- -
- 100%
- +
I
Хаос звуков
Хаос звуков
Надо понять,что лирика есть приключеньедуши, томящейся в оковахи вырвавшейся от жены,от той жены, что крошки хлебасо стола не вытирает, неподшивает вырванной подкладки,томится за столом твоих друзей.Надо понять,в отсутствьи макияжа, в белесойограниченности тела, во всемудачливом и глупом постоянствесменять шило на мыло, порывистой,томительной работе над тобой,душа, надо понять, – одно лишьимя Правды.Правда – жена души.Кто с правдой спит, тот вправду спит.Не лирик.«Отправимся, отправимся в дорогу…»
Отправимся, отправимся в дорогу,где правде места нет, где нипорывам, ни томленью места нет,где сладкое развернутое телообдуманного горестного мира,где ты, душа, способна быть в тревогеза каплю слез,где ты – душа,и с непривычки вянешь, вянешь.Всего так много!Отправимся! Отправим в клубах дымасперва частицу по горам полазить.Потом, душа, найди свои одежды,оденься – и иди.В небесном море так много всякогои холодеет в облаках признаниев любви.«Вот пересев в лодку-моторку пересекает…»
Вот пересев в лодку-моторку пересекаетпорт суперкарго угольщика,и наругавшись летит вверх тормашкаминад молом он же минут черезтридцать успеть взять водкуна всю команду.Велеречив проходит поэт с болонкой.Та слушает его и кушает гладь пространства,заключенную в доме без окон – в небе.О, помоги, помоги душе, сладкое телообдуманно-развернутого мира!«Вчера я верил во вчера…»
Вчера я верил во вчера,вчера того вчера,когда ты приоткрыв глаза навстречукасалась грудью моей груди,как верил киржак-старообрядец в то, чтодо Петра весь вертоград цвел.Сегодня я верю во вчера,когда схватила мою руку ты и вытянулавдоль своего бедра,как верит бедолага-деревенщик в колхозныйдуха взлет, и самый счастливый день,день мясорубки, вспоминает ветеран.Я верю в счастливые первые дни.Я верю во вчера вчера вчера вчера,когда нас ещё не было.«Ныряем с головой…»
Ныряем с головойв страну вчерашнего дня.Там нас любили гибкие раскидистые женщины,их ноги подогнутые и подтянутыевыше головы, когда они курили иболтали всякой всячины моря —горы вокруг чаши моря.Ныряем с головой.Сыты по горло намив довольстве и негенас целовали наклоняясь холодные губыоблаков.И приключенье шелестит,стуча в стекло окна цветами,и суперкарго натягивает штаны и смотритна часы, мотает головой, мол, опоздал —будут шерстить.«Впрягаюсь в стол и резво, вытягивая шею…»
Впрягаюсь в стол и резво, вытягивая шею,несусь, несу себя, несу свойкавардак, свой малый милый хаос,тот из которого родится земля,черно-зеленые стволы с растресканнойоблупленной коройи зарождающиеся на самом кончике, насамом пальце ветки гибкие прутикии почки, пучки, шевелистики.Вперяюсь глазами в носки сапогов,упираюсь носками сапогов в невесомуюнежность путешествия в заозерныйкрай, в сырость, в туман,грязь-бездорожье, воздух, разрезанныйсвистом обнаженных веток —весна.«Нет, мне никто не равен…»
Нет, мне никто не равен.Сам себя несу, в горящей женщинене существуя жив живей живого.Ах, обряди избу резьбой,а хату аккуратно побели!Блистаю славой, сам собой украшен.Котенок с бантиком визжа забралсяна стену, ему необходима рамка,как путешественнику карта,а лирик ищет не Клондайк, а приключений.В седое время дня, в досаду годаопутан женскими чулками-полозамиЛаокоон.«Я не привык вымаливать подачки-поцелуи…»
Я не привык вымаливать подачки-поцелуи.Уходишь – уходи, не нужен – не нуди.Есть много всякого всего. Рискую —и вон. Торжественен разрыв пути.Дорога – рот. Рот порван. И концытеперь уж двух дорог сочатся краснойглиной,а по бокам стоят резцыстолбцы электролиний.Платон был прав. Рождают баш на башот бабы сопляков, поэмы от идеи.Рожающая жизнь – сплошной шантажпо извлечению того чего имеем.Я улыбаюсь шантажу,поджавши хвост, поджавши губы,и на прощание скажу:– О! Как расчетливо ты любишь!«Подачки-поцелуи – не привык…»
