Проект Синее пламя

Глава 9. Тишина

Тишину в кабинете нарушало лишь мерное тиканье настальных часов и спокойное дыхание врача и пациента. Старинные часы с маятником, привезенные Захаром Петровичем, создавали правильный терапевтический ритм. Свет был приглушен, лишь настольная лампа отбрасывала теплый ореол на полированную столешницу, оставляя их лица в полумраке.

Оля сидела в глубоком кожаном кресле, поджав ноги под себя. Плед, накинутый на плечи, пах нафталином и чужим уютом. Она не чувствовала ни тепла, ни холода – лишь ватную пустоту где-то в районе диафрагмы.

– Готовься, Оленька. Мы начинаем. Это не больно. Просто дыхание. Просто мой голос, – его баритон был отполирован до бархатной мягкости. Он сидел напротив, отодвинув в сторону стопки бумаг, сложив пальцы в расслабленную замкнутую фигуру.

– Закрой глаза. Сделай вдох. И на выдохе отпусти пол. Почувствуй, как кресло держит тебя. Оно надежнее, чем кажется.

Она послушно закрыла веки. Перед ними заплясали багровые круги – отсветы недавнего ужаса.

– Теперь представь… нет, не представляй. Просто позволь прийти образу двери. Она может быть любой. Деревянной, железной, стеклянной… Это дверь в твою память. И сегодня мы просто посмотрим на нее со стороны. Мы не будем входить. Мы просто убедимся, что она есть. И что она под твоим контролем.

Его голос тек плавно, обволакивая, затекая в раны воспаленного сознания. Он говорил о безопасности, о наблюдении, о дистанции. И она, измученная, сломленная, жаждавшая хоть какого-то объяснения тому хаосу, что творился внутри, добровольно отдала штурвал.

– Ты открываешь окно. Ночь. Что ты чувствуешь?

– Страх… и решимость. Я должна была ехать.

– Куда? – голос профессора звучал как путеводитель.

– На пожарище. Мне… надо туда.

– Почему ты так решила?

– Голос… – её собственный голос стал глухим, отстранённым. – Он приказал…

– И ты идешь одна, ночью. Что движет тобой? – он мягко подталкивал её дальше, к моменту трагедии.

– Я не могу не пойти. Как будто меня ведут за руку. Я… боюсь, но иду.

Захар Петрович едва сдержал вздох удовлетворения. «Её Сила – это не случайный выключатель, который залипает от страха. Это сложный механизм, у которого есть кнопка "ПУСК"!»

– Ты идешь по дороге. Ночь. Прохладно. Чувствуешь влажный асфальт под ногами? – его голос был теперь внутри её черепа, мягкий и ненавязчивый.

Оля мотнула головой, едва заметно.

– Хорошо. Очень хорошо. Что ты видишь?

– Вижу фары. Поднимаю руку.

– Ты видишь фары? Подними руку. Просто подними, это всего лишь жест. Знак, что ты все видишь и все контролируешь.

Её рука, ватная и будто чужая, медленно поползла вверх.

– Машина останавливается. Дверь открывается. Кто за рулем? Не торопись. Просто дай образу проявиться.

В мутном и податливом сознании всплыло невыразительное лицо. Сиплый голос. Запах перегара и дешёвого одеколона.

– Что дальше?

– Он… предлагает подвезти.

– И что ты почувствовала, когда дверь закрылась?

– Ловушку. – её голос дрогнул. – И холод. Мне холодно, – прошептала она.

– Холодно. Да. Запомни это ощущение. Это твой ориентир. Якорь. Теперь… смотри. Смотри, как на экран.

В этот момент стакан с водой на столе профессора покрылся густой паутиной инея с тихим, но отчетливым хрустом. Захар Петрович замер, затаив дыхание, его глаза жадно впивались в стекло. Первое физическое проявление, привязанное к воспоминанию. Он был очарован. Мысленно отметил: «Подчинение внутренним импульсам, схожее с постгипнотическим внушением. Ценный симптом. Значит, может поддаться гипнозу».

