Дальневосточная республика. От идеи до ликвидации

Союзное движение (то есть создание различных союзов и прочих организаций), начавшееся с земского движения, превратилось на протяжении 1905 года в главную форму политической самоорганизации. Хотя в 1906–1907 годах революционные выступления и беспорядки были подавлены силой, революция повлекла за собой серию реформ, в результате которых Россия превратилась в конституционную монархию. Октябрьский манифест, пожалованный 17 октября 1905 года, даровал российским подданным гражданские свободы. Основные государственные законы Российской империи, принятые 23 апреля 1906 года, стали конституцией. Государственная дума, которая была учреждена в августе 1905 года как законосовещательное учреждение, а по Октябрьскому манифесту получила законодательные права, стала нижней палатой имперского парламента, а реформированный Государственный совет – верхней. Первая дума, открывшаяся 27 апреля 1906 года, стала форумом для оппозиционных политиков, но оказалась недолговечной. 8 июля 1906 года в ответ на решительную критику со стороны леволиберального (либерального и умеренно социалистического) большинства Думы царь ее распустил. Но Вторая дума, собравшаяся 20 февраля 1907 года, оказалась не менее оппозиционной. Продолжающаяся критика правительства и обсуждение законопроекта о гражданских правах[107] стали поводом для нового конфликта, и 3 июня 1907 года царь вновь распустил нижнюю палату парламента. Роспуск Второй думы, сопровождавшийся принятием более жесткого избирательного закона, стал известен как «третьеиюньский переворот» и обозначил символическое окончание революции[108].

Гражданские свободы по-прежнему нарушались, большинство населения так и не получило возможности принять участие в выборах, а парламент не оказывал фактически никакого влияния на кабинет министров: все это способствовало сохранению оппозиционных настроений. Тем не менее революция и Дума, в которой заседали в том числе и представители меньшинств и крестьянства, способствовали переменам в имперской политике: дискуссии, которым прежде предавалась лишь горсточка нелегальных и полулегальных организаций, многие из которых существовали в эмиграции[109], теперь стали открытыми. В ходе этих дискуссий социалисты, либералы и беспартийные прогрессивные интеллигенты соглашались, что именно демократия позволит пересобрать империю. Хотя слово «демократия» имело множество разнообразных значений, среди которых были гражданские свободы, представительное правление, социальная справедливость, децентрализация и национальное самоопределение, идея самодеятельности (самоорганизации) отдельных людей или групп была ключевой. Самоорганизация общества противопоставлялась государственной опеке[110].

Революция принесла эти дискуссии в Приамурское генерал-губернаторство, по-прежнему считавшееся частью Сибири, как и на другие окраины империи. Несмотря на все противоречия и растущее соперничество трех главных оппозиционных партий – либеральной Конституционно-демократической партии (кадетов), Российской социал-демократической рабочей партии (РСДРП, или С.-Д., эсдеков) и Партии социалистов-революционеров (С.-Р., эсеров), к востоку от Байкала среди городской интеллигенции, а также активистов из рабочих, меньшинств и даже крестьян царил консенсус по вопросу о демократической самоорганизации. За вычетом военных бунтов во Владивостоке и Харбине и небольших стычек революция к востоку от Байкала была, по большому счету, ненасильственной; здесь не было погромов или крестьянских волнений. Более того, власти региона, как правило, не подавляли местные движения; царь и председатель Совета министров Сергей Юльевич Витте были вынуждены отправить на Дальний Восток специальные карательные экспедиции.

Сибирское областничество, бурят-монгольский национализм и другие партикуляристские проекты, казалось, прекрасно вписываются в схему революционной самоорганизации, в рамках которой автономные единицы должны были превратиться в строительные блоки нового имперского государства. Первая и Вторая думы способствовали налаживанию связей между различными региональными, социальными, религиозными и этническими группами империи. Формирование казачьей, сибирской, мусульманской и других парламентских групп, а также программы трех главных оппозиционных партий позволили наметить формы самоорганизации[111]. Хотя Приамурское генерал-губернаторство не было представлено в двух первых думах, его представители, а также представители Забайкальской области[112] в Третьей и Четвертой думах быстро взяли на вооружение язык самоорганизации, периодически называя себя дальневосточниками. Хотя избирательным правом обладал только имущий класс, все девять дальневосточных депутатов (забайкальские, амурские и приморские) принадлежали к леволиберальной оппозиции и блокировались с кадетами, Трудовой группой (трудовиками) и социал-демократами.

