Проект Синее пламя

Глава 6. Вера

На следующий день вернулись Рената Васильевна и Захар Петрович. Бабушка привезла кучу брошюр и хорошее настроение, профессор же казался задумчивым. Надежды на отклик таяли с каждым часом.

Вечером пятого дня, когда они пили чай под восторженный рассказ Ренаты Васильевны о спектаклях, Оля заметила, что заветный портфель стоит на стуле в кухне. Сердце ёкнуло.

– Кажется, закипел чайник, – соврала она, выскальзывая из-за стола.

Она молниеносно расстегнула портфель. Внутри, среди аккуратно подшитых бумаг, лежал знакомый кожаный блокнот. Руки чуть дрожали, листая страницы.

– Наконец-то! – перед ней был адрес, выведенный его чётким почерком.

Не раздумывая, она достала телефон и сфотографировала его. Портфель был уже застёгнут, когда внезапно и оглушительно зазвонил стационарный телефон. Все трое вздрогнули.

Оля резко метнулась к окну, делая вид, что разглядывает что-то во дворе.

Трубку, как всегда, взял Захар Петрович.

– Да? – прозвучало неестественно громко на фоне общего молчания.

В ответ что-то проговорил тихий, надтреснутый мужской голос. Профессор слушал, не перебивая, и лишь изредка бросал на них короткие взгляды.

– Спасибо… Да, конечно… Мы обязательно будем. – Он положил трубку. Его лицо было невозмутимым, но в глазах читалось возбуждение. – Это был человек, который знал Катю. Он согласен встретиться.

В захудалом кафе на окраине города их ждал немолодой, бедно одетый мужчина. Он теребил шапку в руках, а перед ним стоял нетронутый стакан чая.

– Мы на одном курсе учились, – мужчина начал, не поднимая глаз. – Давно это было. Она… она была не такая, как все. Добрая. Смотрела на тебя, и казалось, знает о тебе всё. – Он сделал глоток чая. – А потом… потом она пропала. Тогда еще история странная произошла, два парня погибли. Черт знает, что случилось… – он замолчал, уставившись в стакан. – Я нашёл её случайно, через полгода, здесь, у отца. Она была… другая: похудевшая, испуганная и с большим животом. Сказала, что ребёнок от одного из тех погибших.

Оля почувствовала, как у неё похолодели кончики пальцев.

«Ребёнок от Сергея!» – мелькнуло у Оли.

Сухая канва событий, известная от профессора, наполнилась живой, обжигающей болью, которую источало каждое слово этого несчастного человека.

– Сказала, что её предали. Что она натворила чего-то такого… И теперь боится за себя и ребёнка. Я предлагал помочь, жениться… – он горько усмехнулся. – Она сказала, что я хороший. И что это её крест. А потом… – он сделал глоток, его рука дрожала. – Оставила записку и бросилась с крыши. Через неделю после родов. Её отец, Алексей Иванович, забрал ребёнка к себе. Сказал, это единственное, что осталось от его девочки. Потом они куда-то уехали. Я больше о них не слышал.

Грохот тарелки из-за стойки бармена прозвучал как выстрел.

Она вздрогнула. Внутри щемяще сжалось: Катя не просто исчезла, она погибла.

– А девочка… – выдохнула она, и собственный голос показался ей чужим. – Что с ней?

– А кто её знает. – Мужчина безнадёжно махнул рукой.

– Могила, – Захар Петрович резко сжал челюсть, сухожилия на шее напряглись и положил на стол конверт с обещанным вознаграждением. – Хотим почтить её память. Покажите, где, если знаете.

На старом кладбище дождь превратил глинистые дорожки в скользкую кашу. Он подвел их к двум скромным могилам с покосившимися памятниками.

– Вот. Катя и её отец. Рядом и легли.

Оля перевела взгляд на соседние надгробия. Могилы девочки там не было. Значит, она могла быть жива.

Почти не отдавая себе отчета, она шагнула к чёрному мрамору Катиного портрета. Капли дождя скатывались по холодной поверхности, словно слезы. Кончики её пальцев коснулись мокрого камня.

Картинка проявилось резко и ясно, будто Оля смотрела через стекло.

Белая комната. Резкий запах антисептика. Сверху – яркий, слепящий свет. Руки в стерильных перчатках, уверенные и быстрые, склонились над неподвижным телом. И самое главное – лицо молодой девушки.

Видение исчезло. Оля одёрнула руку, как будто обожглась.