– Прекрасно, Оленька. Иди за этим холодом. Глубже. Что происходит сейчас?

– Он… Машина сворачивает в лес. Глушитель стучит по кочкам. – её голос стал чужим, бесцветным шепотом. – Дверь не открывается. Руки… Он… трогает. – В её голосе послышался металлический отзвук паники.

– Дверь не открывается. Ты пытаешься оттолкнуть его. Что ты чувствуешь в теле? Давай, Оленька, вернись туда. Это важно для твоего исцеления.

Он подводил её к краю, жаждал увидеть момент, когда материя подчинилась воле.

– Сильный холод… – выдохнула она, и её пальцы непроизвольно растопырились, будто отталкивая невидимую грудь. – Всё… всё внутри сжимается. Как пружина. Потом… он замерзает. Весь покрывается льдом. Я… его убила… потом тишина.

– Он живой, не волнуйся. С ним всё хорошо, – голос профессора прозвучал как отдалённое эхо, заглушая тишину, наступившую после её признания.

Профессор позволил паузе растянуться, давая ужасу внутри неё осесть, превратиться из острой боли в тупую тяжесть. Лишь затем его голос снова зазвучал, тихий и направляющий, как луч маяка в тумане.

– А теперь… пора возвращаться. Мы сегодня сделали очень много. Ты была смелой. Я буду считать от пяти до одного. С каждым числом ты будешь чувствовать себя бодрее, спокойнее, приходить в себя. Пять… Ты снова чувствуешь кресло под собой, его надежную поддержку. Четыре… звуки комнаты становятся четче – тиканье часов, мое дыхание. Три… тепло разливается по твоим рукам и ногам, возвращая силы. Два… ты отдохнувшая, ясная, готовая открыть глаза. Один.

Её веки дрогнули, затем медленно приподнялись. Взгляд был мутным, несфокусированным, словно она только что проснулась от очень глубокого сна. Оля моргнула, медленно провела ладонью по лицу, ощупывая его, будто проверяя, на месте ли оно.

– Вот и всё, – сказал Захар Петрович обычным, немного уставшим голосом. – Как самочувствие?

Оля медленно выпрямилась в кресле, снова обретая связь с реальным миром. В воздухе все еще висела ледяная свежесть, а на стакане с водой таял узорчатый иней, медленно превращаясь в капли.

– Пусто… – прошептала она осипшим голосом. – И… тихо. Словно после грозы.

– Это нормально. Твой мозг проделал огромную работу. Давай не будем торопиться. Посиди, приди в себя.

Он наблюдал за ней не как за пациентом, а как за уникальным артефактом, на котором только что проступила таинственная надпись. Феномен был реален, многогранен и коммуникативен. Он имел дело не с хаотичным явлением, а с структурированной, сложной силой. И только что получил неоспоримое доказательство этому.

– Оля, а раньше… до этой ночи, было что-то подобное? – спросил он, стараясь звучать нейтрально, почти бытово, разливая ей в кружку теплый чай из термоса. – Может, в детстве? Руки мерзли сильнее обычного? Или еще что-то?

Оля, потирая виски, мутно вспомнила, всё ещё находясь под остаточным действием транса:

– Стекло… в квартире. Иней на нем появлялся сам. И… буквы. Он писал мне.

Профессор медленно кивнул, сдерживая торжество. Это было куда ценнее, чем он мог предположить.

– Спасибо, что поделилась. Это очень важно, – он сделал последнюю пометку в своем блокноте и отложил его в сторону.

Первый сеанс завершился.

Тиканье часов на стене отбивало ровный, гипнотический ритм. Пахло травами, ладаном и напряженной мыслью. Захар Петрович сидел напротив, его поза была такой же расслабленной, но взгляд за стеклами очков стал острее, цепче. Первый сеанс дал ему карту, которую предстояло перерисовать.

– Сегодня мы сделаем твои воспоминания безопасными, Оленька, – окутывал её сознание его голос. – Мы найдём те грубые края, что ранят тебя, и сгладим их. Закрой глаза. Дыши. И вернись к той ночи в лесу.

