Не сдавайся!

Какое-то время мы оба размышляем о своем. Я кладу голову ему на плечо, а он гладит меня по руке.

– Они выбрали тебя, милая. Указали в своих завещаниях. Они назначили тебя опекуном Полли и Теда в случае смерти их обоих. Ты же знала, да?

Киваю. Я действительно знала об их завещаниях, но воспоминание действует как удар током. «В случае смерти нас обоих…» – говорилось там. А Эмми жива.

– Твоя мать из-за этого уже немного не в себе.

– В каком смысле? Мы все сейчас не в себе.

На самом деле я точно знаю, о чем он. Мама считает, что я на роль опекунши не подхожу. Когда как-то за ужином Эмми подняла эту тему, мама точно не обрадовалась. За молчаливым негодованием последовали опасения, и их она озвучила прямо за пудингом:

– А ты уверена, что хочешь доверить заботу о детях Бет? Что думаешь, Бет, солнышко? Ты и о себе позаботиться не всегда можешь, согласись, а как, скажи на милость, собираешься присматривать за детьми?

Я тогда пожала плечами, уткнувшись в свой чизкейк. Еще не хватало беспокоиться о том, что она не одобряет выбор Эмми, тем более что этого никогда не произойдет. Мама ухитрилась припомнить мне и частые смены работы, и долги, и чудовищный список неудачных свиданий, и шесть штрафов за превышение скорости – и все это даже до кофе.

– Я только хотела сказать, что ты могла бы выбрать кого-то более ответственного, Эм, – завершила свою речь она. – Более взрослого.

На что Эмми напомнила, что я уже старше, чем была сама Эмми, когда родила Полли.

– Твоя мама просто беспокоится, как ты будешь справляться. Она считает, что для тебя это чересчур. – Папа тщательно подбирает слова. – Я считаю, что, если захочешь, ты сможешь все, и ты это знаешь. Но ответственность и надежность – не твои сильные стороны. Просто так получилось.

– Я тоже волнуюсь, справлюсь ли, – признаюсь я. – Но, может, Эмми с Дугом больше верили в меня.

– Да. Возможно.

– Черт возьми, папа! Ты мог хотя бы притвориться, что тоже веришь в это? – Мы редко ругаемся, но сейчас он будто принял сторону мамы.

– Прости, милая.

Я не спрашиваю, извиняется ли он потому, что не имел в виду ничего такого, или потому, что не может скрыть своих сомнений. Думаю, последнее. Но я не меньше остальных удивлена, что Эмми с Дугом сочли меня самым подходящим опекуном своим детям. Особенно Дуг, который как-то сказал мне, что я напоминаю ему подростка, запертого в теле взрослого, как в фильме «Из 13 в 30». И сейчас я гадаю, он действительно одобрил это решение об опекунстве или просто решил поддержать Эмми, которая после рождения Теда из-за бури эмоций, любви и гормонов вдруг панически испугалась смерти.

Они гипотетически обсуждали то, что в реальности казалось невозможным. Может, Дуг вообще всерьез не задумывался об этом. Только они с Эмми знали, о чем договорились и почему, но сейчас никто из них нам этого объяснить не может.

Мы наблюдаем, как таксисты высаживают и забирают людей у больницы. Женщина в инвалидной коляске, примерно маминого возраста, снимает кислородную маску и закуривает прямо под знаком «Курить запрещено».

– Мама считает, что Полли с Тедом лучше пока пожить у нас, она за ними присмотрит. – Папа, может, и не поддержал меня сразу же в вопросе опекунства, но по его тону понятно, что и мамино желание ему тоже не по душе.

– Но Полли не хочет жить у вас, она хочет остаться в собственном доме. Мы не знаем, сколько времени пройдет, а мама, ну, моложе она же не становится, верно? Пап, я знаю, что ее мучает артрит, и видела, с каким трудом ей даются обычные движения руками.

