- -
- 100%
- +
– Такой у нас нет.
Вера задохнулась.
– Как это, нет?
– Ну нет, нет.
Вера посмотрела вслед исчезающим за домами детям, потом перевела взгляд на открытую дверь школы, откуда только что начали выходить учителя. Они встречали Веру с удивлением.
– Наверное, девочка, которую ты ищешь, – обратилась к ней директриса, заметив растерянность Веры, – учится в другой школе. Ты, наверное, перепутала, вот и все.
Вера вонзилась в нее глазами.
– Думаете, – возмутилась она, – я не знаю, где учится моя дочь?!
Директриса смотрела на нее с приоткрытым ртом.
– Где моя дочь?! – Вскричала Вера, хватая за плечи женщину и тряся. – Отвечайте! Отвечайте!
Вера не помнила, кто и как ее оттащил от перепуганной директрисы. Но больше ей не позволили донимать ее, и не слишком вежливо прогнали за ворота школы.
Вера не помнила, куда пошла дальше. Покачиваясь, словно пьяная, она брела по улице, перебирая в голове случившееся.
Итак. Ей семнадцать, ее дочь пропала и все, кто знает ее, прикидываются в обратном. Разве в такое можно поверить?
Вера постоянно останавливалась перед окнами какого-нибудь здания, пытаясь уловить в них свое отражение, точнее, свое прежнее отражение. Но нет. Она видела перед собой молодое лицо, еще не усеянное морщинками или пигментными пятнами.
Странно, а ведь это должно радовать Веру.
Неужели это не то, чего она так страстно желала накануне своего дня рождения? Ведь она так отчаянно пыталась воззвать ко Вселенной, что трудно теперь жалеть ее. Ее можно лишь упрекать в взбалмошности, вот и все.
«Куда мне идти? Где мне ее искать? А есть ли она вообще в этом… в этом городе? Нет, нет. Надо вернуться, надо лечь спать, а когда проснусь – все пройдет, как простуда на губе. Нет-нет, это просто бред. Я перетрудилась давеча, а теперь вот… галлюцинации. Мигрень. Все неправда. Это неправда».
Но чем дальше она шла, тем яснее и четче осознавала свое новое, молодое тело.
Вот так вот, Вера! Надо было быть осторожнее с мечтами, ведь они имеют свойство сбываться! И на каждое желание свое время. А ты такая нетерпеливая и вспыльчивая! Нельзя предъявлять претензия Вселенной, она этого не любит. Вот видишь, что случилось? Она одарила тебя сполна, как ты и заказывала, а ты по-прежнему недовольна?!
И так было всегда: если Вера и добивалась чего-то, то в скором времени жалела об этом.
Сейчас ее слегка ободряла мысль об исцеляющем завтра – что, если сила волшебства иссякнет на утро следующего дня? Тогда она проснется прежней…
Сорокалетней.
Неуравновешенной.
Работающей за гроши кассиршей.
Матерью-одиночкой.
Несчастной.
Вера застонала. Демоны терзали ее по сторонам, а она металась, не зная, в какой угол забиться.
Так она дошла до проспекта. Здесь и по будням всегда было много людей, в основном, молодежи. Было облачно, но довольно тепло. Легкое дуновения ветерка разносило по улице пряный аромат булочек и пирожных из кондитерских и терпкий запах полевых цветов, с которыми так желали расстаться бабушки-продавщицы, прикрывающие лица и головы огромными соломенными шляпами. Где-то недалеко играл бродячий музыкант на саксофоне что-то очень красивое, но тоскливое. Мимо шли люди: люди занятые, люди радостные, люди сердитые, люди живые.
Вера в этот момент почувствовала себя картонной декорацией, статуей, никчемным предметом посреди улицы. Она поняла, что мир вокруг нее не изменился. Высыхает цветок, но не все поле.
Вере хотелось подбежать к первому встречному и, встряхнув его за плечи, прокричать: «Эй, неужели вы не видите, что со мной?! Утром я проснулась маленькой, а ведь мне сорок, мне сорок лет!».
Она словно находилась в маленькой шлюпке после кораблекрушения в открытом, бушующем море. Это был неравный бой могучих волн и Веры – без весел, спасательного жилета и не умеющей плавать.
Покачиваясь, Вера дошла до первой лавочки и рухнула на нее. Закрыв глаза, она подставила лицо выглянувшему солнцу, которому она обычно предпочитала дождь или осеннюю прохладу. Руками она держалась за края лавочки. Ноги были вытянуты, пятки упирались в землю.
