В снегах не всегда холодно

Ночь. Квартира на первом этаже. Семья – отец, мать и трое взрослых сыновей. Поджёг.

– Горим. Горим, мать! Поднимай детей! – заорал муж, толкнул жену и вскочил с кровати. Рванул за документами, по пути увидел, что горит кухня, дым повсюду. «Вот же твари! Твари! Твари! Твари!»

Мать рванула к комнатам сыновей.

– Сёма! Елисей! Ренат! – Мать влетела в первую комнату и стала вытягивать из неё сына, не смотря на то, что тот вполне мог бежать и сам. Жил он в отдельной комнате, а два его брата в другой.

– Боже! Мальчики мои! Всё так плохо! Ох, как же так-то!? Ренат! Елисей!

Мать ворвалась во вторую комнату. Младший – семнадцатилетний Ренат всё ещё лежал в постели.

– Ренат! – кричала мать, сдёргивая с него одеяло и тряся за руку.

Старший сын подпирал дверь на балкон.

– Мам! Они уже здесь. – Сын встревоженно смотрел на мать. Он боялся, что его беспокойная мать сейчас отдёрнет его от балкона, тогда те, кто устроили поджёг, ворвутся и зарежут всю семью раньше, чем они добегут до двери в подъезд. Так делала эта банда раньше. О ней говорят новости, пишут газеты. Они очень ловкие, быстрые и натренированные. Свирепствуют уже почти месяц и выбирают в качестве жертв именно семьи с детьми. Поймать их никак не могут, а потому их вряд ли остановит юноша подпирающий дверь. Скорее он станет им первой жертвой.

Мать размышлять глубоко не стала, бросилась к Елисею отдирать его от балкона. Он сопротивляться не стал, покашлял и устремился к выходу с матерью.

Отец уже открыл дверь в подъезд и подгонял семью. Стоило Елисею с мамой выбежать, все тут же услышали, что дверь балкона ударилась о стену. Банда проникла в дом. Отец стал запирать дверь со стороны подъезда, как вдруг Семён закричал: – Ренат! Где Ренат!?

Мать с бешенством и нестерпимым ужасом во всех частях своего тела стала пересчитывать взглядом семью.

Елисей понял, что бросившись к балкону, не поднял с кровати своего младшего брата.

Привет. Меня зовут Ренат и пару дней назад я умер. Хотя, признаться, по ощущениям для меня не прошло с того момента нисколько времени. Да и именно самого момента смерти я не помню. Обычно никто не помнит, так я где-то слышал, а полагаться на информацию из всех источников не следует. Я помню всё, что было со мной, кроме последних секунд. Наверное, так сделано специально, чтоб не помнить страха и боли. Я специально остался тогда в постели. У меня не было мыслей именно умереть вот так. Идеей было остановить этих существ, язык не поворачивается их людьми называть. Идея «А что если я останусь и задержу их» пришла как обычная быстрая мысль, но она понравилась мне. Скажу ещё, что я до этого дня всю неделю не мог выспаться, в эту же ночь я лёг поздно и уснул очень крепко. Если бы я высыпался в прошлые ночи и проснулся раньше этой ночью и обдумывал эту идею не сонным, то я ни за что не стал бы осуществлять задумку. Я просто остался лежать в полудремоте и обдумывать вероятности исхода. Лежал тихо, целиком под одеялом, когда они пришли. А когда они вышли из комнаты, я начал действовать. Двигателем моим в этот момент был страх. Я испугался, что остался дома один, что не выбежал со всеми. Запер балкон и забаррикадировал к нему выход кроватью брата и опрокинул туда же книжный шкаф. А ведь я мог просто выйти… На звуки прибежали. Началась схватка, но так как я её не помню, вряд ли я победил. Однако и не совсем проиграл.

– Ваш сын герой. – Сказала какая-то женщина, когда моя семья выходила из церкви. Эти слова совсем не стали успокаивающими для семьи. Мать тогда опять разрыдалась, а Елисей еле сдерживаясь, объяснил мне, что благодаря моему поступку, один из банды не выбрался из горящей квартиры, вследствие чего, оставшаяся банда затихла и больше нигде не проявляла себя, пока что.

Он винит себя во всём. Старается не показывать этого, всегда старался быть спокойным, уверенным. Я понимаю его ход мыслей. Он старший брат, я младший, мы в одной комнате. Но на моё: «Я сам решил, я специально решил там остаться» он не реагирует.

