- -
- 100%
- +
Глава 1: Бесшумный крик
Для меня город всегда был не просто скоплением улиц и площадей, а живой картой, испещренной призрачными контурами нервных срывов, тихих восторгов и давно забытых трагедий, которые проступали сквозь привычную реальность, словно сквозь тонкую бумагу. Его чертили не чернилами, а сгустками застывшей боли, и каждый тротуар, каждый парапет превращался в палимпсест, где бесчисленными слоями впитывались обрывки чужих судеб, их отчаяние и надежды. А я была всего лишь несчастной читательницей, обреченной без всяких очков разбирать эту нескончаемую, выжженную на камне летопись.
Я знала, как синим, ледяным светом фосфоресцирует гранитный парапет у реки, – для меня это был не просто камень, а затянувшийся шрам, излучавший отчаяние той девушки, что так долго решалась на последний прыжок. Я различала, как скамья в сквере алела рваным багровым пятном, – место, где чье-то сердце, разбитое вестью о предательстве, разлетелось о холодный бетон осколками немой боли.
Меня зовут Ульрика, и мой дар – или, вернее, проклятие, – позволявший видеть эти эхо-сигнатуры, эти шрамы, оставленные на теле города буйством человеческих эмоций, медленно, но верно сводил меня с ума. Очередной день начался с дождя, который был для меня не просто погодным явлением, а изощренной пыткой: каждая падающая капля, разбиваясь о мокрый асфальт, выбивала из него снопы забытых воспоминаний, заставляя мир мерцать и рябить ослепительной, нестерпимой какофонией. В одном месте сияла золотистой пылью чья-то детская радость, в другом – вгрызалось в виски багровое, пульсирующее кольцо давней ссоры, и всё это сплеталось в оглушительный хаос.
Моим единственным спасением служили наушники – огромные, с массивными амбушюрами, похожие на спасительную подушку безопасности для моего измученного мозга. Из них лилась классическая музыка – не столько мелодия, сколько отчаянно возводимый барьер, попытка заглушить неумолчные вопли материального мира. Громкий, строгий и математически выверенный ритм Баха создавал шаткую дамбу, пытаясь сдержать натиск этого вихря, но раскаленные спицы чужих эмоций неизменно находили лазейки, чтобы пробить оборону и вонзиться в виски, отчего моя голова раскалывалась, словно в тот далекий день из детства, когда после падения с велосипеда мир впервые заговорил со мной на языке слепящей, невыносимой боли.
Моя способность не ограничивалась лишь видением этих чувств – я могла, как гончий, идти по их следам, отыскивая потерянные вещи. Я возвращала их владельцам, получая скромное вознаграждение, и копила на единственную, заветную цель – билет. Билет туда, где царит тишина. Где нет этого вечного, навязчивого шума чужих душ. Где я наконец смогу остаться наедине с собой, а не с призраками миллионов переживаний.
И вот я плыла в том оглушительном вихре, как утопающая, цепляясь за единственный четкий ориентир – алый, визгливый след тоски, что, подобно кровавой нити Ариадны, вел меня к владельцу утраченного телефона. Он был моим якорем посреди бушующего океана хаоса.
Я пробиралась через извилистые переулки, скрытые за блестящими фасадами престижного района, прижимая к груди свою добычу – дорогой смартфон, найденный мною на столике в кафе.
Сама не заметив, как свернула за угол, я натолкнулась не просто на звук, а на нечто иное – сдавленный, яростный выдох, вибрировавший в сыром воздухе стальными нотками концентрированной ярости и холодного, почти физически осязаемого презрения. Даже сквозь мощный поток симфонии, обволакивавший сознание в наушниках, этот всполох чужой ненависти сумел пробиться прямо в виски, заставив содрогнуться от его чужеродной, разрушительной энергии.
