Сказания Древней Японии. Мифы и легенды. Коллекционное издание
- -
- 100%
- +
– Виноват! – провозгласил он.
Министр случайно находился как раз по соседству с передней и услышал этот возглас. «Что за странный, удивительный голос?» – подумал министр и самолично вышел посмотреть, кто там такой. Но никого не оказалось.
«Странно», – подумал он и начал осматривать повсюду. И вот видит он внизу, как раз там, где ставятся асида[95], стоит крохотный мальчик, величиною не больше миниатюрной фигурки игрушечного ящика-сада.
– Ого! Да это что-то курьезное, удивительное забралось сюда! Мальчик, а мальчик! – окликнул он. – Ты это подавал голос только что?
– Я, я самый!
– Ну и малыш же! Да кто же ты, собственно, такой?
– Зовут меня Иссумбоси, а прибыл я из Нанивы.
– Как? Иссумбоси? Да, действительно, ты как раз Иссумбоси. Но зачем прибыл ты сюда?
– Я изгнан родителями из дома. Бесприютен я теперь, некуда деваться мне. Разреши, пожалуйста, позволь мне остаться в доме у тебя.
Министр немного подумал, подумал, а потом сказал:
– Жаль тебя, конечно, жаль. Но и малыш же ты, однако! Такого маленького не найти действительно нигде, хоть весь свет обыскать. Ладно! Забавно это уж очень. Я согласен, оставайся у меня, – сказал он на просьбу, просто из любопытства больше, и оставил Иссумбоси у себя в доме.
Однако этот крохотный Иссумбоси телом, фигурой только был мал, умом же, сообразительностью он был очень и очень горазд. Что бы ему ни поручили, что бы ни заставили сделать, он выполнял как нельзя лучше, внимательно и усердно. И все в доме полюбили его, и всем он был утехой. Только и слышно было: Иссумбоси да Иссумбоси!
Но из всех наиболее полюбила его дочь министра, девушка. И, куда бы ни шла, всегда неизменно брала она с собою Иссумбоси. Раз как-то девушка, взяв с собою, по обыкновению, Иссумбоси, отправилась на поклонение в храм богини Каннон в Кииомидзу[96]. И вот, когда она пошла было уже назад домой, ей устроили засаду два громадных черта, спрятавшихся и подстерегавших ее у подножия наружной каменной лестницы. Не знавшая об этом, девушка спускалась совершенно спокойно в сопровождении Иссумбоси. Как вдруг с грозным кликом выскочили перед ней из засады черти.
Насмерть перепугалась девушка и, вскрикнув, кинулась бежать, но черти пустились за ней и вот-вот готовы уже были схватить ее совсем. Но тут выскочил вперед Иссумбоси и загородил дорогу чертям.
Сбросив соломинку-ножны со своего заткнутого за поясом меча-иголки и потрясая им, он закричал:
– Эй вы, слепые черти! Не видите разве? Да знаете ли, кто я? Я – известная персона, Иссумбоси из палат министра Сандзио. Я провожаю дочь министра, пришедшую на поклонение Каннон. И у вас хватает смелости приставать еще? Это совсем из рук вон что такое! Но смотрите! Берегитесь, если хоть пальцем прикоснетесь к этой девушке, которая под охраной у меня. Я, Иссумбоси, распорю громадные, как насыпь, вздутые животы ваши, вот этим самым мечом-иголкой.
Он кричал во всю мочь и величался перед чертями, как только мог. Захохотали черти, услышав речь его, и грохотали голоса их, словно удары в медный таз.
– А и хвастлива же горошинка эта! Ну да все равно, рано или поздно, а все-таки пришлось бы нам марать свои клыки об него, но раз он вздумал еще и мешать нам, так проглотим его наперед! – заговорили черти, и один из них тут же схватил без затруднений Иссумбоси и, не жуя, сразу проглотил его.
Иссумбоси проскочил прямо в желудок черта. Вот тут-то и пригодилась его крохотность. В желудке он мог свободно делать что угодно, этот маленький Иссумбоси. И вот он начал колоть внутри желудок черта своим иголкой-мечом. Не выдержал нестерпимой боли черт и сильно откашлянул, выбросив силою кашля Иссумбоси наружу, вон из желудка.
– Эге! Да он хочет удрать? Не дам же я ему убежать! – закричал другой черт, увидев такую штуку, и, схватив в тот же момент Иссумбоси, положил его себе в рот. На этот раз мальчик не попал в желудок. Из горла он пролез через ноздри и начал колоть своим мечом глаза черту, причиняя ему страшную боль.
