо знакомый лес и вдыхая его запахи. Тут и там по стволам и ветвям деревьев прыгали серенькие белки, успевшие сбросить яркую шубку, а около журчавшего родника, что не застывал даже в самые лютые морозы, притаилась лиса, опуская мордочку с чёрным влажным носом под его ледяные струи, высовывая розовый, словно бархатный, язык в попытке напиться.

До домика бабушки оставалось не больше версты, стоило лишь пересечь укрытый снежным покровом малинник и, минуя заброшенную берлогу медведя, выйти на опушку.

Писк, тонкий, тихий, но отчаянно печальный, исходящий из-под корней широкого дуба, заставил Анью остановиться.

Оглядевшись по сторонам, девушка заметила крошечные белые шубки зайчат, испуганно льнущих друг к дружке возле тёмного провала разорённой кем-то норы.

– А вы здесь откуда?

Анья присела перед испуганными малышами, насчитав аж четырёх зайчиков. В это время года зверьё редко обзаводится потомством, боясь холодов, а зайцы и подавно ждут до оттепели. Зайчата с тревожными глянцевыми глазками смотрели на неё, как будто каждый из них знал, что без мамы на холоде не выжить. Анья осторожно протянула руку, чтобы погладить одного из них, но тот быстро отскочил назад, прячась за других. Девушка понимала, что надо помочь, но как? Вокруг витал зимний холод, и их небольшие тела дрожали, словно чувствуя надвигающуюся опасность.

– Не бойтесь, – тихо сказала Анья успокаивающим тоном. – Я вас не трону. Надо подумать, как вытащить вас отсюда. Так быть не должно. Я помогу.

Достав из корзинки варежки, переданные Куртом для бабушки в уплату за помощь, девушка вывернула каждую мехом наружу и, положив их чуть дальше во внутрь норы, с лёгкой улыбкой увидела, как зайчики один за другим, принюхиваясь крошечными носиками, сначала пробуют лапками тёплую подстилку, а после и устраиваются сверху.

– Вот так, – довольно произнесла она, когда последний малыш свернулся на меховой варежке, – продержитесь до вечера, а на обратном пути я вас заберу, в амбаре много места, как-нибудь выходим вас до весны.

Поднявшись с колен, Анья чуть не потеряла равновесие, завязнув в плотном снегу, но, выпрямившись, отряхнула тут же намокшие руки. Взгляд вновь упал на жмущиеся к теплу варежек комочки, а внезапная, страшная догадка заставила вздрогнуть и отшатнуться: «Курт! Ведь он говорил, что эти варежки из зайца…» Закусив губу, стараясь прогнать ощущение чудовищной неправильности, девушка замотала головой: «Нет, не может быть. С чего я вообще решила, что это была именно их мать?»

В поднявшемся ветре заходили толстые, укрытые шапками снега, ветви деревьев. Тень, большая и тёмная, упала к ногам девушки, совершенно ушедшей в свои мысли и не различившей сразу подошедшего сзади человека, ведущего чёрного коня под уздцы.

– Далеко от тропы, – раздался его приятный, но отстранённый голос, будто подёрнутый инеем, как и всё вокруг, – не думал, что деревенские заходят в чащу.

Анья развернулась, подхватывая позабытую доселе корзинку.

Перед ней стоял молодой, богато одетый мужчина. Его тёмно-русые волосы блестели в солнечных лучах, ниспадая на широкие плечи, однако фигура не казалась грузной, наоборот – стройной и жилистой. Задрав подбородок, чтобы посмотреть в глаза того, кто был как минимум на две головы выше, Анья встретилась с тяжёлым, уставшим взглядом голубых глаз незнакомца.

– Прошу прощения, – мужчина отвёл взгляд первым, слегка обозначив приветствие наклоном головы, – не хотел вас напугать, хоть и, признаться, я не ожидал, что кто-то встретится мне на прогулке столь далеко от поселения. Позвольте представиться – Дитрих Александр Гессенский, граф этих земель.

Анья охнула, запоздало отвечая неумелым поклоном, чуть ли не касаясь широким капюшоном мантии снега, отчего вновь едва не потеряла равновесие.

– Анья, ваша светлость, живу в деревушке за этим лесом, – быстро пробормотала она, выпрямляясь.

Граф кивнул, принимая её слова к сведению, продолжая рассматривать то зайчат, притихших на подношении девушки, то её саму, смущённо опустившую глаза на разделяющий их сугроб.

В голове Аньи замелькали обрывки сплетен и шепотков, услышанных за последний месяц, именно тогда – луну назад – граф, которого никто из местных не видел воочию, успел обрести дурную славу, обрастая небылицами и страхами простого люда перед бывшим жителем столицы, казавшейся чем-то далёким и даже нереальным.

Именно тогда и начались несчастья в Озёрном логе, пройдясь стенаниями матерей и скупыми, но оттого только более искренними, слезами отцов – они оплакивали тех девушек, что пропадали бесследно.

