Тихоня с изъяном

ГЛАВА 3

Пустой желудок напомнил о себе громким урчанием, и я переключилась на то, зачем и пришла сюда, – на поиск еды.

Отовсюду доносились аппетитные запахи, уличная еда продавалась на каждом шагу. На решетке над костром шкворчали жирные колбаски, рядом на столе были разложены мясные и фруктовые пирожки, чуть правее, ближе к выходу с площади, молочник выкатил и установил бочку со сливками.

– Сливки, творог! – кричал молочник.

– Пирожки, колбаски! – перебивал его другой торговец.

Зазывающие народ торговцы сводили меня с ума. Я жадно облизывала взглядом их товары и понимала, что не имею права своровать. Не по соображениям совести, вовсе нет – а из безопасности. Площадь заполонена городовыми, и если они поймают меня на воровстве, то запрут за решеткой на несколько дней уж точно. Тогда Тоня останется одна, а этого нельзя было допустить.

– Прошу прощения, дяденька. – Я состроила жалобное лицо для продавца пирожков и колбасок, как когда-то в детстве, совсем забыв, что мне давно не семь. – Могу ли я… Вы не дали бы мне пирожок в долг? Всего один! Мой ребенок не ел уже сутки.

– Сгинь отсюда, – рыкнул торговец.

В груди вспыхнула обида и… стыд. Раньше мне никогда не было стыдно за попрошайничество – приучили заниматься этим, когда я еще говорила-то с трудом.

С премерзким чувством, словно меня водой из грязной лужи окатили, я непроизвольно сжалась и отошла от столов. Растерянно обвела глазами весь торговый ряд, столкнулась взглядом с недовольным молочником и отвернулась от него.

– Эй, красавица!

Я отыскала глазами окликнувшего – восточный мужчина говорил с сильным акцентом, но достаточно понятно для меня. Он по-доброму улыбался, обнажив белоснежные зубы.

– Подойди-ка, – попросил он, когда я его заметила.

Перед ним на столах лежали яркие… яркое что-то. Невиданные ранее лакомства, скорее всего, сладости. На сладкое совсем не тянуло, да и ребенка таким не накормить.

– Меня Хусейном звать, а как твое имя?

– Аг… – Я осеклась, вспомнив про неизвестную мне пропавшую Тоню. Если ищут мою, то и мое имя наверняка всплывет, так что придумаю себе новое, специально для Хусейна. – Агриппина.

– Слышал я, – сказал мужчина, когда я приблизилась к нему, – дитя голодает?

– Нас мой муж из дому выгнал, – солгала я. – Не дал взять ни денег, ни вещей. Я обычно не клянчу, но сегодня вынуждена…

– Эй. – Он улыбнулся еще шире, черные глаза превратились в узкие щелочки. – Не оправдывайся. Муж твой – дурак. Разве можно такую женщину из дому гнать? Давай-ка выбирай, что по душе!

Отказаться бы, да куда там! Не в том я положении, чтобы выбирать. Незнакомец предлагал помощь с искренней теплотой, но я не расслабилась. Так мало в моей жизни было доброты, что я совсем забыла, каково это – когда кто-то помогает бескорыстно, во всем мне виделся подвох.

На нас заинтересованно поглядывали покупатели. Женщины цокали: «Ишь ты, какая!», мужчины с неодобрением косились, явно размышляя, как мне придется расплачиваться за товар.

Может, они вовсе ни о чем не думали, а мне привиделось это на их лицах.

Я ткнула пальцем в гору коричневых камушков на лотке:

– Что это?

Хусейн засуетился, тут же, не объясняя, принялся накладывать эти камушки совком в бумажный кулек.

– Орехи в шоколаде, – сказал он наконец. Отложил кулек в сторонку, двинулся вдоль стола: – Лукум яблочный, апельсиновый, персиковый, абрикосовый. В сахаре, с медом, с орехами. Тебе какой? Не стесняйся, красавица!

Со вздохом я указала на зеленые кубики лукума, и они точно так же, как орехи, оказались в кульке. Я больше ничего не просила, но рядом с Хусейном росла горка кульков – он сам выбирал, что положить мне.

– А мне на пробу дашь? – вклинилась пышная женщина, отпихнув меня локтем в сторону. – У меня тоже дети дома, пятеро, между прочим!

– Э-э-эх, красавица-а-а, – нараспев произнес торговец, покачав головой. – Ну не могу я весь товар раздать!

