Его единственная любовь

Глава 17

Алек проехал по мосту через лощину, довольный теми изменениями, что уже произошли в форту Уильям после его назначения. Повсюду кипела работа по благоустройству крепости. Несколько солдат мылись, и острый запах уксуса и мыла витал в воздухе. Кое-кто приводил в порядок свой мундир, драил знаки отличия, кокарды и пряжки, другие отрабатывали строевой шаг. Не все солдаты в форту были кавалеристами. Большинство принадлежало к пехоте.

Алек напомнил себе, что ему следует поговорить с Харрисоном о том, чтобы солдатам дозволили пригласить в форт жен. Женщины, которые сюда приедут, будут их верными боевыми подругами, привыкшими к превратностям воинской службы и спартанскому образу жизни в крепости.

Он мимоходом кивал солдатам, приветствовавшим его. За несколько недель они привыкнут к его требованиям, и скоро предписанное им поведение войдет для них в привычку Когда солдаты не воюют и не думают о том, как бы уцелеть частенько случается, что единственное, что их сплачивает, – это разделяемая всеми ненависть к командиру. Алек был полон решимости заставить их поверить, что их должно связывать чувство гордости из-за принадлежности к Одиннадцатому полку.

Это было иронией судьбы: он пекся об укреплении своей репутации полковника и командующего фортом Уильям и в то же время предавал интересы Англии.

Прошлая ночь была полна неожиданностей. Его авантюра была неразумной, но он убедился, что Лейтис почти не изменилась. Она походила на победно цветущий чертополох, выглядывающий из всех расселин и трещин в скалах. Его стебель утыкан шипами, но украшен красивым цветком. Алек улыбнулся своим причудливым мыслям и решил, что Лейтис не польстило бы сравнение с чертополохом, узнай она о том, что он считает ее похожей на это растение.

Он сделал ошибку, взяв с собой собственного коня. Он забыл о наблюдательности Лейтис. Ведь она могла запомнить отличительные знаки его полка. Это было большим просчетом с его стороны. Да, его притворство не было продумано до конца. Нужно принять меры, чтобы впредь ошибка не повторилась.

Алек спешился, прошел через двор форта и направился к лестнице, ведущей в его комнаты.

Он вошел к себе, снял мундир и остановился у окна во двор. Лейтис находилась так близко от него, что он, казалось, чувствовал ее дыхание. Так близко, что всего через несколько минут он мог оказаться рядом с ней, прикоснуться к ней и поцеловать, если бы захотел, но только не в своем настоящем виде, а в одежде и маске Ворона.

Стук в дверь возвестил о приходе Харрисона. Однако за дверью Алек обнаружил не своего адъютанта, а лейтенанта Армстронга, стоявшего по стойке «смирно». Его мундир был излишне щегольским, ворот и рукава рубашки были оторочены пышными кружевами, а отвороты мундира украшали золотые пуговицы. Судя по всему, лейтенант широко пользовался возможностью покрасоваться.

– Полагаю, сэр, – сказал Армстронг, – мне есть что вам сообщить, и это весьма важно.

Алек затаил дыхание. Насколько он помнил, в бою Армстронг был никудышным солдатом, но здесь, в тылу, он мог причинить немалый вред.

– Я знаю, кто украл фургон с провиантом, сэр, – сказал он.

На мгновение Алек лишился дара речи. У него возникло неприятное ощущение, будто его сердце остановилось, а потом ухнуло куда-то вниз, в самые пятки. Но взгляд Армстронга выражал только полную готовность служить, в нем не было и намека на укоризну.

– И кто он?.. – Алек судорожно ухватился за дверь.

– Его зовут Ворон.

Но даже и такая скудная информация была чревата неприятностями. И как только Армстронгу удалось так быстро это выяснить?

– Ворон?

Молодой человек кивнул.

– И вы полагаете, что этот Ворон виновен в похищении провианта, Армстронг?

– У меня есть доказательство, сэр. К тому же он снабжал едой скоттов.

