Первый башҡорт государев

Хынташ

Солнце выглянуло из-за горизонта, согревая продрогших джигитов. Под Байрасом был добрый конь, который к середине мая уже успел набрать силы на свежей весенней траве после зимней бескормицы.

Это был первый военный набег для Байраса. Он часто слышал от старших батыров завораживающие душу рассказы о лихих набегах на многочисленные племена, живущие в Калмыцкой степи. Особенно любили молодые ребята вечерами, сидя у костра, слушать байки старого воина Рамиля

Акъегетова, который охотно и с иронией привирал в рассказанных историях, почти забытых временем.

Тимиряй-бий – бывалый воин, доблестно прославившийся в походах. Вся его жизнь запечатлена на лице, перекошенном слева направо из-за удара неприятельской сабли. Бий чтил заветы предков и древние обычаи башкир, один из которых предписывал не заключать браков со своими соплеменниками. Прошлым летом, из-за загона табунов на летние пастбища соседних племен, бий, сам того не желая, вступил с ними в конфликт. Он этого не хотел, ведь планировал женить своего сына Байраса на дочери Музафара-бия, о чём они договорились в совместном походе ещё до рождения Байраса. В четырёхлетнем возрасте маленький воин укусил за ухо Айгуль, что по башкирским поверьям являлось зароком на будущий брак.

Волею трёх неотесанных джигитов на пустом месте вышел раздор из-за пастбищ. Власть любого бия построена на постоянной демонстрации силы, решимости во имя общего блага и готовности жертвовать малой кровью для сохранения племени. Любое проявление снисходительности к неприятелю воспринимается как слабость бия, и ему пришлось бы дать жёсткий ответ. Джигитов Музафара-бия били плетьми три дня и, усадив на коней, отправили домой. Музафар понимал правоту Тимиряя, но теперь, уважая друг друга, они были вынуждены враждовать.

Байрасу шёл шестнадцатый год. У многих

к тому времени уже было две, а то и три жены. Тимиряй повёл своих батыров в поход, чтобы взять в плен жену для Байраса.

Калмыцкие женщины рожали здоровых сыновей, у которых были достаточно крепкие ноги, чтобы хорошо держаться в седле. Тимиряй устал от походов, но понимал, что батырам нужно время от времени воевать, иначе они теряли ярость и боевые навыки. Бий, не ведущий соплеменников в доходные военные вылазки, не способен долго властвовать.

Байрас ещё не знал сладости плотских утех и это его мучило. Купая коней, он наблюдал, как в зарослях камыша плескались голые девушки, и мысли о жене не оставляли его по ночам. Он ждал этого похода, чтобы выбрать долгожданную жену из числа пленниц.

Калмыцкое племя знало о приближающихся башкирах и выдвинулось им навстречу. Прошлогодние битвы сильно потрепали боевые ряды. Пять сотен воинов смогли они собрать для встречи неприятеля. Башкиры, жаждущие похода, рьяно накинулись на калмыков. Когда калмыцкие ряды уже порядком ослабели, Тимиряй-бий, обменявшись взглядом с вождём неприятеля, приказал протрубить в рог и остановить бой. Исход битвы был решён, и незачем было отдавать ещё несколько десятков жизней молодых джигитов напрасно.

Калмыки согласились уплатить дань мехами, конями, овцами и отдать тридцать молодых девушек башкирам. Тимиряй остался крайне довольным таким исходом. Добычу всегда делил бий, и Тимиряй в этом деле слыл весьма справедливым. Племя никогда не оставляло без внимания семью павшего воина. Им всегда передавалась десятая часть военной добычи, а вдову старейшины племени выдавали замуж за младшего брата погибшего джигита. Так семья, и, главное, дети оставались в безопасности. Да и хозяйство со скотом не приходилось делить. Не завидна была только доля джигитов, кому приходилось стать мужем зачастую взрослой женщины.

Байрас был первым из тех, кто выбирал себе жену. Среди поникших молодых девушек,

изогнувшихся и дрожащих от страха и неизвестности, выделялась одна. Она стояла чуть впереди всех и смотрела перед собой решительным и прямым взглядом. Тело в её шестнадцать лет ещё не обрело женственную форму, но очертания крепкой груди уже виднелись. Чёрные как смоль волосы, собранные в толстую косу, и густые брови придавали её приятному лицу особую красоту. Карие глаза были готовы испепелить всё вокруг. Байрас, проходя мимо ряда девушек, замер, глядя на неё: он почувствовал некую слабость в теле и жжение в нижней части живота. Дикое, животное желание обладать ею прожгло его сердце. Больше смотреть ни на кого не хотелось.