Дума так и не превратилась в реально функционирующий парламент; царь и кабинет министров принимали решения в одностороннем порядке. Но парламентские дискуссии позволили определить российский Дальний Восток – Забайкальскую, Амурскую и Приморскую области – как единую территорию, объединенную общими проблемами и общими интересами. Камчатская и Сахалинская области, отделенные от Приморской области в 1909 году и не имевшие представителей в парламенте, тоже считались частью региона. Впрочем, этот самоорганизованный имперский регион не включал Зону отчуждения КВЖД (тоже не представленную в Думе). Дальневосточные депутаты не только выступали против официальной позиции, выразившейся в объединении Приамурского генерал-губернаторства с маньчжурскими владениями в Дальневосточное наместничество в 1903–1905 годах, но и противопоставляли Маньчжурию российскому Дальнему Востоку. Маньчжурия была конкурентом Приморья и Приамурья и воплощением связанных с самодержавием проблем. До Русско-японской войны правительство развивало КВЖД и маньчжурские порты – Порт-Артур и Дальний (Далянь или Дайрен), утраченные в 1905 году вместо того, чтобы строить железную дорогу вдоль Амура и вкладывать деньги в порты на российской (а не арендованной) территории. Непродуманная внешняя политика Петербурга угрожала безопасности переселенцев. Отмена порто-франко (режима беспошлинной торговли) на российском Дальнем Востоке нанесла еще один удар по интересам региона, снизив конкурентоспособность Владивостока относительно маньчжурских портов. При этом, однако, интересы Дальнего Востока не противопоставлялись интересам Сибири. Все дальневосточные депутаты примкнули к сибирским в вопросе введения земского самоуправления в Северной Азии, тем самым поддержав лозунги сибирского областничества[113].

Первая русская революция была подавлена, а Дума так и не сумела стать проводницей реформ, но это не означало, что политическая активность на местах угасла. Гражданское общество империи пережило «годы реакции» (1907–1917 гг.)[114]. Борьба с оппозицией привела к росту числа ссыльных в Северной Азии; многие из этих ссыльных придерживались радикальных социалистических взглядов. Эсеры, действовавшие на местном уровне, а до 1910 года и в Японии, создали по всему региону партийные ячейки. Своя сеть в регионе появилась и у социал-демократов: ее центром была Чита. Сибирские областники в большинстве своем придерживались умеренных взглядов, что привело к конфликтам с радикальными ссыльными[115]. Но идеи Григория Николаевича Потанина и его единомышленников оставались популярны и привлекали новых сторонников, в том числе и бывших социал-демократов. Кроме того, новый виток подавления социалистических организаций в 1910 году закрыл им доступ к публичным дискуссиям, предоставив преимущество умеренным оппозиционерам.

Аграрные реформы 1906–1911 годов увеличили число переселенцев. С 1908 по 1917 год около 300 тысяч переселенцев (в основном бедные крестьяне из европейской части империи) переехали в Приамурское генерал-губернаторство. После японской оккупации и аннексии Кореи в 1905–1910 годах выросла численность и корейских переселенцев, и политических иммигрантов. Примерная общая численность корейцев в Приморье выросла с 24 тысяч в 1900 году до 64 тысяч в 1914 году[116]. В 1914 году общая численность населения Забайкальской (945 700), Амурской (250 400), Приморской (606 600), Камчатской (40 500) и Сахалинской (33 500) областей достигла 1 802 700 человек – почти вдвое больше, чем в 1897 году, когда на этой же территории жили 1 043 792 человека[117]. Массовое переселение противоречило земельным интересам коренных народов и переселенцев-старожилов (в том числе и казаков). Отчуждение бурят-монгольских земель в пользу переселенцев стало ключевым фактором, подтолкнувшим их национальное движение к дальнейшему развитию.