Мама никогда не жалуется на боль, но я вижу, что ей больно, по тому, как она сжимает и разжимает пальцы.

Папа поворачивается ко мне:

– Только при ней так не говори.

– Почему?

– Ты же ее знаешь. Гордая до невозможности. Ненавидит суету. И не хочет, чтобы ее жалели.

Он прав. Мама всегда преуменьшала, как ей тяжело, и пришла бы в ужас, обнаружив, что мы заметили, как ей становится хуже. Я обещаю папе, что ничего не скажу, но предлагаю мягко напомнить ей, что бегать по дому с утра до вечера ей будет физически тяжело. Она, конечно, гораздо лучше меня умеет обращаться с детьми, но это я произношу про себя. Что бы мы ни сделали, выигрышного решения у этой ситуации нет. Детям нужны их мама с папой.

Мы еще какое-то время наблюдаем за жизнью вокруг больницы, пока папа не хлопает себя по коленям со словами:

– Ну что ж…

Фраза-сигнал, что пора идти. Я не двигаюсь с места.

– Бет, милая? Все хорошо?

– Нет. Я не хочу быть здесь.

– Знаю, солнышко. Но ты должна. Ты нужна своей сестре. И Полли с Тедом тоже.

– Пап, а что, если я не гожусь для этого?

Что, если мама права?

Он накрывает мою ладонь своей и сжимает.

– Чье мнение для тебя важнее всех на свете, которое ты ценишь больше других? – Глядя на мое растерянное выражение, он добавляет: – Вероятно, оно делит первое место с Джори.

– Эмми.

– Так и всегда было, – кивает папа. – А кто, принимая такое важное решение, подумал, что ты справишься?

– Эмми. – Вытираю нос рукавом куртки.

Папа смотрит на меня. Знакомый взгляд, его традиционное: «Ну вот тебе и ответ», – после чего он поднимается и протягивает мне руку, помогая встать. Моя сестра верила, что я справлюсь. Как я надеюсь, что она не ошиблась.

Занавеска в окне соседнего дома снова колыхнулась. После эмоционального дня и пробки на обратном пути из-за ремонта дороги мне хочется прижаться к стеклу и прокричать: «Хотите сфотографировать?» – но я напоминаю себе, что Альберту уже за восемьдесят, а я веду себя как параноик, потому что так и не извинилась перед ним за то, что меня стошнило в его лаванду.

Остановившись у дома Кейт, мы забрали Теда, и теперь мама несет его домой.

– Бет, хочешь, мы зайдем? Поможем тебе приготовить чай, детей уложим?

– Ну… если вы хотите, я не против. – Я вообще-то и рассчитывала, что они зайдут и помогут, и мне даже в голову не приходило ничего другого.

Мама выглядит измотанной. Я уже собираюсь ей об этом сказать, но вспоминаю наш разговор с папой на лавочке. Меня немного удивило, что она спрашивает, хочу ли я, чтобы она зашла. Наверное, папа и ей что-то сказал.

– Мы поедем домой, правда, дорогая? – приобняв маму за плечо, говорит папа. – Бет знает, что мы рядом, на этой же улице, и, если ей что-то понадобится, мы приедем утром.

Мама медлит, затем кивает и передает мне Теда:

– Он уже попил чай у Кейт, а для вас с Полли в холодильнике есть пицца и салат, я утром привезла – решила, что ты не захочешь заморачиваться готовкой. Позвоню тебе попозже, на всякий случай.

– Ага. Хорошо, – соглашаюсь я.

Полли поднялась к себе, еще когда мы приехали.

Мама с папой идут по подъездной дорожке к машине, и Тед кричит им вслед:

– Деда, сделай бип!

Папа поднимает вверх большой палец, а я поудобнее перехватываю малыша, и мы вместе наблюдаем, как они садятся в машину. Тед машет изо всех сил, а я чувствую, что вот-вот расплачусь. Папа нажимает на гудок, и Тед хихикает.