Подачки-поцелуи – не привык.Есть много всякого всего.Уходишь – уходи, рискую, рот порванныйсочится.Respublica —ведь вовсе не о том.Резцы терцин, а между ними натянутыепровода стихов, хиханьки проводов,вода подвалов, сплошная вонь отдохлых семихвостых мышекрыс.Шантаж привычен. Жизньвообще-то выше крыши. Вся в печенкахсидит, но важен тон, которым просятплату.«Всё хиханьки, всё смехуечки, все…»
Всё хиханьки, всё смехуечки, всетакое ушлое, зигзажистое, хроменькое.Мы стянуты в кольцо. Дрожит яйцона холоде, на самой кромкевесны. Мой угольщик опасно близкоболтается у мола на волне.Припрячь отжатую пипиську,ты отработался вполнеза прошлый рейс. Спеши до дому!Мы опростали трюмы. Ждем.Мадам согласна дать другомувозможность побывать скотом.«Кольцо пропорото зигзагом, и зигзаг…»
Кольцо пропорото зигзагом, и зигзагстянут в кольцо весенним холодом.Дрожа, он стягивется и сморщивается,отжатый, отработанный. Весьв прошлом!Возможность быть не нам принадлежит.Простая близость нарушена прощаньем.И —сопляки,и —бабы по бокам стоят, извлекая крашенкииз узелков, жалостно смотрят.Красная глина, яйца, хроменькийблаженный поджимает губы, какмадам проплывающая мимоболтающимися волнами платья.«Мой райский лик так мал и сморщен…»
Мой райский лик так мал и сморщен,что и не рассмотреть,а спелый крик полощет площадь,что миг послушать – и на смерть.Еще лак римский майским меломизмазан – это, скажешь, пыль.Припудри щечки неумелои губки в сердце оттопырь.«Ропот. Щечки подыхают…»
Ропот. Щечки подыхают.Мерли: спелый крик, рай и Рим, миг и май,белый мел.Май и Рим, Рим и райне рассмотреть.Пурга припудрит кудриперед маем.У-у, благодать!У-у, спелая какая!А за окном – ни дать, ни взять —почти что три десятых рая.Снег мал и сморщен, он пойдет-пойдети пройдет, а на площадь ляжет пыль.«Стебель чуть коричневатый…»
Стебель чуть коричневатыйна пустой, густой лазури —южный папоротник смятыйво саду ли, во сумбуре.Я лежу в лощинке, глядяна небо. Всё ворочаюсь.С этим садом-виноградомя прощаюсь прочно.Мне не надо белых бедер,облаков холодных.Пустотой, сияньем, ведромя прихвачен плотно.Вот моя отрада —ничего не надо,но темно в садук моему стыду.«Что содержится в намеках на усталый…»
Что содержится в намеках на усталыйпепел жизнина листву, что отжелтела,на твое утраченное тело,на хаос звуков?Что содержится в намеках на прощанье?Не прощенье ль?На прощанье шаль с каймою ты стянипотщательней.Каждодневная тщета и парад побед.Не понимая устрашающего топота совестливыхвздохов и охов, я ахаю и ухаю вместес совами звуков.На небе голубом прорезался звоночекзапоздалой весны и сразу оттаялитак долго замороженные наплеватель —ские слова и чувства.Неужели можно без намеков аукаться спрощаньем?И выдуманная тревога больше не волнуетсердце?Пуст город. В глубине его открылосьстолько всякого.Понурые толпы «в костюмах, сметанныхсо вкусом дурного сна», – сказалРембо – бредут от кладбища идемонстрируют благополучьеналаженной обильно смазанной жизни.Сорокалетний поэт с дочерью в окно таксиглядят на них и едут на вокзалвстречать его мать. Ей бабушку.А по пути Москва раскинула свои дома.В апрельском солнце она спокойнаи пустынна по вокресному.Где ж здесь поэзия?А надо ли поэзии, когда мы громоздимсяпятнами любви на освещенных солнцемстенах города, когдамы гривами волос вздымаемся к исходунеба в солнце, когдана нас печати серой седины и оспины ипересохшие русла морщин разоблачи —тельно рассказывают всем прохожимо милости в нас прожитых годов?Когда ты так украшен пляской лет,кто станет спорить: в мире Рим творящемодно лишь прошлое способно сплыть на нети стать по настоящему незряшным,и можно ли подолгу быть незрячим,когда в свой срок весна, блюдя завет,но все-таки подобная удачена города обрушивает свет?