Бий заметил это и подозвал Байраса к себе.

– Её зовут Самира. Она из знатного рода прославленных калмыцких батыров. Думаю, она сможет родить крепких сыновей, но нрав её непокорный, с ней нужно будет сладить. Если ты чувствуешь за собой такую силу, бери её. Взяв любую другую, ты получишь покорную жену. Решай сам.

– Да, я возьму её. Если ты не против, отец.

– Хорошо. Пусть будет так. Возьми её в первую же ночь. Чего бы это не стоило, чтобы она не подумала, что ты слаб. И смотри, чтобы в юрте не было оружия, иначе она зарежет тебя сразу же как ты уснёшь. Не сомневайся.

Байрас поднял руку и указал на Самиру. Батыры схватили её, усадили на второго коня сына бия, и караван медленно двинулся в долгий обратный путь, обременённый награбленным добром. Тимиряй-бий распорядился не останавливаться до тех пор, пока башкиры не ступят на свои земли. Всё время Самира молчала, сидя на коне со связанными руками. Она была сильной и, несмотря на весь ужас происходящего, интуитивно понимала, что стать женой сына башкирского бия участь

непростая, но далеко не безнадёжная.

Измотанные дорогой люди и лошади воспряли, едва оказавшись в родных краях. Мужчины стали вспоминать своих жён, поспешили домой –

к тёплому очагу, жирному мясу, наваристому бульону, детскому смеху…

Тимиряй привёл своих воинов на берег Урала, в то место, где весенние разливы большой реки заполняют овраги, образуя сезонную вереницу озёр. Зайдя на такой полуостров, с одной стороны

прикрытый рекой, а с двух других – топкими озёрами, башкиры разместили лагерь и выставили

караульных при полном оружии у только что поваленных ив.

В стороне от лагеря был установлен походный шатёр для Байраса. Рафил, старый воин, бывший подручным бия многие годы, повёл Самиру к реке, перевязав ей горло прочной верёвкой из конского волоса.

– Мойся и не вздумай дурить. И глазом

не моргнёшь, как я придушу тебя, – спокойно, без злобы произнёс Рафил.

Девушка смущалась снять платье.

– Я за свою жизнь стольких женщин повидал. Не бойся и не стесняйся старика. Искупайся и надень вот это платье. Своё можешь оставить здесь.

В центре шатра горел небольшой очаг, наполнявший пространство запахом костра, перемешавшимся с сыростью топкого болота, которым тянуло с озера. Самира стояла напротив входа в юрту, одетая в башкирском платье с причудливым орнаментом кускар, изображавшем бараньи рога. Волосы, спадающие на лицо, в полумраке подчёркивали её красивые черты. Она ждала, когда в юрте появится Байрас. Он зашёл уставшим, его клонило в сон. Приближаясь к Самире, он заметил, как она стала от него отдаляться. Тогда Байрас внезапно выскочил из шатра и тут же вернулся с кинжалом в руках. Мощный рывок – и он оказался рядом с девушкой, крепко схватив её, и протянул ей кинжал.

– Мне нужна не рабыня, а жена, – сбивчиво произнёс он.

Самира медленно высвободилась и скинула платье. Байрас выпустил из рук кинжал и осторожно повалил на ложе молодую жену. Им сразу удалось зачать своего первого сына.

Летовье Тимиряя-бия находилось на высоком склоне реки Ашкадар. После весеннего половодья широкие луга к лету наполнялись густой травой, на которой паслись многочисленные табуны лошадей. Овец пасли выше, на холмах, усеянных ковылью, и лишь в полдень пастухи спускали скот на широкий перекат реки, где животные, вдоволь напившись воды, сбивались в тесные кучи, прячась от полуденного зноя под могучими ветвистыми ивами. У берега реки бил мощный родник, прозванный в народе Сөгөрмәк.

Жарким летом каждый день молодые егеты купали своих коней в прохладной воде Ашкадара. Конь занимал особое место в жизни любого башкира: он служил не только средством передвижения, но и давал хмелящий кумыс. Особенно в степи ценилось мясо коня; его варили, вялили и делали колбасу – казылык, плотно набивая длинную кишку просоленным жиром с брюшины коня.