Мать вообще успокоиться не может. Отец её успокаивает, хоть и самому ему плохо, но мать не унимается. Вот и сейчас. Только похороны состоялись, только я появился перед ними, так мать ещё сильнее разрыдалась. Сидим сейчас все на скамейке неподалёку от кладбища, церкви и речки с лесом по другую сторону. Мне тут всегда нравилось. Это на самом краю города и тут так легко дышится. Сейчас ещё и приятный летний ветерок. И не жарко. Я рад, что не жарко, ведь умер я в чёрной футболке. А вот штаны у меня пижамные, клетчатые. Хорошо, что не со звёздочками одел. Хотя, в звёздочках нет ничего плохого. Не особо хочу переодеваться в дальнейшем, ведь для этого придётся приходить домой, а это, боюсь, будет напрягать мою семью.

Мать мне что-то пытается говорить, но из её рёва я плохо что-то понимаю, а потому даже не слушаю. Им всем так грустно, а мне почему-то нет. По идеи я, наверное, должен слушать сейчас все её слова, так как это последний раз, когда мы говорим. Вернее, у меня ещё сорок дней на это, но я не планирую провести их полностью с семьёй. Я не знаю, что конкретно буду делать, но видимым и слышимым я для них быть не хочу. Ведь им, скорее всего, от этого больнее будет. Только сейчас, как следует, попрощаюсь и всё.

– Родненький! Ренатушка! Ты не уходи только от нас скоро! Зачем ты вообще устроил всё это!?

– Мам, я сказал уже, что уйду. Я хочу, чтоб вы быстрее привыкли к ситуации и за сорок дней я хочу успеть увидеть вас счастливыми без меня.

Мама опять заревела во всё горло. Ей уже не хватало воздуха и жидкости в теле, плакать нечем было.

– Пап, дай, пожалуйста, тридцать рублей.

– Для чего тебе деньги-то сейчас?

– Схожу маме воду куплю.

– Да чего ты, я сам сейчас схожу куплю.

– Пап, я сам хочу это сделать.

Отец дал мне деньги, и я пошёл к лавочке с мороженым и водой. Она тут не особо далеко, надеюсь, что продавщица не поняла, что оплакивают там именно меня. Не особо людям приятно говорить с мёртвыми. Многим не по себе становится. Воду купил, возвращаюсь. Если что, то сквозь предметы я не прохожу, я вполне могу что-то держать или куда-нибудь врезаться. Интересно, откуда пошло, что призраки сквозь стены проходят?

– Вот, мам, держи.

Она даже не взяла воды. От того, что теперь начала плакаться о том, какой я всегда был добрый и заботливый.

Мне это надоело. Воду я дал отцу, а сам решил попробовать то, чего теперь могу. У призрака есть три состояния: первое – он всеми видим и слышим, второе – он не видим, но слышим, третье – он не видим и не слышим. Но в любом состоянии он всё так же не может проходить сквозь стены. Информация обо всём этом как-то сама пришла. Резко и как что-то очевидное, как умение сжимать и разжимать пальцы в кулак. Хотя, скорее всего эта информация пришла ко мне там, в загробном мире. По памяти – я был там секунду, по ощущениям – долго. Это был какой-то тёмный зал, я не помню, что именно было там, возможно это был суд (я не знаю, что это было, просто такая мысль). Не помню даже, чтобы там был кто-то. Я, просто находясь там понял, что после сорока последних дней на земле вернусь сюда и останусь тут навсегда, наверное. Не именно в этом зале. Это лишь помещение. Так-то мир вполне большой, опять же не видел сам пока, но просто как будто знаю это.

Стал невидимым, но слышимым. Мать заметила не сразу, но когда заметила, запаниковала, что я совсем ушёл. Братья мои сидели молча.

– Нет, мам. Я тут. Просто смотрю возможности. Что я теперь умею и могу.

Нет, не могу тут больше находиться. Все они излучают слишком много грусти и негатива. Моему настроению это сейчас не соответствует. Я хочу в мир. Гулять. Не могу больше терпеть.

Я не стал становиться видимым, сказал, что люблю их и ушёл. Не знаю, как скоро они это поймут, но выбор мной сделан.

Холод. Снег. Горы. Группа молодых людей направляются к месту, где их ждёт вертолёт. Ведёт их сын опытного альпиниста. Ведёт своих сокурсников, которые отправились в небольшой поход на неделю. Неделя не дошла до конца, у молодёжи кончился запас еды раньше на два дня, и было принято решение отправиться домой раньше.