Не вытерпел этого даже и черт и загнул язык свой от боли. В ужас пришел он.
– Ой, ой! Наскочили мы, однако, на необыкновенное что-то. Нет, не из обыкновенных людей он! Нарвались, нарвались мы на оборотня! Понаделает он нам беды! Бежать, бежать скорее! – забормотали черти и во всю прыть пустились наутек. Куда только девались их недавняя сила и дерзость!
– А что, не по вкусу пришлось? Эх вы! По имени только черти! Жалкие, слабые насекомые! Вот кто вы! – хвастливо крикнул вслед им Иссумбоси и сейчас же вернулся к забившейся в угол, перепуганной девушке.
– Теперь нечего бояться! – почтительно сказал он. – Вон как удирают черти! Пойдем помаленьку домой.
Облегченно вздохнула девушка, совершенно неожиданно вырученная из большой беды.
– О, как я рада! – воскликнула она. – Только благодаря твоему заступничеству и спаслась я от лютой смерти. Все это расскажу я отцу, как только вернемся, и щедро наградит, одарит он тебя. – Радостно, весело направились они тотчас же домой к себе. Как вдруг подле дороги увидали они валявшуюся небольшую колотушку.
– Ой, вот колотушка! Очевидно, это черти обронили ее второпях. Славная, однако, штучка попалась нам! – воскликнула девушка, взглянув на нее. И с этими словами она подобрала колотушку.
Иссумбоси с изумлением смотрел на это.
– Но что же это такое, наконец? – спросил он.
Девушка улыбнулась:
– Ну! Ты не знаешь еще, что это такое? Эта колотушка называется уциде[97]. Ею можно выстучать все что хочешь. Это прелестная вещица.
– Значит, из-под нее может выйти все что хочешь, если поколотить ею?
– Так, верно! Да вот, если ты только хочешь чего-нибудь, хорошего чего-нибудь, попробуй скажи, а я начну выстукивать.
Услышав это, Иссумбоси немного призадумался, но вдруг он с серьезным видом обратился к девушке.
– Ничего не хочу я особенного, – сказал он, – роста одного только и желаю.
– Роста?
– Ну да! Хочу вырасти больше, большим сделаться, одно только это и надо мне.
– Ну, понятно. Неудобно тебе такому крохотному, совсем плохо. Конечно, ты должен желать роста. Хорошо! Я выстучу сейчас этой колотушкой, чтобы стать тебе большого роста.
Вслед за тем она взмахнула колотушкой.
– Пусть станет большим Иссумбоси! Рост дай, дай рост! Роста дай Иссумбоси! – приговаривала она, ударяя колотушкой. И – чудное дело – все тело Иссумбоси затрепетало вдруг, увеличиваясь в размерах, и тут же на глазах он сделался красивым рослым мужчиною.
– О, благодарю, благодарю! Отныне нет уже прежнего Иссумбоси, – заговорил он, подпрыгивая от радости. Рада была и девушка. Вслед за тем они немедля отправились домой.
Когда дома узнали из их рассказов все, что случилось, все стали удивляться и превозносить подвиг Иссумбоси, а то, что Иссумбоси благодаря колотушке стал большим, привело всех в страх и изумление. И министр, который также был поражен чудом, доложил об этом императору. Микадо тоже считал, что это и чудесно, и знаменательно, и, призвав Иссумбоси во дворец к себе, одарил его разными дарами.
После этого, подобно тому как рост Иссумбоси стал из малого большим, точно так же все больше и больше, все лучше и лучше становилось положение его.
И приобрел он впоследствии всеобщий почет и уважение, став известен под именем военачальника Хорикавы, как прозвали его люди.
Кинтаро
В старые времена в горах Асигара, провинции Сагами, жили-были Ямауба[98] и Кинтаро [99]. Жили они в глубине гор, в самых дебрях их. Ямауба была матерью, а Кинтаро – сыном ее.
Выросший в глуши гор, Кинтаро с младенчества обладал громадной физической силой, такой, что обыкновенным, даже взрослым людям невмочь было тягаться с ним. И по мере того как он подрастал, все больше и больше увеличивалась сила его. Восьми-десяти лет от роду он, как игрушкой, вертел уже огромной секирой, сваливая ею для забавы громадные деревья, раздробляя утесы. А затем из обитавших в горах зверей он подобрал себе товарищей: Медведя, Оленя, Обезьяну и Зайца – и начал разгуливать себе с ними повсюду, предводительствуя этой бандой.