– Весьма настораживающая акция неповиновения, – сухо заметил Алек, потом улыбнулся молодому человеку, чтобы смягчить свой сарказм. – Вы весьма наблюдательны, Армстронг.

– Благодарю вас, сэр, – ответил тот, явно довольный похвалой. – Я добровольно хочу участвовать в его поимке.

– Если он и в самом деле существует и это не очередная шутка скоттов, то я арестую его, лейтенант. Но всему свое время.

У Армстронга были все основания выглядеть ошарашенным.

– У нас есть другие обязанности, не менее важные, – сказал Алек. – Возможно, даже более важные, чем захват вашего мифического Ворона. Я еще не назначил командира артиллерийским подразделением, лейтенант. Полагаю, вы как нельзя лучше подходите на этот пост.

– Артиллерийского подразделения, сэр? – спросил Армстронг, и его голос звучал так, будто у него перехватило горло и он задыхается.

– Побеседуйте с лейтенантом Каслтоном, – посоветовал ему Алек. – Он вас введет в курс дела.

Армстронг благоразумно промолчал.

В этом возрасте, размышлял Алек, мысли текут от мозга к языку, как вода. Было бы лучше вовремя вставить затычку. Разумеется, в том случае, если Армстронг хочет продолжить свою военную карьеру.

Лейтенант отдал честь, проявив изумительную стойкость, потому что его лицо не выразило ничего, и вышел из комнаты. Его каблуки простучали по коридору с такой силой и яростью, что казалось, из-под ног у него вот-вот полетят искры и половицы загорятся.

– Раздосадованный и опасный молодчик!

Алек обернулся и увидел Харрисона.

– Я собираюсь занять его так, чтобы у него не оставалось времени ни на что, – сказал Алек. – Во всяком случае, для наблюдений и слежки.

Несмотря на усталость, сон Лейтис был беспокойным, прерывистым, а то, что ей снилось, было пугающим, но бессвязным, так что она никак не могла уловить смысла своих сновидений. Когда она открыла глаза, ей показалось, что она и не спала вовсе. Встав с постели, она ополоснула лицо холодной водой и прижала к нему мокрое полотенце. Наконец ее опухшие со сна глаза раскрылись и стали такими, как обычно.

Прошлой ночью она слишком устала, и у нее хватило сил только на то, чтобы повесить платье на гвоздик. Теперь она с изумлением заметила на нем шарф. Она развязала узел, прижала шарф к щеке и подивилась его нежности и мягкости. И опять вспомнила о минувшей ночи, когда она оказалась пособницей разбойника. Он поцеловал ее при лунном свете, а она не воспротивилась, и его поцелуй лишил ее сил и дара речи.

Она почистила платье, насколько это было возможно, жалея о том, что оно у нее единственное и что она не может переодеться в другое.

Готовая, Лейтис выглянула за дверь. К счастью, Дональд не стоял на часах, когда она вернулась прошлой ночью, и сегодня утром он еще не появлялся. Она прошла под аркой, соединявшей Гилмур с часовней, полная любопытства.

В лучах рассвета арка была коричневато-красного цвета. Сквозь ее каменное кружево струились лучи утреннего солнца, образуя причудливый узор на противоположной стене. Тени в углах зала общих собраний клана были гуще и темнее, будто ночь была припозднившейся гостьей, которой давно пора удалиться.

Лейтис вернулась в свою комнату, оставив дверь открытой настежь, чтобы подышать свежим утренним воздухом и ощутить его вкус. Она занялась уборкой и, покончив с делами, взглянула на корзину с шерстью.

Она подняла крышку и вынула несколько мотков пряжи. Прясть и красить шерсть было нелегким делом. Когда они с матерью работали вместе, то, как только одна закрепляла первые нити на стане, вторая начинала сортировать следующие мотки шерсти. Однако в этой корзинке было довольно шерсти, чтобы соткать несколько платьев или одеяло.