Позади лес. Лагерь свёрнут, распихнут по рюкзакам. Вертолёт прилетит через час. Будет ждать на верху небольшой горы, на которую ему удобно будет приземлиться.

Я отправился гулять. День чудесный, дел нет, обязанностей тоже. Вот она, свобода! Нет и больше не будет потребности в еде, воде, сне, тело здорово, а идётся так легко. Настоящее счастье, что именно так устроено всё после смерти. Конечно… не для всех.

Я проходил около скамейки, на которой сидели мужчина с женщиной. Издалека можно подумать, что они знакомые, друзья или семья. Но это не так. Они незнакомы, даже если они год будут рядом друг с другом, они не познакомятся. Этот мужчина когда-то был плохим человеком… После смерти его не ожидало ходить призраком по земле или отправился в загробный мир. Он был перерождён в тело, тело которое не умеет видеть, слышать, ощущать… Это называется небытие. Оно даёт человеку просто существовать. Такой человек – грешник, никогда не научится даже просто ходить. Его возят в коляске.

Та женщина – сиделка. Работа сложная, на неё идти никто не мечтает, но кто-то всё-таки идёт. Главное им поменьше думать о том, кем ранее был этот человек. Сейчас он не является добрым или злым, но прожить до старости должен в таком состоянии. Сложность именно в этом. После чего он тоже сможет отправиться в загробный мир. Или, может быть, переродится в этом мире, чтобы доказать, что он исправился.

Люди ухаживают за такими. Причин много. Кому-то больше идти некуда, кто-то благодетельностью занимается, кто-то боится на их месте оказаться.

Я прошёл мимо, не желая думать о них и смотреть в их сторону. Мои мысли сейчас о другом. Я думаю, чем заняться. Вскоре мне надоест просто гулять тут. Я знаю этот город наизусть, гулял тут не раз и чего-то нового сейчас не найду.

Можно поехать в соседний город. Там я был лишь пару раз проездом. А если мыслить шире, я не был в других странах. Чего мелочиться-то? Хотя нет. Это не для меня. Я не летал никогда на самолёте. Не ездил на поезде. И не собираюсь тратиться на это теперь.

Сейчас я подходил к пешеходному переходу. Здешний светофор иногда мигает или неверно загорается, его всё никак не починят. Горит красный. Я подожду. Не хочу даже проверять, почувствую я боль или нет, но я могу навредить другим, если устрою аварию. Лучше дождаться зелёного и перейти с остальными, при этом, не показывая себя.

Не то чтобы это правило, но лучше не показывать людям своё присутствие. Мёртвые не должны лезть в жизнь и судьбу живых. Живые не должны всегда тревожиться и думать том, что кто-то стоит рядом с ними и смотрит на них. Мёртвый смотрит на живого…

Зелёный. Я перешёл дорогу. Лампочка светофора сменилась резко на красный. Позади меня звонко засмеялась маленькая девочка. Звонкий детский смех, он прекрасен всегда. Позади меня. Позади… Позади меня дорога. Я резко обернулся и оказался прав в мысли, пришедшей так быстро и ещё не успевшей должным образом сформироваться. Девочка присела на корточках, на пешеходном переходе, не дойдя немного до тротуара. Она поймала руками бабочку и очень радовалась этому. Из толпы, метрах в десяти от нас, высунулись, по всей видимости, её родители.

– Алёнка!

Девочка встала и, не сходя с дороги, показала им бабочку. Которая тут же улетела вверх, размахивая красивыми крыльями, которыми девочка не могла перестать восхищаться и мечтать о таких же для себя. Ей лишь немного мешало тёплое летнее солнце, к которому полетела бабочка. Девочка опять захихикала.

Машина летела к ней с бешеной скоростью. Родители были не достаточно близко, чтобы успеть вытащить дочь с дороги. Это сделал я.

Я подскочил к девочке, схватил за локоть и дёрнул на тротуар за собой. Машина, а затем и другие, промчались мимо.

Посмотрел на девочку, которую всё ещё держал за локоть. Вроде бы обычная девочка, я её спас. Затем я посмотрел на дорогу. Точно такую же девочку держали прохожие, которые поспели к ней раньше родителей. Мать кинулась к ней и обняла свою дочь.

– Живая, девочка моя, какое счастье! Как повезло! Слава Богу!