В тесном, тупиковом проходе, загроможденном пустыми ящиками и пропахшем затхлой сыростью, трое в дорогих, но нарочито бесформенных куртках теснили четвертого. Их мишень, худощавый парень лет восемнадцати в очках с тонкой черной оправой, прижимал к груди профессиональный фотоаппарат с таким отчаянным упорством, будто это была не техника, а часть его собственного существа. Его поза выдавала не сжавшегося от ужаса человека, а собранную, тугую пружину, готовую в любой миг разорваться с непредсказуемой силой.
– Ну что, гений? Пленочка-то вся отснята? – просипел самый крупный из нападавших, рыжий детина с наглым, расплывшимся лицом, от которого исходило рваное, алое марево злорадства, пахнущее дешевым энергетиком и глупой, не знающей границ спесью. – Сам вызвался на пари. Проиграл – отдавай камеру. Или выполняй условия. Хочу посмотреть, как твой гениальный взгляд потухнет от стыда на всех моих соцсетях. Выбор за тобой.
Парень в очках не отвечал, и его молчание было не признаком слабости, а тяжелым, гнетущим саваном, в который он заворачивал свое презрение к происходящему. Но сквозь эту плотную завесу пробивалось нечто иное – приглушенное, почти черное свечение предельной сосредоточенности, словно он был не участником этого жалкого конфликта, а исследователем, с холодным любопытством наблюдающим за поведением приматов в неестественной среде обитания. Он не отводил взгляда, но смотрел не на обидчиков, а сквозь них, будто они были лишь досадной помехой, случайно попавшей в кадр его внутреннего объектива.
Как любой здравомыслящий человек, я уже поспешила ретироваться, инстинктивно сделав шаг назад и решив не вмешиваться в чужие грязные разборки, но совершила роковую ошибку. Подошва, будто нарочно, проскребла по мокрому асфальту, разорвав мертвую, давящую тишину пронзительным звуком, который прозвучал с оглушительной очевидностью выстрела.
Трое разом обернулись, будто марионетки на единой нитке, и рыжий, которого я безошибочно узнала еще со спины – Артём, местный богатый болван с комплексом бога, медленно оскалился, обнажив ряд ровных, слишком белых, почти голливудских зубов, в улыбке не было ни капли тепла, лишь ледяное любопытство хищника, учуявшего новую дичь.
– Эй, гляньте-ка, какая мушка к нам на огонек припорхнула! – Его голос прозвучал сладковато-ядовито, а та рваная алая материя злорадства, что окружала его секунду назад, мгновенно преобразилась в густую, грязно-оранжевую патину хищнического интереса, липкую и тягучую, как смола. От этой внезапной метаморфозы у меня внутри всё сжалось, и меня чуть не стошнило.
Инстинктивно я отступила на шаг, пока спина не уперлась в шершавую, холодную от дождя стену. Ледяная влага тут же просочилась сквозь тонкую ткань куртки, заставив меня содрогнуться.
– Я просто проходила мимо. Не обращайте внимания. Продолжайте, – мой собственный голос прозвучал хрипло и настолько неубедительно, что эти слова повисли в воздухе жалкой, никчемной ложью.
– Но мы уже обратили, – Артём сделал ленивый, но неумолимый шаг вперед, и его массивная фигура бесшумно заблокировала единственный выход из каменной ловушки. От него пахло дорогим одеколоном и чем-то еще – острым, животным. – Чудачка, не будь так холодна со своими одногруппниками.
И в этот миг «ботаник» поднял голову. Его взгляд из-за стекол очков, заляпанных каплями дождя, был лишен тени испуга. Он был подобен отполированному льду – холодный, острый, бездонно-расчетливый. Его губы были сжаты в тонкую, упрямую ниточку.
– Артём, – его голос не повысился ни на децибел, но прозвучал с такой тихой, стальной властью, что, казалось, заглушил шум города, сконцентрировав всё внимание в одной точке.