К пышной женщине под руку пролезла тощая, с рыбьими глазами. Одетая плохонько, но чисто.

– А я вчера купила вот эти орехи, – начала тыкать она пальцем в лоток, – а они сплошь червивые!

На девушку с недоумением уставились все, даже я: торговцы только сегодня приехали.

– Орехи не могут быть червивыми, дура, – зашипел на нее какой-то мужчина, внезапно появившись из-за моей спины. – Пойдем отсюда, быстро.

Хусейн сложил все кульки в другой, большой, и отдал мне. Я с благодарностью приняла подарок, прижала к груди.

– Ты не думай, – сказал он, понизив голос, – я не за что-то даю, а так просто. В моей стране принято помогать женщинам, а чтоб кто-то жену с детьми из дому выгнал, и речи быть не может. Иди, красавица, иди.

И я ушла с охапкой сладостей. Тоня порадуется, точно знаю, но одними орехами да лукумом сыт не будешь.

Я вернулась на ту улицу, где бродил торговец пирожками и пряниками. Он все еще был там, его голос сделался тише, походка более ленивой.

– Пирожки-и-и, – почти ныл он в окна. – Пря-а-аники.

– На лукум обменяешь? – Я перегородила ему дорогу.

Парнишка захлопал глазами, уставился на куль в моих руках.

– На что?

Да знала бы я!

– Сладость такая, восточная. Лукум, а еще есть орехи в шоколаде.

Он посмотрел на свой лоток, все еще полный. Вздохнул, стянул ремни с шеи.

– Давай.

– Э, нет! Все я тебе не отдам. Скажем, кулек лукума и еще один – орехов в обмен на пирожки. Пряники и печенья мне не нужны.

– Ладно.

Торговец вернул ремни на место, покрутил шеей: затекла.

В усадьбу я практически бежала. Довольная, торопилась скорее обрадовать Тоню – еды раздобыла, сладкого, да еще и не задержалась! Этот день уже не мог стать лучше.

Чертыхнулась, вспомнив, что воды нет. Сомневаюсь, что усадебный колодец не пересох – а если так, то придется снова куда-то идти.

Ноги почти не держали. Шутка ли – сутки без сна и еды, без воды. Но сильнее всего выбил из колеи испуг, когда нас догнали Степка с Иваном. Хорошо, что отстали, не кинулись следом. Правда, страшно еще из-за ранения, которое я нанесла Ивану. Вдруг пойдет к городовым, пожалуется на меня? Лезвие вошло в его ногу до рукоятки, рана глубокая, как бы кровью не истек.

А если истек и помер?!

В окно я залезла не с первого раза: трясущиеся руки дважды срывались, я падала, звала Тоню. Она обещала ждать меня на подоконнике, а ее нет даже в этой комнате!

Впрочем, дети не способны усидеть на месте. Наивно было полагать, что она проведет без движения хоть сколько-то.

– Тонь! – Мой крик разнесся по комнате, коридору, утонул где-то в прихожей и вернулся гулким эхом. – Я вернулась!

Послышался шорох в коридоре, я двинулась туда. Что-то серое юркнуло мне под ноги и унеслось в гору хлама – крыса, поняла я, заметив длинный хвост. Ну ничего, грызунов я не боюсь, а вот Тоня могла испугаться и спрятаться.

Усадьба, по моим меркам, громадная – в нее бы поместилось несколько домов наподобие того, в котором я жила со Степаном.

Я обошла весь первый этаж, заглянула во все пустые помещения неизвестного назначения. Единственное, я поняла, где именно находится кухня – в ней часть угла занимала громадная печь. А еще комната с большим медным тазом посредине – он был приварен к полу, и его воры утащить не сумели. Кажется, этот таз правильно называть купелью или как-то еще в этом роде. Надо бы разузнать название. Не лохань ведь?

– Тоня-а-а!

Я звала девочку несколько раз. Надеялась, что она меня просто не слышит! Спряталась где-нибудь в чулане, докуда звуки не доносятся. Но я осмотрела весь дом, Тони нигде не было, и вот тогда мне стало по-настоящему страшно.

Нет, городовые не могли найти ее, и никто другой наверняка тоже. Ушла сама? Что, если решила вернуться в деревню к бабушке? Тоня совсем маленькая, она, поди, и не поняла, что… бабушки-то больше нет. Она даже не знает, что Матрена ей не родная.