Тело ее полностью расслабилось, разум успокоился. Лихорадка отпустила сознание Веры, она с облегчением выдохнула.
– Господи, – шептала она, – как же сложно постоянно думать, думать, думать…
Интересно, а как часто и как много она думала, будучи семнадцатилетним подростком?
О нет, этот возраст совсем не подходит для глубоких и завышенных дум. Это время открытий – новых ощущений, чувств, возможностей, талантов, умений. Время, когда кирпичиком за кирпичиком прокладывается дорога. И какой сложной эта дорога может быть или, в конце концов, неправильной и бесполезной – не возникает и мысли.
Разве Вера не мечтала о том, чтобы вернуться обратно в свои лучшие годы? И никакой работы, никакого стресса, бессонниц, ссор с дочерью и…
И самой дочери.
Так почему же она не рада?
Почему ей по-прежнему одиноко, страшно, грустно и тяжело? Разве так оно должно было быть снова в юные семнадцать лет?
Однако в тот момент, пока Вера нежилась под солнцем, голова ее была пуста. Только неразборчивые картинки мелькали в сознании, не задерживаясь более чем на пару секунд.
В теле ее была пустота, словно все ее органы, кости и даже сама душа растворились, и теперь она была наполнена воздухом.
Сидела она рядом с открытым летним кафе, откуда доносились какая-то романтичная мелодия и усталые голоса уморившихся вкусной едой и жарой людей. Она не прислушивалась до тех пор, пока среди сплетений людских голосов не уловила знакомые нотки. Глаза Веры инстинктивно раскрылись, как у собаки, в чей нос резко ударил запах колбасы, которой дразнился ее хозяин. Выпрямившись, она сосредоточилась на этом звуке, который было так сложно уловить на расстоянии.
Та же интонация, тот же гортанный смех, те же вечно прерывающие разговор «а, наверное, наверное».
Ноги Веры онемели, сердце глухо забилось. У нее было состояние человека, услыхавшего подозрительный шум в соседней комнате ночью, хотя он живет в квартире совсем один. Надо бы проверить – но не хватает смелости. Вот и сейчас Вера боялась обернуться, хотя для подтверждения догадок ей осталось сделать всего лишь один жест.
В нерешительности она кусала израненные ветром и теми же зубами губы. В конце концов, она преодолела саму себя и повернулась.
Сидела она совсем рядом с кафе и могла с легкостью разглядеть каждого его гостя. Так, ближе к улице и, следовательно, к Вере сидела пара мужчины и женщины. В основном разговаривал мужчина, аккомпанируя себе руками, а женщина кротко кивала да пила что-то из белой круглой чашки.
Вера прищурилась; в нее ударила молния.
Не владея собой, она поднялась со скамейки, в упор глядя на мужчину, чье лицо ей было прекрасно видно (у женщины она видела лишь голову и иногда профиль, когда она незаметно меняла позу или смотрела в сторону).
Вера тихонько качала головой, как бы отрицая то, что видела. Итак, это третье потрясение за день. Прекрасно, что же ее ждет дальше?
Те же рыжие густые волосы, та же широкая улыбка большого рта и две ямочки на правой щеке, жесткая щетина, родинка на верхней скуле той же правой щеки, богатой причудами внешности, пронзительные сапфировые глаза, такие лучистые, такие искрящиеся; Вера перестала качать головой, когда узнала в лице этого человека даже самые мелкие черты, например, шрам, рассекающий, – правую! – бровь, крупные веснушки на горбинке носа, и будто прыгающие брови, не попадающие в такт всей мимики лица.
У Веры перехватило дыхание; сердце теперь стучало оглушительно и быстро, так и норовя вырваться из груди.
Так странно видеть спустя четырнадцать лет своего бывшего мужа в момент кульминации разворачивающихся в ее скучной доселе жизни чудес, в которые Вера никогда не верила.
Так странно видеть его сейчас, в обычный будний день, в обычном кафе, где средняя цена за обед не равняется десяти евро, к чему этот человек явно привык.
Так странно ей видеть его после того, как отпустила последнюю надежду на эту встречу.
Так странно.
Теперь перед Верой встал выбор: продолжить смотреть до тех пор, пока тот не заметит и ей придется обратиться в бегство или же…
Каким был второй вариант?
Что она могла еще сделать?
