Режущие слух звуки тишины. Сборник рассказов

© Вадим Сазонов, 2016

ISBN 978-5-4483-4491-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Режущие слух звуки тишины

1.Занедолго до сегодня

Начинало смеркаться, я вышел на улицу, закончилась моя дневная смена, надвинул козырек бейсболки пониже, срезав себе обзор верхних этажей домов, накинул капюшон, настроил слух на обеспечение безопасности и двинулся в сторону метро.

Ничто не заставляло беспокоиться. Шаги прохожих вливались в мой мозг, анализировались, исчезали, никто не шел за мной дольше случайно распределенной длительности неподозрительного совпадения пути. Исчезали, сменялись другими, которые тоже исчезали на очередном перекрестке, все было спокойно, не пугало.

Только после пересечения Клочкова переулка я понял, что одна пара ног идет за мной уже достаточно долго, хотя я, избегая прямых дорог, не двигался по проспекту Пятилеток, а петлял дворами. Неужели опасность? Я свернул в сторону Коллонтай, хотя к метро было ближе через арку торгового центра. Шаги, которые я вычислил, не отставали, напрягали, я, не оборачиваясь и не поднимая головы, перебежал проезжую часть переулка к аптеке «Озерки», шаги за мной не последовали, значит, ложная тревога.

В метро анализировать было сложнее, общий поток двигался в одном направлении, потом делился на две части, распределяясь по разным сторонам платформы. В общественном транспорте я анализировал дыхание, кашель, сопение и иные звуки, которые позволяли идентифицировать разных субъектов, находящихся рядом. Здесь было тяжело определить возможную слежку, нельзя было менять направление движения. Не любил я общественный транспорт, в нем нельзя было точно определиться с потенциальным источником опасности. Каждая поездка стоила мне дополнительных нервов, но вот, наконец, я на Площади Мужества, дальше можно пешком, меняя направления, проходя путь, требующий минут пятнадцати-двадцати, более, чем за полчаса.

Облеченный вздох – я дома.

Прежде всего – закрыть форточки, которые оставил утром открытыми для проветривания, задвинуть тяжелые, непрозрачные шторы, включить свет, надеть войлочные тапки, которые практически не издавали звуков при ходьбе, и почувствовать себя в безопасности в замкнутом пространстве. Когда-то я ходил дома босиком, но потом понял, что при соприкосновении с кафельными плитками в ванной, на кухне, в прихожей босые ступни издают звук «отлипания» от холодного камня, а, значит, выдают меня. Теперь только войлок тапок, который не потеет. Можно было, кончено, все застелить ковриками или ковролином, но ворс, распрямляясь, издавал звук, который я слышал четче, чем мягкое поскрипывание о паркет скатанной подошвы.

Осмотрел снятые ботинок, мягкие наклейки на них стерлись, поэтому сегодня я так отчетливо слышал собственные шаги на улице. Пришлось соскоблить остатки «глушилок», наклеить новые куски толстого трикотажа. Как мне повезло однажды купить целый рулон этого синтетического полотна, которое подолгу не изнашивалось и прекрасно поглощало звук соприкосновения ботинка с асфальтом, я был неслышен, а, следовательно, меня нельзя было вычислить, определить.

Включив телевизор, как обычно, без звука, пошел на кухню, разогреть ужин. Я пользовался только газовой плитой, не признавал микроволновки, которая издавала слишком много звуков. Я даже мылся и мыл посуду холодной водой, потому что включение «водогрея», могли выдать мое присутствие. Для открытия крана выжидал, когда слух подскажет, что кто-то в нашем стояке включил воду, и нельзя точно определить, откуда будет исходить звук бегущего по фановой трубе потока.

Очень раздражала необходимость пользоваться сливом в унитазе, который оповещал всех соседей о том, что я дома. Превозмогая отвращение к тяжелому запаху, использовал кнопку бочка только непосредственно перед выходом из квартиры.

2.Задолго до сегодня

Острый слух я имел, видимо, от рождения, но в детстве еще не анализировал, что он может мне дать. Так же с рождения я имел абсолютную память – помнил все до мельчайшей подробности, помнил то, что ребенок обычно не помнит.

Я всегда спокойно засыпал, если слышал через стену ровное дыхание мамы и папы, или даже их взволнованное дыхание, если они еще смотрели телевизор. Да, я умел слышать их дыхание сквозь звуки фильма.