В хороший год, если не было сильных морозов, табуны Тимиряя достигали шестьсот голов.

В мае-июне кобылы рожали молодняк. Справных коней двух лет от роду молодые егеты отбирали для объезда. Если конь был непокорным, то ждали первых снегов. Не схватившийся пушистый снег был отличным покрывалом для выброшенного конём наездника. Всякий конь должен почувствовать волю и силу человека, настойчивость и только после этого он будет готов ему подчинится.

Байрас слыл метким лучником и хорошим наездником. Немало добрых коней он объездил за прошлые зимы. Один из них – пепельный жеребец – подкупал многих своей красотой, но непокорный нрав отбивал всякую охоту к нему подступиться. Байрас не без помощи егетов заарканил его. Коня стянули верёвками и, когда он обессилил, загнали в глубокий снег у реки. Вскочив на него и схватив поводья, Байрас крикнул, и жеребец, сдерживаемый арканом, понёсся по кругу, пытаясь скинуть наездника. Байрас знал своё дело: ногами крепко обхватил туловище скакуна, а руками сильно вцепился в гриву. Как бы ни старался обезумевший конь скинуть удалого егета, ему это не удавалось. Тогда он собрал все остатки сил и, вырвав аркан из рук трёх егетов, и рванул прямиком к одиноко стоящей у реки иве, со всего размаху влетев в дерево.

Самира вынимала готовое мясо из бурлящего котла в тот самый момент, когда егеты внесли потерявшего сознание Байраса. Весь он был в ссадинах, а голова рассечена. Самира вскрикнула и кинулась отмывать мужа от крови. В юрту вошёл аксакал, чтобы осмотреть Байраса. Он наложил ему шину на руку и велел никому не беспокоить.

Байрас начал приходить в себя глубокой ночью. Чувствовал боль и головокружение, но глаз ещё не открывал – слушал, как Самира молится за него.

– Милостивый и милосердный Аллах, не дай случиться беде с моим мужем! Я всегда буду праведной, всегда буду поддерживать слабых и обездоленных! Сохрани ему жизнь и здоровье! – Самира роняла горячие слезы на тело своего мужа. – Просыпайся, Байрас. Я не мыслю своей жизни без тебя. Без тебя мне не жить. Твои сёстры вырвут мне все волосы на голове. Меня выдадут замуж за какого-нибудь старика, а когда рожу, разлучат с нашим сыном. Просыпайся, Байрас, ты нужен нам!

Слушая её сквозь сон, Байрас думал о том, как интересна и сложна человеческая жизнь. Как же его отец несёт груз ответственности за своё многочисленное семейство и всё племя? Какие мысли посещают отца по ночам? Байрас вспоминал тяжёлые времена зимних морозов, когда большая часть табунов пала от бескормицы. Он понимал: за терпеливым и рассудительным взглядом Тимиряя – глубокое внутреннее переживание, борьба с сомнениями и постоянный поиск выхода из многочисленных жизненных тупиков того неспокойного времени. Байрас рассудил, что есть три типа людей. Первые – безрассудные, живут от случая к случаю. Вторые – мудрые, но думают лишь о собственном достоинстве и благополучии собственной семьи. Третьи – это те, у кого нет понятия «я», есть только понятие «мы». Это люди, способные поручиться за многих, говоря «мы», «наше». Байрасу вдруг пришло осознание, что беззаботная юность отныне позади.

– Ты правда думаешь, что твоего мужа так просто сбить с ног? – спросил Байрас.

– Я тебя не знаю.

– Я тебя тоже.

– Ты всегда занят делом, – Самира прижалась к мужу, – а я днём нахожусь с сёстрами и жёнами твоих братьев, которые совсем со мной не разговаривают и лишь постоянно тыкают меня. За ужином мне не дозволено говорить в юрте твоего отца. Придя домой, ты обычно спишь или спишь со мной, если этого пожелаешь.

– Тебе этого мало? – безэмоционально задал вопрос Байрас.

– В детстве я всегда смотрела на женщин своего рода и мне казалось, что они совершенно не понимают какой нужно быть женой…

– И каково же это по-твоему – быть правильной женой?

– Сейчас – не знаю, – серьёзно, но задумчиво сказала Самира.

Палаты

Палаты царя выходили на Москву-реку, по которой второй день с треском шёл лед. Иван задумчиво наблюдал за льдом.