Это что-то должно контрастировать с первым вариантом. Это что-то должно противоречить даже самой ее, Вериной, природе. Это что-то должно пугать ее, наводить на ужас, удивлять, поражать. Действия, которые она не позволяла себе даже в самых смелых мечтах.
Этот выбор могла бы сделать… Катя.
Внезапно вся неуверенность, такое долгое время сковывающая Веру, превратилась в пепел. Он разнесся по ветру, оставляя свободное место для нового, ранее чуждого Вере качества, которое и толкнуло ее в тот момент на такой поступок.
Вера подошла к ограде кафе, уперлась в нее дрожащими руками и, наклонившись к мужчине, уставившегося на нее с приоткрытым ртом (до этого он что-то рассказывал своей спутнице), спросила:
И мужчина, и женщина вскинули брови, но промолчали, скованные удивлением. Женщина взяла чашку кофе (можно было догадаться по запаху) и облокотилась на спинке стула, как бы готовясь к представлению, заранее определив, что оно будет занимательным.
Мужчина же, наконец, обрел любопытство. Он слегка подался вперед к лицу Веры и сказал просто:
– Да, очень хорошо.
Веру задела его насмешливая реакция, но она попыталась не терять самообладание.
– Наверное, у тебя много свободного времени, и ты знаешь, как провести его с комфортом. Но странно, что ты выбрал такое… скучное место, учитывая твое положение.
У мужчины вырвался смешок, а женщина улыбнулась, приникая губами к чашке, не отпивая напитка.
Вера совсем перестала замечать его спутницу. В поле ее зрения теперь помещался один лишь он.
– Девушка…
– А ей ты уже все рассказал? – Вера кивнула в сторону женщины, не отрывая глаз от мужчины. – Ну, имею в виду, что ты любишь зеленый чай со сливками без сахара, сериал «Друзья», а в душе любишь петь песню Димы Билана «Против правил»?
Она выпалила это на автомате, но спутница успела уловить каждое слово и сглотнуть напитком вырывающийся смех. Мужчина же насторожился, а взгляд его напрягся словно тетива лука.
– Ты кто такая? – Вкрадчиво спросил он.
– А вы с ним уже достаточно долго или вы пока еще очередная попытка удержать статус неподражаемого обольстителя, каким он, возможно, был лет двадцать назад? – Вера, наконец, обратилась к женщине, повернувшись к ней лицом.
В тот момент Вера поняла, что сложно оттолкнуться на велосипеде и удержать управление лишь поначалу, а потом можно ехать, не держась за руль.
– Девочка, – она улыбнулась, – у тебя все хорошо?
– О да, – Вера закивала головой с таким видом, словно приняла этот вопрос серьезно и как искреннюю заботу. – У меня все хорошо уже четырнадцать лет. Но, возможно, мне было не лучше, чем ему все эти годы.
Мужчина теперь, не шевелясь, в упор смотрел на Веру стеклянными глазами. Улыбка уже не украшала его побледневшее лицо.
– Стойте! – Вера засмеялась, подняв указательный палец вверх, как учительница первого класса, собирающаяся объяснить какое-то обыкновенное явление, которое, однако, было трудно воспринимаемым для малышей. – Я знаю, кому было лучше всех эти четырнадцать лет! Догадываетесь?
Уже даже женщина, которая еще мгновение назад готовилась к веселой сцене, нахмурилась, слушая обезумевшую Веру.
– Конечно, – не дождавшись ответа, воскликнула Вера, – его дочери! Правда, Кит?
И она расхохоталась. Она расхохоталась так, как это делают душевнобольные, психически нездоровые, слабоумные. Она расхохоталась тем смехом, который слегка пугает здоровых людей.
«Кит» – так его называла Вера еще в первые годы их отношений, когда гнет брака не обременял их молодые плечи. Ему нравилось это прозвище, но с тех пор, как они разошлись, никто его так не называл. Или, по крайней мере, на тот нежно-шутливый манер, с каким это делала Вера.
Когда в ней еще была хоть какая-то страсть.
Или когда она еще могла откликаться на его страсть.
В общем, это было так давно, словно не с ними и не в этой эпохе.
– Дочери?! – Лицо его спутницы исказилось гримасой. Она уставилась на мужчину, всем видом требуя объяснений. Но мужчина находился в таком оцепенении, что никак не отреагировал на ее восклицание.