Однажды Кинтаро, сопровождаемый, по обыкновению, своими зверями, бродил по горам и по долам, и вот они пришли на широкую поляну.
– А что, слуги мои верные! Не позабавиться ли нам борьбой[100] на этой полянке? – обратился Кинтаро к своей банде.
– Это хорошо удумано! – одобрил его Медведь. – Право, недурно будет! Ладно, я сейчас же устрою арену, а уж ты изволь быть зрителем.
– Идет! Я буду зрителем. Кто победит, тот получит от меня награду.
– Здорово! Эй вы! Слышите? Награда будет! Ну-ка, постараемся. Вали, ребята!
И Олень, и Обезьяна, и Заяц начали помогать Медведю и не успели оглянуться, как арена уже была готова.
– Отлично! Арена готова. Ну, начинайте! Кто там? Да вот, пускай для начала схватятся Обезьяна с Зайцем. А ты, Олень, будешь судьей.
– Слушаю! Я буду судьей. Итак, извольте приготовиться, высокочтимые Обезьяна и Заяц, и выходите сюда, на арену, как только будете готовы.
Живо изладились Обезьяна и Заяц и выскочили оба на арену. Олень стал посередине. Борются с одной стороны краснозадая, а с другой – длинноухий.
– Готовьтесь, всмотритесь один в другого! – провозгласил Олень имена борцов и убрал прочь свой веер, разделявший их[101]. Оба зверя устремились вперед друг на друга, и борьба началась.
– Смелее, смелее! Вали вовсю! – покрикивал Олень.
– Не поддавайся, краснозадая! Держись, долгоухий! – подбадривал их Медведь. Борьба шла своим порядком. Наконец Заяц здорово нажал на Обезьяну и так хватил ее оземь, что она только ахнула, шлепнувшись своим красным задом.
– Борьба кончена! – провозгласил Олень и поднял веер над победителем, Зайцем. Сейчас же Кинтаро отделил один из захваченных с собой на завтрак рисовых колобков и наградил им победителя. Обезьяна начала жаловаться:
– Да ведь я поскользнулась, оттого только и побеждена. Ну, давай еще раз! Посмотрим еще, чья возьмет!
Они опять начали борьбу. Но хитрая бестия Обезьяна! Неожиданно схватила она Зайца за уши и, пока он корчился и извивался от боли, ловко дала ему подножку, так что он растянулся на самой середине арены.
На этот раз награду получила Обезьяна. Затем боролись Олень с Зайцем. У одного – длинные уши, а у другого – большие рога. Каждому они мешали, каждый берег свое, и борьба их вышла очень забавной. Но Олень как-то нечаянно оступился и благодаря этому был побежден Зайцем. Несколько раз еще начинались схватки между зверями, одолевал то один, то другой. Наконец все они утомились.
– Довольно на сегодня, завтра опять можно будет, – решил Кинтаро и, став во главе, пошел опять бродить со своими зверями куда глаза глядят, как вдруг пришли они к одному бурному горному потоку в ущелье. Думали было перебраться на ту сторону его, да никак нельзя. Нет ни моста, ни какого-либо перехода. А внизу грохочет и кипит, с грозным ревом несется стремительный горный поток. Как тут быть? Вся компания призадумалась.
– Погодите малость! Я устрою отличный мост, – спокойно сказал Кинтаро. Все заинтересовались, что же он сделает такое?
Кинтаро уперся руками в росшее тут же, на обрыве, над потоком, громадное дерево и, крякнув, с силой нажал на него. Протяжно и жалобно заскрипел лесной великан под мощной рукой Кинтаро и, вывернувшись с корнями, грохнулся над потоком, так что его вершина пришлась на другом берегу стремнины. Получился отличный перекидной мост.
– Ну вот вам и мост! Надежный мост. Вали все за мной! – сказал Кинтаро и перешел первым.
Все его спутники были поражены.
– Вот так сила! Это из рук вон что такое! – дивились они, идя следом за Кинтаро. А как раз на этот случай на самой вершине скалы находился какой-то дровосек. Он видел все это и прямо-таки глазам своим не верил.
– Что за диво! Такой малыш, а с корнем выворачивает дерево в два добрых охвата, устраивает мост и переходит по нему так смело, горделиво, да еще Медведь, Олень за ним… Не из обыкновенных, однако, детей он! Чей бы он? Откуда? Пойду-ка незаметно за ним да прослежу.