– Созовите к вечеру митрополита Макария, Курбского, Адашева, – еле слышно произнёс царь, и приставленный к нему дьяк тут же побежал исполнять поручение.

Бойкая торговля у восточной стены Московского кремля уже стихала. Сумерки накрыли Боровицкий холм. Царь не обедал, ужинать тоже не стал. Засела у него в голове как кость в горле эта Казань, которая год не давала продыху на востоке.

– Все прибыли, батюшка, велите приглашать?

Царь кивнул и, отворив широко двери, в палаты внесли четыре подсвечника со свечами искусной работы, поставили их на стол. Вошли митрополит и двое приближенных к царю. Все они сели на заранее определённые них места – напротив царя. Иван Грозный ещё долго молча смотрел на реку и после начал разговор, не оборачиваясь.

– В это лето на Казань не пойдём. На следующий год она падёт. Приготовим столько орудий и осадных сооружений, что сравняем город с землёй. Сколько добра перевели из-за вас, – царь был явно раздражён. – Что нарыли твои писари, Макарий, по башкирам?

– Народ воинственный. Кочующий. Городов нет у них совсем. Численности точной нет, но, полагаем, тысяч сорок воинов могут выставить. Не ополчения, а воинов. Каждый на трёх конях. С саблей, пикой и луком. С двухсот метров попадут лошади между глаз. Монголы и те семь лет с ними бились напрасно. Даровали им право на родовые земли, и тем дело кончилось. Царя или иного покровителя нет у них. Народ состоит из семи племен. Каждую весну собираются на курултай, где сообща решают все важные вопросы.

Царь прервал его:

– От того и ходят они под ногаями, что своего царя нет. – Царя нет и не было никогда. Под монголами они жили привилегированно. Хозяевами были на своей земле. Платили посильный ясак. Края их богаты землями, реками, рудами разными. Торговцы вести несут, что недовольны башкиры сейчас тем, что в орде единства нет. С некоторых племён ясак требуют не только ногаи, но и Казанское ханство, – подытожил Макарий.

– Курбский, нашел? – царь повернулся к митрополиту и строго на него посмотрел.

– Троих подготовили, светлейший. Один из посольского приказа, толмач, их язык понимает. Говорит, что меж их языком, турецким и казахским особых различий нет. Второй – торговец калмыцких кровей. Не раз хаживал через земли их. Пару лет назад жену зарезал в порыве. С тех пор взяли мы его за грудки. Дороги все знает. Нравы тоже. Говорит, не раз ходил по их рекам и гору ту, где будет курултай, видел. Третий – боярин. Татарских кровей, мать его. Мордой схож с ними. Учёный муж. Царёву волю изложит, не исказив.

– Свою волю я сам изложу! Было бы кому. Пока непонятно, с кем говорить-то там. Боярин этот твой надёжен?

Митрополит ответил возмущённо:

– Из наших он. Крепко верует в Бога и в царя. Всем сердцем он за царя батюшку и всевышнего нашего.

– Завтра же снабди их всеми грамотами и отправляй тайным извозом. На краю земель наших пусть оденутся торговцами калмыцкими и под таким видом идут до самого этого курултая. Если башкиры согласны на наш интерес и готовы к переговорам, пусть отправят к нам двух знатных юношей из числа сыновей их правителей. Да пусть не пужаются, мы тут их всем грамотам обучим и толмачей из них сделаем для них же, – распорядился царь.

Молчание накрыло палаты. Царь добавил:

– Думайте крепко по башкирам. Опростоволоситься тут, как с Казанью, я вам не дам, иначе свои головы положите. Сколько душ сгубили под Казанью!

Торатау

Летовье Тимиряя-бия стояло на широких заливных лугах на берегу реки Ашкадар. Бывалые пастухи гоняли скот с места на место, не давая вытоптать густую траву, которая за пару дней снова поднималась, набирая живительные силы в состоянии покоя. Верхушки холмов, раскинувшихся вокруг, были усеяны ярко-зелёным ковром тысячелетней ковыли, которая служила отличным кормом для низкорослых баранов. Баранов пасли в большинстве своём дети, меняясь каждые два дня. Стадо поднималось с рассветом и жадно накидывалось на свежую, покрытую утренней росой траву. Ближе к полудню солнце начинало нещадно палить, и табуны переходили на широкий перекат реки, где часами стояли в прохладной воде, отгоняя хвостами назойливых оводов и мух. В это время пастухи, съев обед, привезённый из стана, дремали в тени на расстеленных паласах.