– Би-и-ип! Ты тоже сделай, тетя Бет!

Я выдаю «бип», и Тед, тут же нахмурившись, сообщает, что вышло как минимум слабо. Я «бибикаю» активнее, и он хлопает в ладоши, а потом внимательно вглядывается мне в лицо.

– Ты грустишь? – спрашивает он.

А я и не знала, что плачу, но теперь, когда он заметил, не могу сдержаться. Он обнимает меня за шею и предлагает:

– Хочешь сока?

И я смеюсь и плачу одновременно.

Я включаю Теду телевизор и пытаюсь докричаться до Полли, узнать, нужно ли ей что-нибудь, но приглушенный ответ звучит как «нет». Я кричу в ответ, что сначала уложу Теда, а потом разогрею нам пиццу, если она хочет. Тишина. Взбегаю вверх по лестнице за пижамкой Теда, но тут же несусь обратно, услышав стук в дверь. Может, мама решила, что меня все-таки нельзя оставлять без присмотра.

– О. Здрасте.

На крыльце стоит Альберт, сосед. На нем шерстяной бежевый кардиган не по размеру, одной рукой он крутит слуховой аппарат, который при этом как-то странно высоко пищит, а в другой у него букет белых цветов.

– Простите мою бесцеремонность, Бет, – вы же Бет, верно? Кажется, мы не знакомы, – здоровается он.

– Да, то есть нет. Да, я Бет, и нет, мы не знакомы. – Я чувствую, что краснею. – Рада познакомиться. – «Мне так жаль, что меня стошнило в вашу лаванду», – мысленно продолжаю я.

Наступает неловкая пауза: я вежливо улыбаюсь и жду, пока он сообщит, зачем постучался.

– Простите, вы, должно быть, так заняты. Я просто хотел подарить эти цветы. – Он вручает мне букет.

– Ой. Э-э, спасибо.

– Это подснежники, – добавляет он, будто это все объясняет.

– Мило, – киваю я. Неужели сейчас подходящее время?

Он внимательно смотрит на меня:

– Ваша сестра говорила, что это ее любимые…

– Ой, конечно, да.

Кажется, что-то такое я припоминаю. Наверное. Никогда не обращала внимания на болтовню о цветочках. Альберт выглядит смущенным, и я ощущаю укол вины. Эмми бы оценила такую заботу.

– Спасибо вам, Альберт. Это правда очень мило с вашей стороны. Эмми часто о вас говорит.

Он улыбается:

– Это первые цветы в году, глашатаи весны. В феврале я обычно передаю Эмми букетик-другой через забор, но в этом году они запоздали, а потом… – Он медлит. – Мне ужасно жаль Дугласа, он был хорошим парнем. Чудовищное потрясение для всех вас. Надеюсь, Эмми скоро поправится.

Так как он уже отступает от двери, мне не хватает храбрости сказать ему, что Эмми может вообще не стать лучше, и вместо этого я обещаю завтра отвезти ей подснежники. На этих словах лицо Альберта оживляется, так что я решаю не портить приятную беседу извинениями за свое поведение. В следующий раз извинюсь.

Возвращаюсь в гостиную и начинаю готовить Теда ко сну, на что он громко возмущается, что ему больше не дают смотреть детскую передачу. Я еще и ухитряюсь надеть на него подгузник задом наперед, о чем мне говорит спустившаяся за водой Полли. Лицо у нее покраснело и все в пятнах, но на мой вопрос она отвечает, что все хорошо, хотя это явно не так.

Я натягиваю на Теда подгузник еще раз, на этот раз правильно, затем застегиваю пижамку, которая ему настолько велика, что мне приходится закатывать штанишки на поясе.

– Это не Теда, – серьезно сообщает мне он.

– Пижама точно твоя, – возражаю я. – Из твоего ящика.

– Если вещи большие, то они из «ящика на вырост», – доносится голос поднимающейся по лестнице Полли. – Мама покупает одежду на размер больше на распродажах про запас.