– Не вмешивайся, – рявкнул рыжий, не удостаивая его взглядом, его внимание было приковано ко мне. – Снова побрякушки чужие собираешь да разносишь, выпрашиваешь денег? Не устала ходить по следу словно собачонка? Будь приветливее с нами, и может, я тебе даже помогу…
Голова раскалывалась, алое марево злорадства Артема резало глаза, впиваясь в сознание тысячами раскаленных игл.
Только не это. Только не сейчас.
Сквозь эту пронизывающую боль я с трудом пробивалась к холодному, стальному свечению, исходящему от парня в очках. Мне отчаянно нужно было понять, кто он, и этот вопрос стал единственным якорем, удерживающим меня на плаву в нарастающем вихре паники.
И вдруг – щелчок.
Не звук. Вспышка. Ярко-белая, ослепительная молния чистейшей, леденящей ясности, что вырвалась оттуда, где стоял парень с фотоаппаратом. И в ее слепящем свете я на миг увидела его истинную сигнатуру – не реакцию на угрозу, а спланированное, ясное и безжалостное намерение. Он не просто смотрел – он видел на десять ходов вперед, как в шахматах. Всё, абсолютно всё в этой ситуации было им просчитано.
Он сделал резкий рывок, но не к обидчикам, а ко мне. Движение было стремительным, уверенным, без малейших сомнений. От него исходил запах не страха, а сосредоточенной энергии. Это было знакомо – не по школьным секциям, а по тому самому чувству, что исходило от отца, когда он возвращался со своих тренировок. Чувство сконцентрированной, прикладной, а не спортивной силы. Он действовал не как боец, а как тактик, использующий тело как точный инструмент. Артём инстинктивно отпрянул, освобождая пространство, ошарашенный этой наглостью.
– Бежим! – голос незнакомца прозвучал как щелчок затвора камеры – резко, четко, не терпя возражений. Его пальцы, длинные, сильные и на удивление уверенные, сомкнулись на моем запястье не как захват, а как проводник, как единственная нить к спасению в этом безумном калейдоскопе. Резкий рывок заставил мир расплыться в пятнах дождя и света.
Он тащил меня за собой, лавируя между горами ящиков и ржавыми контейнерами, словно знал каждый сантиметр этого хаоса наизусть. За спиной гремели потрясённые крики и тяжёлые, неуклюжие шаги погони. Дождь хлестал по лицу, слепил, смешиваясь с соленым адреналином, стучавшим в висках. Сердце колотилось где-то в горле, вышибая сумасшедший ритм дикого танца.
– Сюда! – его команда прозвучала резко и безоговорочно. Он резко свернул в арочный проход, втолкнул меня в полуразрушенную, покосившуюся дверь какого-то заброшенного склада и вжался в сырую, облупленную стену рядом, затаив дыхание. Его плечо почти касалось моего, и я чувствовала, как напряжены его мышцы под мокрой тканью, слышала его ровное, лишь слегка участившееся дыхание.
Мимо, ругаясь матом и спотыкаясь о мусор, пронеслись наши преследователи. Их эхо-сигнатуры – клубящееся алое бешенство и серая, липкая растерянность – медленно растворялись в пелене дождя, словно кровавые чернила в воде.
Тишина, наступившая внезапно, оказалась оглушительной. Её нарушали только прерывистое дыхание – его почти бесшумное, моё сдавленное и хриплое – и монотонный, убаюкивающий стук капель по железной крыше. Я стояла, прислонившись к холодной, шершавой кирпичной стене, и пыталась загнать обратно в грудь выпрыгнувшее сердце. Воздух пах пылью, влажным деревом и страхом.
Я повернулась к своему невольному спасителю. Он снял очки, затуманенные дождем и паром, и вытирал их быстрым, точным движением о край мокрой футболки. Без них его лицо оказалось жёстче, старше своих лет, с резкими, четкими чертами, прямым носом и собранным, цепким взглядом серо-зеленых глаз. В них читалась всё та же холодная, отточенная ясность, что я увидела тогда, в переулке.
