Жили-были…
Жила-была странная птица с фиолетовым оперением.
Она изумлённо смотрела на мир из-под полей широкой чёрной шляпы, а её огромный жёлтый клюв служил ей фонарём.
Птица не умела говорить, но хорошо писала. Долго размышляя и серьёзно подбирая слова, она сочиняла длинные мемуары. Именно, мемуары. Ей очень нравилось это слово. Оно звучало вальяжно, и птица представляла себя в широком велюровом кресле с мягкими подлокотниками. Слово "велюровое" тоже очень нравилось птице. Оно казалось изящным и узорчатым, как чугунные завитушки у камина, которые она любила разглядывать длинными зимними вечерами.
Вообще, птице нравилось всё, но некоторое – особенно. Поэтому, она писала мемуары, а не романы и повести.
Все её сочинения начинались словами: "Жили-были". Это означало, что события давно прошли, и осталось только записать волнительные приключения героев. Почему волнительные? "Потому что запоминаются только такие события", – так считала птица.
Итак, вот оно – первое волнительное приключение.
Жили-были два глаза. Левый и правый. Что интересно, они ничего не знали друг о друге, и никогда друг друга не видели. Самое удивительное заключалось в том, что смотрели они в одном направлении, разглядывали одни и те же вещи, подмечали едва заметное и наблюдали одно и то же.
Но однажды, левый глаз заболел. Он припух, покраснел и стал слезиться.
Птица, (а это были её глаза) обнаружила, что хуже видит! Сначала, она несколько раз моргнула – это всегда помогало, когда утро выдавалось слишком ранним, глаза ещё спали, а птица уже расправляла крылья, готовясь к дальнему путешествию. Но, в этот раз, это не сработало. Единственное, что хотелось птице – закрыть глаза – так она меньше чувствовала боль. Но с закрытыми глазами становилось темно, а птица боялась темноты. Вероятно, это покажется странным, ведь спала же она как-то с закрытыми глазами!? Да, но она же спала! А здесь была совсем другая история. «Что же делать?» – задумалась птица.
Больной глаз ныл, плакал и болел. Казалось, он стал в два раза больше, и вот-вот лопнет.
Вздохнув, птица прикрыла левый глаз, и с удивлением обнаружила, что продолжает видеть! Она помотала головой, несколько раз моргнула и даже помахала крылом перед клювом, заметив, что все перья на месте, кроме одного, крайнего, которое она выдрала для своих мемуаров.
«Вот это да! – разволновалась птица, – Да их два! Это стоит запомнить, а лучше записать. Это так волнительно!».
Так птица узнала, что у неё два глаза. Левый и правый. Причём, хоть и смотрят они в одном направлении, но видят разное! Один – только левую часть клюва, другой – правую. И как не верти головой, по-другому не получится: левый не увидит правую сторону, а правый – левую. Это было странно и несомненно очень волнительно.
Слово-Творение
Надо заметить, птица писала свои мемуары и днём, и ночью. Она так увлечённо работала, что не замечала, как становилось темно, отрываясь лишь тогда, когда яркий свет клюва мешал вспомнить что-то важное, упущенную деталь. Птица хмурилась, рассказ получался "пресным". (Пресное она не любила. Сладкое, солёное, кислое, даже острое было вкусным. Пресное же – никаким.) Тогда птица прикрывала глаза, погружаясь в воспоминания, и оказавшись в центре описываемых событий сразу находила ту "самую важную деталь", которая превращала мемуары в "занимательное чтиво". Это выражение очень нравилось птице (оно отражало суть её творчества), хоть и прозвучало из уст какого-то литературного критика, которых птица не воспринимала всерьёз: "Поистине странное увлечение – судить творчество".
Впрочем, она писала мемуары не для них, а просто потому, что ей это нравилось. Думать над словами, играть с ними, выбирать изящные, смешные, глупые или очень умные. Слов было много и каждое скрывалось за причудливой формой. "Удивительно! Крючочки и палочки, – думала птица, старательно прорисовывая буквы, – А за ними целый мир! СловоТворение", – называла она своё пристрастие. Именно с ним, связано второе волнительное приключение.
Жили-были разные буквы. Их было много. И из них складывались слова.