Я только таращусь ей вслед. Ну конечно, Эмми так делает. Не могу сказать, что я удивлена этой системой «ящика на вырост», учитывая, что она всегда запаковывает в вакуумные мешки весь летний гардероб, а также смотрит лайфхаки по складыванию вещей на «Ютьюбе».

Сверяюсь с инструкциями на коробке замороженной пиццы и неприлично долго разбираюсь, какой режим духовки включить. Уже хочу позвать на помощь Полли, но понимаю, что это выглядит жалко. Тем более что духовка вроде бы начала разогреваться, так что остается надеяться, что я выбрала нужный вариант.

В доме тихо, только по телевизору идет сказка на ночь на детском канале. Надо уложить Теда в кроватку, но пару мгновений я просто стою, впитывая атмосферу дома, где присутствие Эмми с Дугом чувствуется во всем. На холодильнике висят записки от руки о записи к стоматологу и чемпионате по плаванию, в котором участвует Полли. У раковины на сушилке стоит недавно политый цветок. На спинке обеденного стула висит толстовка Дуга. Взгляд останавливается на полочке для специй на стене, и я впервые замечаю, что крошечные баночки расставлены в алфавитном порядке. И как я раньше не обращала внимания? Мне становится смешно и так хочется поделиться с Дугом! Подразнить вместе Эмми за ее привычку все сортировать и залеплять этикетками, как мы обычно делаем. В прошлый раз, когда мы ее подкалывали на эту тему, она вылетела из комнаты вне себя от ярости, вернулась со своим принтером для этикеток, напечатала две и прилепила нам на чашки – с надписью «Придурок». Мне безумно хочется сейчас сидеть на диване с чашкой чая и наклейкой-«придурком» и чтобы Эмми суетилась на кухне, готовила ужин и укладывала Теда спать. Не я должна все это делать, это неправильно.

Спрашиваю Теда, хочет ли он теплого молока. Он озадаченно смотрит на меня, но соглашается. Не знаю, может, он уже и не пьет теплое молоко перед сном. Когда-то точно пил. Как странно. Мне же не должно быть чуждо присматривать за племянниками. Все тети сидят с детьми, нет? Но не я. Я из пассивно наблюдающих теть. Ну или была такой.

Когда Тед допивает молоко из бутылочки, мы поднимаемся наверх. Я задергиваю шторы в его комнате и выключаю свет, но тут же включаю обратно, потому что он начинает кричать. Тед показывает на ночник-звездочку, я нажимаю на кнопку и только потом щелкаю выключателем большого света. Теперь он как-то странно на меня смотрит, будто гадает, что я здесь делаю. Я подтыкаю вокруг него одеяльце.

– Мне нужна мамочка, – шепчет он.

Я этого ожидала и все равно словно получаю удар под дых.

– Мамочки тут нет, Тед. Она в больнице, помнишь? Мы вчера ездили ее навещать.

– Хочу увидеть папочку. – У Теда начинает дрожать нижняя губа, а потом и слезы уже катятся по щекам, на подушку в наволочке с овечками.

– Почитаем сказку? – предлагаю я.

Он кивает, одновременно шмыгая носом.

– Про Теда и змею в зоопарке.

Он имеет в виду одну из сказок, которые для него сочинил папа. Это настолько за пределами моей зоны комфорта, что я пытаюсь найти какой-то выход, но он уже обнял своего слоненка и приготовился слушать, и мне остается только улыбнуться и надеяться, что он не заметит, как мне все это непривычно.

– Жил да был мальчик по имени Тед, и как-то раз он отправился в зоопарк…

Тед держит большой палец во рту и слушает – наверное, хороший знак. Я рассказываю сказку, и все вроде бы идет нормально – не так тяжело, как я думала, – но тут я добираюсь до конца.

– Пожарник Сэм не пришел! – снова начинает плакать Тед и бьет кулачком по одеялу.