Бурят-монгольский национализм и национальные движения других меньшинств, активно развивавшиеся в период с 1905 по 1917 год, следовали за имперской тенденцией, которую заложила Первая русская революция и общение представителей оппозиции в Первой и Второй думах. Студенты Владивостокского Восточного института и другие интеллектуалы создали в 1907–1911 годах первые украинские организации на российском Дальнем Востоке[118]. Корейские, китайские и японские общества стали связующим звеном между самоорганизацией в Российской империи и аналогичным движением в Японской и Цинской империях. Корейские партизаны и политические активисты использовали российский Дальний Восток как базу для операций против Японии, установив тем самым связь между регионом и корейским национальным движением в целом. Подобным же образом бурят-монгольские интеллектуалы, сотрудничавшие с правительством автономной Внешней Монголии, после крушения Цинской империи внесли свой вклад в создание общемонгольского политического сообщества. Элбек-Доржи Ринчино и другие бурят-монголы также принимали участие и в сибирском областническом движении[119].

В годы Первой мировой войны приток поселенцев из европейских губерний сократился. Многие российские подданные, в том числе бурят-монголы и корейцы, были призваны на фронт или на тыловые работы. Значительная доля жителей Дальнего Востока оказалась в армии (на 1917 год 13 % всего населения Забайкальской области, 10,8 % населения Приморской области и 12,5 % населения Амурской области), что привело к нехватке рабочих рук[120]. При этом спрос на них продолжал расти: после того как Германия и ее союзники фактически установили контроль над Балтийским и Черным морями, Владивосток остался единственным крупным российским портом, принимавшим военные и гражданские грузы. Война привела к развитию не только транспортной отрасли, но и военной и угольной промышленности[121]. Спрос на рабочие руки должны были удовлетворить новые мигранты из Кореи и Китая. В 1916 году на территорию Приамурского генерал-губернаторства прибыли 50 тысяч китайцев, и общая численность иностранных подданных на его территории выросла до 150 тысяч. Экономика военного времени повлияла и на социальную структуру населения. Хотя общая численность населения Приамурского генерал-губернаторства с 1914 по 1916 год выросла всего на 1 %, доля городского населения увеличилась до 32 % в 1917 году[122]. Как и в других частях Российской империи, на Дальнем Востоке существовало недовольство растущими ценами и нехваткой товаров, но здесь, благодаря значительному присутствию иностранной рабочей силы и преобладанию временного наемного труда, это недовольство так и не переросло в организованное движение. Число забастовок тем не менее выросло с шести за период с июля 1914 по конец 1915 года до двадцати в 1916 году[123].

В годы Первой мировой войны многие либералы, задействованные в земских и городских самоуправлениях по всей империи, выступили за сотрудничество с умеренными социалистами и, принимая во внимание недостатки Думы, выражали все больший интерес к внепарламентской демократии. Самоорганизация на базе земств, городских самоуправлений, военно-промышленных комитетов, кооперативов (кредитных, потребительских и производственных), организаций крестьян, рабочих, торговцев и представителей национальных меньшинств следовала лекалам союзного движения Первой русской революции и ставила своей целью укрепление российской имперской нации ради победы в войне. Такая самоорганизация вполне соответствовала идеям анархистов и социалистов о выстраивании организации общества снизу вверх. Но, в отличие от радикалов, многие российские либералы были сторонниками системы неравного представительства, предоставлявшей имущему классу непропорциональное влияние на принятие решений[124]. Впрочем, ни это противоречие, ни другие разногласия, существовавшие между либералами и социалистами, не помешали формированию широкого леволиберального национального консенсуса, направленного против самодержавия. Политическая фрагментация обозначилась лишь в ходе революции 1917 года.