Он пристально смотрел Вере в глаза, но теперь уже не с тем выражением лица, что пару минут назад. Он находился в ступоре, и это отражалось в его глазах, приоткрытом рте и наморщившимся лбе.
– Никита? – Из гипнотического состояния его вырвал настойчивый голос женщины. – Ты это собираешься объяснять или нет?
Однако он продолжал ее игнорировать. Вместо ответа женщине, он наклонился еще ближе к Вере, принявшей самоотверженный вид, и прошептал:
– Катя? Катя, это ты?
Вера отшатнулась от изгороди, пряча глаза в землю.
Если бы она хорошенько обдумала план действий заранее, если бы она, при возможности, готовилась к этому разговору основательно, допустила ли она такой вариант развития событий?
Притворилась бы она своей дочерью?
Но ради чего?
Вера растерялась, не зная, как вести себя дальше. Она поняла, что зашла слишком далеко. Она заблудилась и не может найти путь назад.
– Катя? – Но Никите уже не нужен был ответ, ведь ее поведение твердо убедило его в догадках. Мужчина поднялся со стула, тупо повторяя. – Катя, неужели это ты?
Но Вера инстинктивно развернулась и пустилась в бегство. Никита стоял на своем месте, провожая ее ошеломленным взглядом. Спутница его скрестила руки на груди, сердито стуча носком туфли.
– И кто это был?
Никита ответил, казалось, спустя целую вечность:
– Моя дочь.
Убедившись, что за ней никто не следует, Вера остановилась, чтобы отдышаться. Восстановив дыхание, она стала осматриваться в поисках свободной лавочки, но такой не оказалось поблизости. Она решила спрятаться за ветвями старого могучего каштанового дерева от солнечного удара. Вытирая пот со лба, Вера подумала, что вспотела скорее от волнения, чем от бега.
Итак, Никита принял ее за Катю, то есть за свою дочь. И это не удивительно, ведь теперь Вера выглядит как ее ровесница. К тому же, она говорила такие вещи, которые не могла знать простая взбалмошная девчонка, которое было настолько скучно, что она решила продемонстрировать свое безрассудство простой парочке в летнем кафе.
Вера до сих пор видела перед глазами Никиту, будто пораженного громом, который шептал, едва шевеля губами: «Катя… Катя…».
Вере было интересно, о чем он думал тогда и сейчас. Он мог, конечно, вообще ни о чем не думать, но чувства не могли не вспыхнуть в нем. И, надеялась Вера, они сейчас душили его и отвлекали от всего вокруг, в том числе и от его спутницы.
– Конечно, – проговорила Вера вслух, согнувшись и упершись руками в колени, – такие, как он, и дня без интрижек не проживают.
Она думала о той женщине, брюнетке с идеальной осанкой, умело скрывавшей свой возраст косметикой (которая, что удивительно, не была отчетливо заметна). Эту женщину, видимо, он встретил не в метро, не где-нибудь на улице и даже не в том кафе. Выглядела она элегантно и, несмотря на старания Никиты раскрепостить ее своей болтовней, довольно сдержанно. Улыбаться ее как будто заставляли приличия, о которых она никогда не забывала, даже, казалось, в домашней обстановке.
Но когда она смотрела на Веру, зашедшей в своем поведении и речи чуть дальше положенного, была заметно, что она не лишена надменности и высокомерности. Она, казалось, не обращала внимания на сцену, разыгрываемую тогда Верой, но блуждала по ее телу оценивающим взглядом: как безвкусно, дешево и, словом, бедно одета эта девчонка! Что на нее сердиться, будто думала брюнетка в ту минуту, ее пожалеть надо и подать на пропитание!
Вера зажмурилась, заглушая нахлынувшие чувства стыда и унижения. В конце концов, не все ли ей равно, что эта особа думала?
Ей было важно сейчас разрешить проблемы, рухнувшие на нее, словно бетонный потолок посреди ночи.
Стоять на месте смысла не было. Нужно идти.
Идти.
Но куда идти?
«Домой».
А зачем домой?
«Нужно найти хоть какие-то признаки жизни Кати. Ее не могло стереть с лица Земли бесследно».
Кроме этого, она должна была проверить и свои вещи, которые могли подтвердить существование ее самой, но не как подростка, а как все еще взрослой женщины. Да, это было куда важнее, чем заботиться о мнении незнакомой дамы.