– Вера… – выдохнула она, сама не зная, откуда пришло это имя.

– Что? – растерянно отозвался Захар Петрович, сидевший осунувшись на лавочке.

– Нет… Ничего. Показалось.

По дороге назад Оля снова и снова пыталась воспроизвести видение, чтобы разглядеть лицо девушки. И не заметила, как профессор несколько раз встревоженно посмотрел в зеркало заднего вида.

– Кажется, за нами кто-то едет, – наконец произнёс он неестественно спокойно. – Серая «Лада». С тех пор, как мы свернули с трассы.

Женщины резко обернулись.

Они проехали ещё пару кварталов, сворачивая наугад. Серая машина повторяла все их манёвры.

– Это слежка, – констатировала бабушка, и в её голосе прозвучала нота настоящего, неподдельного страха, какой Оля слышала впервые.

– Хватит. Точка. Захар, домой. Собираем вещи. И первым же утренним рейсом – в Москву.

Серая Лада проводила их до деревни и остановилась у магазина.

– Ну давайте, скажите мне, что они магазин искали в 2 часа ночи! – Рената Васильевна с силой захлопнула дверь машины и резким шагом направилась в дом. – А тут как раз мы подвернулись! Проводили хоть!

Ей не ответили, а лишь переглянулись.

Пожилая женщина яростно запихивала то самое вечернее платье в чемодан, но оно отказывалось помещаться, выпирая упрямым шёлковым пузырём.

– Ну что стоишь, как истукан? Иди сядь на него, я хоть замок застегну! Видишь же, не помещается! – укоризненно бросила она внучке, замершей в дверях.

– Ба, – начала Оля, и в её голосе зазвучали нотки давно забытого детского упрямства, – я не поеду.

– Поедешь как миленькая! Сейчас соберёмся – и прямиком в аэропорт! И на этом всё закончим! – её всегда безупречная причёска растрепалась. Сдувая прядь со лба, она с новыми силами обрушилась на непокорный чемодан.

Оля намеренно не помогала, давая бабушке выплеснуть ярость на бездушный объект.

– Я согласилась на эту авантюру, будучи уверенной, что наш профессор слегка заигрался в Шерлока Холмса! Не отпускать же тебя одну! И просто развеяться хотела, – Рената Васильевна выдохнула и оставила бесполезную борьбу, тяжело присев на край кровати.

– Детка моя, ты просто не понимаешь, насколько это опасно. Это каток. На его пути остаются либо безумцы, либо самоубийцы – раздавят и не заметят. Если у Системы тут есть интерес, то нам лучше не знать, какой. – Она замолчала, глядя в стену. – Я знаю это не понаслышке. Твой прадед ушёл на работу и не вернулся. Официальный ответ нам прислали только через пятнадцать лет.

Оля впервые видела свою несгибаемую бабушку в таком состоянии – испуганной и сломленной. Как объяснить ей, что нельзя уехать, потому что тихий, ледяной голос в голове приказал остаться?

– Ба, я всё понимаю… Но сейчас другое время. И мы ничего дурного не делаем…

– Время другое… – с горькой усмешкой перебила её Рената Васильевна, подходя к окну. – Нет, моя родная. Некоторые вещи не меняются никогда.

– Значит, дочка Кати тоже в опасности? И мы просто сбежим, оставив её на произвол судьбы? Так, что ли?

Рената Васильевна уставилась на внучку с растерянным взглядом.

– А нас кто защитит, а? Вот ты мне скажи!

И тогда Оля выложила последний аргумент.

– «Замирания». Они вернулись. Я тот человек, который обнаруживает в себе бездну и пытается не упасть в неё. И я чувствую, что всё это – пожары, Катя, эта поездка – как-то связано со мной. Я прошу тебя только об одном: помоги найти дочку Кати и просто поговорить с ней. А после… после мы уедем. Слово.

Рената Васильевна, смотревшая в окно, обернулась. Её взгляд скользнул по лицу внучки, выискивая следы лжи или паники.

– Тем более домой, – металлическим шёпотом отрезала Рената Васильевна и тяжело опустилась на стул.

Оля не стала больше сопротивляться, пожелав спокойной ночи, пошла в свою комнату.

Глава 7. Надо бояться

Тишина в доме звенела, будто воздух сам застыл в ожидании. Оля стояла у окна, вглядываясь в спящую, непроглядную тьму за стеклом. Мысли в голове носились, как пойманная в ловушку птица, больно бьющаяся о стекло.