– Спасибо, – выдохнула я, и слово прозвучало хрипло и неестественно громко в давящей тишине. – Но что это вообще было?
– Глупость, – отрезал он, возвращая очки на переносицу. Его эхо-сигнатура, секунду назад живая, опасная и сложная, снова сжалась в ровную, плотную, намеренно нечитаемую сферу. Он мастерски умел контролировать свой внутренний шторм, прятая его за непроницаемым фасадом. – Не стоило туда лезть.
– Я не лезла! Я просто шла мимо. – Голос дрогнул от возмущения и остатков адреналина.
– Ты Ульрика?
От неожиданности я оторопела.
– Я вижу тебя впервые. Откуда знаешь мое имя?
– Я недавно приехал в ваш город, но об удивительной девушке, которая находит потерянное, услышал уже на второй день, – ответил он, и в его голосе не было лести, лишь констатация факта.
Я лишь скептически подняла бровь.
"Удивительной", ну конечно же, – пронеслось у меня в голове с горькой иронией, – впервые кто-то сглаживает углы и не называет меня прямо в лицо ненормальной.
– Понятия не имею, о чём ты… – я попыталась развернуться и уйти, вернуться к своим поискам, к своему билету к тишине, но парень сделал шаг вперед, блокируя путь.
– Ты можешь найти владельца через его вещь. Я прав? – его голос прозвучал приглушенно, но каждое слово обладало весом отточенного лезвия.
Вопрос повис в сыром воздухе острым клинком, направленным прямо в самое уязвимое место.
– Нет, – я соврала, отводя взгляд к заплесневелой стене, чувствуя, как по спине пробегает холодная дрожь.
– Да ладно, – он чуть склонил голову набок, изучая меня с тем же вниманием, с каким рассматривал бы редкий фотографический отпечаток. – Я же не буду пытать. Ради чистого научного интереса – ответь. Почему, когда Артём на тебя набросился, ты посмотрела не на него, а на меня? Как будто ждала от меня действий. Как будто… знала, что я что-то сделаю. Ты считала мои эмоции.
Я замолчала, понимая с леденящей ясностью, что он не даст просто так уйти. Он был не просто наблюдательным – он был опасным, складывающим разрозненные пазлы моего странного дара с пугающей, почти машинной точностью. Его пронзительный взгляд, казалось, видел меня насквозь, и это было почти так же невыносимо, как видеть чужие эмоциональные шрамы.
– Я видела, что ты не боишься их. Ты их… презираешь. Ты смотрел на них, как на ошибку в уравнении, которую нужно просто зачеркнуть. И ты мог дать им сдачи, но вместо этого что-то выжидал. Как будто вёл свою игру.
Он пристально посмотрел на меня сквозь стёкла очков, и в его каменном, отполированном спокойствии появилась тонкая, но заметная трещина. В ней читалось острое, живое, почти научное любопытство ко мне как к уникальному феномену, достойному самого пристального изучения.
– Теперь отстань от меня.
– Меня Марк зовут.
– Мне всё равно.
И в этот самый момент из глубины переулка донёсся шум, заставивший нас инстинктивно вжаться в стену, снова превратившись в тени.
Из-за угла, медленно, как призрак, выкатилась длинная чёрная машина. Лаконичные, стремительные формы, глянцевая, бездонная чернота кузова, стёкла – тонированные до состояния слепой, непроглядной ночи. Она проплыла мимо нашего укрытия, почти не издавая звука, будто движимая силой, не имеющей отношения к обычной механике. И вдруг замерла в двадцати метрах от нас, прямо напротив фасада, который невозможно было не заметить.
Мое дыхание застряло в горле. Я узнала это место. Грубая кирпичная кладка бывшего промышленного лофта, намеренно сохраненная как дань индустриальному прошлому, теперь служила идеальным контрастным фоном для панорамного остекления, за которым угадывался стерильный интерьер в стиле хай-тек. Это была студия Кирилла Соколова – того самого блогера, чье ухмыляющееся лицо смотрело с каждого второго рекламного щита и чье исчезновение вот уже вторые сутки не сходило с первых полос новостей.