Оля погрузилась послушно, но на сей раз её расслабление было иным – настороженным, выжидающим. Она уже знала вкус этого состояния.

– Ты вышла из машины. Ты в лесу. Что ты видишь? – вёл он её, минуя самое страшное, к моменту после.

– Темноту… Ветки… Холодно.

– Хорошо, Оленька. Очень хорошо. Ты молодец. Ты все видишь очень четко. Смотри, картинка становится черно-белой. Она удаляется. Звуки становятся тише. Это просто старый фильм. Он не может тебя ранить.

Профессор вживлял ей ложное воспоминание, аккуратно и методично, как сапер обезвреживает мину.

– Тот человек… он был не в себе. Он испугался чего-то на дороге. Резко затормозил. Ты ударилась головой о панель приборов. Потом ты вышла, испуганная, и заблудилась в лесу. Ты очень замёрзла. Вот откуда этот холод в памяти. От мороза. Ты поняла меня? Повтори.

Её губы почти беззвучно зашевелились.

– Ударилась… Заблудилась… Замёрзла…

– Да. Именно. И теперь, когда ты вспомнишь эту ночь, ты вспомнишь именно это. Потому что это правда. Это безопасная правда. – он внимательно наблюдал за каждым движением её лица.

– И еще кое-что… Тот холод, что ты чувствовала… это твоя защита. Это сигнал, что ты в безопасности. И чтобы вызвать это чувство безопасности… тебе нужно просто вспомнить одно слово: Тишина. Произнеси его.

– Ти…шина, – эхом откликнулась она.

В этот момент её веки дрогнули. Температура в комнате упала сразу на несколько градусов. Иней на окнах сцепился в причудливые, острые кристаллы, напоминающие когти. Слова профессора висели в воздухе тяжёлыми, внушаемыми формулами. Оля молчала, но её пальцы впились в кожаную обивку кресла с такой силой, что суставы побелели.

Тихий, но отчётливый треск. Прямо под её ладонью, на тёмном лакированном дереве подлокотника проступила морозная вязь.

– Нет… – вырвалось у неё сдавленное, хриплое. – Его руки… он… я убила его!

– Его не было, – голос профессора оставался спокойным. – Ты одна. Ты заблудилась. Ты ударилась головой и замёрзла. Это – правда.

В комнате внезапно звякнула рамка градусника, висевшая на стене. Воздух стал резким, колючим.

Профессор продолжил говорить – металлический, негнущийся оттенок, словно стальной прут, обёрнутый бархатом, звучал в его голосе. Каждое слово было уже не внушением, а психическим прессом, вдалбливающим новую реальность в её сознание.

– Тишина, – повторял он. – И что в этой тишине?

– Лёд, – её голос стал глухим, безжизненным. – Ты… покрываешься льдом и падаешь. Не двигайся! – Из её груди вырвался чужой, скрипуче-ледяной голос.

Сила, не подконтрольная ни ему, ни ей, высказала своё мнение по поводу лжи.

Захар Петрович инстинктивно отпрянул, сердце на мгновение замерло от этого ледяного скрежета. Но тут же, через долю секунды, его охватил восторг. Его взгляд упал на ледяной цветок, стоявший на столе – прямое физическое опровержение его слов её подсознанием. Она сопротивлялась! Даже в этом состоянии! Его «образец» был прекрасен в своем непокорстве.

Он мягко, но настойчиво положил руку ей на лоб. Кожа была ледяной.

– Успокойся, Оля, – сказал он, и в его голосе впервые прозвучала усталость. Стало заметно, что эта дуэль далась ему нелегко, но он монотонно добивался задуманного.

– Спи. Глубоко и спокойно. Ты в безопасности. Ничто не угрожает. Ты просто отдыхаешь. А когда проснешься… ты будешь помнить только то, что нужно.

Оля почувствовала, как её собственные мысли сплющиваются, уступая место чужой воле. Она пыталась цепляться за обрывки реального воспоминания… но его голос методично стирал эти картинки. Она физически чувствовала ментальную усталость. Голову сдавила тупая, свинцовая боль, её мозг был перегружен до предела. Веки налились тяжестью, дыхание стало поверхностным и прерывистым.