Но дочь её не выражала никаких эмоций.

Все эмоции были в моей руке. Я вытащил не девочку. Не её тело. Я вынул душу. И нарушил этим одно их самых важных правил, или даже законов загробного мира, выведенных для мёртвых.

Мертвые, пребывая в отведённом времени на земле не имеют права вытаскивать душу из тела. Касаться людей мы можем. Но нельзя как-либо тянуть человека. За руку его потащишь – ты потянешь душу. Я узнал об этом в том зале, в который попал после смерти, но не имел понятия о том, как это должно работать.

Родители девочки поласкали своё бездушное сокровище и, подняв его на руки, ушли с ним.

Я смотрел на это в шоке и страхе.

– Дядя, отпустите меня, пожалуйста.

Я выпустил её руку.

– Почему мама с папой ушли? Я же ещё тут.

Она не понимала, что произошло.

– Я должна догнать их!

Алёнка, имя я несколько раз услышал от родителей, стала вертеть головой в поиске родных, но не могла их найти. Я тоже искал. Тоже не мог найти. Я должен исправить свою ошибку. Не важно, что за наказание меня ждёт, пускай и самое страшное, какого представить себе не смогу, если я не верну душу. Мне важно просто вернуть душу. Я не имею права вот так поступить. Девочка ещё ребёнок. Я тоже не увидел большую часть жизни, но ей всего около семи! Тело без души, да ведь это страшно. Я не знаю, насколько быстро родители девочки поймут, что это не шок у их чада на лице, а полная пустота. Не знаю и того, как сама девочка начнёт тревожиться, но спешить надо точно.

– Я отведу тебя к твоим родителям.

– А кто ты?

– Я дебил.

– Реще-реще, ребят! Вертолёт уже ждёт! Чё, слабаки совсем, да?!

– Матвей, заглохни. Все итак идут. Сам видишь же какие сугробы!

– Да ладно вам, уже пришли же!

У самой скалы была верёвка. Канат, по которому ребята спустились несколько дней назад и специально оставили его здесь. Подниматься им придётся почти по отвесной скале. Окружали их тоже каменные стены с двух сторон. Чувство свободы от этого пропадало.

Группа из шести человек закрепилась и начала подниматься.

Прошло, наверное, чуть меньше часа. Без часов сложно сказать точнее. Всё это время мы сидели на скамейке, и я пытался выяснить, где девочка живёт. Я не выяснил ничего. Она не знает адреса. А объяснение, что это пятиэтажный дом мне ничего не даёт. В нашем городе в основном именно они. Я уже начал терять надежду, что смогу её вернуть домой, ну, вернее, в её тело.

А ведь родители очень скоро поймут, что чего-то не хватает их дочери, а так же быстро поймут чего именно. Счастливый ребёнок, вдруг ставший тихим, не болтливым и просто поддерживающим в себе жизнь. Такой ребёнок очень выделяется. Они будут в ужасе. Будут переживать. Себе не найдут места.

– Ренат, уже закат. Где мы будем спать? Ты отведёшь меня сегодня к маме с папой?

– Нет. Сегодня нет. А спать… А зачем нам спать? Мы можем поискать ночью твой дом.

– Но ночью надо спать, так мама говорит. Ночью все люди спят, иначе сил потом не будет, потому что…

– Я понял. Знаю. Но нам не нужно сейчас спать. Силы не пропадут.

– Пропадут! Ночью надо спать!

– Ладно-ладно, не кричи только. Спать так спать. Только не удивляйся, если не уснёшь.

– Мы пойдём к тебе домой?

– Нет, ко мне мы точно не пойдём.

– Почему? Ты тоже не помнишь, где живёшь?

– Нет, я помню. Просто сейчас там не особо приятная обстановка.

– Я не понимаю. А где тогда мне спать?

Я глубоко вздохнул, хотя не понятно зачем, ведь дышать мне не особо нужно, привычка видимо, и начал оглядываться в поиске ночлега. Можно предложить спать прямо на скамейке, но не думаю, что она согласится. Вряд ли её устроит любой вариант на улице.

– Как тебе вариант переночевать на детской площадке? Вон на той, – я показал пальцем, – Будешь играть там, пока силы не закончатся, а когда устанешь, можно поспать в том замке.

– Нет, в том замке грязно. Лучше в грузовичке, там чище и удобнее.

– Ты уже была на этой площадке?