«Я не могу уехать. Утром бабушка начнёт действовать – сердечный приступ, истерика, уговоры… мы такое уже проходили. А у меня есть адрес».

Решение пришло внезапно.

На автомате направившись к кухонному столу, она вырвала листок.

«Ба, я должна это сделать. Не волнуйся. Я скоро вернусь», – на всякий случай написала Оля.

Пальцы плохо слушались, спотыкаясь о молнии и застёжки, когда она нащупь собирала рюкзак: фонарик, бутылка воды, тёплый свитер. Пауэрбанк, который она, не проверив, сунула в карман, оказался разряженным ещё с прошлой поездки.

Старое окно с трудом поддалось, издав протяжный, скрипучий стон, от которого Оля замерла, вжавшись в стену. Из комнаты бабушки не донеслось ни звука. Выдохнув облачко пара, она перешагнула через подоконник и ступила в холодную, мокрую ночь.

Тьма за пределами дома была живой, дышащей шелестом. Ветер гудел в ветках сосен, шуршал прошлогодней листвой под ногами.

«Дойду до трассы, вызову такси до этого адреса. Узнаю, что там, и вернусь до утра».

Каждый звук казался враждебным, каждое движение в периферии зрения – угрозой. Где-то вдалеке, на другой улице, мелькнули и погасли фары – показалось, что «серой Лады». Паранойя сжала горло, но стальная уверенность внутри была сильнее. Она шла, подставляя лицо колючему ветру, её кроссовки вязли в раскисшей грязи.

Дорога казалась бесконечной. Тело ныло от усталости и напряжения, мысли утопали в апатии.

Когда под ногами наконец зашуршал асфальт трассы, нахлынуло облегчение, быстро сменённое новым приступом отчаяния. Полная темнота. Ни машин, ни огней. Она достала телефон. Экран озарился на секунду и погас, показав красную полоску аккумулятора, прежде чем окончательно умереть. Пауэрбанк в кармане был мёртвым грузом.

Оставаться здесь было нельзя. Инстинкт самосохранения кричал, требуя вернуться.

Свет фар разрезал темноту, слепя её. Она отошла на обочину и робко и прерывисто подняла руку .

Это действительно была «Лада 2107», но красного цвета.

Машина притормозила, зашуршав по мокрому асфальту. Стёкла были слегка запотевшими. Оля разглядела за рулём усталое невыразительное лицо мужчины лет сорока.

– Девушка, ты чего тут в такую ночь-то? – голос его был сиплым, но безразлично будничным. – Беда какая? Садись, подвезу.

Разум закричал «нет», но её тело, измученное холодом и страхом, двинулось само. Дверь открылась, впустив её в салон, пропахший старым табаком, перегаром и дешёвым одеколоном.

– Спасибо, – просипела она, проваливаясь на потрёпанное сиденье.

Водитель бодро тронулся с места. Первые минуты ехали молча. Мужчина включил радио – зашипела какая-то помеха, и он вырубил звук.

– Далеко? – спросил он, не глядя на неё.

– До города, – соврала Оля, чувствуя, как по спине пробежала нервная дрожь.

Он кивнул. Машина ехала ровно. И вдруг, без всякого предупреждения, он плавно свернул с трассы на грунтовую дорогу, ведущую в чустую чащу леса.

Секунда непонимания, и ледяная игла страха вонзилась Оле под рёбра. Глушитель цеплялся за колею, каждый удар отдаваясь в её нервах.

– Куда мы? – её голос прозвучал тоньше, слабее, чем она хотела. – Зачем?

– Срезаем, – буркнул в ответ мужчина. – Тут пробка ночью бывает, фуры стоят. – Он смотрел прямо перед собой, а его пальцы сжимали руль так, словно это было горло.

Она знала, что он лжёт. Удушающий ужас стянул внутренности. Потянулась к ручке – судорожно, с опозданием на целую вечность. Щёлк. Замок был заблокирован.

– Пожалуйста… – прошептала она, но слово потеряло смысл, упёрлось в стекло и упало к её ногам.

Он заглушил двигатель. Тишина ударила по ушам, нарушаемая лишь тяжёлым дыханием мужчины.

Мир сузился до размеров салона, до тяжелой смеси парфюма и перегара. Его руки были обезличенными, чужими, как щупальца. Они не принадлежали человеку – лишь функции, которую они выполняли: сорвать, сжать, согнуть.