Стоянка Тимиряя-бия располагалась таким образом, что со всех сторон задолго до приближения можно было рассмотреть неприятеля. Бий трапезничал в своей юрте, когда Рамиль доложил ему о приближающихся с востока двух всадниках. Всадниками оказались два рослых и крепких егета из племени усерган.

– Здраствуйте, Тимиряй-бий.

– Здраствуйте, – настороженно ответил бий.

– Мы из племени усерган. Нас отправили старейшины. Они созывают большой йыйын у подножья горы Торатау на третий день после полной луны – произнёс воодушевлённо путник.

– Старейшинам передайте, что все бии племени юрматы явятся на йыйын. Их я созову сам. Вы же пройдите в гостевую юрту, отдохните с дороги, сейчас вам соберут обед. Рамиль, распорядись и пошли егетов напоить коней и дать им корма.

Со словами благодарности егеты вышли из юрты, не поворачиваясь спиной к бию.

Предрассветное утро холодило сыростью степи. Сторожевые уже не подбрасывали поленья в догорающие ночные костры, так как близился тёплый рассвет. Накормив мужей, жёны провожали их – нет, не на войну, но длинная дорога вдали от дома сама по себе таила опасность.

Тимиряй взял с собой на йыйын двух старейшин – Канзафара и Минигали Карта. Пять славных егетов, включая Байраса, вооружённые до зубов, сопровождали старейшин. За каждым из них на привязи шла тяжело гружёная лошадь. Батманы, выдолбленные из дерева ёмкости объемом 15-20 литров, были набиты мясом, коротом, мёдом и кумысом и не давали лихо бежать отряду. На отдельной лошади везли связанных двух жирных баранов: одного для общего стола, второго – в подарок сильнейшему батыру борцовского поединка.

Караван шёл по левому берегу реки Ашкадар до самого впадения в Агидель. Там, поднявшись чуть выше по течению полноводной Агидели, её переходили вброд в том месте, где река широко разливалась на каменном перекате и до подножья горы Торатау оставалось совсем немного.

– Атай, почему йыйын проводят у подножия Торатау? – Байрас поравнялся с конём отца.

– Торатау для башкир – священная гора.

А для нас, юрматинцев, это центр наших земель. Сейчас шестнадцать биев держат землю, раскинувшуюся в долинах рек Агидель, Ашкадар, Зиган, Куганак, Селеук, Стерля, Сухайля, правый берег Нугуша и левобережья Уршака. Земли эти не всегда были нашими. Предки пришли сюда в поисках плодородных пастбищ для своих тучных табунов. По поверьям, пришли мы из подножий Алтайских гор, где и зародился наш народ. До того, как хан Узбек принёс нам Ислам, мы веровали в творца Бога Тенгри, который жил на священной горе Кайлас в землях наших прародителей. Старейшины утверждали, что гора Торатау как две капли воды похожа на Кайлас. Тогда же и появилась традиция раз в год проводить большой йыйын всех башкирских племен у подножия этой горы.

– Слышал, Торатау огромна. Как такая гора могла появиться в равнинах?

– Земли башкир крайне обширны. Мы с тобой ещё их объездим, если на то будет воля Всевышнего. За нашими владениями у реки Селеук начинается Каменный пояс Земли. Говорят, он тянется до самого Холодного моря. Живут там иные народы, мы не ходим в горы. Наш удел – это пастбищные равнины, – заключил бий и затем скомандовал: – Рамиль, поезжай сюда.

Старый башкир Рамиль Акъегетов быстро подскочил на резвом коне.

– Расскажи Байрасу легенду о Торатау.

Будучи лучшим рассказчиком в окружении бия и зная много легенд и преданий, Рамиль поведал историю любви красавицы Агидель и её возлюбленного, который был убит злобным джигитом Ашаком. Девушка сбежала от ненавистного джигита, обернувшись рекой Агидель, Ашак с досады вырвал своё сердце и бросил на землю. Один из осколков его сердца и стал горой Торатау.

Отряд шёл весь день, не останавливаясь. Неприхотливая башкирская лошадь после двух дней предварительного отдыха не знала усталости. К вечеру, оказавшись у впадения реки Кундряк в Ашкадар, воины разбили лагерь. На сильном огне быстро начало бурлить баранье мясо. Голодные егеты уселись возле костра в ожидании трапезы. Их озорной нрав был подстёгнут интересом пути и предстоящим йыйыном.