Так она снова побрела дальше, стараясь сосредоточиться на предстоящих делах. Но, как бы она не пыталась занять свои мысли, перед глазами у нее стоял Никита, в ушах звучали и ее, и его голоса одновременно, сердце то и дело сжималось, когда тело вновь переживало те же чувства, что и в тот момент. Это было сложно вот так оставить позади, как маленькое происшествие, сродни увиденной аварии на дороге: автобус задел бампер легковой машины. Пугающе, но не так впечатляюще.
Однако Вера погрузилась в раздумья настолько глубоко, что перестала видеть что-либо перед собой: голова ее была опущена так, что подбородок чуть ли не упирался в грудь. Какое-то время она была смешана с толпой, собирающейся на краю дороги, чтобы перейти после долгожданного «зеленого света», который, однако, не собирался загораться. Но так как она по-прежнему пребывала в трансе, она продолжила путь.
Лишь рев приближающейся машины урвал ее из забытья. Но Вера не успела спохватиться: уже слишком близко был несущийся автомобиль. Застывшая от холодного ужаса, пробравшего все ее тело, она смотрела на машину бездыханно, будто смирившись с неизбежным.
Но не успело это неизбежное произойти, как что-то снесло Веру с дороги, повалив на асфальт за проезжей частью. Она ударилась лбом и носом, из других частей тела больше всего пострадала рука: при падении она согнула правую руку до упора, прижав запястье к груди.
Никита приподнялся над ней, аккуратно повернув ее за плечи к себе лицом, чтобы проверить увечья. Кровь показалась на ноздрях, на лбу была сильная царапина. Она не сразу открыла глаза, а он заговорил:
– Катя, ты в порядке? Неужели ты не видела машину? Тебя же могли сбить, ты бы погибла!
Придя в себя, Вера оттолкнула его от себя.
– Тем лучше! – Огрызнулась она, стараясь не выдавать сильную боль в руке, которая, казалось ей, была сломана, и во всем теле. Когда Никита попытался подойти к ней ближе, она выкрикнула. – Уйди! Уйди от меня!
– Катя… – Он начал опасаться зевак. – Тише…
– Не буду тише, – Вера держалась за руку, и это не ускользнуло от его внимания, – видеть тебя не хочу еще одни четырнадцать лет!
– Прости, ты права, нам надо поговорить, – он снова постарался подступиться к ней, но это еще больше разожгло пламя ее ярости. Она даже подпрыгнула на месте, а глаза ее засверкали ненавистью:
– Не подходи ко мне, ты чужой, чужой! Всю жизнь испортил, всю жизнь! О-о-о!..
Никита растерянно смотрел по сторонам, с ужасом замечая интерес прохожих. Вон кто-то стоял у фонаря и, показывая на них пальцем, обменивался какими-то фразами. Никто не смеялся, но люди не были равнодушны.
– Катя, прошу тебя, – он осторожно подкрадывался к ней, как лев охотится за трусливой зеброй, – успокойся, давай поговорим где-нибудь, прошу…
– Поговорим, – процедила она, глядя куда-то в сторону; затем она резко вонзилась в него взглядом. – О, я тебе все выскажу! Все выскажу!
И она набросилась на него с кулаками, которые действовали на него как детский резиновый молоточек. Она рычала, отбивалась от его рук, сходила с ума. А Никита все пытался ее успокоить всеми способами, которыми он только мог воспользоваться. В конце концов, он перекинул ее через плечо и понес в ту сторону, где находилась его машина.
– Пусти! – Кричала она, брыкаясь. – Зверь! Негодяй! Предатель! Мерзавец! Ненавижу! Ненавижу!
А Никита старался идти как можно быстрее, чтобы скорее скрыться от людей – еще больше заинтересованных.
– Только так и мог решать проблемы! – Продолжала она кричать.
Никита вдруг вспомнил их частые с Верой ссоры, когда, не в силах уже терпеть ее истерики, он забрасывал ее, как мешок, себе на плечо и нес, куда ему вздумалось. Это воспоминание, подкрепившееся словами, как он думал, Кати, заставило его остановиться и опустить девушку на ноги. Та продолжила его бить кулачками, пока не устала – не устала от самой себя.
Оба отдышались, и Никита спросил:
– Что ты сказала?
Вера, поправляя волосы и одежду, не смотрела на него.
– Кать, – окликнул он снова, – ты сказала… сказала там что-то про…
– Отстань.
Но Вера поняла, что его смутило.