Всего на миг, но в голове появилась мысль: «Зря я испортила себе жизнь, решив спасти чужое дитя». Хотя я ничего не решала: я была обязана увести ее от обозлившихся соседей, да и любой другой на моем месте поступил бы точно так же.

«Ну и кто же? – заржал внутренний голос. – Только ты и пожалела пигалицу, остальные готовы были ее порвать».

– Тоня! – во всю мощь легких заорала я, из глаз брызнули слезы.

Вокруг – ни души, только ямы, кусты и заросшая бурьяном гигантская приусадебная территория с болотом и лесом у горизонта.

Недолго думая, я кинулась к болоту. Ну не верила я, что Тоня захотела вернуться в деревню: ее там достаточно сильно напугали, чтобы она этого не сделала.

ГЛАВА 4

На территории усадьбы обнаружился колодец. И, хоть моя голова была занята мыслями о приемыше, я не могла не обрадоваться находке. Проверять, есть ли в колодце вода и чист ли он, буду потом.

С холма я осмотрела поляну перед городской стеной – пусто. До леса и болота добиралась бегом, петляя по саду: вдруг Тоня где-то здесь? Трава высокая, спрятаться несложно. Но от кого прятаться-то? Неужели я ошибалась, когда предположила, что усадьбу не навещают бродяги?

Все домыслы вылетели из головы, когда в траве мелькнуло ярко-оранжевое пятно Тониного платья. Девочка сосредоточенно водила пальцем в раскрытой тетради, поглядывала перед собой и вновь возвращалась взглядом к записям. Она умеет читать? Наверняка умеет – Матрена была женщиной умной, насколько я знала, и воспитанницу, скорее всего, обучила.

– Ты чего ушла-то? – пожурила я девочку, с облегчением вздохнув. – Я так испугалась! Вернулась, а тебя нет. Вот что я должна была думать?

Тоня закрыла тетрадь, прижала к груди.

– А бабушка к нам придет?

Тоня пропустила мой вопрос мимо ушей, а я не стала настаивать на ответе. Ребенку не хватает близкого человека, с которым она провела все пять лет своей жизни, несложно догадаться какие чувства ее одолевают.

Что сказать ей? Солгать, обнадежить или лучше сразу объяснить? Сообщу, что бабушки больше нет, – расстроится, заплачет. Скажу, что бабушка придет, но позже – заставлю ее напрасно ждать.

– Я знаю, что она умерла, – проговорила Тоня спокойным голосом. – Бабуля попросила меня бежать в Ломарево, да только я не знала, где это. Еще испугалась тех людей с палками, они бы меня догнали. Бабушка сказала не верить им, а если понадобится помощь, то просить только у тебя. Она хотела, чтобы ты проводила меня в Ломарево. Где это?

Тоня подняла на меня грустный взгляд, носком туфли ковырнула земляную кочку. Она больше не беспокоилась о чистоте обуви.

– Недалеко отсюда, – ответила я. – Помнишь, прошлым летом у нас в деревне был праздник? Это из Ломарева невесту привезли, свадьбу гуляли.

– Мне бабуля разрешила посмотреть из окна, – кивнула Тоня. – Так ты проводишь меня?

– Тебя там кто-то ждет? К кому отвести?

– Нет, никто. Бабуля сказала, кто-нибудь приютит.

К горлу подступил ком, я откашлялась. «Кто-нибудь приютит!» Матрена выжила из ума? Знала ведь, как я слонялась из дома в дом, как днями единственным моим развлечением было пасти уток, а вечерами, бывало, не пускали в дом к ужину, потому что «своим детям еды не хватает, еще эту привечать!»

Она такой жизни хотела для своей воспитанницы?

В печальных глазах Тони не было ни вопросов, ни надежды, ни просьбы. Рассеянным взглядом она проводила перелетевшую с цветка на цветок бабочку и сказала:

– Мне не хочется с тобой расставаться, тетя Аглая. Ты пойдешь со мной? Тебя ведь тоже прогнали.

– Прогнали, – подтвердила я, даже не думая говорить правду. Незачем Тоне знать, почему я ушла из дому. – А тебе не нравится эта усадьба? Мы могли бы остаться здесь жить. Спать, правда, пока не на чем, но я что-нибудь придумаю, хорошо?

– Хорошо. – Девочка равнодушно пожала плечами.

По пути к усадьбе я осмотрела колодец более внимательно – на мое счастье, и лебедка сохранилась в целости, и вода была. Цепь со скрипом размоталась, ведерко плюхнулось в воду и вернулось наверх наполовину полным.

