- -
- 100%
- +
© Вадим Сазонов, 2024
ISBN 978-5-0064-2965-9
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Тот, кого ты ищешь
Если ты ищешь, чтобы воздать благодарность, того, кто принес тебе счастье и покой, если ты ищешь, чтобы плюнуть в глаза, того, кто обрек тебя на несчастье, отчаяние и разочарование – подойди к зеркалу и вглядись в лицо того, кого ты ищешь.
Свободное такси
Был дождливый октябрьский вечер.
Он стоял на ветру, пытаясь укрыться от хлесткого дождя поднятым воротником. Торопился на день рождения к приятелю, предстояла отличная пьянка.
Первым остановилось такси, на заднем сиденье которого сидела женщина. Следом ехало пустое такси. Решив, что терять время на то, чтобы сначала довезти попутчицу, даже если это окажется дешевле, не стоит, и махнул первому водителю рукой, мол, езжай.
Он так никогда и не узнает, что, если бы он сел в первое такси, то выяснилось бы, что водитель словоохотливый и уже ведет разговор с пассажиркой, что он бы и сам втянулся в разговор, повернувшись к ней с переднего сиденья, что вышел бы вместе с ней, что через год у них родился бы первый ребенок, что всего у них было бы трое детей, что после положенного количества лет появились бы внуки, что умерли бы они в отведенный судьбой срок, что их могилы были бы всегда ухожены и убраны, а память о них жила бы.
Но он сел в свободное такси.
Жизнь металась между случайными связями и приятелями. Умер он в отведенный одиночеством и водкой срок. Через пару месяцев никто его уже не вспоминал, а могила поросла сорняками.
Шанс
Глава 1
Несмотря на моросящий дождь и прохладу, в воздухе уже чувствовалось дыхание весны. На оголенных отступающими остатками слежавшихся сугробов островках земли робко пробивался зеленеющий оттенок несмелых травинок, на вознесенных к небу ветвях куста около больничного крыльца набухли уже готовые вот-вот лопнуть почки.
Я посмотрел на небо, кое-где серые тучи прохудились, их истонченное полотно там и сям приобретало светлый, золотистый оттенок, солнце требовало свидания с землей.
– Ты уж не забывай, заглядывай, – голос бабы Клавы отвлек меня от созерцания природы.
– Обязательно, – я обернулся.
Она стояла в дверях больницы, накинув на голову пуховой платок, придерживая его концы под подбородком. Поверх белого халата был надет видавший виды ватник защитного цвета.
– С Богом, крестник! – она тепло улыбнулась, взяла меня под локоть и слегка подтолкнула к ступеням, – Иди, Лешка вон ждет уже.
– До свидания.
Я неспеша спустился по скрипучим деревянным ступеням и зашагал к полицейскому УАЗику, у открытой дверцы которого покуривал Алексей.
– Собрался? Готов? – спросил он.
– Мне и собирать-то нечего, – улыбнулся я в ответ. – Готов.
– Садись.
Когда автомобиль, надрывно взревев, начал, раскачиваясь и дергаясь, преодолевать рытвины и лужи больничного двора, я обернулся на черневшее сырой, некрашеной, местами прогнившей вагонкой двухэтажное здание районной больницы, где прошли последние месяца полтора моей жизни.
«Моей ли?» – промелькнула мысль.
От кочегарки – пристройки красного кирпича, возле которой возвышалась куча угля – за машиной засеменил Петрович.
– Погоди, – попросил я.
Алексей притормозил, я вылез.
Петрович обнял меня за плечи:
– Давай, Ванька, не пропадай, а то зазнаешься там на новом-то месте. Целый начальник теперь будешь, – он похлопал меня по спине, отпустил, отступил. – Бывай.
– Пока, Петрович, не на край света еду, – засмеялся я, – на соседнюю улицу.
Забравшись в машину, помахал ему и всему больничному двору сквозь забрызганное грязью окно дверцы.
Начиналась новая жизнь.
Точнее началась она более месяца назад, когда, видимо, закончилась предыдущая.
Некоторые подробности этого перехода из одной в другую я знал только с чужих слов.
Меня, чудом не замерзшего насмерть, нашли в бескрайнем поле под насыпью железной дороги местные мужики, которых туда что-то случайно занесло.