Постепенно ее состояние пришло в норму: дыхание восстановилось, кровь отлила от лица, слюна снова стала выделяться.
«Чуть не выдала себя, дура».
Но к чему ей волноваться? Она никаким образом не может выдать себя, ведь у нее есть мощное оружие против всех Никитиных подозрений – ее облик.
– Прости, – выдохнул он, поворошив волосы, – прости меня… Ты поговоришь со мной?
– О чем? – Она смотрела на его кожаный ремень, опоясывающий джинсы.
– Как «о чем»? Обо всем.
– Надо было говорить об этом четы…
– …четырнадцать лет назад, – подхватил он, – знаю, Катя, знаю! Но дай мне объясниться, дай мне…
– Оправдать себя? – Вера, наконец, посмотрела ему в глаза. – Ты сам себя слышишь? Сам понимаешь?
Никита не выдержал тяжести ее взгляда и отвернулся. Вера внутренне восторжествовала, но негодование не отпускало ее.
– Просто интересно, – бормотала она, нервно стуча ногой, – что же можно было делать столько лет, чтобы не суметь найти хоть часок свободного времени для встречи с дочерью.
Это словно возмутило Никиту, потому что голос его повысился:
– Ты многого не знаешь.
– Да ну? Оно и понятно, ведь…
– Я писал твоей матери, когда ее телефон перестал быть доступен даже для звонков. – Отрезал он ровным тоном. Вера взглянула на него и поняла, что он рассержен, и это крайне ее удивило. На что он сердится, спрашивается? И какое право он имеет на это? Как только у него хватает совести себя защищать, отстаивать честь, высохшую слезами на ее щеках, которые она проливала ночами, когда его не было рядом?
– Да как ты смеешь? – Прошептала она, сжимая кулаки как для очередной атаки.
– Я звонил, вернее, пытался дозвониться, но твоя мама…
– Не звонил ты мне!
Никита оторопел.
– Я… я этого и не говорил. Я звонил маме.
Вера повернулась к нему спиной, чтобы не выдать себя прорвавшейся на лицо гримасой. «Проклятье!» – подумала она и чуть слышно стукнула себя по лбу.
Никита воспользовался моментом, чтобы незаметно сузить расстояние между ними. Когда Вера обернулась, он уже стоял на колене.
– Катя, – он тяжело сглотнул, – знаю, ты меня ненавидишь. И… и ты имеешь на это право. Прости. Я… прости. Мне так жаль, я…
Вера сама шагнула к нему, наклонилась так медленно, словно боялась спугнуть муху, за которой следила, и, глядя ему прямо в глаза, спросила вкрадчиво:
– Тебе жаль?
– Да.
– За что ты просишь прощения?
Он поколебался.
– За… всё.
– За что «за всё»?
– Катя…
Состояние ее достигло той стадии, когда тело перестает реагировать на негативные эмоции, кипящие внутри, но остается лишь что-то вроде зуда во всем теле – так зудят нервы уставшего от стресса организма.
Вера взяла лицо мужчины в ладони и, буравя его глазами, проговорила так же низко и ровно:
– Невозможно.
Никита все стоял на колене и смотрел ей в потемневшие глаза, сдавленно дыша. Эта девочка вселила в него то леденящее душу чувство, которое он раньше, казалось, не ведал. Ему стало не по себе.
Но поведение девочки и эта сцена навеяли ему какое-то далекое воспоминание, которое прежде не посещало его память, похожую на старый сундук, спрятанный на чердаке и покрытый пылью и паутиной – ибо его так давно не касалась человеческая рука.
Прикосновения маленьких рук, этот пронзительный взгляд и голос, так выразительно произносящий всего одно лишь слово, заменяющее тысячи…
И он, стоящий на колене…
Кажется, когда-то давно ему часто приходилось упираться коленом в пол или в землю и стоять так подолгу, пока все не разрешится…
Мужчина все смотрел в эти болотистые глаза и не мог понять, что за воспоминание она в нем пробудила. Размытые картинки проплывали в его голове, но он не мог собрать их в одно целое. Глаза, руки, колено, голос…
Грудь его сдавил спазм.
Он осторожно коснулся ее рук, но не отнял их от своего лица. В ту секунду ему показалось, что взгляд девочки прояснился, а сама она изменила свой облик на мгновение и превратилась в совершенно другого человека. И тогда с его губ невольно сорвалось, словно отдаленное эхо в лесу, одно лишь слово:
– Вера…