Пока Тоня с аппетитом поглощала пирожки, сидя на подоконнике, я пробовала сладости, не чувствуя их вкуса, – все раздумывала, как дальше жить.

Выживать в трудных условиях я, кажется, умела, но раньше все было как-то проще. Кто пустит переночевать – дает лавку и кусок хлеба, пусть и черствого. Наутро говорили, что сделать в качестве платы за ночлег: отвести скотину на пастбище или уток к пруду, а кто-то просил в хлеву почистить. Все понятно и просто… Но что делать теперь? Не могу же я проситься к людям на ночевку и предлагать им помощь по дому. Или могу?

Правильным выходом было отвести Тоню в Ломарево, а самой вернуться к Степану. Я тут же прогоняла эту мысль: впервые вырвавшись из-под надзора мужа, я уже не хотела к нему возвращаться.

Можно, конечно, найти приют и попросить их взять Тоню к себе, а самой пойти к ним на работу за еду и крышу над головой. Так девочка будет под моим присмотром, голодать нам не придется, и спать будем не на голом полу.

Я прожевала сладкий орех в шоколаде, запила водой – чистой, надо сказать. Зря боялась, что за годы колодец засорился.

Что я знаю о городе? Степан рассказывал многое: он несколько лет был подмастерьем у местного сапожника, но потом его отец помер и Степка вернулся в деревню, чтобы занять место старосты. Все его рассказы всегда сводились к воспоминаниям о тех годах и начинались со слов:

– А вот в городе…

Дальше следовала длинная история, одна из тех, что всем кажутся выдуманными. Я же с интересом слушала о ярмарках, карточных играх, гулянках. Степан говорил, что однажды приезжал сам император и прямо из окна кареты разбрасывал горстями золото. У Степки не было никакого объяснения, почему он не собрал хотя бы несколько золотых монет, и на вопрос об этом он замолкал.

«А вот в городе, – послышался в моей голове голос мужа, – сиротам не нужно побираться. Они живут в приюте до совершеннолетия, а после идут в городское управление и оформляют на себя любой брошенный дом с условием, что приведут его в порядок. Правда, продать его они не могут, но и зачем продавать? Живи да живи…»

Если Степан не лгал насчет этого, завтра я попробую попросить в управлении какой-нибудь дом. Усадьбу-то вряд ли позволят взять себе, слишком она роскошная для сирот. А как было бы здорово! Сама усадьба пустая и без стекол в окнах, что, конечно, плохо. Но сколько земли вокруг! Да если ее возделать и засадить овощами, то всю зиму можно не думать о пропитании – хватит и нам с Тоней, и на продажу останется. Со следующего года, разумеется, в этом-то я уже ничего не успею вырастить.

Я дождалась, когда Тоня утолит голод, чтобы расспросить ее о Петре и Марфе.

– Ты когда-нибудь слышала о Петре Иваныче и Марфе Никитичне?

Девочка нахмурилась.

– Нет, а кто это?

– Да я и сама не знаю. Говорят, дочь у них пропала. Не бери в голову.

Не слышала, значит. Переживать не о чем, как я и думала – те люди просто потеряли своего ребенка, которого зовут так же, как мою Тоню. Но что-то мешало мне в это поверить, внутреннее чутье не позволяло расслабиться.

Мы с Тоней после позднего завтрака натаскали воды в купель, заполнили ее доверху и собрались помыть пол хотя бы в той комнате, в которой планировали спать. Она была небольшой, но комфортной и относительно безопасной: на второй этаж с улицы так просто не залезть – стена снаружи гладкая, а окно узкое. На двери, ведущей не в коридор, а в другую комнату, имелся тяжелый засов. К тому же здесь у стены был широкий топчан, и лежать на нем даже без перины куда удобнее, чем на голом полу.

В доме нашлись рваные занавески, которые я пустила на тряпки, грубая щетка, и в мешке – немного щелока. При внимательном обыске кладовых я вытащила в один из коридоров колотый с одного краю кувшин, добротную лохань, топор, железную кружку и огниво. Последнему обрадовалась особенно сильно: вечерами в конце лета уже прохладно, и будет нелишним растопить камин, чтобы согреться. А дров полно: до леса рукой подать, топор есть. Нам для камина много топлива не нужно, и пропажу одного-двух сухих деревьев городское управление даже не заметит. Если они вообще следят за лесом, раз он усадьбе принадлежит. А принадлежит ли? Надо бы разузнать.