Как говорил Вениамин Сергеевич – местный главный, а по сути, единственный врач – я представлял собой весьма печальное зрелище: тяжелейшая черепно-мозговая травма, нанесенная, как записано в протоколе, «тяжелым, тупым предметом», множественные ссадины и синяки, полученные при падении с поезда, все это изуродованное тело было прикрыто только рубашкой и брюками, будто я вышел на прогулку в летний, знойный день, а не в холодную мартовскую ночь.
– Счастливчик вы, милостивый государь, – говорил Сергеевич, поправляя очки, сломанная дужка которых была прихвачена изолентой. – Вы просто морж, я бы сказал. Несколько часов на морозе и без последствий. Я уж не говорю о том, что вы умудрились выдержать такой удар…
– Не выдержал, как видите.
– Я о физических последствиях, милый мой, о физических. Что касается памяти, то тут уж как будет Всевышнему угодно, может скоро вернется, а может и вообще…
Так я – искалеченный, без одежды, без документов, а главное без каких-либо даже туманных воспоминаний о своем прошлом – попал в этот райцентр, который, как позже выяснил можно было неспешным шагом пересечь менее чем за час.
Кто я?
Откуда я?
Эти вопросы не имели ответов.
Когда мне разрешили вставать, я спустился на первый этаж, где в конце коридора была умывальня – комната с несколькими железными раковинами, давно требующими покраски, и ржавыми кранами, из которых с большим трудом сочилась ледяная вода. Над одной из раковин висело маленькое мутное зеркало, в которое я и вглядывался, пытаясь оживить в мозгу хоть какие-то ассоциации, глядя на покрытое щетиной лицо, на мешки под глазами, ввалившиеся щеки, бритый череп, еще обмотанный бинтом, с любопытством постороннего заглядывая в глубину серых глаз.
Попыткой ответа на эти же вопросы был озабочен и местный участковый – капитан Алексей Еремин – энергичный, похоже никогда не унывающий парень лет тридцати пяти.
– Я ездил в область, ничего. Отпечатки ваши по нашим базам не проходят.
– Даже не знаю, плохо это или хорошо, – усмехнулся я в ответ.
– Проводницы не заявляли, что кто-то из пассажиров пропал. Никаких брошенных вещей или документов они не обнаруживали. И нет никаких заяв по поводу, чтобы кто-то пропал. Там только несколько девиц.
– Нет, даже при своем беспамятстве могу уверенно утверждать, что девицей я никогда не был!
– Тебе… Вам смешно…
– Не напрягайся, если привык говори «ты».
– У нас так уж тут принято, но вы… Вы не местный и вы же мне в отцы годитесь.
– Откуда знаешь? Может мне двадцать лет, никто ж не знает. А может я тебе в деды или прадеды гожусь, может мне сто пятьдесят лет. Может меня уже давно занесли в книгу рекордов Гиннеса. Там не проверял? Нет там моего фото?
– Вам бы все смеяться, а я серьезно. Сергеевич говорит, тебе… вам лет шестьдесят. Да и так видно, хотя такой – подтянутый. Что мне с вами делать?
– Ничего не делай. Все что надо со мной уже сделали.
– Документы-то надо какие-то, а то как? Как без документов? Это не положено, невозможно.
Еще из местных я общался с бабой Клавой, которая работала в больнице и медсестрой, и уборщицей.
Я, как и все, называл ее именно бабой Клавой, хотя, судя по всему, она, если и была меня старше, то не на много.
Пока я был лежачим, то не проходило и часа, чтобы она не заглядывала ко мне, проверяла не надо ли чего. Она же и кормила меня, пока я еще был совсем слаб, она же и обмывала меня, меняла белье, кряхтя придвигая к моей соседнюю кровать, помогая мне на нее перебраться, она же мне и имя придумала.
– Негоже как-то без имени-то, вон и всякая шавка кличку имеет. Надо и тебе наречь как-то. Думаю, Иван будет правильнее всего.
– Почему?
– Потому как имя это такое без всяких принадлежностей.
– Как это?
– Оно такое равное. Были и цари Иваны, были и простые Иваны.
– А что? Верно говорит, – поддержал Клаву Петрович.