У неё не осталось сил сопротивляться. Ложь, упакованная в красивую обёртку заботы, затягивала трещины её сознания и кристаллизовалась, подменяя собой осколки истины.

Выйдя из кабинета, шатаясь, она прошла в ванную. Плеснула холодной воды на лицо, стараясь смыть с себя липкое ощущение чужой воли. И замерла, уставившись на своё мокрое отражение.

На зеркале медленно проступили чёткие, написанные изморозью буквы:

«ОН ЛЖЕТ».

Оля потерла рукой по стеклу несколько раз, стирая слова. Они исчезли, оставив после себя мокрый след и обжигающее душу понимание: её единственный союзник был её же собственным, непонятным проклятием.

Оля шла на сеанс, разрываясь между двумя безднами: пугающей невозможностью управлять своей силой и ядовитой, но понятной ложью Захара Петровича. Она выбрала ложь – потому что хоть какая-то определенность была лучше ужаса непонимания и одиночества.

В кабинете к привычному запаху ладана примешались едва уловимые нотки металла – её страха. Она уже узнавала этот аромат, он въедался в кожу после каждого сеанса.

– Ну что, Оленька, – начал он, и в его голосе звенела непривычная бодрость, – сегодня займёмся не археологией, а… скажем так, физкультурой для души. Твоё тело запомнило холод как боль. Теперь мы поможем ему запомнить холод как силу.

На столе между ними, на бархатной тряпочке, лежал идеально гладкий, отполированный до зеркального блеска чёрный камень.

– Обсидиан, – голос профессора прозвучал с почти религиозным благоговением. – Вулканическое стекло. Рождённое в огне, чтобы хранить холод вечности. Идеальный проводник… и идеальный сосуд. Он поможет стабилизировать твои ощущения. Перенести их изнутри – наружу. Возьми.

Пальцы Оли коснулись прохладной поверхности.

– Закрой глаза. Дыши глубже. Не вспоминай ничего. Просто слушай мой голос и чувствуй ледяную силу от камня в ладони. Она твоя. Ты управляешь ей. Она – часть тебя. И чтобы вызвать ее, тебе нужно лишь одно слово-якорь «Тишина».

Оля закрыла глаза.

«Тишина», – мысленно произнесла это слово, сжимая холодный камень.

И внутри что-то… отозвалось. Из самой глубины её существа, куда не мог добраться страх, поднялся тихий гул – знакомый, ледяной. То самое спокойствие, что спасло её в машине, отличное от приторной искусственности Захара. В этот миг она поняла: чтобы переиграть профессора в его же лжи, нужно не бороться с холодом внутри, а слиться с ним. Это и была она – настоящая, сильная, не сломленная. Он боится того, что есть в ней, и потому пытается это приручить, надеть намордник в виде слова «тишина».

Ирония была в том, что его «якорь» сработал – но не как клетка, а как ключ. Профессор случайно дал ей тот самый инструмент, который позволил нащупать мост к собственной силе. Не чтобы подчиниться ему, а чтобы наконец-то услышать саму себя за гулом его внушений и собственным страхом.

– Тишина, – прошептала Оля уже вслух, и на этот раз в голосе не было дрожи, а только решимость.

Камень остался холодным и инертным в её руке. Она почувствовала волну презрительного равнодушия, исходящую от её Силы, которая просто проигнорировала этот примитивный капкан.

Воздух в комнате не вздрогнул. Но края бархатной тряпочки, лежавшей у неё на коленях, покрылись тончайшим, похожим на сахарную пудру, инеем – как ответ на примирение.

– Отлично! – просипел Захар, и она открыла глаза. – Чувствуешь? Чувствуешь контроль?

– Да, – это была не совсем ложь. Она чувствовала контроль. Но не его. – Спасибо вам. Я чувствую… себя увереннее.