Дощатый пол не блестел, но и ноги к нему уже не прилипали. Подоконник я протерла мокрой тряпкой, оконный проем прикрыла дырявой занавеской.

Тоня старалась помогать мне с уборкой, но одной рукой у нее не получалось даже тряпку выжать. Вторая была занята – держала тетрадь.

– Что это? – спросила я как будто невзначай и кивнула на тетрадь. Мы уже уселись на топчан, любуясь плодами своих трудов – чистым полом.

– Бабуля сказала – это мой подарок.

– Можно посмотреть?

Тоня замерла на миг, а потом кивнула.

Я раскрыла тетрадку и, ожидаемо, ничего не поняла. Читать я не умела, обучить меня грамоте никто не стремился. После замужества я просила об этом Степана, а он все отмахивался: мол, к чему тебе уметь читать, детей вон рожай. Так я и грамоте не выучилась, и дети не получались. Семь лет семейной жизни строились вокруг надежды на потомство и постоянных попыток им обзавестись, но время шло, а ничего не выходило.

Я смущенно улыбнулась Тоне и вернула ей Матренин подарок.

– Не умею я читать, – призналась я нехотя. Стыдно было.

– А меня бабуля научила, только я все равно ничего не понимаю. Она говорила, что здесь, – Тоня погладила обложку, – хранится многое, и теперь оно мое и я должна это беречь. Я не знаю что, но бабуля сказала, что когда вырасту, то пойму. А когда я вырасту?

Невинный вопрос заставил меня рассмеяться, Тоня тоже заулыбалась, принялась болтать ногами в воздухе. Именно так должны вести себя дети – весело и беззаботно.

Мы договорились надежно спрятать тетрадку – Тоня отказывалась выпускать ее из рук, но потом сдалась. Я подковырнула дощечку в полу, положила Матренин подарок в ямку и вернула дощечку на место, надеясь только, что Матрена подарила эту тетрадь Тоне не перед самой смертью. Ведьмой она была, все об этом знают, а у умирающих ведьм ничего нельзя брать: проклятие на себя навлечешь.

Солнце было еще высоко, когда мы отправились в город. Мне не хватило терпения дождаться следующего дня, да и к чему тратить время? Зайдем в городское управление, спросим насчет приватизации какого-нибудь домишки и, может быть, сумеем выпросить ежемесячное довольствие на ребенка. Степан не раз говорил, что мастер, у которого он учился, каждый месяц накрывал роскошный стол из продуктов, выделенных управлением для его маленького сына. Правда, в рассказах Степки о довольствии фигурировали такие продукты, как копченые поросята, соленая рыба, овощи и фрукты. В такое даже я не верила, но сейчас надеялась получить хотя бы крупы и муку.

Помня о городовых на площади, я провела Тоню незамеченной по узким улицам. Городское управление, на счастье, оказалось еще открыто, и нас вскоре приняли.

В просторном кабинете за массивным столом восседала в кресле пухлая дама. Она смотрела на нас, поджав губы, и долго молчала, прежде чем ответить на мой вопрос о доме.

– Свободного жилья нет. – Голос ее скрипел, как та цепь в колодце. – Думаете, вы одни тут такие, нуждающиеся? Да у меня таких, как вы, дюжина в неделю!

– Усадьба Давыдовых, – пробормотала я жалобно. – Говорят, ее давно бросили. Поймите вы, нам жить негде!

– Чем докажете?

– Что доказать? – не поняла я.

– Ну, что жить негде. – Она откинулась в кресле, сложила руки на груди. – Думаете, раз бездомные, то вам тут же жилье положено? Справку из приюта на девчонку принесите, запрос подайте и ждите ответа. Все, идите. – Женщина махнула рукой и устало поморщилась. – Усадьбу им подавай, придумали же!

Я не знала, хочется мне с ней поругаться или умолять о помощи. А помогут ли слова мольбы? Руганью тоже ничего не выпросить. Тоня потянула меня за руку к выходу, ей не нравился громкий голос неприятной женщины, и она спешила поскорее покинуть кабинет.