Ее удивили цвета мотков. Она любовалась тонкостью оттенков и мастерством женщины, красившей шерсть. Там были мотки бледно-голубые и цвета вереска. Там была розовая шерсть столь нежного оттенка, что ее цвет можно было сравнить только с румянцем на щечках младенца. Но на дне корзинки оказалась ярко-красная, черная и белая. Это были цвета пледов Макреев.

Казалось, мотки этих цветов разложили перед ней нарочно, и требовалась только ласковая настойчивость ее пальцев, чтобы создать прекрасное полотно.

Она взяла несколько мотков и села на скамеечку перед станом, чтобы определить, годен ли он для работы. Приспособление было самой простой конструкции и хорошо потрудилось на своем веку. Стан не был таким сложным, как у ее матери, но кто-то его любил и заботился о нем. Только один деревянный колышек на раме расшатался, и его пришлось плотно укрепить. Нужно было привязать шерстяные нити к колышкам, а потом туго натянуть их, чтобы они стали основой ее изделия.

Если бы она собралась соткать простое одноцветное полотно, работа пошла бы быстро. Не надо было бы точно подбирать нити. Но тартан Макреев отличался сложностью рисунка, и особую роль играли первые несколько рядов.

Тканье всегда было для нее источником радости, возможностью увидеть в шерстяной ткани, вышедшей из-под ее рук, прекрасное творение. Она гадала, испытывал ли Господь такое же чувство, глядя на сотворенный им цветок.

Как только ее пальцы привыкли к расположению нитей, а руки уже почувствовали, какой узор она собирается создать, Лейтис отдалась своим мыслям. Так она пыталась отделаться от окружавших ее в родном доме шума и гама, когда она была еще ребенком, и справиться с горем, когда стала женщиной. В полковничьей комнате, ставшей ее тюрьмой, ткацкий стан помогал ей скоротать время.

Звук шагов по деревянному полу возвестил о его приходе. Она напряглась, но продолжала работу, притворяясь, что не замечает Мясника. Но его это не удовлетворяло, и он подошел к ней вплотную и стоял у стана до тех пор, пока она не подняла на него глаза.

Они молча смотрели друг Не друга. Его не было всего несколько дней, но за это время она успела взбунтоваться.

Его взгляд упал на корзинку с шерстью, стоявшую на полу. Она вдруг ощутила дурноту при мысли, что он узнает, откуда взялась эта корзинка. Она должна была скрыть свой страх любой ценой.

– Я вижу, ты уже раздобыла шерсти, – сказал он, нагибаясь и разглядывая ее работу. – Цвета пледа Макреев, – сказал он тихо. – Неужели ты будешь ткать это у меня на глазах, чтобы насолить мне?

Внутри у нее все затрепетало.

– А что бы ты сделал, – спросила она с любопытством, – если бы узнал, что я ненавижу англичан?

Он медленно провел пальцами по первым рядам ткани. 11 ответил вопросом на вопрос:

– Тебе известно, что скоттов вынудили дать клятву быть благонамеренными подданными его величества? Тебе это известно? – Его тон был мрачен. Похоже, он не ждал от нее ответа и тут же продолжил: – «Клянусь Богом, в день Страшного суда я смогу сказать, что у меня не было меча, пистолета или какого-нибудь другого оружия, а также что я не носил тартанового пледа или иного элемента национального костюма шотландских горцев. Обещаю не брать в руки оружия и не направлять его против англичан, не принимать участия в актах неповиновения и в мятежах против англичан. Если же я нарушу эту клятву, то пусть буду проклят я, моя семья и все мои близкие».

– Ты хорошо знаешь слова клятвы. – Она с трудом выговаривала слова.

– Я слышал ее много раз, – ответил он.

Что она могла на это сказать? Как возразить в ответ на эти слова, произнесенные бесстрастным тоном?

Полковник посмотрел на нее, и его взгляд снова ничего не открыл ей в нем, будто он стремился быть для нее скорее тайной, чем человеком. А возможно, этот взгляд означал нечто иное, например откровение? Возможно, полковник так же устал от войны, как она от постоянного повиновения?

– Я пришел посмотреть, как ты живешь, – сказал он мягко.