– Вы будете мериться удалью в испытаниях, а мы будем обсуждать важные вопросы. Не посрамите наш славный род! –напутствовал бий.

Аромат наваристого аша всё сильнее поднимался над треугольником рек. Ночь опустилась на башкирские степи, охлаждая дневной пыл прогретых камней. Кони безмятежно паслись в отдалении. Разгрузившись от дневной поклажи и накупавшись в прохладе вечерней реки, они жадно ели свежую траву.

– Почему у башкир нет хана или царя, атай? – задал вопрос Байрас.

Задумавшись, старый бий ответил немногословно:

– Башкиры – народ своенравный, сильный, непокорный. Любому богатству мы предпочтём свободу. Тучное стадо, хороший конь под башкиром, десяток здоровых сыновей – вот наше счастье.

Рамиль Акъегетов добавил:

– Всякая власть строится на ограничении свободы. Мы же – сами себе хозяева. Каждое племя владеет своей землей и передаёт это право от поколения к поколению. Племена башкир все как один встанут на защиту земель, ведь если не станет одного племени, то и другие неизбежно падут. Монголы – и те безуспешно пытались нас покорить. Раз за разом их тумены разбивались о ряды егетов. Тучи наших стрел накрывали их головы. Субэдэй трижды пытался нас одолеть, но потом предложил Чингисхану принять наши условия мира. Мы договорились сохранить за башкирами исконное право на землю. Монголы приняли нас, и стали мы жить, как прежде, лишь платим посильный ясак пушниной и мёдом да отправляем наших егетов в войска Великого хана.

– А много ли егетов ушли в войска монголов?

– Каждые семь лет племена посылают десятую часть воинов. Служба эта бессрочна. Уйти к монголам значит служить до конца. Такова наша плата за мирную жизнь и владение нашей землей, – бий рассуждал, глядя куда-то в даль. – Монгольское подданство мы приняли ещё потому, что народ наш свободолюбивый никак не хотел принимать верховенство одного племени над другим. А внешняя сила скрепляла союз, заставляя объединяться и дорожить благосостоянием каждого башкира.

Старик Рамиль разлил наваристый бараний бульон по глубоким липовым мискам, затем добавил туда нарезанное большими кусками мясо. Сначала ужин подали бию, после – двум старейшинам, и в последнюю очередь дошли до молодых. Хлеба к столу в ту пору не подавали: бульон ели с диким зелёным луком и борщевиком, собранным тут же, в зарослях ивы, обильно росшей на берегу Ашкадара. Еду запивали кумысом – напитком из свежего кобыльего молока, который отлично освежал и придавал сил.

Летняя ночь была тёплой. Спали под открытым небом вокруг костра, подложив под голову сёдла и укрывшись шкурами. Молодые егеты по двое дежурили: подкидывали поленья в огонь и осматривали лошадей, сменяя друг друга каждые три часа.

С рассветом отряд двинулся в путь. К вечеру второго дня, переправившись через огромную реку Агидель, взору путников предстала величественная Торатау.

Пройдёт много столетий, прежде чем учёные установят, что эта гора – отложения древнего кораллового рифа, находившегося на дне Пермского моря, некогда раскинувшегося здесь. Миллионы лет выветривания превратили остатки рифа в известняк белого цвета, практически без какой-либо растительности на поверхности. Что мог подумать простой человек, живущий в XVI веке в степи, впервые увидев огромную одинокую белую гору?

Байрас был поражён видами Торатау и, чем ближе они подъезжали к горе, тем меньше у него оставалось сомнений, что гора эта священна и сотворена была по воле Всевышнего, чтобы башкиры преклонялись его величию.

Йыйын

Правила борьбы на поясах у всех тюркских народов были просты: поединок шёл до тех пор, пока один не уложит на лопатки другого. Всё соревнование продолжалось, пока на ковре не оставался последний батыр.

Ильдар Муратов славился как лучший борец племени юрматы. Рослый парень с шеей, как у быка, был славным представителем рода Муратовых, отличавшихся особым ярым нравом к неприятелю на поле сражения. Не тело определяло суть борца, хотя и без него не бывает побед, а дух. Отсутствие страха перед неприятелем и способность не поддаваться панике и уметь выждать удачный момент для того, чтобы оторвать от земли соперника и опрокинуть его на лопатки – вот главные заветы, которым следовал Ильдар.