Однажды, проснувшись, услыхал стоны и прерывистое дыхание родителей.

Тогда мне впервые стало страшно. Мне стало страшно, что им угрожает какая-то опасность, и тогда мое еще несформированное сознание пронизала отчетливая мысль – всякая опасность для них – это опасность для меня. Я расплакался.

Мама объяснила, что это они так играли с папой.

Конечно, теперь уже давно понимаю, что это была за игра, но тогда я долго не мог успокоиться. Наверное, с той ночи я стал уделять больше внимания тому, что доносил до меня мой очень острый слух, выискивая в звуках возможные опасности, я начал анализировать звуки.

Больше ни разу не слышал «игры» моих родителей. Они были очень внимательны ко мне и постоянно старались ограждать меня от волнений. Я им очень за это благодарен.

Мы каждое лето выезжали на дачу под Ленинград. Это действительно был выезд.

Нанимался фургон, в который грузили посуду, стулья, матрацы, белье, мои игрушки, раскладушки (для гостей, которых бывало немало), кресло-качалку и много еще необходимых для дачной жизни вещей. С фургоном уезжал папа, а мы с мамой шли на Ланскую и ехали на электричке.

В конце лета опять нанимался фургон, и все происходило в обратном порядке.

Я всегда мечтал однажды поехать не на электричке, а в фургоне.

Мечта сбылась, когда мне было почти шесть лет – день рождения у меня осенью.

Дачу снимали на три летних месяца, отпуск у родителей – месяц, поэтому со мной на даче жила бабушка – мамина мама. Мама и папа приезжали на выходные, иногда ночевали и в будние дни.

Однажды в пятницу вечером вместо них приехал дядя Коля – мамин брат, которого я знал очень плохо, он почти у нас не бывал, как говорила мама: «У него совсем своя жизнь».

Я уже лежал в постели в своей комнате, но слышал, как дядя Коля на веранде говорил бабушке:

– Хрен его знает, они ничего не слышали, видать. Говорят, они переходили и смеялись, а этот придурок летел на полной скорости. Грузовик, ты же понимаешь!

Бабушка плакала, мне казалось, что она воет, как зверь из сказки, было очень страшно, у меня была истерика, но никто не пришел, мамы с папой не было, а бабушка и дядя не слышали, они слышали только друг друга.

Мне никто ничего тогда, тем вечером, не объяснял, я просто сам понял, что родители больше не приедут ко мне, а еще я понял, что они не приедут, потому что не услышали что-то. Наверное, тогда, хотя, может быть, мне так кажется, понял, что слух дан мне, чтобы спасаться от опасности. Тогда я еще не знал, что опаснее всего – это те, кто рядом, тогда еще не сформировался мой инстинкт самосохранения. В тот момент я только понял значение слуха, понял, зачем он мне дан, надо было только в совершенстве научиться им пользоваться.

Окончательно я осознал, что значит слух, когда ехал в то лето с дачи.

Бабушку забрала белая машина с красным крестом, остался дядя Коля, который объявил, что теперь будет жить со мной, что нам пора собираться.

Приехал фургон.

Погрузили вещи.

– Я не могу его в кабину взять, – объяснял водитель, – первый же ГАИшник остановит. Нельзя ребенка.

– Пусть в кузове едет, – решил дядя Коля, – запри его там, никто и не увидит.

В фургоне было темно. Я ничего не видел, сидя на матрасе, вцепившись пальцами в какую-то рейку, набитую вдоль кузова. Не передать, как мне было страшно, но я слышал…

Я слышал машины, которые мы обгоняли, которые нас обгоняли. Я слышал шуршание шин об асфальт. Я слышал скрип педалей, которые нажимал водитель. Я научился различать звук педали, которая увеличивала скорость и той, которая уменьшала скорость, была еще третья, значение которой я не смог понять, но она издавала свой особый звук. Я слышал стон деревьев, росших вдоль дороги – было ветрено. Я слышал шорох, с которым резали воздух крылья птиц, пролетавших рядом. Я слушал непонятный периодический лопающийся треск, значение которого понял, когда уже в городе увидел на капоте и стекле машины расплющенные тела насекомых. Я слышал позвякивание цепи велосипеда, который мы обгоняли. Я слышал голоса водителя и своего дяди. Боялся, что водитель за разговором может что-то сделать не так, и мы попадем в аварию.

