Исчезнувший из 17A

Глава 4: Свидетель в красной юбке

Она появилась в кадре, как тень, которую не замечаешь сразу, но которая остаётся в памяти дольше, чем лица, чем слова, чем события. Я видел её ещё в салоне – короткие волосы, красная юбка, взгляд, который каждый раз отворачивался, не из страха, а из намерения. Она не избегала меня – она отводила взгляд так, как отводят глаза от зеркала, в котором можно увидеть не себя, а то, что скрыто за тобой.

После допросов, после разговоров, после записей, которые не должны были существовать, я начал искать её. Не как свидетеля, а как ключ. Потому что всё, что происходило, всё, что складывалось в структуру, в узор, в спираль, указывало на неё – не прямо, не очевидно, но настойчиво, как повторяющийся мотив, который сначала кажется случайным, а потом становится ритмом.

Имя я получил через внутреннюю систему аэропорта, по посадочному талону, который она не забрала. Алия Синджар. Возраст – 29. Гражданство – двойное: Ливан и Франция. Место проживания – Париж, 11-й округ. Профессия – не указана. Профиль – пустой. Как будто она существует только в моменте. Как будто её жизнь – не линия, а точка.

Я отправил запрос на встречу. Неофициально. Через сотрудника службы, который ещё не успел забыть, что такое любопытство. Ответ пришёл через два часа: она согласна. Место – кафе в старом районе, где улицы ещё помнят шаги тех, кто исчез, но не был объявлен пропавшим. Время – 19:17. Я отметил это сразу. Не просто совпадение. Повторение. Эхо.

Когда я вошёл в кафе, она уже сидела за столиком у окна, где свет падал так, что её лицо было наполовину в тени. Красная юбка – та же. Волосы – чуть растрёпанные. В руках – чашка с чаем, который она не пила. Я подошёл, сел напротив, не говоря ни слова. Она подняла глаза, и в этом взгляде не было ни удивления, ни напряжения. Только знание. Как будто она ждала не меня, а момент.

– Вы думаете, он исчез первым? – спросила она, не дожидаясь приветствия, не предлагая вступления.

Я не ответил сразу. Потому что вопрос был не о мужчине. Он был обо мне.

– Я думаю, – сказал я, – что он – не последний.

Она кивнула, как будто это было не мнение, а подтверждение. Как будто я прошёл первый тест.

– Вы видели карту? – спросила она.

Я кивнул.

– Вы поняли, что она не ведёт к месту?

– Я начал подозревать.

– Она ведёт к состоянию. К моменту. К координате, которая не фиксируется GPS, но фиксируется памятью.

Я почувствовал, как внутри меня начинает формироваться не просто интерес, а тревога. Потому что её слова – не объяснение. Они – продолжение моих мыслей. Как будто она читала не мои отчёты, а мои сны.

Она достала из кармана кулон – простой, металлический, с гравировкой, которую сначала не разглядеть. Я наклонился. Координата. Время. 7:17.

– Это не просто время, – сказала она. – Это ритм. Это точка входа. Она повторяется. В каждом исчезновении. В каждом переходе.

Я взял кулон, почувствовал его вес. Он был тяжёлым. Не физически. Эмоционально. Как будто в нём – не металл, а память.

– Вы знали его? – спросил я.

– Нет. Но я знала, что он будет. Как и вы.

Она держала кулон в ладони, как держат не украшение, а амулет, не вещь, а знак, который нельзя потерять, потому что он – не просто память, а якорь. Я смотрел на координату, выгравированную с точностью до секунды, и чувствовал, как внутри меня начинает сжиматься нечто, что до этого было растянутым, рассеянным, неоформленным – как будто её присутствие собирало мои мысли в точку, в фокус, в момент, где всё должно было начаться. Или – уже началось.

– Вы были на борту? – спросил я, не как следователь, а как человек, который начинает подозревать, что его собственная реальность – не единственная.

Она не ответила сразу. Сделала глоток чая, который, казалось, был уже холодным, но всё ещё дымился, как будто время вокруг неё вело себя иначе – не линейно, а по кругу, по спирали, по ритму, который повторяется, но не совпадает.

– Я была, – сказала она наконец. – Но не в этом рейсе. И не в этом времени.

Я не двинулся. Не спросил. Не уточнил. Потому что её слова – не метафора. Я чувствовал это. Как чувствуют запах, который не должен быть, но есть. Как чувствуют взгляд, который не видят, но ощущают.

– В 2017 году, – продолжила она, – я летела тем же рейсом. TK0059. Из Стамбула в Чикаго. Всё было как обычно. До момента, когда мужчина в 17A исчез. Только тогда это был другой мужчина. И другой экипаж. И другой я.

Я смотрел на неё, и в голове – не вопросы, а образы. Как будто её рассказ активировал не любопытство, а память. Не мою. Чужую. Но живущую во мне.

– Я не сразу поняла, – сказала она. – Сначала думала, что это сон. Потом – что это повторение. А потом – что это цикл. И каждый раз – кто-то исчезает. И каждый раз – кто-то остаётся. Чтобы искать.