– У меня все прекрасно, – ответила она. Вежливый пустой разговор людей, будто пытающихся перебросить мостик через пропасть, разделявшую два народа.

Она встала. Эта вынужденная близость к нему смущала ее. Подойдя к столу, Лейтис притворилась, что ее чрезвычайно интересует текстура дерева, и принялась его гладить и ощупывать столешницу. Это было легче, чем выдержать близость полковника, такого красивого в мундире. Его ярко-красный цвет подчеркивал бронзовый загар англичанина. Кружевные манжеты были накрахмалены, сапоги вычищены. И даже его черные кожаные перчатки были смазаны маслом.

В этих перчатках было что-то странное. Она не припоминала, чтобы он носил их, когда прибыл в Гилмур, а теперь полковник никогда не снимал перчаток. Это было еще одной из многих окружавших его тайн.

– Ты ни в чем не нуждаешься? – спросил он.

– Нет, благодарю. – Она мысленно пытаясь убедить его отойти подальше. Лейтис уставилась в пол, густые ресницы скрывали выражение ее опущенных глаз. Она с трудом дышала. «Пожалуйста, Уйди, прошу тебя».

Вместо этого он приблизился к ней так близко, что носки его сапог коснулись ее башмаков.

Он не прикасался к ней с той ночи, что они провели в одной постели. Но теперь он коснулся ее легко и нежно, как слабый ветерок. Наклонившись, он прижался губами к ее лбу. Прежде чем она успела возразить, прежде чем успела отстраниться, он развернул ее к себе, взял в ладони ее лицо, медленно наклонился и поцеловал ее в губы.

Ее рука инстинктивно поднялась, чтобы оттолкнуть его.

– Пожалуйста, – пробормотала она. И в ее голосе была и нежная мольба, и нежный призыв, да, собственно, это был и не голос, а хриплый шепот. Она ощутила тепло его губ и закрыла глаза. Ее ресницы затрепетали. Она почувствовала бешеное биение его сердца под своей рукой, коснувшейся его груди, и осознала, что и ее сердце бьется не менее бурно. У нее возникло странное ощущение, будто все ее существо наполнилось чем-то сладостным и пьянящим, и это ее испугало. Казалось, по ее жилам заструился крепкий и пьяный вересковый эль, и она мгновенно охмелела.

Он оторвался от нее первым. Его дыхание было неровным и хриплым, когда он прижался губами к ее виску. Она так и стояла с закрытыми глазами, хотя ее рука блуждала по его затянутой в мундир груди. Даже под тканью она ощущала теплоту его тела и силу мускулов, вопрошающих и ждущих.

Его губы легко коснулись ее сомкнутых век, потом переносицы, и эти прикосновения были полны нежности. Она погружалась в волны смятения и восторга и внезапно почувствовала, что сейчас расплачется.

Лейтис решительно отстранилась от него, прижимая пальцы к губам.

– Ну что, Лейтис, как по-твоему, на вкус я англичанин? – спросил он тихо.

Она покачала головой, внезапно потеряв дар речи, будто его поцелуи лишили ее способности говорить.

Он оставался неподвижен, этот красивый статный военный с мрачными карими глазами. Он смотрел на нее без улыбки, лаская взглядом ее волосы, каждую черту ее лица, будто хотел запечатлеть ее всю в своей памяти.

Потом, не сказав ни слова, Лэндерс повернулся и вышел.

Нет, думала она, глядя на закрытую дверь, он совсем не похож на англичанина. И в то же время в нем было что-то узнаваемое, знакомое. Но ведь он уже целовал ее во сне. Вероятно, все дело в этом. И не было в полковнике никакой тайны.

Все же он обращался с ней как с дорогой гостьей, а не как с заложницей. Его люди были ему преданы, а он был взыскательным командиром. Он был Мясником из Инвернесса, но впервые она усомнилась в правдивости историй, которые о нем рассказывают.

Когда-то в детстве они с братьями частенько лежали на траве, обратив лица к небу, и следили за изменчивыми формами облаков.