Это были краски и ноты птицы. Порой она сравнивала себя с художником, однако её палитра была богаче, а иногда, птица становилась композитором, и звучание слов завораживало её, унося в мир фантазии. Слова звучали и переливались разными оттенками и полутонами, а главное, таили в себе загадки. Каждое было как сундук с сокровищами или галерея образов! Например, "перо" могло быть мягким и пушистым, ярко-фиолетовым у основания и рыжим, словно выгоревшим, у кончика, как у самой птицы. Или чёрным и жёстким, гладким и лакированным, как у вороны. А ещё, "перо" служило птице ручкой, им она писала мемуары, ставила кляксы и в задумчивости чесала клюв. «Перо» манило полётом и свободой, в нём звучала лёгкость воодушевления, и птица представляла себя на выставке «одного слова», где каждый экспонат рассказывал захватывающую историю своей жизни. Одно о том, как побывало в лапах игривой кошки, другое о безграничных странствиях, третье об уютном гнёздышке в печной трубе. «Перо – всего четыре буквы! И как необъятно-прекрасно! – размышляла птица, задумчиво разглядывая потрёпанную ручку-перо, – Целый мир!»
Именно о нём писала птица. Впервые увидев мир, птица влюбилась навсегда. Это было самое яркое и потрясающее впечатление, которое она получила, выпорхнув из детства, проведённого в окружении собратьев в чёрных фетровых шляпах с клювами-фонарями. Надо сказать, эти удивительные птицы всегда живут поодиночке, и очень любят что-нибудь писать (это их отличительная особенность). И только детство они проводят вместе, разглядывая и запоминая друг друга навечно, зная, что не увидятся больше никогда.
Птица очень гордилась своей отличительной особенностью, ведь она позволяла сохранять на бумаге памятные события и очень серьёзные мысли, которые приходили по ночам (хотя нет, чаще ранним утром, как раз в тот момент, когда она начинала дремать и ронять перо, марая кляксами бумагу). Именно тогда её будили важные мысли и гениальные идеи, которым и посвящена следующая история.
Гениальная мысль
Жила-была обыкновенная птица, которая умела писать. Она записывала всё подряд: точки и закорючки, номера телефонов и цифры счетов, отдельные слова и целые фразы; а потом так увлеклась, что стала писать обо всём, что с ней происходило. Однако событий было так много, что птица едва успевала. Как к примеру, почистить шляпу, сохранив при этом прелестную паутинку, появившуюся на её полях, разглядеть милого паучка и, записав всё это, не упустив малейших деталей, не забыть, что собирался сделать потом. Это кажется невозможным, но старательная птица тщательно фиксировала все события, исписывая к ночи горы бумаг, да и во сне, ей часто приходилось вскакивать, чтобы записать то, что приснилось.
Так продолжалось несколько дней, а может, месяцев или лет – птица потеряла счёт времени, ночи и дни слились в одно бесконечно-бесформенное нечто. Птица стала нервной, перья её потускнели, жутко болела лапа со стиснутым пером, а клюв еле светился по ночам. Она почти ничего не ела и перестала замечать, что происходит вокруг. Писать приходилось много и быстро, перья ломались и стачивались, да и сама птица от усталости валилась с толстого сучка, изредка впадая в беспокойную дрёму.
Но однажды утром, отдирая от перьев намертво вцепившийся репейник, приставшей к ней во время очередного падения, птица вдруг поняла, что ей в голову пришла гениальная мысль! Именно так – пришла в голову. Она даже почувствовала это – внезапная вспышка на фоне сумбурного «нечто». Гениально! Птица решительно выдернула новое перо, и взяв бумагу, вывела красивым каллиграфическим почерком: "Записывать лишь волнующие события! Те, что яркими образами всплывают в памяти, навевая грусть, и кажется, что только тогда ты был счастлив и счастливей не будешь никогда…"
Интересно, но именно эта гениальная мысль сделала птицу счастливой.
Жила-была одна гениальная мысль. Она была быстра и неуловима, и, как все гениальные мысли, мечтала обратить на себя внимание, оказаться замеченной. В то время пока другие (обычные) мысли, сбившись в кучу, вертелись по кругу, толкая и перебивая друг друга, гениальная мысль носилась в поисках удачно-сложившихся обстоятельств. Последние редко складывались таким образом, чтобы донести гениальную мысль правильно и по назначению. Зачастую, обстоятельства только мешали, и вынуждали мысль следовать за ними совершенно в другом направлении – туда, где её не ждали и совершенно не могли понять.