Именно тогда я ощутил, что слух заменяет мне остальные чувства, что только он меня не обманывает.

Я еще тогда не знал, что главная опасность исходит от близких людей, в тот момент от дяди Коли.

Мы стали жить с дядей вдвоем в нашей квартире.

Несколько раз приходила бабушка, но сын ее не пускал внутрь, выходил к ней на лестничную площадку, они разговаривали, а я слушал через закрытую дверь, сидя в дальней комнате. Мне их разговор был непонятен: «Что ты от меня хочешь? Ты еще в детстве меня достала своими нравоучениями!», «Да, это теперь моя квартира с этим довеском», «Оформление опекунства» и тому подобные фразы, смысл которых для меня был неясен.

А потом бабушка перестала приходить, она, как и мама с папой, меня бросила.

Очень нескоро я узнал, что она попала в больницу, а вскоре и умерла.

Дядя Коля часто приходил поздно ночью, с ним проявлялись его знакомые, они шумно сидели на кухне, я задыхался от табачного дыма, сочившегося в мою комнату, не мог уснуть, а, если засыпал, то с криком просыпался от кошмаров. Потом лежал в ночной темноте и слушал сквозь крики на кухне, что происходит в соседних квартирах.

Я уже услышал, что через два этажа над нами появился щенок, который скулил и стучал когтями по полу. Я знал, что в соседнем подъезде живет плохой мальчик, которого наказывают ремнем. Я слышал все вечерние телевизионные передачи всех каналов, которые приходили ко мне звуками с разных сторон.

Днем я бывал дома один, чтобы не страшиться звуков, я надевал зимнюю шапку, опускал ее «уши», завязывал, ложился на бок, на диван, клал подушку на второе ухо и читал.

Родители научили меня читать, когда мне было четыре. Я был семейной гордостью: «Он даже газеты может читать», – говорила гостям мама.

Теперь я читал все подряд: «Таинственный остров», «Теорию вероятностей», «Сагу о Форсайтах», «Учебник по математике для десятого класса», «Зарубежный детектив», «Тома Сойера», «Краткий курс ВКП (б)» и так далее. Я брал книги из шкафа с той полки, до которой мог дотянуться, слева направо.

Моя память все, что было непонятно, откладывала на дальние полочки. Уже потом, в старших классах, многие формулы, которые переставали быть просто картинками, а обретали смысл, непроизвольно всплывали в моей голове еще за секунду до того, как их напишет на доске учитель.

Но через пару месяцев я перестал лишать себя слуха при чтении, потому что лежа на диване, неожиданно увидел перед носом страшную физиономию одного из дядиных приятелей. Шок и ужас были так велики, что я еще несколько дней заикался.

Тогда я окончательно понял, что должен слышать все, что происходит вокруг, чтобы обеспечить свою безопасность. Никогда с тех пор ничто не закрывало мои уши, я научился распределять деятельность своего мозга – одна часть его поглощала информацию из книги, вторая анализировала то, что слышали уши.

Когда дядя Коля бывал дома один, я рассказывал ему то, что слышу, он курил и о чем-то думал, не нарушая мои рассказы вопросами.

А потом он стал водить меня к врачам, убеждая их в чем-то, и вот перед самым первым сентября, когда мне надо было идти в первый класс, я попал в специальный интернат.

Большая территория, огороженная высоким забором, много деревьев, дорожки, площадки с горками и качелями, огромное серое трехэтажное здание с решетками на окнах первых двух этажей. Здесь были и классы и комнаты, где жили ученики.

Когда меня туда привезли, в комнатах еще было мало детей, был конец лета, каникулы не закончились.

Мне скоро должно было исполниться семь.

В моей комнате было четыре кровати, и только на двух было застелено белье. На одну из них и указала женщина в белом халате, которая встретила нас в вестибюле, забрала у дяди Коли сумку с моими вещами, сказав ему:

– Бумаги несите по первому этажу. Там кабинет директора.

Дядя Коля ушел по коридору, даже не взглянув на меня, ничего не сказав. Больше я его никогда не видел.

Очередной близкий человек, вслед за родителями и бабушкой, предал и бросил меня.