Он тоже стал завсегдатаем моей палаты. Скучно ему было, жил при больнице после того, как по пьянке спалил свой дом. В кочегарке, где и работал, выгородил себе угол, поставил топчан, переехал, как он это называл. Других постоянных пациентов в больнице не было, не лежалось им здесь, чуть полегче и перебирались домой. А если кто и задерживался, то к нему родные ходили.
А я – целый аттракцион – человек без памяти, без прошлого, чистый лист для фантазий Петровича.
– Давай будем логически рассуждать, – начинал он каждый вечер, садясь на табуретку рядом с моей кроватью и дыша на меня тяжелым перегаром. – Памяти у тебя нет, но надо мыслить. Мозги-то есть. Вот я мыслю, что смотри: руки у тебя чистые, ногти ровные. Значит ты не уголь грузил. Может ты как-то с этим, с искусством был связан. Ну-ка напой чего-нибудь.
– Что?
– Ну, не знаю. Что-нибудь такое известное. Давай «Катюшу».
Я попытался петь.
– Нет! Нет! – замахал руками Петрович. – Не трави душу, не погань хорошую песню. Ладно, музыканта из тебя не получилось.
В следующий вечер он, таинственно оглядываясь, вытащил из-за пазухи чью-то медицинскую карту:
– Ну-ка почитай тут всякие умные названия. Может ты доктором был.
Видимо, вид у меня был достаточно тупой, когда я пытался правильно произносить термины, которые мне ни о чем не говорили.
– Да, опять промашка вышла. Не катит, – тяжело вздохнул Петрович. – Завтра попрошу у бабы Клавы, чтобы она от внука своего краски принесла. Может ты художник на худой конец.
Как-то он притащил калькулятор.
– Думаю, ты какой-то ученый. Давай умножай тысяча двести тридцать девять на шестьсот сорок пять, – пряча от меня экран калькулятора, он с нетерпением ждал ответа.
– Не знаю.
– Так, ученый тоже не вышел. Замучил ты меня вконец! Совсем ничего что ли не помнишь? Учился чему? Может работа какая помнится? Ну нельзя же так!
Как-то раз, когда я уже стал выходить на улицу, Петрович затащил меня к себе в кочегарку, за выгородку. Усадил на какой-то ящик и торжественно вытащил из-под топчана бутылку водки.
– Знаешь, что это?
– Знаю, – рассмеялся я.
– Вот, хоть какой-то просвет. Любишь?
– Не помню.
– Сейчас поставим опыт, – он налил мне в чайную чашку, – пробуй.
Я выпил, поморщился.
– Хороша? – с любопытством спросил Петрович.
– Нет. Я уверен, что я ее не любил. Не понравилось.
– Ну вот! – разочарование было искренним и нескрываемым.
Формулировку «я уверен» я изобрел для себя, когда понял, что не могу использовать слова «я помню».
Например, я был уверен, хотя и не помнил их, что у меня были родители и именно с ними я провел свое детство.
В это я окончательно поверил, когда во сне мне стали являться очень неясные, без определенных черт силуэты, скорее тени, от которых исходило такое тепло и нежность, что я просыпался со слезами на глазах, еще не проснувшись понимая, что это только сон, но наполненный такими чувствами, что отчаянно хотелось, забыв обо всех законах мироздания, оказаться там, в далеком, вычеркнутом кем-то из моей памяти детстве. Никаких сомнений, я был уверен на все сто процентов, что оно у меня было абсолютно счастливым!
Странно, но во снах мне никогда не являлось никаких намеков на более поздний возраст, как будто даже подсознание не имело доступа к тем кладовым, где хранилась память обо всем, что следовало за детством.
Поделился этим открытием с Петровичем.
– Дык у тебя просто появился новый шанс, – обрадовался он.
– Какой?
– Считай, Ванька, у тебя ныне шанс начать жизнь сызнова. Типа, ничего, кроме детства, нет. Как новый человек родился. Вот она какая мысль-то! Ничто не тянет в сторону, все в новинку. Строй из себя, что захочешь. Во как!
Странная потеря памяти у меня образовалась. Я прекрасно помнил, что сейчас две тысячи девятнадцатый год, помнил много исторических фактов, помнил, что происходило в стране и мире в последнее время, помнил какие-то анекдоты, помнил какие-то фильмы, но вот когда, где и с кем я их смотрел было для меня полной тайной. Получалось я помнил декорации своей жизни, но не помнил ее.