Над массивной дверью из матового черненого металла пульсировала неоновая надпись «K|RL» – не кричащая, но уверенная, каждый шрифт которой был тщательно выверен. Это место не просто бросалось в глаза – оно впивалось в сознание, как тщательно спланированный вирус, идеально отражая суть своего владельца: показную брутальность, скрывающую холодный, выверенный до мелочей технологичный мир внутри. Стекло было слегка тонированным, позволяя лишь угадывать внутреннее пространство, где подвесные светильники, похожие на инопланетные коконы, парили над дорогой, минималистичной мебелью. Цитадель самого модного и загадочного летописца городской жизни, ставшая вдруг центром самой громкой его тайны. И именно сюда, к этой двери, вёл меня тот самый алый, тоскующий след от телефона, что сейчас лежал у меня в кармане. Я не могла прочувствовать чёткий след за пределами здания – он перебивался другими, более сильными эмоциями, принадлежавшими то ли самому Кириллу, то ли кому-то ещё.
Сердце снова заколотилось, но теперь по другой, куда более тревожной причине. От машины исходила почти физическая аура бесстрастной, ледяной власти. Заднее стекло плавно, без единого щелчка, опустилось, обнажив интерьер, погружённый в бархатный полумрак. Внутри, в кресле из мягкой кожи, сидела женщина. Строгое элегантное платье тёмного цвета, крупные тёмные очки, скрывающие половину лица. Её голова была повёрнута в сторону входа, всё её внимание было поглощено этой дверью с интенсивностью хирурга, рассматривающего разрез.
Мы были невидимы для неё, всего лишь часть грязного пейзажа, но от этого не становилось спокойнее. От машины на меня повеяло волной – не простой эмоции, а сложного, отточенного коктейля: холодное, сканирующее любопытство, смешанное с едва уловимой, но чёткой угрозой. Это была не эхо-сигнатура случайного прохожего. Это был след хищника, но не дикого, а выращенного в неволе, который когда-то сам был жертвой и теперь платил миру той же монетой.
Женщина что-то тихо сказала водителю, стекло так же бесшумно поднялось, скрыв её от посторонних глаз, и машина плавно тронулась с места, растворившись в серой пелене дождя, словно её и не было, оставив после себя лишь ощущение холода и недосказанности.
Я обернулась к Марку. Он стоял бледный, сжав кулаки так, что костяшки побелели. Его ровная, контролируемая сигнатура вдруг заколебалась, и сквозь железную броню самоконтроля прорвалась знакомая мне колючая, почти чёрная тревога.
– Ты знаешь, кто это? – выдохнула я, уже не сомневаясь в ответе.
Он медленно, с усилием кивнул, не в силах оторвать взгляд от того места, где только что была машина, словно пытаясь разглядеть следы её ядовитого присутствия на мокром асфальте.
Почти машинально я достала телефон из кармана и нажала на боковую кнопку. Экран вспыхнул холодным сиянием, но оставался неприступным – заблокированным. На обоях красовалась стандартная системная картинка, не оставляя ни малейшей зацепки.
Неужели это телефон самого Кирилла? Или, может, кого-то из его команды?
Взгляд Марка, скользнув вниз, зацепился за телефон в моих руках. Его глаза, до этого момента скрытые за стеклами очков, внезапно расширились, в них вспыхнуло немое узнавание, смешанное с ужасом.
– Откуда у тебя телефон Кирилла? – его голос прозвучал резко, почти как обвинение.
– Ты имеешь в виду, – я медленно перевела взгляд на молчаливый фасад студии, – того самого Кирилла?
– Именно его, – голос Марка стал низким и жестким, словно сталь.
– И как ты узнал его с первого взгляда? – парировала я, чувствуя, как меня против воли затягивает в опасную воронку его проблем. – Простой фанат вряд ли бы опознал и модель, и чехол в таких условиях. Может, ты и пароль знаешь?