Я сидел на кровати, рядом стояла сумка, я слушал.

По зданию кто-то ходил, где-то гремели кастрюлями, где-то мокрой тряпкой терли пол, подо мной, наверное, в подвале, шуршали ножками какие-то животные. Чьи-то шаги приближались, в комнату вошел худенький бледный мальчик, остановился, смотрел на меня некоторое время, потом подошел ко второй застеленной постели и лег.

– Здравствуй, – сказал я, – меня зовут Вадик.

Мальчик сел на кровати, достал из тумбочки блокнот и карандаш, что-то написал и протянул мне:

«Ты умеешь читать?»

– Да, – удивленно ответил я.

Он опять написал и протянул мне блокнот.

«Меня зовут Веня. Я не говорю».

Так я познакомился с Вениамином.

Уже через несколько дней я узнал от тети Клавы, которая работала в интернате уборщицей, что все мы здесь делимся на «идиотов» и «психов». Я совершенно искренне спросил:

– А я кто?

Она с сомнением посмотрела на меня, вздохнула и ответила:

– Видать, псих, – и ушла вглубь коридора, что-то бормоча себе под нос.

Я бросился в комнату.

– Ты псих или идиот? – спросил у Вени.

Он написал:

«Псих. Я слышу музыку».

– Какую?

«Свою».

– Как это?

«Посмотри мне в глаза».

Я придвинул свое лицо к нему, не моргая, уставился в его зрачки. Ничего не происходило, но уже через секунду его взгляд затуманился, зрачки немного закатились, стало страшно, но в тот же момент в мои уши заструилась музыка. Это было волшебством, меня прошиб пот, но я не мог оторвать взгляда от лица Вениамина, от белков его глаз. Я глубоко дышал и слушал, начинала кружиться голова.

Он вернул зрачки на место, взял блокнот:

«Слышал?»

– Да, – выдохнул я и почти упал на свою кровать, сил не было. – Как ты это делаешь?

Я протянул руку, не глядя, взял блокнот:

«Не знаю. Так было всегда».

– Ты сам ее придумываешь?

«Иногда. Но сейчас я тебе исполнял Баха».

– А кто такие идиоты? – этот вопрос меня волновал.

«Это те, кто плохо учится. Они не соображают ничего. Ты в какой класс пойдешь?»

– В первый.

«Я во второй. С нами в комнате живут два идиота», – он кивнул на две не застеленные кровати.

– Они в твоем классе?

«В четвертом».

– Ты научишь меня слушать музыку?

«Для этого надо ее долго слушать на самом деле».

– Это как?

«Пластинки, приемник, телевизор».

– А ты где слушал?

«У меня родители были музыкантами».

– А где они?

«Они уехали в счастливую страну».

– Где это?

«Не знаю».

– А идиоты страшные?

«Нет. Как остальные».

– Почему они не психи?

«Они просто дураки».

– А мы?

«Мы психи. Мы не такие, как остальные. Идиоты, как остальные. Но глупые. Ничего понять не могут».

Пришло первое сентября. Мне выдали серую форму и белую рубашку. Меня посадили за вторую парту, а со мной рядом усадили Соню – девочку с белокурыми локонами и большими голубыми глазами – как Мальвина из сказки про деревянных кукол.

Вечером Веня, как местный старожил, ввел меня в курс дела:

«Она – псих. Она летает».

– Как?

«Как птица».

Я в этом удостоверился на третий день знакомства.

Соня стояла на перемене в коридоре и, медленно раскачивая головой, сгибала и разгибала пальцы, веки опущены.

Я притронулся к ее плечу:

– Ты чего?

Распахнув свои огромные глаза, она широко улыбнулась, взяла меня за руку:

– Полетай со мной, ты такой красивый!

Я смотрел в ее глаза, а потом с ужасом на свои ноги – они не касались пола, меня укачивало, сердце уходило в пятки. Я растопырил руки, пытался схватиться за стену, дергал ногами, чтобы коснуться пола, но все было тщетно, пока Соня не опустила веки, и я почти упал на паркет, чудом устояв на непослушных ногах.

Она опять открыла глаза и спокойно спросила:

– Здорово?

– Да! – выдохнул я. – Как ты это делаешь?

– Так принято в моей стране.

– А где твоя страна?