Но вот у тела память, похоже, не пропала.
Сначала поймал себя на том, что когда на ужин давали кашу с сосиской, то рука непроизвольно искала нож, который в больнице никогда и не водился.
Как-то, бродя по двору, увидел перекладину, прибитую к двум растущим рядом деревьям.
Воровато оглядевшись, помня слова Сергеевича: «никаких физических нагрузок, милостивый государь. Пока, пока никаких», подошел, подпрыгнул, ухватился за перекладину и, ощутив приятное напряжение мышц, подтянулся один раз, второй… Через пару дней тело само уже вспомнило, видимо, привычный по прошлым годам комплекс упражнений, который я теперь стал повторять ежедневно, чувствуя, что уставшая от бездействия мускулатура возвращается к привычной жизни.
Не бросал меня и участковый, частенько заходил с отчетами:
– Тут мимо нас во все концы поезда проходят. Так что я в области договорился, там по нашей системе разослали про тебя информацию, может где-то тебя ищут.
Через несколько дней:
– Тебя уже скоро выписывать можно, Сергеевич сказал. А тут у нас в школе место завхоза пустует, я поговорил с директрисой, она может тебя взять. Вот только с документами кранты. Пока будет выписывать зарплату на своего зама, а отдавать тебе. Потом уже, когда документы появятся, она тебе оформит, все чин-чинарем будет.
– Откуда же документам взяться?
– Я в области почти договорился. Тебе справку оформят пока, будто утеря паспорта.
– На какое же имя.
– Ну имя-то тебе баба Клава дала, а уж фамилию и отчество я придумал.
– Какие?
– А ты угадай? – Алексей заливисто засмеялся. – Иванов Иван Иванович. Как тебе?
– Подойдет. Спасибо.
– Там при школе есть комната, даже с сортиром. Но ремонт надо делать, там окна вставить, еще кое-что. Пока, когда выпишут и ремонт идет, у меня поживешь.
– Удобно ли?
– Ерунда! Жена ушла, один живу, а дом у меня хороший, будет у тебя своя комната.
– Спасибо тебе, Алексей, даже не знаю, как отблагодарить.
– Ерунда! Я же здесь закон, а я думаю, что закон нужен, чтобы хорошим людям помогать. Мужик ты, видать, хороший. У нас тут все одно мужиков не хватает, вот я и борюсь за пополнение.
– Куда же они делись?
– Спиваются. Бабы-то дольше живут. Вот так скоро одни и останутся.
Мне нельзя было пожаловаться на отсутствие внимания.
Ежедневный обход – Вениамин Сергеевич обязательно присядет рядом с моей кроватью, уделит минут десять для неспешной беседы, ободряющих слов о силе моего здоровья.
Почти ежечасный визит бабы Клавы – не надо ли чего?
Как-то раз задремал днем, проснулся от того, что кто-то по голове гладит. Глаза открывать не стал, сквозь почти сомкнутые веки увидел Клаву, сидит, гладит меня и что-то бормочет. Так и не признался, что проснулся, пока она не ушла.
Вечером сказал Петровичу:
– Какая у вас баба Клава заботливая, везет вашим пациентам.
– Баба Клава – чудо! Думаешь, это только Сергеевич тебе вытащил. Не-а, я-то видел, когда ты еще в бессознанке лежал, она приходила, возле тебя сидела, молилась.
После этого разговора я стал сильно робеть в присутствии бабы Клавы, будто чувствовал перед ней какую-то вину. Даже не знаю, откуда это чувство возникло, будто напроказивший малец, про проказы которого родители не знают, хвалят его, а он-то вину чувствует, но не признается.
Всякий раз теперь, встречаясь с ней глазами, ощущал, что где-то в глубине рождаются какие-то важные слова, которые я не мог для себя сформулировать, но обязательно хотел их произнести, если бы знал, как они звучат и что они значат.
За пару дней до моей выписки баба Клава сказала:
– Уж очень ты, Ванечка, на моего Мишеньку похож. На мужа моего. Пять лет назад его схоронила, не хватает, ох как не хватает мне его! – слеза скользнула по ее щеке.
УАЗик остановился у невысокого забора, через который доверчиво свешивались ветви яблони.
– Приехали, – Алексей первым вылез из машины, – возьми там на заднем сиденье тюк. Это тебе Клава собрала кое-какую одежду. Пижаму-то, халат и телогрейку надо назад будет в больницу сдать.