Дровосек живехонько спустился со скалы, переправился по мосту, переброшенному Кинтаро, и незаметно пошел следом за ним. А Кинтаро и не знал ничего этого. Немного погодя он распростился со своими товарищами и направился домой.
– А вот и я, матушка! – заявил он по приходе.
Горная женщина обрадовалась:
– А! Кинтаро вернулся! Ну, где же гулял ты сегодня?
– А сегодня мы были в горах с Медведем, Оленем, Обезьяной да Зайцем. Мы там забавлялись борьбой. Интересная была борьба! Завтра опять пойду, опять борьба будет.
– Вот как? Это хорошо! Ну а кто же оказался сильнее всех?
– Кто? Да об этом и говорить нечего. Я, конечно!
– А затем?
– А затем Медведь.
– Ну а после Медведя?
– После Медведя? Да все почти одинаково сильны: и Олень, и Обезьяна, и Заяц.
Так болтали они про то да се по части борьбы, как вдруг снаружи раздался голос:
– А ну-ка, малый, попробуй со мной разок побороться! – И вслед за тем кто-то вошел в хижину.
Пораженные неожиданностью, с изумлением смотрели мать и сын на пришельца, никогда еще не виденного ими дровосека.
– Кто ты, собственно, будешь? – спросили они его.
Дровосек улыбнулся.
– Это решительно все равно, кто бы там я ни был, а вот попробуй-ка потягаться со мною разок, помериться силою рук! – отвечал он.
Кинтаро не смутился:
– Ладно, потягаемся! Не сердись только, дяденька, коли побежден будешь. – И он сейчас же выставил вперед свою руку.
– Давай, давай!
– Ну, вали!
Борьба началась. Дровосек оказался силачом, и состязание, пожалуй, затянулось бы надолго. Но он нашел, видимо, что достаточно, и прекратил борьбу.
– Ну, я действительно поражен! – воскликнул он. – Я ведь издали наблюдал, как ты выворотил с корнями дерево там, в ущелье, и перекинул его мостом через пропасть, ну а теперь еще попробовал тебя в борьбе, силу рук посмотреть. Правду скажу тебе, ты необычайный силач. Этак, когда ты подрастешь, ты станешь первым богатырем в Японии. Однако жить так тут, в этой горной глуши… Жаль, право! А? Что скажешь, матушка? Что, если бы отослать твоего сынка в столицу да сделать из него самурая. Как думаешь?
– Ты же сам видел, какой он проказник! Чего бы и лучше, кабы сделать его самураем. Это заветное мое желание. Но, чтобы попасть в самураи, нужен посредник. Надо, чтобы кто-нибудь помог устроить это. Где уж нам? Хотелось бы, конечно, да не бывать этому!
– Постой, постой! Если ты действительно имеешь серьезное намерение, то тебе нечего беспокоиться, все уладится. Теперь я могу уже открыться. Я вовсе не дровосек, а самурай на службе у первейшего военачальника Японии Райко из фамилии Минамото. Мое имя Усуи Садамицу. А что брожу я так по Японии, в переодетом виде, так вот почему. Светлейший Райко[102] приказал мне отыскать такого вот, вроде него, малого, чтобы в будущем из него мог выйти богатырь. Если ты хочешь, чтобы из твоего мальчугана вышел самурай, то этот случай как раз на руку. Я сейчас же уведу и устрою его на службу у Райко. Что скажешь на это? Согласна, что ли?
Ямауба несказанно обрадовалась такому предложению.
– Пожалуйста, пожалуйста! Очень прошу даже, – отвечала она. Кинтаро, который тут же слушал все, тоже был очень рад и доволен.
– Вот счастье! Вот радость! – говорил он. – Сейчас же отправляюсь я с дяденькой и стану молодцом-самураем. – Он прыгал и скакал от радости.
Так на этом и порешено было. Но вот пришло время отправляться в путь-дорогу. О матери уж, конечно, и говорить нечего, и Медведь, и Олень, и Обезьяна, и Заяц – все верные сподвижники Кинтаро загрустили. Всем тяжело было расставаться с ним. Они пошли провожать его до самого подножия Асигараямы.
– Счастливого пути, Кинтаро! Прощай Кинтаро! Скатертью дорога! – прощались они с ним.
Вытянув головы, забравшись на деревья, долго-долго еще глядели они вслед ему. И горькие слезы лились из глаз их. Они плакали навзрыд.
А дровосек Садамицу был радехонек, что ему посчастливилось найти в Асигараяме будущего богатыря. Ведя ребенка, он направил путь свой прямо в Киото, столицу Японии. Долго ли, коротко ли, но вот пришли они в столицу. Садамицу представил Кинтаро своему господину, Райко, и рассказал все, как было.