А потому пора прощанья настает,прощанья с тем, что будет нашим прошлым,дворцом нерукотворным и закономнепреложным.На каждомй клумбе черная весна гниет.Она – торжественный круговороттого, с чем согласиться мы не можем.У болота согнувшись стоит поводырьхаоса звуков.Гнусно пахнет с болота.Но ему в этом запахе воля и небо весныясны.У коряжистых пней не просохла земля.Кой-где снег.Но ему в этой сырости обнаженное телолюбви явлено,и даже ростки – соски женщины, растираемыеобезумевшим языком.Крик прощанья, нелепый заливистый крик —ключ ко многим хранящимся тщательнотайнам.Но ему в этом голом, еще не проснувшемсялесу, может быть, открываются болеескрытые клады.О, слепые слова! О, клубки неродившихсязвуков!Вас ведет не наследник миров, а случайныйпрохожий.Когда мы сочетаем слов растеньяв букетах речи и полях общенья,в лесах стихов и на любви болотах,над миром простирается суббота.Когда организованно звенят на облакаповешенные нитидождя,когда ты просишь у своих открытийдо завтра, до утра хотя бы подождать,когда ты опираешься на стеныв шатаниях по городским пустотами бедра женщины окутываешь пеной,которая хоть означает что-то,со свистом налетят пыль и песок с улиц,попадут в глаз,и недовольно веком хлопая,идешь, останавливаешься, идешь,останавливаешься, ругаясь —и это прощанье.II
Эклога
ОниВ одной из загородных клиникмы испытали темный страх,когда над линиями лилийкружился наш спокойный прах.И в одночасье постаревши,оледеневши так внезапнона наших пальцах перепревшихмы вдосталь наблюдали пятна.Из нашей памяти исчезловсе то, что наблюдало нас,и девичьи тугие чреслаподобье ласкового сна.Мы обнаружены, опасны,нас классно гладят после битввонзая в сердце ежечаснотри сотни сладковатых бритв.ОнВдохновленный ярким утромя гляжу на вещи мудро,вещим взором проникаядаже в логово трамвая.Тот трамвай стремится жалкопод изогнутою палкойвдоль по рельсам напряженнымэлектричеством зажженный.ОнаЭлектричество везделасковое и печальное.Только что тряхнешь плечамии летаешь на звезде.ОнКружился наш спокойный прахв одной из загородных клиник.Вокруг него расцвел малинники волновался на кустах.Под ветром зеленью пропахшим,под миром радостью наполненныммы опускаемся уставшиеи переполнены, наколоты.ОнаВерней всего сказать: – приколы,ты не воскреснешь, хоть ты тресни.Какое разноцветье песни!Осколок. На фиг! Ты осколок.ОнВ одной из беспощадных песеня говорил, что ты стара,что мир исполненный добраизлишне выспренен и пресен.ОнаЯ отвечала не таясь,что я спокойна,что не начавшаяся связьнас не достойна.И что, добавлю я, ваш долгв одной из загородних клиник —восторг. И вовсе не умолкгул линий лилий.«По ноябрьской злой постели…»
По ноябрьской злой постелиходит ветер из окна.В снегопад оделись ели.Даль подвижная видна.И легла почти случайнона руку беда однойженщины необычайной,одинокой, никакой.Просится сказать «участие»,просится сказать «прикинь».Кто-то рвется, кто-то шастаетиз подвала в магазини обратно. Ходит ветер,ходит снег и ходит кто-то,за полночь уселся вечер,мы уселись, обормоты.По ноябрьской злой постелимы тоскуем неприлично.То ли пили, то ли пели —этой бабе безразлично.«Сквозь хилые березки и осины…»
Сквозь хилые березки и осиныстремясь в воскресный день в Москву,переезжал пригорки и низины,пересекал снег и траву.Оттенки серого менялись постояннодруг с другом, и казалась равномернойне очень четкая из-за туманаих нескончаемая смена.Я думал: одиночество опасно.Конечно, это сладость и подарок,но все-таки свет больно ясен,излишне резок, радостен и ярок.Я думал, обнаруженное чувствопривязанности, влажности, касаний —Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.