ПЕРВАЯ РУССКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ, 1905–1907 ГОДЫ[125]

В Северной Азии Первая русская революция в основном ограничилась городами и территориями вблизи железной дороги. Благодаря сравнительному изобилию пахотных угодий, а также отсутствию наследия крепостного права и крупного землевладения здесь не было масштабного крестьянского движения, как в европейских губерниях империи. Вместе с тем революция продемонстрировала, что недовольство имперской централизацией и стремление к экономическим и политическим реформам широко распространены. Железнодорожные рабочие и служащие, телеграфные служащие, ссыльные, интеллигенты (в том числе находящиеся в Японии) и военнослужащие стали главными участниками революции к востоку от Байкала. Партийные ячейки эсдеков и эсеров, а также бурят-монгольская интеллигенция способствовали политической мобилизации, но ситуация вдоль железной дороги по-настоящему обострилась из-за затяжного передвижения войск на запад, которое началось после Портсмутского мирного договора 23 августа 1905 года и стало символом неэффективности государства. Осенью-зимой 1905 года многие рабочие, горожане и некоторые крестьяне приняли участие в митингах и съездах. Так Первая русская революция возвестила начало массовой политики в Приамурском генерал-губернаторстве.

Уже в XIX веке политические ссыльные, многие из которых работали учителями, издавали и распространяли нелегальную литературу, а также занимались устной пропагандой, принесли в Северную Азию либеральные и социалистические идеи. И социалистов, и либералов вдохновляло движение декабристов, возникшее в результате Наполеоновских войн и увенчавшееся восстанием 14 декабря 1825 года. Декабристов называли «первыми революционерами», которые принесли в Россию концепцию гражданской нации и другие идеи, возникшие во французском и американском контекстах[126]. Восемьдесят четыре декабриста были сосланы в Забайкалье, где некоторые из них внесли свой вклад в самоорганизацию общества[127]. Следующими крупными группами политических ссыльных стали польские националисты, сосланные в Сибирь после восстаний 1830–1831 и 1863–1864 годов. В последующие десятилетия самыми заметными среди ссыльных стали социалисты. На рубеже XIX и XX веков бывшие ссыльные народники Людмила Александровна Волкенштейн и Борис Дмитриевич Оржих переехали с Сахалина во Владивосток и занялись общественной деятельностью и, в случае Оржиха, журналистикой. Впрочем, многие ссыльные отказались от радикальных взглядов, тем самым укрепляя умеренные настроения дальневосточных интеллигентов, часто подчеркивавших, что они отстаивают равенство возможностей, а не равенство распределения[128].

На первых порах подпольные группы не имели четкой партийной принадлежности, но строительство Транссибирской магистрали привело в Сибирь множество рабочих из Европейской России, сделав популярным социал-демократическое движение. В 1898 году Миней Израилевич Губельман, родившийся в семье ссыльных в Чите, создал первый социал-демократический кружок к востоку от Байкала. Сибирский социал-демократический союз, объединивший ряд местных кружков в Северной Азии, а в 1903 году вошедший в состав РСДРП, стремился перенаправить рабочее движение из «узкого русла» профсоюзной политики на «широкий путь социал-демократической политической борьбы против всего существующего строя». Впрочем, организация сама признала себя «оторванной» от народных масс: к началу 1905 года под ее влиянием находилось не более 200–250 рабочих[129].

Близость региона к Японии и Русско-японская война способствовали развитию транснациональной политической деятельности. Эсеровская газета «Япония и Россия», которую бывший народник Николай Константинович Судзиловский (Николас Руссель) публиковал в Японии, в Кобе, способствовала распространению оппозиционных идей среди российских военнопленных. Американский путешественник и писатель Джордж Кеннан, известный критик российского самодержавия, и польский этнограф и бывший ссыльный-народник Бронислав Пилсудский работали над созданием революционных групп среди военнопленных[130].