Мои планы рушились, будущее казалось беспросветным, а проблемы решались не так легко, как я думала. В деревне все проще – даже никому не нужную сироту не оставят на ночь на улице, пустят если не в дом, то в сени. А здесь что? Один только торговец пожалел…

Тоню выхватили из моих рук, стоило нам выйти на улицу, так стремительно, что я и не сообразила, как это произошло. Она закричала и своим криком выдернула меня из угнетающих размышлений. Городовые, толпа у входа в здание, рыдающая пара стариков – все это промелькнуло перед моими глазами и не сразу обрело форму.

– Да точно она! – галдел народ. – Волосы светлые, тощая, молодая женщина с ней!

– Это ваша дочь? – спрашивал городовой у старика и старухи.

Те непонимающе переглянулись, будто спрашивая друг у друга: «Она?», и одновременно кивнули.

– Дочка! – Старуха кинулась к замершей от страха Тоне.

– Подождите-ка! – Я протиснулась к ним, потянула Тоню к себе, защищая. – Нет у нее мамы, умерла она!

– Она не моя мама! – взвизгнула малышка, указывая на плачущую женщину.

– Да что же ты такое говоришь? – Притворство в голосе и взгляде старухи невозможно было не увидеть, но заметила это только я. – Тонечка? Дитя совсем растерялось! Тоня, ты прости нас, прости, что ругали и ты задумала сбежать! Клянемся, больше не будем!

– Значит, так, – выступил вперед один из городовых. – Дочь ваша? Забирайте. А вы расходитесь! – Последнее он крикнул в шумящую толпу.

Тоню пытались отцепить от меня, она со всей силы хваталась за мою ногу, визжала, я держала ее за руки. Я с трудом соображала, что происходит, но отчетливо видела ужас на лице ребенка. Мне удалось отпихнуть женщину – Марфу, судя по всему, – однако Петр вдруг понял, что пора помогать жене, и бросился ей на помощь.

ГЛАВА 5

Требование городовых разойтись никто не выполнил, зеваки продолжали окружать нас и спорить, кто же все-таки лжет: пятилетний ребенок или пожилая пара, которая выглядела, между прочим, не так уж плохо – на пьяниц они не походили, на нищих тоже не особо. Петр был тощим, в самом что ни на есть деревенском одеянии – высоких сапогах, цветной рубахе и широких штанах. На вид ему лет шестьдесят, и если он мог быть отцом девочки, то его супруга матерью – вряд ли. Глаза Марфы были выцветшими от времени, тощие загорелые руки меленько подрагивали, спина гнулась к земле. И ей не меньше шестидесяти, ну или же работа в поле сделала эту женщину похожей на старуху.

– Да какая она вам дочь! – заорала я, перекрикивая гомон. Заозиралась по сторонам в поисках городовых, но их и след простыл. – Тоня, Тонечка – ты видела этих людей раньше?

– Нет! – Ребенок упирался ногами в землю, пока Петр тянул девочку к себе. – Моя мама умерла давно!

Марфа причитала, заламывала руки, возбуждала толпу:

– Мы виноваты в том, что наругали ее за шалость! Теперь она нас и знать не хочет!

– Еще бы ребенка слушать! – возмутился какой-то усатый мужчина.

– Вот именно! – поддакнула стоящая рядом с ним женщина. – Да если б мы детей слушали, все бы прахом пошло. Ведите ее домой да выпорите хорошенько, чтоб впредь неповадно было сбегать!

Меня бросало то в жар, то в холод. Тоню забирали незнакомцы, горожане были на их стороне, и я ничего не могла поделать. Тоня плакала, вырывалась, укусила Петра за руку, а тот только поморщился – родной отец наверняка отвесил бы оплеуху.

В судорожных размышлениях я кинулась вслед за ними, догнала и преградила дорогу.

– Подождите! – Я облизнула пересохшие губы, восстанавливая дыхание. Марфа нахмурилась, Петр подхватил Тоню на руки. Она, увидев меня, перестала сопротивляться, насупилась и притихла. – Верните мне Тоню. Мы с вами знаем, что никакие вы ей не родители, и если не хотите разбирательств с городовыми – а я отправлюсь к ним немедленно и расскажу правду, – то позволите мне ее забрать. Я с ней рядом жила, и если понадобится, отведу городовых в деревню, где жители подтвердят, что Тоня из моей деревни! Вас они никогда в глаза не видели, я уверена. Тоня – воспитанница Матрены, моей бывшей соседки. Она родилась в ее доме и прожила в нем все время до вчерашнего дня, и ни о каких Петре и Марфе даже не слышала! Разве вам хочется объясняться с законниками?