– Почему вы? – спросил я.

– Потому что я – не первый. И не последний. Потому что мой отец исчез в 1995. На том же рейсе. В том же кресле.

Я почувствовал, как внутри меня начинает формироваться не просто тревога, а страх – не перед тем, что она говорит, а перед тем, что я начинаю узнавать. Как будто её история – не чужая, а моя. Как будто я – следующий.

– Вы знали, что он исчезнет? – спросил я.

– Я знала, что кто-то исчезнет. И я знала, что вы будете рядом. Потому что вы – связаны. Не с ним. С креслом. С моментом. С координатой.

Я снова взглянул на кулон. 7:17. Время, которое повторяется. Время, которое не принадлежит часам. Время, которое – не отсчёт, а порог.

– Что происходит в 7:17? – спросил я.

– Переход. Не физический. Временной. Эмоциональный. Пространственный. Это точка, где ты перестаёшь быть наблюдателем. И становишься частью.

Я почувствовал, как всё, что я знал, начинает распадаться. Не разрушаться. А терять форму. Как лёд, который не трескается, а тает. И ты не замечаешь, как уже стоишь в воде.

– Почему вы согласились на встречу? – спросил я.

– Потому что вы начали видеть. А те, кто видят, – не случайны. Они – выбранные. Не кем-то. Событием.

Она сидела напротив, и в её позе, в её голосе, в её взгляде не было ни напряжения, ни защиты, ни желания убедить – только спокойная, почти прозрачная уверенность человека, который не просто знает, но уже прошел через то, что ты только начинаешь ощущать, как будто она – не рассказчик, а проводник, не свидетель, а часть структуры, которую ты пытаешься расшифровать, но которая уже живёт в ней, как язык, как ритм, как дыхание.

– Первый раз, – сказала она, – я увидела исчезновение, когда мне было девять. Мы жили в Бейруте, в старом доме с балконом, выходящим на улицу, где по вечерам собирались соседи, разговаривали, пили кофе, спорили о политике, о погоде, о жизни. Всё было обычным, привычным, повторяющимся. До одного вечера, когда один из соседей – старик по имени Муса – просто исчез. Не умер. Не уехал. Не ушёл. Исчез.

Я слушал, не перебивая, потому что её голос – не просто повествование, а поток, в котором каждое слово – как волна, несущая не информацию, а состояние.

– Он сидел на скамье, как всегда, с чашкой кофе, с газетой, с тростью. Я смотрела на него с балкона, потому что он всегда кивал мне, как будто мы были связаны каким-то невидимым жестом. И в тот вечер он тоже кивнул. А потом – исчез. Не в смысле «встал и ушёл». А в смысле – перестал быть. Как будто его вырезали из кадра. Как будто он был – и вдруг нет.

Я почувствовал, как внутри меня начинает формироваться не просто интерес, а тревога, потому что её история – не просто странность, а повторение, и повторение – не случайное, а структурное, как будто исчезновение – не событие, а функция, встроенная в ткань мира.

– Я сказала об этом матери, – продолжила она. – Она сказала, что он уехал. Но я знала – он не уехал. Потому что его трость осталась. Газета осталась. Чашка осталась. Всё, что было с ним – осталось. Кроме него.

Я представил эту сцену: балкон, вечер, запах кофе, шум улицы – и пустота, которая не просто отсутствие, а присутствие чего-то другого, чего-то, что пришло вместо.

– С тех пор, – сказала она, – я начала замечать. Не людей. Моменты. Те, которые повторяются. Те, которые ведут себя иначе. Те, в которых время – не поток, а петля. И каждый раз – 7:17. Не на часах. Внутри.

Я снова взглянул на кулон. Координата. Время. Символ. И понял – это не просто метка. Это – ключ. К восприятию. К переходу. К тому, что нельзя объяснить, но можно почувствовать.

– Вы думаете, это болезнь? – спросил я.

– Нет. Это – настройка. Некоторые люди настроены иначе. Они слышат не звук, а тишину между звуками. Они видят не свет, а тень, которую он отбрасывает. Они чувствуют не время, а его отсутствие.

Я почувствовал, как внутри меня начинает распадаться привычная логика. Не разрушаться. А растворяться. Как будто я – не человек, а структура, в которую входит не только память, но и чужие моменты, чужие исчезновения, чужие переходы.

– Почему вы не исчезли? – спросил я.

– Потому что я – якорь. Пока я здесь, кто-то может вернуться. Или – пройти дальше.

Часть 2. Зона за пределами Глава 5: Стамбульская зацепка

Аэропорт имени Ататюрка, несмотря на свою привычную суету, казался в тот день не просто оживлённым, а напряжённым, как будто под поверхностью привычных процессов – регистрации, посадки, проверок – происходило нечто, что не фиксировалось ни камерами, ни протоколами, но ощущалось на уровне пространства, на уровне воздуха, на уровне взгляда, который не принадлежит никому конкретно, но всё же присутствует, как наблюдение, как ожидание, как проверка.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.