Когда сказку рассказывает его папа, Тед всегда зовет пожарника Сэма. Вот как история заканчивается, а я все перепутала. Все зазря. Тед плачет, пока у него не остается сил, а вскоре после этого снова начинает сосать большой палец и потихоньку погружается в дрему. Я сижу у кроватки, не шевелясь. Вряд ли мое присутствие поможет ему заснуть, но мне совсем не хочется оставлять его одного. Дыхание Теда выравнивается, и я подумываю, не прилечь ли рядом, но момент спокойствия нарушает Полли.

– Тетя Бет, что за запах? – кричит она из своей спальни, а потом выглядывает на лестницу.

Я выбегаю из комнаты, прижав палец к губам.

– Тише! Он только что уснул.

– Что-то горит? – шепотом спрашивает она.

– Твою мать!

Я скатываюсь вниз, в задымленную кухню, и выключаю духовку. Открываю дверцу духовки, и оттуда вырываются еще клубы дыма, а в центре лежит наша пицца, точнее, оставшиеся от нее угольки.

– Кажется, пицца готова, – робко произношу я, обернувшись к спустившейся следом Полли.

– Охренеть, – отвечает она, и, хотя мне стоит сказать ей следить за языком, я помню, что сама только что выругалась.

– Совсем забыла про нее, – оправдываюсь я. – Прости. Приготовлю нам что-нибудь еще.

– Да я все равно не хочу.

– Знаю, но что-то съесть надо. – Я роюсь в ящиках. Сейчас Полли снова закроется в своей комнате, а мне очень хочется, чтобы она осталась, – может, попробовать убедить при помощи еды? – Тост с фасолью? Постараюсь его не сжечь.

Она пожимает плечами и садится за стол, пока я готовлю нам новый ужин.

– Твоя бабушка будет вне себя, узнав, что я кремировала пиццу.

– Ага. – Полли смотрит на свои руки, а я продолжаю болтать всякую чушь о катастрофе с пиццей, получая в ответ только хмыканье.

Мы пьем чай в неловкой тишине, каждый звук приборов о тарелки оглушает. Мне очень не хочется этой неловкости, но без нее не получается. Полли едва прикоснулась к своей порции, гоняя вилкой фасолины по тосту.

– Ну и тишина, да? – говорю я. Скорее утверждение, а не вопрос.

– Спасибо за чай. – Она отодвигает тарелку.

– Пол… – зову я, помедлив, и она смотрит на меня, явно торопясь поскорее подняться обратно к себе. – Знаю, что все совсем не в порядке, поэтому даже не собираюсь задавать глупые вопросы, но я правда беспокоюсь о тебе. Хочешь поговорить о чем-нибудь? Обо всем? Или о чем захочешь?

Она отводит взгляд, а потом тихонько произносит:

– Это невыносимо…

– Понимаю. – Отталкиваю тарелку на середину стола, к той, что отодвинула Полли.

– Почему это не могла быть просто пятница…

– О чем ты?

То же самое она говорила и в больнице.

– Вчера. Почему папа не пошел на работу, а мама не осталась с Тедом на весь день, как в любую другую пятницу? Тогда ничего бы не случилось. – Ужас от осознания читается в каждой черточке ее лица.

Я тянусь к ней и накрываю ее ладонь своей, отчасти ожидая, что она отстранится, но этого не происходит.

– Поверь мне, я думала точно так же, когда узнала новости, – вздыхаю я. – Что, если бы они отменили свою встречу? Что, если бы они поехали в другой день? Если бы остановились что-то починить или застряли бы в пробке из-за ремонта дороги, отсрочив свою поездку на несколько минут или даже секунд, – и тогда никакой аварии не было бы. Но нельзя так думать, просто нельзя.

Полли вся дрожит, я чувствую это по ее руке.

– Их там не должно было быть, – повторяет она.

– Но они были, Пол. И никто из нас тут ничего поделать не может.

Она смахивает слезы со щек.