Райко остался очень доволен, сейчас же принял Кинтаро в число своих самураев и одарил его разными дарами[103].
Хибарияма
В те далекие времена, когда столица Японии была еще в Наре[104], жил-был себе знатный царедворец, удайдзин [105], Фудзивара по фамилии, а именем Тоионари. Его супруга, Мурасаки, была добрая и хорошая госпожа. Все бы хорошо, да не благословила их судьба детьми, и супруги постоянно тосковали об этом. Потолковав однажды между собой, собрались они и, совершив в посте и молитве поклонение богине Каннон [106] в Хасе [107], вознесли ей горячие моления свои о ниспослании им ребенка. От души была молитва их, и вняла ей богиня. И зачала Мурасаки, и появилась на свет у нее дочь. Возликовали супруги и нарекли ей имя Хасехиме [108], ибо богиней Каннон в Хасе ниспослана она была им, и стали растить ее, оберегая, как бабочку, холя, как цветок. Эта-то самая Хасехиме пожалована была впоследствии в награду за свой дар слагать песни званием цюдзио [109] и стала с тех пор известна под именем Цюдзиохиме. А если рассказать по порядку, так было это так.
Вскоре после рождения дочери Мурасаки занемогла, и чем дальше, тем хуже да хуже становилось ей. И лечили ее, и ухаживали за ней. Выбивался из сил врач, меняли лекарство на лекарство, а все не помогало. Не в руках людских земная жизнь эта, и, как солнце вечерней порою, закатилась она, закатилась навсегда для Мурасаки.
В то время Хасехиме едва-едва исполнилось три года, и не успел ребенок еще отличать, где восток, где запад. Призвала ее перед смертью своей мать, привлекла к изголовью и, гладя любовно головку, заговорила, внушая ей:
– Хасехиме, дочь моя! Не поправиться мне, не подняться уже больше. Передо мною смерть моя. Но хоть и умру я, хоть не будет меня на свете этом, будь кроткой, послушною, доброй – такою расти! Не серди нянек и мамок твоих, не затрудняй, не обременяй тех, кто ходит за тобою, кто подле тебя. А еще… Если введет вместо меня отец в дом другую мать для тебя, считай ее, эту другую, как за родную мать твою, и люби, и почитай ее не меньше, чем отца твоего. А когда вырастешь, когда станешь большой, с почтительностью и искренностью служи старшим тебя, жалость и милосердие проявляй к тем, кто ниже тебя. И так держи себя, так поступай всегда, чтобы не пала на тебя ненависть и злоба людская. И будешь тогда ты примером и образцом прекрасной, совершенной женщины.
Безмолвно, не шевелясь, чинно сложив на коленях руки, внимала словам матери Хасехиме, крепко запечатлелось все в душе малого ребенка. И навсегда врезались в сердце Хасехиме предсмертные слова матери. А время шло. И росла да росла Хасехиме и стала девушкой, сердечной, приветливой, умной, хорошею девушкой выросла она.
За это время отец ее, Тоинари, во второй раз ввел супругу в дом свой. Теруио называлась она. Злого и дурного характера была новая госпожа, как есть полная противоположность Хасехиме. Но по отношению к Хасехиме приходилась она заместо матери, и девушка отнеслась к ней со всей сердечностью, выказывая ей величайшую почтительность и любовь, как завещала ей Мурасаки. Несмотря на это, Теруио, потому ли, что это был не ее собственный ребенок, видела в ней как бы помеху себе и решительно ни чуточки не проявляла нежности и ласки к ней.
Случилось однажды Хасехиме и Теруио быть во дворце микадо. В это время как раз во дворце был пир по случаю смотрения цветов, и для услаждения микадо двое должны были играть на инструментах перед повешенной циновкой, закрывавшей от взоров божественный лик. Хасехиме пришла очередь играть на кото, а Теруио – на сио[110]. Хасехиме от природы была способна и понятлива и, выучившись раз чему-нибудь, уже не забывала этого. Она отлично сыграла свою партию на кото и удостоилась получить разные дары в награду за свою игру. Теруио же никакими талантами и способностями не обладала. Она не умела играть как следует на сио и не знала, как ей быть тут. Кончилось тем, что вместо нее сыграл ее партию кто-то другой. Ну конечно, она была в очень неловком положении. Она взрослая женщина и должна была уступить пальму первенства Хасехиме, еще совсем ребенку. От стыда она не знала просто, куда и деваться.