Когда Северной Азии достигли вести о Кровавом воскресенье, социал-демократы призвали к всеобщей стачке. В январе – феврале 1905 года бастовали железнодорожные рабочие Читы и Верхнеудинска. Стачки продолжались весной и осенью 1905 года, несмотря на введение девятичасового рабочего дня на российских железных дорогах, но социал-демократы не сумели сделать это движение политическим. Бастующие по-прежнему выдвигали прежде всего экономические требования – восьмичасовой рабочий день, повышение заработной платы, оплачиваемый ежегодный отпуск и отпуск по болезни, а также бесплатное образование для детей работников. Экономическое положение осложнилось из-за дополнительной нагрузки на железные дороги в военное время. Война окончилась, но демобилизация и транспортировка военнослужащих, находившихся к востоку от Байкала, затянулась. Для железнодорожных рабочих это означало не только долгие часы работы, но и дурное обращение со стороны военнослужащих, которые требовали, чтобы в первую очередь перевозили именно их, а порой и применяли силу[131].

Именно экономические требования были изначальной причиной создания по всей стране профессиональных и профессионально-политических союзов, стачечных комитетов и советов, но в скором времени многие организации составили и политические программы. К примеру, Всероссийский союз железнодорожных рабочих и служащих указывал в своих программных документах, что при отсутствии гражданских свобод экономические права недостижимы. Заявляя, что царское правительство гражданские свободы не обеспечит никогда, он призывал к избранию Учредительного собрания тайным голосованием на всеобщих, прямых, равных выборах без различия пола, национальности или религии, что позволило бы сформировать в России новое правительство[132]. Хотя весной и летом 1905 года железнодорожные рабочие к востоку от Байкала практически не имели связи с главными рабочими объединениями и не принимали участия в формировании Всероссийского железнодорожного союза, они постепенно вступили в движение, охватившее всю империю.

Либеральное и более широкое прогрессивное движения тоже росли не слишком быстро: отсутствие земств замедлило появление в регионе либерального движения по образцу европейской части империи. Предложение царя местным общественным силам принять участие в усовершенствовании государственного порядка, прозвучавшее 18 февраля 1905 года, подтолкнуло существующие органы самоуправления к участию в революции. Весной 1905 года в Благовещенской городской думе начались регулярные дискуссии о реформах. Через несколько месяцев она обратилась к царю с просьбой создать парламент[133]. Отсутствие в регионе земств компенсировалось существованием других организаций. Начиная с июня 1905 года владивостокское Общество изучения Амурского края обсуждало нужды сельского населения, получив на то дозволение Георгия Николаевича Казбека, коменданта Владивостокской крепости. По словам беспартийного прогрессиста и военного врача Михаила Александровича Кудржинского, организация раскритиковала управление и послала в Петербург резолюцию, призывавшую к созыву Учредительного собрания[134].

Во время дискуссий об имперской самоорганизации выдвинули свой партикуляристский проект и сибирские областники. 3 апреля 1905 года Николай II приказал иркутскому генерал-губернатору рассмотреть вопрос о введении земского самоуправления. Хотя этот приказ относился только к иркутскому генерал-губернаторству, он вдохновил дискуссию о земстве по всей Северной Азии, и главным центром дебатов сибирских областников стал Томск. Большинство проектов децентрализации исходили из единства Сибири от Урала до Тихого океана. Бывший народник Иван Иванович Попов, изложивший свой проект в Иркутске, предлагал создать два отдельных земских региона, Восточную и Западную Сибирь. Таким образом, он впервые в истории озвучил подробный регионалистский проект для восточной части Северной Азии. Проект предусматривал народное представительство и четырехступенчатое самоуправление на уровне волости, уезда, губернии/области и региона в целом. Кроме предлагаемой системы, вписывавшейся в дискуссии о земстве в целом, иркутский проект предусматривал в будущем создание национально-автономных территорий для меньшинств Северной и Центральной Азии[135].

28–29 августа 1905 года Потанин, депутат Томской городской думы Петр Васильевич Вологодский и другие сибирские областники учредили в Томске Сибирский областной союз для координации своих усилий. Программа союза предусматривала создание регионального парламента, Сибирской областной думы, в чью компетенцию вошли бы местные пути сообщения, участие в установлении тарифов, инородческий и другие вопросы. Подобно многим созданным в Северной Азии союзам, Сибирский областной союз включал в себя представителей разных партий и беспартийных интеллигентов[136]. К великому сожалению сибирских областников, идея местного самоуправления, по всей видимости, не была особенно популярна в Сибири. Либеральная областническая газета «Сибирская жизнь» (Томск) цитировала слова журналиста, говорившего с крестьянами: «Все сибиряки относятся к этому безразлично, скорее с опаской, видя в земстве такое же начальство, как крестьянские начальники и полицейские урядники»[137].