Молча, по-кошачьи, вслепую отбивалась она – коленками, локтями, ногтями. Царапая и отпихиваясь ногами от скрипящей обивки, безуспешно пыталась вжаться в дверь. Мысли распались на осколки: «Нет-нет-нет-дыши-свет-помощи-не-будет».

Тело превратилось в один сплошной мускул ужаса.

Удар по лицу слева. Белая вспышка боли. И ещё один. Хрусткий, влажный звук где-то внутри собственной головы. Хлынула кровь из носа. Сознание стало утекать, как вода в песок. Где-то глубоко внутри, в самой тёмной точке, куда не добирался даже страх, что-то щёлкнуло.

Из её ладоней, упиравшихся в его грудь, вырвался пронизывающий до костей холод.

Воздух в салоне затрещал, на стёклах, на его куртке, на ресницах проступила изморозь. Его тело сковалось в неестественной позе, глаза остекленели в немом удивлении.

Тяжёлое, обмякшее тело рухнуло на неё, придавив к сиденью. Лицо мужчины, за секунду до бывшее перекошенным гримасой злобы, теперь было спокойным, пустым и покрытым тончайшим, тающим на глазах инеем.

Тишина.

Оля лежала, не дыша, под этой ношей. Сердце колотилось где-то в горле.

Извернувшись, она дотянулась до центрального замка и разблокировала дверь.

Судорожно нащупав одеревеневшими от ужаса пальцами ручку, сильно дёрнула на себя – дверь со скрипом поддалась. Оттолкнув от себя насильника, выскользнула из-под него на сырую землю, в колючую прошлогоднюю траву, и её тут же вырвало.

Убежать не было сил. Тело не слушалось, тряслось мелкой дрожью. Просто лежала и смотрела в чёрное, беззвёздное небо. Краешком уходящего сознания пыталась осмыслить, что произошло. Сознание закружилось водоворотом и унеслось.

Сколько прошло времени – минута, пять? – она не знала. В салоне послышался стон. Лёд на стеклах начал таять.

Он очнулся, сел и осмотрелся. Его взгляд упал на Олю. В нём не было ни злобы, ни осознания содеянного. Только пустота и лёгкая детская растерянность.

– Девушка? Господи… Что это с вами? – его голос был хриплым, но обычным.

Его взгляд скользнул по её разорванной одежде, по ссадинам на руках и залитой кровью футболке.

– Я… я тебя нашёл? – переспросил он, уже с оттенком паники, оглядывая вокруг тёмный лес. – Господи, ты в порядке? Давай я тебя в больницу отвезу. Так нельзя.

Осторожно взял её на руки и положил в салон, прикрыл своей курткой порванную одежду.

– Я… я тебя подвозил? Ты попала под машину? Вас кто-то… – он не мог подобрать слова, его мозг отказывался достраивать ужасную картину. Зло, толкавшее его, испарилось, оставив после себя лишь смутный стыд и чувство вины, не имеющее причины.

Он довёз её до приёмного покоя, на руках внёс внутрь.

– Нашёл на трассе, – коротко бросил он дежурной медсестре и, не глядя больше на Олю, быстро ушёл.

– Мужчина, стойте! Данные оставьте для милиции! – крикнула ему вслед пожилая медсестра.

– Николаевна, милиция теперь полицией называется, уже как год, старая ты корга, – одернула её другая.

– Тьфу ты, чёрт, убежал! – с досадой отозвалась Николаевна, не обращая внимания на замечание.

Следующие несколько дней растворились в мучительном, беспросветном хаосе. Оля проваливалась в липкое бессознательное состояние, где попеременно то ледяные, то горячие руки выхватывали её из темноты, и выныривала на короткие мгновения в яркий, пропахший хлоркой мир больницы. Её тело ломило, голова раскалывалась, а внутри зияла ледяная пустота.

Когда сознание окончательно вернулось к ней, она обнаружила себя в ярком свете больничных ламп под капельницей.

– Очнулась, милая? – ласково сказала санитарка. – Небось, родных хочешь. Так они тут были, все измучились, ждали. Мы в полицию твои данные передали, вот они их и нашли. Бабушка твоя и тот мужчина… профессор, кажется. Сейчас, наверное, отошли чай попить, врача поймать.

– Мой телефон, – осипшим, слабым голосом ответила Оля. Мелькнула мысль о Тиме, о бабушке…

– Что говоришь? Не поняла.

– Телефон… Позвонить…

– Ааа, сейчас, сейчас попрошу, – она вышла в коридор и громко крикнула: – Светка, тут ваша обмороженная проснулась и просит телефон!