Сначала одна девушка – Зоринка, весёлая и всегда приветливая дочь мельника, а после и остальные: Рима, Хельга, Роза, Диля… Последняя пропала накануне своей свадьбы, успев примерить подвенечное платье, но так и не дойдя до дома жениха. Местные говорили, что видели её на опушке леса, так же как и остальных девушек, а после – ни слуха, ни духа. Тела не находили, а времени прошло не так уж и много, поэтому родители пропавших продолжали надеяться и ждать, утешая себя мыслями, что возможно, девушки убежали в город, да там и затерялись в толпе, решив навсегда покинуть родную деревушку в поиске лучшей жизни. Другие же уверяли, будто в несчастьях виноват граф – будто бы тот пленил их, или того хуже – убил, напившись кровью молодых дев для сохранения собственной молодости. Простой люд побаивался аристократа, приписывая тому разные нелепицы и небылицы.

Анья не верила в эти сплетни. Девушка считала, что все потерянные сельчанки могли оставить записку, если уж и не хотели прощаться с родными лично, а вот так в одночастье исчезают лишь те, кто уходит помимо воли. Анья чувствовала беду, нависшую над Озёрным логом, но не знала, какое обличие она носит, отчего-то россказни про графа – хмурого и нелюдимого, но никогда не проявляющего агрессию и злобу, более того – старающегося не появляться на глазах жителей деревушки, словно он и сам опасался их, оставляли в девушке лишь странное чувство неправильности: «Нельзя обвинять человека лишь потому, что не понимаешь его», – думала она.

Даже теперь, на пустынной заснеженной опушке леса, граф не выглядел враждебно. Холодно, возможно, надменно, но в его глазах Анья не видела тёмной ярости, там была другая эмоция… усталость?

– Не стоит бродить по лесу в одиночестве, – ровным тоном заметил он, кивнув на варежки под зайчатами. – Руки не замёрзнут?

– Что? – Анья не сразу поняла, о чём именно беспокоится граф, а осознав, вспыхнула от осознания его чёрствости: – Уж лучше замёрзну я, чем эти малыши! Им и без того досталось…

Мысль об их матери вновь сковала плечи.

Граф наклонил голову к плечу в каком-то резком, зверином жесте. На миг девушке показалось, что его губы готовы растянуться не в улыбке, а в оскале, но, спустя один взмах ресниц, наваждение испарилось, а Дитрих Гессенский, чуть с бóльшим интересом в голосе, нежели до этого, поинтересовался:

– Зверьё жалеешь? Похвально…

– Маленькие ведь…

– А больших, значит, не стала бы жалеть?

– Нет, то есть… – Анья запнулась, – я не то хотела сказать.

Щёки девушки покрылись краской стыда. Отчего-то под изучающим взглядом графа стало неловко.

– Не оправдывайся, я и так понял. Жители деревень, подобных твоей, обычно живут за счёт охоты, нет ничего странного или постыдного в том, что к более крупной добыче одна из жительниц относится с меньшей нежностью, чем к этим, – Дитрих кивнул на зайчат, – и также, скорее всего, недолюбливает хищников…

Анье показалось, что в голосе графа промелькнула грусть.

Чтобы развеять неловкость, она указала в сторону шпиля замка, виднеющегося над высокими елями позади его фигуры.

– Мы слышали, что Вы вернулись в угодья. Простите, если я оказалась непочтительной, но, подобно Вам, не ожидала встретить кого-то в этой части леса.

– А сама что тут забыла? Не боишься леса?

Граф вновь пытался выведать, как девушка оказалась на опушке, и этот навязчивый интерес начинал пугать Анью.

Она медленно выдохнула, пряча дрожь в голосе:

– Я не боюсь леса. Он мой с детства.

– Лес, может быть, – его улыбка стала шире, чуть насмешливой, – но не те, кто в нём прячется.

Он тронул поводья, конь шагнул ближе. Теперь они были совсем рядом, и девушка ощутила исходящий от Дитриха запах – не вина и пряностей, как от богатых людей, а что-то тёмное, тёплое, животное.

– А чего боитесь Вы? – неожиданно вырвалось у неё.

Его взгляд скользнул по её лицу, по красной мантии, и задержался на губах. Граф подался чуть ближе.

– Я боюсь только одного… – он замолчал, почти касаясь её дыханием, – что однажды встречу слишком смелую девушку. Ту, что не побежит.

Анья вскинула подбородок, пытаясь скрыть, что сердце уже бьётся быстрее. Граф явно решил подшутить над деревенской девушкой, и ей это не понравилось.

– Может быть, это и к лучшему? – странные речи графа путали мысли, но смелое возражение само сорвалось с губ.

– Может быть, – Дитрих усмехнулся уголком губ, и в его глазах мелькнул хищный блеск. – Но смелым приходится платить дороже всех.

Дитрих переступил с ноги на ногу, и тень от его плаща легла на снег, напоминая распластанного зверя.

– Я провожу вас до развилки, – произнёс он так, словно давал приказ. – А там решите сами: идти далее в одиночестве… или продолжить наш разговор.