– Можно я теперь пойду, пожалуйста?

Я киваю.

– Если захочешь поговорить, я здесь. Понимаю, что лучше тебе от этого не станет, но я здесь, когда ты будешь готова…

Полли уже на середине лестницы.

Апрель

Глава пятая

У меня такое чувство, что Тед прыгает по мне уже несколько часов. Используя мои бедра как батут, он держится за шею для равновесия, попутно дергая меня за выбивающиеся из хвоста волосы. И чем больше я ойкаю, тем смешнее ему становится. Пригибаюсь, уворачиваясь от его локтя.

– Тед, думаю, уже хватит, – не выдерживаю я.

– Еще пять минуточек! – широко улыбается он. А как я постепенно узнаю, Тед так отвечает на все – а потом попросит еще пять минуточек, и еще, и так далее.

Я шлепаю себя по щекам, пытаясь чуть-чуть встряхнуться, и тут же жалею об этом, когда Тед, увидев это, тут же повторяет за мной – шлепает себя по щекам и хохочет.

– Тетя Бет просто немножко устала, Тед. Ей надо проснуться.

– Просни-и-и-ись! – вопит он мне в ухо. – Так лучше?

– М-м-м, гораздо лучше. – Я похлопываю его по ножке.

До недавнего времени причиной моего разбитого состояния, включая изнеможение или истощение, было, по словам мамы, небрежное отношение к здоровью: слишком много алкоголя, слишком мало сна, перекусы на бегу и кое-как и отвратительная привычка бездельничать, не выходя на улицу и смотря сериалы целыми сезонами. Люди в соцсетях без конца твердят, как важно заботиться о себе, но на самом деле устраивать себе выходной можно, только если ты при этом идешь в спортзал, или быстренько пробегаешь десять километров, или если ты мама-фрилансер (брр-р-р), или выбираешься из-под одеяла, чтобы повторять всякие аффирмации, прилепленные на стикерах к зеркалу. До аварии Эмми как раз начала этим всем увлекаться: увидев, что ее любимая блогерша, тоже мама, расклеила мотивационные карточки по всему дому, Эмми и себе заказала целую упаковку. Это были, к моему удовольствию и несчастью Эмми, простые белые прямоугольники с черным текстом, то есть я могла при помощи одной лишь замазки и черной ручки менять смысл. Так, я заменила «Сначала дело – передохнём потом!» на «Сначала дело – передохнем потом!», а она заметила это, только прочитав фразу вслух.

Мы с Тедом сегодня не собираемся к Эмми. Мама с Полли заедут к ней днем, а завтра – мы с папой и, может быть, с Тедом. Час за часом сидеть со «спящей мамочкой» ему скучно, и он начинает капризничать. Его можно понять, но ведет он себя громче и активнее, чем положено в такой серьезной обстановке. Женщина из соседней с Эмми палаты умерла на прошлой неделе. Ее родители дали согласие отключить ее от аппаратов. Мы видели их почти каждый день, сочувственно кивали друг другу, сталкиваясь на входе или выходе, и вид пустой палаты подействовал отрезвляюще. Мы с папой потом всю дорогу домой так и промолчали, не в силах ни о чем говорить.

С кухни доносится грохот, и я быстро оборачиваюсь. Это Полли ищет что-то в буфете.

– Пол, все хорошо?

– Ага.

Примерно такой диалог у нас и происходит по несколько раз в день. Ничего с ней не хорошо, это я точно знаю, и она знает, что я знаю, но мы так и ходим вокруг да около.

– Хочешь чаю? Я приготовлю.

– Нет, спасибо.

– Может, горячего шоколада?

– У нас его нет.

– А. Ну ладно. Сэндвич с беконом? – В моем голосе уже слышатся нотки отчаяния.

– Бекона нет. – Она распахивает дверцы и показывает на опустевшие полки. – И хлеба тоже.

– В морозилке есть, – успокаиваю ее я.