В небольшом деревянном домике, спрятавшемся в гуще яблоневого сада, Алексей показал мне мою комнату.
– Пока располагайся, а я сейчас. Сегодня мой день с сыном сидеть, съезжу привезу. И нам веселее будет, он парень общительный.
Вернулись они уже через полчаса.
Сын Алексея – Колька – оказался пареньком лет пяти, веселым, курносым, с таким же, как у отца, непослушным чубом, который у участкового никак не хотел прятаться под форменной фуражкой.
Пока хозяин ушел на кухню, готовить ужин, мальчишка с любопытством присматривался ко мне.
– А ты кто? – наконец не сдержался он.
– Не знаю, – честно ответил я.
– А кто знает?
– Никто.
– Да ну!
– Точно. Что будем делать?
– Мне папа читает вечером. А ты умеешь читать?
– Умею.
– Почитай.
Я подошел к книжной полке прибитой возле двери комнаты, просмотрел корешки: «Повесть о настоящем человеке», школьный сборник произведений Гоголя, Толстого, «Как закалялась сталь», еще что-то, и вдруг в моем сознании появились слова, которые я и начал произносить вслух:
«– Том!
Ответа нет.
– Том!
Ответа нет.
– Удивительно, куда мог деваться этот мальчишка! Том, где ты?
Ответа нет.
Тетя Полли спустила очки на нос и оглядела комнату поверх очков, затем подняла их на лоб и оглядела комнату из-под очков. Она очень редко, почти никогда не глядела сквозь очки на такую мелочь, как мальчишка; это были парадные очки, ее гордость, приобретенные для красоты, а не для пользы, и что-нибудь разглядеть сквозь них ей было так же трудно, как сквозь пару печных заслонок. На минуту она растерялась, потом сказала – не очень громко, но так, что мебель в комнате могла ее слышать:
– Ну погоди, дай только до тебя добраться…»
– Что это? – удивленно спросил Колька.
– Это Приключения Тома Сойера. Эта книга, которую я очень любил в детстве. Мне ее читали мои родители, я в этом уверен.
– И ты так здорово помнишь? – в голосе ребенка звучало сомнение.
Я был уверен, что мне ее читали родители, я не помнил, как они это делали, но с удивлением обнаружил, что помню текст дословно, будто мозг перекрыв путь к кладовым, где хранилась информация обо мне, открыл путь к дальним подвалам, где чудом сохранились чужие тексты, навсегда связанные с теми невозвратными годами.
Я продолжал читать, глядя в грязные обои чужого дома.
Глава 2
В этот день Алексей отвез меня в областной центр, где надо было сфотографироваться для документов, посетить паспортную службу и еще какие-то учреждения.
– Алексей, не заморачивайся, я на автобусе поеду.
– Ерунда! Мне тоже надо в область, отчеты отвезти. Так что все нормально. А уж назад, как повезет.
Закончив все дела, я прогулялся по центральной улице, зашел в книжный, купил томик Марка Твена, пусть и Алексей почитает Кольке про приключения Тома и Гекельберри Финна.
На автовокзале выяснил, что нужный мне рейсовый отправляется через два часа, решил размяться и пошел пешком, рассчитывая сесть на автобус уже на выходе из города.
Подходя к остановке, услышал скрип тормозов, рядом остановился полицейский УАЗик:
– Эй, турист, не желаете прокатиться? – Алексей, как всегда, сиял улыбкой.
– Не откажусь.
Когда уже выехали из города нас со свистом обогнал огромный черный Мерседес.
– Во, Свиридов на фазенду покатил, – кивнул ему вслед участковый.
– Кто это?
– Хозяин города. Раньше был так – мелкий бандишка. А теперь крутой стал, бизнесмен. Поговаривают, отжимает он наш областной комбинат у питерских хозяев. И не боится же – хозяева-то люди ой какие серьезные. Хотя нет, боится, как началась эта эпопея с комбинатом, пересел на этот бронированный Мерс, да и с охраной стал ездить. Раньше-то в демократа играл, сам за рулем ездил на обычной Бехе. Зато благодаря ему сейчас опять время сэкономим.
– Это как?