Не задумываясь вовсе над тем, что сама же виновата во всем этом, она считала, что все зло в одной только Хасехиме, и с этих пор стала по отношению к ней еще злее, еще более возненавидела ее. Вдобавок к этому она до безумия любила своего собственного ребенка, мальчугана Ходзюмару. Она решила, что если бы Хасехиме не было совсем, то отец, Тоионари, вероятно, перенес бы всю свою любовь на Ходзюмару; и вот, чтобы Хасехиме не была помехой этому, она замыслила страшное дело – извести ее, изжить с бела света совсем. Она приказала вхожему к ним в дом врачу приготовить отравленное вино. Налив его во фляжку от обыкновенного вина, она сделала значок на горлышке фляжки и, захватив вино с собой, отправилась к Хасехиме, беззаботно и весело игравшей с Ходзюмару.
– Вот это хорошо! – сказала она. – Вы оба играете так скромно, так благонравно, что в награду за это я угощу вас, пожалуй, вкусным винцом. – И, налив по полной чашечке каждому из своей бутылки, она подала вино. Взяв чашечку и совершенно не подозревая страшного умысла, крывшегося в этом, Хасехиме осушила свою чашечку одновременно с Ходзюмару.
«Отлично! Дело ловко удалось!» – подумала с тайной радостью Теруио, наблюдавшая за этим, и с минуты на минуту стала ожидать действия яда. Но девушка – как ни в чем не бывало. Не заметно ни малейшей перемены в ней.
«Что за штука! Однако тут что-то не так», – подумала Теруио, которой это начало казаться странным. Как вдруг игравший около нее Ходзюмару вскрикнул и начал биться в корчах. Цвет лица у него внезапно изменился, кровь хлынула изо рта.
– Неужели я перепутала фляжки? О, что я наделала! – заволновалась Теруио.
Поднялся переполох. Ребенку оказаны были все пособия, но ничто не помогало.
В конце концов Ходзюмару умер.
Конечно, этот несчастный случай явился не более как заслуженным наказанием за те страшные замыслы, которые питала в душе своей Теруио, но, злая и несправедливая мачеха, она ничуть и не подумала об этом. Она во всем винила лишь Хасехиме, считала ее причиной того, что она сама же, по собственной оплошности умертвила своего ребенка. И пуще прежнего возненавидела она ее.
Хасехиме исполнилось тринадцать лет. Как раз в это время случилось, что тогдашний микадо стал чувствовать себя нездоровым. Начали доискиваться причин болезни – и нашли. Дело заключалось в том, что в то время воды реки Тацугава сильно увеличились, и неистовый шум их отдавался в голове божественного сына неба, причиняя боль.
По всем храмам разосланы были указы начать моления о прекращении шума вод, но никакие моления не могли воздействовать, и шум не смирялся. Тогда все заговорили о том, что Хасехиме, дочь министра Тоионари, несмотря на свой юный еще возраст, стяжала себе славу сложением песен и что если она сложит и продекламирует песню, то шум, может, и прекратится.
Тотчас же воспоследовал императорский указ Хасехиме, чтобы она сложила и прочла песню на берегу реки Тацугава. Дело шло о здравии божественного микадо, и Хасехиме приложила все свои способности.
Вознеся горячие молитвы ками и хотоке[111] и возвысив голос, она продекламировала:
Едва она прочла стихотворение – и чудом умолкли шум и рев вод, и здрав стал совершенно в тот же миг микадо. Дивился он необычайно этому. Тотчас же повелел он призвать Хасехиме и в награду за песнь ее пожаловал ее званием цюдзио. И стали все звать Хасехиме после этого Цюдзиохиме, и дивились ей все до последнего.
Одной душе только не на радость было это. Не радовалась одна только Теруио, мачеха девушки. Собственный ее ребенок умер от яда, отравленный ею же самой, а ее падчерица, Хасехиме, напротив, живет и преуспевает в жизни. Она снискала расположение микадо, она всецело пользуется любовью отца. Тяжело стало мачехе, и зависть, и злоба, и тоска, и ненависть, как огнем, жгли грудь ее. Опять начала она строить злые замыслы и начала клеветать на девушку отцу ее. Но не внимал он наговорам ее. И вот тогда, выждав время, когда Тоионари находился в отлучке из дома, приказала она одному из слуг, по имени Катода, увезти ни в чем не повинную девушку в Хибарияму, в провинции Кии, и там убить ее.