– Да, папа меня сюда по выходным всегда водит, я там всё знаю наизусть! Знаю, где номера написаны, где кошка нарисована, где паук Жора живёт. О! А ты хочешь посмотреть на Жору?! Я покажу его! Мы с папой так его назвали! Он наш питомец!

– Нет, это вовсе не обязательно. Так ты согласна на идею?

– Только если ты посмотришь на Жору!

– Ладно, я посмотрю на Жору.

– Ты обещаешь, что я смогу играть там, пока не устану?

– Обещаю.

– Тогда я точно не устану!

Алёнка вскочила со скамейки и побежала на площадку, а я пошёл следом с тёплой надеждой, что раз родители водили её сюда, то они придут вновь, надо лишь немного подождать. Ну, и на Жору надо посмотреть.

Когда последний участник похода поднялся над поверхностью снега на пять метров, группа остановила движение. Все переглянулись, заулыбались. Они специально сделали так, чтобы последним оказался именно тот, кто им оказался.

– С днём рождения, Нарица! – крикнул верхний, остальные поддержали, Нарица непонимающе посмотрел на них, а тот, кто был над Нарицей, надрезал канат под собой.

Нарица полетел с верёвкой вниз и приземлился в сугроб. Воздух вырвался от удара из лёгких. Ребята сверху засмеялись и поползли дальше наверх. У них не было злых намерений. Они всего лишь хотели пошутить над ним, что как будто оставили его тут. Одного.

– Вы какого творите?! Киньте мне верёвку!

Жору Алёнка не нашла, но не очень сильно расстроилась этому. «Гулять ушёл, понимаю» – деловито заключила она и отправилась на горку.

Всю ночь я искал себе занятие. Можно было бы порисовать, мне нравилось это занятие, вот только ни блокнота, ни ручки при себе у меня не было. В итоге я нашёл под деревом небольшую влажную палочку и стал рисовать ей на земле.

Я не особо задумывался над тем, что именно рисовать. Начал рисовать реку, лес, облака…

А ведь это может увидеть любой живой, кто придёт следующим днём на площадку. Точно! В голове проснулась идея. Сюда приходили родители девочки ранее. Я могу оставить им послание. Или кому-то, кто их знает и, увидев, сможет передать.

Я начал вырисовывать крупно Алёнку. Рисовать умею, а потому получилось, вполне, похоже. Закончив добавил надпись «Кто знает родителей этой девочки, скажите им прийти сюда. Их ждут».

– Что ты делаешь? Это ты нарисовал?! Это я?! Как классно ты рисуешь! Как ты так рисуешь!?

– Ты не устала?

– Нет, я же сказала, что на площадке никогда не устаю.

Пусть лучше думает, что всё дело в магии площадки.

– А ты? Ренат, ты не играешь со мной. Ты, наверное, устал из-за этого. Тебе тоже надо поиграть, срочно!

– Нет, поверь мне, я точно не устал. К тому же, уже совсем скоро утро.

– Люблю утро! Мама готовит всегда самые вкусные на всём свете бутерброды с расплавленным сыром! Правда, это всё сопровождается противной кашей…

– Каша это полезно. Мне к ней бутербродов не предлагали обычно.

– А чем мы будем завтракать? Ты умеешь готовить бутерброды с расплавленным сыром? А если не знаешь, то ничего страшного! Я всё расскажу! Я видела, как мама это делает. Вот только, где мы возьмём микроволновку? У тебя её с собой, случайно нет?

Вот чёрт… Я не подумал о том, что Алёна захочет есть. И не то, чтобы это был голод в ней, нет, просто привычка. Нам не нужна еда ровно так же, как и сон, но как ей объяснить это? Конечно же, мы можем и поесть, но тогда вопрос в том – что? Чувствую себя не мёртвым, а бездомным. Словно мы выживаем.

Я попытался придумать что-то, что отогнало бы у неё мысли о завтраке, но её ничего не берёт.

Своровать еду? Конечно, можно и купить, но денег у меня нет, и надо будет придумать, каким образом мне стать видимым и слышимым незаметно для прохожих. Красть я не хочу. Это не честно, не справедливо. Нужно подумать ещё. Школа. В моей школьной столовой частенько остаются нетронутые тарелки. Можно поесть там. Только вот какое дело… Зайти туда не большая проблема, но вот как незаметно поесть? Если я беру предмет, то пока его касаюсь, он по моему желанию может быть так же видимым или не видимым. Но у моей маленькой подруги это вроде не должно работать. Она душа, а не призрак. Она не может становиться видимой или слышимой. Её видят только мёртвые. Слышат только мёртвые. И они не могут никак дотронуться до чего-то живого.