Она молча взяла мою руку и приложила к своей груди. И без этого мой слух отчетливо улавливал бешенный ритм ее сердца.

Идиотов в нашей комнате звали Леша и Саша. Они были намного крупнее нас с Веней и обладали еще одним огромным преимуществом – у них были родители, которые забирали их на выходные домой.

Они гоняли нас за чаем в столовую, отнимали печение, которое полагалось на ужин, рисовали в блокноте Вени противные картинки, не пускали нас подолгу в туалет, когда очень хотелось, смеялись, а Саша еще и сильно брызгал слюной, когда говорил.

У Леши был маленький приемник на батарейках. Я отдавал ему и печенье, и яблоко, которое выдавали на обед, даже компот и слушал по приемнику музыку, чтобы научиться слышать ее, как Веня.

В середине первого класса ко мне стала приходить высокая женщина в шубе, просила, чтобы я называл ее «Бабой Леной», приносила мне пироги и фрукты, подолгу беседовала с директором, нося ему какие-то бумаги.

Ее пироги обеспечивали мне почти круглосуточное прослушивание музыки.

В один из приходов она сказала:

– Я все равно тебя заберу! Чтобы мне это не стоило.

Потом еще выяснилось, что моя память хранит много полезных знаний. Я начал помогать Леше делать домашнее задание, у него появились хорошие оценки. Однажды он мне сказал:

– Ты мой друг. Слушай приемник, сколько хочешь.

Ближе к весне, ночью с субботы на воскресенье, к нам в комнату пришла Соня. Она была в длинной белой ночной рубашке. Шаги ее босых ног я услышал еще задолго до того, как она появилась в дверях.

Она молча прошла к моей кровати и забралась под одеяло, прижавшись ко мне:

– Полетаем?

Я уже привык к этому вопросу, мы летали почти каждый день.

– Ночью? – с испугом спросил я.

– Да. Ты улетишь в мою страну. Закрой глаза. Давай руку.

Я сжал ее ладошку и зажмурился.

Внизу неслись яркие фонари, дворцы, озера, леса, звучала прекрасная музыка, взлетали в небо фейерверки, на огромной площадке кружились пары одетые в красочные старинные одежды, как в книгах со сказками. Мы летели с Соней, взявшись за руки, потому опустились у одного из дворцов. Она взяла меня под руку, и мы стали подниматься по широкой белой лестнице с красивыми перилами, нам навстречу шли такие же пары детей в париках, камзолах и широких платьях. Мы вышли на площадку перед оркестром и закружились в танце, с неба падали конфетти, над головой кружили цветастые попугаи. Танцуя, я видел Буратино, Мальвину, черного пуделя, девочку в красной шапочке, осыпая нас инеем, над головой пролетели сани Снежной Королевы, Оловянные Солдатики стояли у входа, все было так чудесно, что не хотелось открывать глаза, не хотелось…

Я впервые побывал в ее стране, мне не хотелось оттуда возвращаться.

Но все окончилось, Соня тихо спала на моем плече, а Веня стоял над нами, протягивая блокнот:

«Возьмите меня с собой!»

– Я не умею, Веня, – у меня наворачивались слезы, хотелось обнять всех, весь мир, очень хотелось, чтобы всем стало также хорошо, как было мне. Впервые в жизни я ощутил желание поделиться своим счастьем. – Попросим ее, когда проснется.

«Хорошо» – написал он и ушел к своей кровати.

Когда я утром проснулся, Сони рядом не было.

Ее появления у нас в комнате по ночам в выходные дни, когда идиотов забирали домой, стало традицией.

Но Веню нам не удавалось взять с собой.

– Я могу только тебя, – объясняла Соня. – Только ты это понимаешь. Моя страна не может открыться каждому.

Она была очень рассудительна, не по возрасту.

Летом у нас появился новый завхоз.

Полный, в очках, с потными руками, которые он постоянно обтирал об халат.

Тогда наши ночные полеты сменялись его приходами.

Он приходил уже под утро. Соня спала, и я накрывал ее одеялом с головой, чтобы Семен Палыч не заметил лишнего человека.

Он крался на цыпочках, но я просыпался, этот звук рождал во мне чувство опасности.

Завхоз заходил, некоторое время прислушивался, потом подкрадывался к постели Вени, вставал на колени, засовывал одну руку под халат, а второй начинал гладить тело мальчика, чуть слышно шепча:

– Какое прекрасное создание! Ты так прекрасен! Как же я тебя люблю! Это невыносимо!