– Это птица, – сказал Фергус, глядя на пушистое белое облако.

– Вовсе нет. Это палаш, – возразил Джеймс, указывая на острые углы облака.

– Ничего подобного, – не согласилась Лейтис, потеряв терпение.

Оба брата с удивлением посмотрели на нее.

– Это всего лишь облако.

Фергус снова указал на облако.

– Погляди влево. Видишь? Это именно птица, и ничем другим быть не может. А что в нем видишь ты?

– Вот в этом?

Он кивнул.

Она скосила глаза, рассматривая форму облака.

– Это утка, – заявила она.

Фергус рассмеялся:

– Ну, вот видишь! Иногда зажмурить глаза – самый лучший способ что-нибудь увидеть, Лейтис, – сказал он. – И не пытайся увидеть всю вещь сразу, целиком.

И внезапно ей в голову пришла тревожная, будоражащая мысль, что полковник напомнил ей это облако. А за ней пришла вторая, не менее удивительная и тревожная: ведь полковник не спросил, где она раздобыла шерсть.

Глава 18

Есть, думал Алек, только один способ помочь исходу людей из Гилмура, и, к несчастью, в этом случае никак нельзя обойтись без помощи Лейтис. Он сомневался, что скотты будут его слушать, таинственного и непонятного, с лицом, скрытым под маской. И, вне всякого сомнения, они не станут слушать Мясника из Инвернесса и не поверят ему.

Вечер переходил в ночь, и Алек наконец решился. Он вскочил на коня и выехал из форта.

– Лейтенант! – обратился к Армстронгу Харрисон, возникая у него за спиной. – У вас есть особая причина стоять здесь, в темноте?

Армстронг притаился, согнувшись пополам, в углу двора и неотступно смотрел на мост через лощину.

– Нет, сэр, – ответил Армстронг, отходя в сторону. – Я думал... мне показалось, что я что-то увидел там, на мосту. Только и всего.

– Вы следили за полковником, Армстронг?

– Мне просто любопытно, куда это он отправляется на ночь глядя, сэр, – ответил лейтенант. – Тьма кромешная.

– Его передвижения вас интересуют, лейтенант? – осведомился Харрисон.

– Нет, сэр, – признался Армстронг.

Встревоженный поведением лейтенанта, Харрисон смотрел ему вслед, пока тот возвращался в форт. В отношении Армстронга что-то следовало предпринять.

Где был Ворон? Прошлой ночью он ее оставил, не сказав ни слова, не намекнув на то, что они снова увидятся и если увидятся, то когда. Как ей вызвать его к себе? Только силой воли и желания?

Лейтис встала и осторожно задвинула скамейку под стан. Она потянулась, расправила плечи, потом перегнулась в талии, чтобы избавиться от онемелости в затекшей спине. Сегодня она работала слишком долго, но это было наилучшим способом скоротать время. Стараясь выткать сложный узор, она избавилась от чувства смятения и томления.

Лейтис вышла из комнаты и снова прокралась в часовню.

Нежный ветерок проникал сквозь арочные проемы и раздувал ее юбки. Они выплясывали странный танец, обвивая ее щиколотки, а ветер трепал волосы, выдирая из них ленту. Эта ночь была напоена серебристым лунным светом. Слух Лейтис был обострен, настроен на малейший звук или шорох, на легчайшее движение, но до нее доносились только порывы ветра и плеск волн в озере. Вскрикнула какая-то ночная птица, и ее тревожный крик вторил томлению встревоженного сердца Лейтис.

Дух неповиновения кружил ей голову, пьянил, но не только поэтому она жаждала появления Ворона. Она хотела поговорить с ним о своих соображениях, возможно, мелких и незначительных, и желаниях, возможно, несоразмерно больших. Ей хотелось посмеяться вместе с ним над какими-нибудь глупыми мелочами. Она снова стремилась испытать то, что чувствовала прошлой ночью, снова испытать чувство товарищества и равенства с ним, будто она знала его хорошо и давно.