– Уже нет. Вчера достала последний. А новая буханка просто так не появится.

– Что ж, очевидно, мне пора за покупками. Если честно, я откладывала этот момент. Пыталась оформить заказ самовывозом, но слотов для заказа не осталось, – оправдываюсь я, так как в ее голосе мне слышится упрек.

– Почему ты просто не можешь пойти в магазин? – прищуривается Полли.

Начинаю жалеть, что вообще ввязалась в разговор. Теперь у нас напряженная атмосфера из-за хлеба.

– Могу. И пойду. Твои бабушка с дедушкой скоро приедут. Посмотрим, может, успею быстренько выскочить за покупками, пока папа с Тедом, а вы с бабушкой в больнице.

Полли что-то бормочет, но не могу разобрать что.

– Что ты сказала?

Она хлопает дверцей шкафчика, и я подпрыгиваю от резкого звука.

– Я сказала, – с нажимом повторяет она, – просто возьми Теда с собой. Мама только так и ходит за покупками.

– Точно, – соглашаюсь я. – Ты права.

Живя у родителей, я в основном заглядывала в местный магазинчик или рассчитывала, что мама сама поедет и привезет полные сумки, как всегда. За все свои тридцать лет в родительском доме мне никогда, в общем-то, и не приходилось покупать продукты на неделю – с ребенком или без ребенка на руках. У меня чудовищная нехватка опыта не только в походах по магазинам и заботе о детях, но и в принципе в том, чтобы быть взрослым человеком, который все контролирует. Я не контролирую ничего, от слова «совсем».

Хватаю блокнот и висящую на холодильнике ручку и записываю: «Кетчуп, хлеб, горячий шоколад».

– Я не имею в виду, что тебе надо идти прямо сейчас. – Полли достает откуда-то мятую пачку чипсов.

– Ну, не откладывать же на завтра то, что можно сделать сегодня. – Я добавляю в список чипсы. – Что еще нам нужно?

– Все как обычно, наверное, – пожимает плечами она.

– Точно, – отвечаю я, не имея ни малейшего понятия, что значит «как обычно». – Хочешь с нами? Выберешься из дома ненадолго, покажешь, что тебе купить.

– Мне не пять лет.

– Нет, конечно нет. Я просто подумала, что мы втроем лучше справимся. – Судя по разговорам, работенка предстоит та еще.

– Нет, спасибо. Можешь оставить меня одну дома. Мама с папой оставляют.

Я поднимаю бровь. Полли действительно и раньше оставляли одну, но только изредка, когда Эмми с Дугом нужно было за чем-то сбегать. Смотрю на часы: ее бабушка с дедушкой приедут с минуты на минуту, и она просто снова спрячется в своей комнате, так что вряд ли я чем-то сильно рискую.

Ищу по кухне пакеты. Единственный ящик, который я еще не проверила, похоже, застрял, так что я дергаю его изо всех сил и улыбаюсь, когда он открывается. Только неделю назад Эмми заставила меня посмотреть видео на «Ютьюбе», где женщина складывала пачку пакетов из супермаркета в крошечные треугольнички, которые потом аккуратно уложила в другой пакет. Видео называлось как-то вроде «Лайфхаки для занятых мамочек», и я тогда сказала Эмми, что это самое прискорбное зрелище из тех, что я видела.

Полли смотрит на открытый ящик не отрываясь. Меня тоже больше всего трогают какие-то мелочи – они напоминают, что Эмми не дома, а в больнице. Но у нас хотя бы есть надежда, что Эмми вернется, а видеть что-либо, связанное с Дугом, попросту невыносимо. Мне пришлось задвинуть его тапочки под кресло – понятия не имею, что со всем этим делать, и никто не говорит. Наверное, Эмми должна разобрать его вещи, но, даже будь она здесь, ей бы хотелось видеть эти тапочки на Дуге, а не решать, отправить их в кучу «на выброс» или «на благотворительность».