– Пароль я не знаю, – Марк тяжело вздохнул, снимая очки и снова начиная протирать их, будто пытаясь стереть не только капли дождя, но и это новое, тревожное видение. – Но с Кириллом знаком. Мне позвонила Катя – его младшая сестра. Мы… мы дружим с детства. Она в полном отчаянии. Кирилл исчез два дня назад, все разводят руками, делают вид, что ничего страшного не произошло. Они считают, что он просто сам сбежал, устроив очередной дурацкий пиар-ход… Катя умоляла меня помочь. А те ребята, – он коротко кивнул в сторону, где скрылись наши преследователи, – они вертелись возле его студии в день пропажи. Я хотел надавить на них, заснять, как они занимаются хулиганством, и заставить рассказать, что им известно. Это был мой единственный козырь.
– И ты решил поиграть в героя в одиночку? – я не скрывала едкого сарказма.
– Я решил помочь другу! – в его голосе впервые сорвалась неподдельная, сырая боль, сорвавшая все маски. – Но я зашёл в тупик. Артема не проймешь угрозами. И та женщина… – он снова кивнул в сторону, где растворилась чёрная машина, – Виктория. Она его продюсер и приёмная мать. Она только подливает масла в огонь, раздувая скандал вокруг его исчезновения.
Марк сделал шаг ко мне, и его тщательно выстроенный ледяной фасад окончательно рухнул, обнажив отчаянную, безоружную мольбу.
– Ты видишь то, что скрыто от всех. Ульрика, пожалуйста. Помоги мне найти его. Ради Кати. Она не переживёт этого, если с ним что-то… – он не договорил, но незаконченная фраза повисла в воздухе, тяжелее любого произнесённого слова
– Нет, – я отступила на шаг, ощущая, как трещат по швам стены моей собственной, так тщательно выстроенной крепости. – Это не мои проблемы. У меня и своих дел выше головы.
– Я буду умолять ровно столько, сколько потребуется, – его голос стал тише, но обрёл странную твёрдость, будто стальной стержень, обёрнутый бархатом. – Я буду приходить к тебе каждый день. Стучаться в твою дверь. Согласен на всё. Исполню любое твоё желание, любой каприз. Просто помоги.
– И что это за внезапный героизм? – я попыталась уколоть его, найти слабое место, чтобы оттолкнуть. – Решил воспользоваться ситуацией? Втереться в доверие к его сестре? Стать её рыцарем?
– Кирилл однажды вытащил меня из такой переделки, после которой не оправляются, – его взгляд внезапно стал отстранённым, уйдя в какое-то своё, незнакомое мне прошлое. – Я перед ним в долгу. В долгу, который не измеряется деньгами или услугами. Даже если он и вправду всё это подстроил, я обязан его найти. Убедиться, что он жив-здоров. Или… узнать, что случилось на самом деле.
Марк смотрел на меня с такой смесью надежды и отчаяния, что я физически ощутила, как моё сопротивление тает, как лёд под мартовским солнцем. Этот проклятый дар, это ярмо на моей шее, которое я ненавидела всей душой, вдруг оказалось чьей-то последней соломинкой, за которую тот готов ухватиться любой ценой.
Я закрыла глаза, пытаясь найти спасительную темноту, но вместо неё увидела студию – не её стены. Я видела, как всё здание окутано тусклым, серо-голубым маревом – тяжёлым коктейлем из боли, горького разочарования и щемящей тоски. Кирилл не был счастлив в своём блестящем царстве. Его слава имела привкус полыни и пепла.
– Ладно, – я выдохнула, с ненавистью прислушиваясь к слабости в собственном голосе, к этой роковой ошибке, которую уже не исправить. – Не забудь о своем обещании.
Он лишь кивнул, коротко и чётко, и в глубине его холодных, расчётливых глаз вспыхнула искра – яркая, как вспышка фотокамеры.