Оля взяла в дрожащие пальцы телефон и набрала номер, который знала наизусть.

– Это я..

Услышав в трубке спокойный, собранный голос Захара Петровича: «Оленька? Пришла в себя? Сейчас будем?», – она поняла, что выбор был не случаен. Потому что только он мог понять, что с ней произошло.

Телефон выпал из ослабевших пальцев на больничную простыню. Глаза сами закрылись. Сознание не выдержало чудовищной затраты энергии. Её снова отбросило в глубокую, спасительную бездну, где не было ни снов, ни мыслей – лишь тихий, безразличный холод.

Глава 8. Самое страшное – да

Голова была тяжёлой, ватной, будто налитой свинцом. Рената Васильевна с трудом открыла глаза, щурясь от непривычно яркого солнца, бьющего в окно. Снотворное, которое она приняла вчера, чтобы наконец вырубиться после всех этих стрессов, делало своё дело – сон был мёртвым, без сновидений, но и пробуждение было мучительным. В горле стоял противный горьковатый привкус.

В доме было тихо.

Потянулась к часам: ближе к одиннадцати. «Вот напасть, никогда не спала так долго. Оля, наверное, ещё спит, лентяйка», – мелькнула мысль. Воспоминание вчерашней ссоры кольнуло внутри.

Накинув халат, она вышла из комнаты, решительно направившись будить внучку. Хватит киснуть, надо говорить, решать и уезжать домой – развеялись, достаточно!

Дверь в комнату Оли была приоткрыта. Постель – пуста, застелена так, будто в ней никто и не спал.

Дурное предчувствие ударило током Ренату Васильевну. Она обернулась, и её взгляд упал на кухонный стол, на котором лежал белый листок.

Она подошла, почти не дыша. Дрожащие пальцы подняли записку.

«Ба, я должна это сделать. Не волнуйся. Я скоро вернусь».

Сердце ёкнуло и застучало, вытесняя остатки снотворного. В горле зазвенели слёзы, которые она гнала прочь яростью. Она злилась на весь этот ужасный мир, на несправедливость, на свою собственную беспомощность.

– Ну нет, так не пойдёт! – прошипела она себе под нос, сжимая записку в кулаке. – Я тебя найду, милая, я тебе устрою! – Швырнула смятый комок на стол и схватилась за сердце, внезапно почувствовав слабость и головокружение.

В этот момент на крыльце скрипнула дверь, и в дом вошёл Захар Петрович. Щёки его были румяны от морозного воздуха, в руках он держал свежий батон.

– Рената Васильевна, доброе утро! Прекрасный денёк сегодня… – он замолк, увидев её лицо. – Что-то случилось?

– Случилось! – её голос дрожал от ярости и сдерживаемых слёз. Она швырнула ему в руки смятый листок. – Ваша юная исследовательница! Ваша соратница по расследованию! Взяла и сбежала! Ночью! Чтоб я её ещё… – она не договорила, махнула рукой и отвернулась, чтобы он не видел, как у неё дрожит подбородок.

Профессор развернул записку, прочёл. Его лицо стало серьёзным, собранным. Ни тени удивления.

– Успокойтесь, Рената Васильевна. Не стоит драматизировать. Оля взрослый человек, она приняла решение.

– Какое ещё решение?! Какое решение можно принять ночью, сбежав через окно, – она почти кричала, выплёскивая на него всю свою накопленную усталость и страх.

– То самое, которое мы с вами боялись принять, – холодно ответил он. – Решение идти до конца. Искать её сейчас бесполезно, – отрезал Захар Петрович, подходя к окну и глядя на дорогу.

– Что же, сидеть и ждать?! – в голосе Ренаты Васильевны прозвучала настоящая истерика.

– Именно. А пока… – он вздохнул, – попробуйте обзвонить местные гостиницы. Маловероятно, но это хоть какое-то действие.

«Точно, телефон! Надо позвонить ей». Пальцы плохо слушались, тыкали не в те кнопки. Гудки в трубке были короткими, противными, а в ответ – лишь голос робота: «абонент временно недоступен». Паника, острая и тошнотворная, подкатила к горлу. Она застыла посреди кухни, вцепившись в столешницу, потерянная и не знающая, куда бежать, кого звать.

Рената Васильевна ходила по дому, подходила к окну, вслушивалась в каждый звук с улицы. Гнев постепенно выгорал, оставляя после себя лишь щемящую, леденящую душу тревогу.