– Хорошо. Очень хорошо, – поспешно сказал он, забирая камень у неё из рук и бережно кладя его в бархатный мешочек. – Сеанс окончен. Ты прекрасно поработала. Мы продолжим через три дня.

– До завтра, – сказала Оля, следя, как камень исчезает в ящике стола. Щелчок замка прозвучал для нее точнее любого объяснения. Всё стало ясно. Он не даст ей ключ. Он будет держать её на поводке, дозируя «тишину» как милость.

****

Вечером, стоя у окна, Оля вглядывалась в непроглядный мрак за стеклом. Будто там таились ответы на все её вопросы – о силе, о Захаре, о её новом «я».

Она машинально взяла стакан с водой, и едва её пальцы сомкнулись на прохладном стекле, как жидкость ожила: капли, одна за другой, сами потянулись через край в её подставленную ладонь, на глазах превращаясь в идеальный кубик льда. Холод мирно струился по коже, не причиняя боли – лишь лёгкое, свежее покалывание.

– Спасибо, – обратилась уже не в пустоту, а к той части себя, что сидела глубоко внутри, свернувшись клубком ледяного света. – За то, что показала. За то, что защитила.

Стекло перед ней затянулось инеем. На нём проступили плавные буквы:

«НЕ БОЙСЯ ЕГО. ОН НЕ В СИЛАХ ПОДЧИНИТЬ НАС».

Оля приложила ладонь к стеклу. И в груди расправилось то, что долго было сжато в комок страха. Это было воссоединение. Она наконец-то перестала делить себя на «нормальную» Олю и «опасную» Силу. Эта целостность дала смелость. Ей захотелось поделиться с родным человеком своими успехами и сомнениями.

Бабушка сидела в кресле, в гостиной, и вязала что-то ажурное, поглядывая без интереса на телевизор.

– Ба, я не уверена в методах Захара Петровича, – Оля присела на край кресла и, не в силах сдержаться, начала разговор с сомнений. – Эти сеансы… Мне кажется, он не лечит, а подчиняет.

Она ждала её привычной едкой шутки, поддержки, хоть какого-то намёка на её прежнее «а я тебе говорила!». Но её лицо оставалось спокойным и гладким.

– Оленька, что ты такое говоришь! – покачала головой Рената Васильевна, и в её голосе прозвучала неподдельная, почти материнская укоризна. – Захар Петрович – СВЕТИЛО. Он знает, что делает. Ты была в таком ужасном состоянии… Он просто спас нас, когда все другие отказались от тебя! Доверься ему. Ему виднее.

Олю будто обдали кипятком. Где её бабушка, которая всегда во всём сомневалась, всё подвергала критическому анализу?

– Но, Ба, ты же сама говорила, что он заигрался! – не сдавалась Оля, чувствуя, как паника подступает к горлу. – Он же изолирует нас! Я просила телефон, он говорит, мне нельзя разговаривать ни с кем, даже с Тимом, чтобы не нервничать… Разве это нормально?

– Тим? – она махнула рукой, будто стирая с ткани невидимую соринку. – Он лишь отвлекает от процесса выздоровления. Захар ограждает тебя от лишних стрессов. Это правильная тактика. Он всё продумал. Надо слушаться специалиста, внучка.

Фраза «надо слушаться» прозвучала так чуждо из её уст, что Оля молча встала и вышла. За спиной послышался сладкий, заботливый голос:

– Не придумывай, солнышко. Доктор всё исправит.

«И с ней он тоже это сделал», – с ужасом подумала Оля.

Она поднялась к себе, закрыла дверь. В тишине прозвучал тихий щелчок – дверной замок сам задвинулся, покрываясь изморозью изнутри.

Теперь она знала точно. Доверять нельзя никому.

Кроме самой себя.

Глава 10. Найди меня

Кабинет тонул в полумраке. Плотные шторы поглощали дневной свет, оставляя лишь золотистый круг настольной лампы, слегка освещавший лицо Захара Петровича. Тяжёлый воздух, пропитанный травяными настоями и ладаном, всё так же висел в комнате. На столе рядом с блокнотом лежал тот самый камень – «якорь» Олиной «тишины».