Хотя сибирские областники затронули вопрос самоуправления меньшинств, толчком к дальнейшему развитию бурят-монгольского национального движения (которое, впрочем, уже шло по нарастающей из-за русского переселенческого движения и ограничения прав коренного населения) стал другой документ – царский указ об укреплении начал веротерпимости, подписанный 17 апреля 1905 года. На первый съезд бурят Забайкальской области, состоявшийся в Чите 26–30 апреля 1905 года, явились 163 светских и религиозных делегата, в том числе глава забайкальских буддистов Пандито Хамбо-лама Чойнзон-Доржо Иролтуев и петербуржские студенты Базар Барадийн (Барадин) и Цыбен Жамцарано[138]. Свое разрешение на съезд дал Иван Васильевич Холщевников, военный губернатор Забайкальской области и наказной атаман Забайкальского казачьего войска. Хотя он запретил говорить о недавней отмене бурятских степных дум – органов самоуправления, объединявших несколько административных родов и существовавших на протяжении большей части XIX века, делегаты все равно обсудили вопросы бурятского самоуправления, образования и землепользования[139].

Съезд призвал к созданию самоуправления в границах существования прежних степных дум, представив их территориальными, а не родовыми единицами. Бурятские и эвенкийские (тунгусские) общества (местные единицы) должны были посылать представителей на регулярные инородческие съезды Забайкальской области. Проект инородческого самоуправления включал в себя выборные суды, кодификацию обычного права и судопроизводство на бурятском языке. Буряты должны были получить право на частное землевладение, которого в Северной Азии были лишены инородцы и евреи[140]. Начальное образование должно было включать обязательные уроки монгольского письма (которое использовалось и для бурятского языка). С точки зрения прогрессиста-этнографа Льва Яковлевича Штернберга, этот проект фактически означал введение национальной культурной автономии. Бурятский съезд Иркутской губернии (Иркутск, 20–26 августа 1905 г.), среди 77 делегатов которого был Михаил Николаевич Богданов, поддержал признание за бурятами прав на землю и постановил ввести бесплатное школьное образование, подчинить Хамбо-ламе буддистов, живущих к западу от Байкала, и учредить земское самоуправление для коренных народов. В ходе дискуссий о форме самоуправления бурятские интеллектуалы империи разделились на три группы. Консерваторы стремились восстановить родовые степные думы, прогрессисты (Гомбожаб Цыбиков и Бато-Далай Очиров) выступали за национальное территориальное самоуправление, а западники (Богданов) были открыты европеизации[141].

Вологодский и другие местные сибирские деятели принимали участие в московских съездах органов самоуправления только с лета 1905 года. На съездах, начавшихся весной 1905 года, земские и городские делегаты согласились, что выборы в парламент должны быть всеобщими[142], прямыми и равными при тайном голосовании[143]. Но Манифест об учреждении Государственной думы и Положение о выборах, опубликованные 6 августа 1905 года, вводили выборы, которые не были ни всеобщими, ни прямыми, ни равными. Высокий имущественный ценз исключал большинство подданных царя. В число избирателей, разделенных на три группы (землевладельцы, горожане и крестьяне), не вошли ни женщины, ни студенты, ни солдаты, ни рабочие, ни многие интеллигенты. Дума создавалась как законосовещательный орган[144]. Подобно многим другим газетам и памфлетам, «Япония и Россия» утверждала, что Дума в «старом порядке вещей ничего не изменяет» и не отвечает требованиям, выдвинутым народом на собраниях, митингах и в прессе[145]. Либеральная «Сибирская жизнь» писала, что, хотя реформа признала «народную зрелость», при отсутствии гражданских свобод выборы невозможно провести так, чтобы они опирались на «сознательную волю избирателей»[146].