– Мы идём завтракать в столовую.

– А там вкусно кормят?

– Нормально в целом.

– Там есть микроволновка?

– Эм, я не знаю, но бутербродов мы не получим, однако хоть что-то поедим.

До школы шли не в тишине. Алёна много болтала. Очень много. Это не большая беда, просто я не успевал обдумывать план действий. А вот Алёна, как мне кажется, успевала обдумывать всё на свете разом. Как же кипит в ней жизнь. И жизнь эта должна продолжаться.

Пришли. Я попросил подождать Алёну снаружи. Один вошёл внутрь. Сейчас лето, а потому в школе были только учителя, охранник и рабочие красящие стены. Я только вошёл и тут же услышал своё имя, сразу же закрыл уши руками. Что бы они там про меня не говорили, я не хочу это слышать. Я прошёл в столовую. Взял две тарелки и вышел с ними на улицу, к Алёнке. Вроде, всё прошло гладко, и в школе никто ничего странного не заметил.

Я только на улице поинтересовался тем, что вообще взял. Это была манная жидкая каша. По запаху, её пытались разбавить дешёвым молоком. Очень сильно разбавить…

– Я не буду это есть! – завозникала Алёнка.

– Тогда ты можешь не есть.

– Вообще?

– По крайней мере, сегодня.

Я тоже не смог это есть. Даже для вида. Зачем я себе вообще взял? Можно же было бы только Алёне. Что вот только делать теперь с кашей этой…

– Алён, собак любишь?

– Люблю! Я хотела бы очень таксу! Они такие смешные и длинные! Но мама не разрешает домой собак. И кошек не разрешает… Зато у нас есть морская свинка! Пипи её зовут! Потому что она часто пищит, вот так… – девочка стала пародировать морскую свинку.

– Свинка это хорошо, а на счёт собак всё-таки давай договорим. У нас каша ведь осталась, пойдём, покормим собачек, м?

– Такс!?

– Вряд ли там будут таксы, но те, кто будут, будут очень рады покушать.

Я знал, что в городе есть одно местечко, где любят тусоваться бездомные собаки. Будучи живым, сюда не стоило соваться… Собаки злые и голодные. Они могли и разорвать. Но теперь бояться нечего, верно?

Мы пришли в это место. Край города. Тут свалка небольшая, она была тут всё время, что себя помню. Недалеко забегаловка, с неё собакам тоже порой перепадает. И порой что-то можно украсть от хозяев частных домов. Не повезло же людям поселиться здесь.

Собаки же должны быть где-то неподалёку. Гавканье слышно. А обойдя небольшую кучу мусора, мы увидели источник звука. Их было несколько. Мы приближались к ним, они к нам. Не рычали, кстати. Спокойно, немного пугливо, принюхиваясь, они подошли совсем близко. Им не было смысла бояться нас. Они знали, что мы не телесные существа, которые могут навредить им. А вот Алёнка прижалась ко мне. Ей было несомненно интересно, но она всё таки боялась. Я поставил обе тарелки, и собаки принялись за еду. Тут я принял решение отойти чуток подальше, так как собаки начали рявкать друг на друга за еду.

Собаки, кошки и прочие животные видят призраков, душ и т. п. в любом виде. Отчасти это заставляет чувствовать себя не так плохо, но с другой стороны… Вот пришёл ты куда-то, хочешь что бы тебя никто не заметил, а собака как начнёт лаять на пустоту и всё, тебя, считай, раскрыли.

А тем временем собаки всё больше и больше друг на друга злились. Еда была уже вся съедена, но они всё равно не унимались. Начали огрызаться. Рык, лай. Алёнка цеплялась мне в ногу и тащила прочь. Собаки завязали драку.

– Ну, кто так кормит-то? – раздался за нашими с Алёнкой спинами голос.

Мы сразу обернулись. Это был какой-то парень немного постарше меня, одежда его была изодрана. Судя по тому, что он нас видел, он – призрак. А судя по одежде… Ну, вероятно он был бездомным, когда умирал. Может, умер от голода или от холода. Хотя, нет, от холода не мог, сейчас ведь лето. Однако, в местах, где одежда была порвана, блестело что-то напоминающее иней.