Если бы не мой слух, то я бы никогда этих слов не услышал, они звучали, как дуновение ветерка. Гораздо четче было слышно, как ритмично одна из его рук движется под халатом. Через какое-то время его голос срывался на хрип и почти стон, он ронял голову на край кровати, тяжело дышал, потом с трудом вставал и удалялся.

Я так завидовал Вене – есть же человек, который так его любит!

Хотя Вениамин и писал мне:

«Я его боюсь. Не знаю почему, но мне страшно. Я лежу, боюсь пошевелиться».

Лешка недолго существовал в моем сознании, как друг.

Однажды пропал Венин блокнот, в котором были записаны его слова, которые не звучали, в том числе и внесенные туда в ночи выходных. Пока мы искали пропажу, Лешка, злорадно ухмыляясь, наблюдал за нами, а потом несколько раз бегал в комнату идиотов в конце коридора, возвращался довольный.

В ближайшие выходные, когда Соня ночью пришла к нам, я услышал поспешные шаги, следовавшие за ней, и вот в нашей комнате вспыхнул свет, на пороге стояла завуч младших классов Нина Васильевна – «Нива».

Наказание последовало в понедельник во время обеда дошкольников и учеников первых трех классов.

Меня и Соню раздели догола и выставили на общее обозрение. Раньше таким наказаниям подвергались только дошколята.

Идиоты смеялись, тыкали в нас пальцами, даже кое-кто из психов криво усмехался.

Мне казалось, что их взгляды забираются внутрь меня, шарят там, оставляя липкие, сильно вонявшие следы, смех и хихиканье, усиленные моим тонким слухом, колоколом звучали в голове, я начал дрожать, казалось, голова сейчас расколется от стоявшего в ней грохота.

Веня встал из-за стола, подошел к нам, снял форменный пиджак и накинул его на плечи Сони, запахнул, застегнул на пуговицы. Она, казалось, утонула в его одежде.

Мне он протянул тарелку, я прикрылся.

– Вениамин, хочешь присоединиться к ним? – грозно пронесся по залу столовой голос Нивы.

Она решительно двинулась в нашу сторону, сорвала с Сони пиджак и бросила его в Венькино лицо. Потом она схватилась за тарелку, потянула ее на себя. Я не отпускал. Она дернула еще раз, уже сильнее, я разжал пальцы, ее рука, не ожидая свободы, дернулась назад, тарелка ударилась об угол стола, осколки разлетелись по полу.

Я весь сжался, даже присел, но не избежал сильного подзатыльника, упал на четвереньки и заплакал. Сквозь слезы посмотрел на Соню – она стояла с блаженной улыбкой и закрытыми глазами – она была там, очень далеко, в своей сказочной стране.

Так меня предал друг.

Соня больше не приходила, зато все чаще стала на уроках прикрывать глаза, сгибать и разгибать пальцы рук.

Комнаты, где жили ученики младших классов, начали запирать на ночь, ключ от нашей был у завхоза.

В конце первой четверти второго класса Баба Лена забрала все же меня из интерната. Я переехал в ее двухкомнатную квартиру на седьмом этаже двенадцатиэтажного дома на углу Орбели и Пархоменко, из окон которой был виден парк Лесотехнической Академии.

Я пошел в обычную школу.

Я долго присматривался, но по квалификации интернатовской тети Клавы здесь не было идиотов и психов, все были обычными, но разными, я никак не мог поделить их на виды, поэтому опасался всех одинаково. На всякий случай сел за последнюю парту, чтобы у меня за спиной никого не было, на перемене забивался в угол коридора, слушая оттуда остальных.

Какое-то время на меня не обращали внимания, потом стали издеваться и задирать, я отступал, молчал, сжимался, и. в конце концов, на меня махнули рукой.

Дома я тоже был тише воды, ниже травы, не знал, зачем я здесь, что мне ждать от Бабы Лены.

Я снова учился спать в отдельной комнате, мне очень не хватало Вени и Сони, я тосковал без них, засыпая, мысленно разговаривал с ними, а потом видел их во сне.

– Ты бы там, Вадик, пропал, – говорила Баба Лена, – никому ты, кроме меня и не нужен.