– Он тут отремонтировал дорогу к своей фазенде. По ней можно срезать путь, автобус-то по шоссе идет, кругалем, а мы напрямки через лес, мы по ней и сюда ехали.
– И он терпит, что мимо него ездят?
– А мимо него никто особо и не ездит, не любят, да мне-то плевать.
За пригородными полями, когда въехали в лес, Алексей свернул с трассы на грунтовку.
Я листал книгу, проверяя свою избирательную память, когда за одним из поворотов машина резко затормозила.
Поднял голову.
Посреди дороги валялся труп огромного пса, мерседес с покореженным передним бампером развернуло или от удара, или от резкого торможения, задние колеса завязли в придорожной грязи. Водитель, опустив стекло, газовал и покрикивал здоровенному блондину, который пытался, уперевшись руками в багажник тяжелого седана, вытолкать его на дорогу. Высокий худощавый мужчина в длинном кожаном плаще нетерпеливо прохаживался в стороне по обочине.
– Эх, бандиты, а водить-то не умеют, – Алексей выскочил из УАЗика, подошел к Мерседесу. – Эй, мужики, у меня трос есть. Есть за что цепляться-то?
Блондин вылез из грязи, стряхивая ее с ботинок, сильно топая по полотну дороги:
– Есть, тащи.
Алексей направился к своей машине и крикнул мне:
– Иван, вылезай, поможешь.
Я послушно открыл дверцу и вышел наружу. Встретился взглядами с блондином, в глазах которого мелькнуло неподдельное изумление, а в следующую секунду он уже направлял на меня пистолет.
Еще даже не успев осознать, что происходит, я понял, что присел, одновременно пытаясь отступить назад, за дверцу. Пуля со звоном ударила в капот УАЗика.
– Что за херня! – заорал Алексей, вытаскивая из кобуры свой пистолет, пока он передергивал, блондин успел еще раз выстрелить, пуля пробила стекло дверцы.
Участковый стрелял почти не целясь, пуля попала блондину в грудь, бандит шагнул назад и упал. В тот же момент, не вылезая из автомобиля, к перестрелке присоединился водитель. Алексей со стоном, выронив пистолет, сполз спиной по крылу своей машины, зажал рану рукой, привалившись спиной к колесу.
Моя рука действовала автоматически, казалось не руководимая сознанием, и как только я обхватил рукоять полицейского ПМ-а, с моей памяти слетел занавес, память вернулась вся и сразу, как происходит, когда просыпаешься – помнишь все: с малолетства до вчерашнего вечера, ты это не вспоминаешь, просто ты абсолютно точно знаешь, что все это помнишь. А первая мысль, которая приходит в голову, когда уходит сон – это мысль о главном на сегодня.
Так произошло и со мной, я не сомневался, что до мелочей помню свою жизнь, и поэтому абсолютно точно знаю, что для меня главное на сегодня.
Сначала я выстелил в лоб водителю, потом вернулся к главному на сегодня, забытому на полтора месяца сна.
Спокойно направил ствол пистолета на Свиридова, который растеряно пятился от меня. Прицелился, стрелял в голову, хотя вряд ли он ездит на дачу в бронежилете, но лучше было не рисковать, слишком высоки ставки.
Встал.
Алексей продолжал стонать.
Я подошел к блондину – теперь я точно помнил, что это именно он вышел за мной из вагона-ресторана в том поезде, который вез меня сюда, он шел за мной по вагонам, это он ударил меня в тамбуре – наклонился, взял его пистолет.
Сюжет, который я сейчас разыграю, в секунды сложился в голове
– А ты живучий оказался, – сквозь зубной скрип процедил блондин.
– Ты вряд ли таким окажешься, – равнодушно ответил я, прилег рядом с бандитом и из его пистолета выстрелил в Алексея, нет я его еще не убил, по моему сценарию, рана должна была позволить ему прожить еще минуту-две.
Поднялся, вернулся к участковому, присел рядом с ним, и из его пистолета добил блондина.
Думаю, что местным экспертам я нарисовал достаточно ясную и достоверную картину с правильными траекториями пуль.
Обошел УАЗик, достал из-под водительского сидения тряпку, протер пистолет бандита, вернулся к Мерседесу, вложил оружие в руку блондина, потому ту же операцию провел и около Алексея. Тот уже и не дышал.
Огляделся, вроде, все сделано.
Плохо, что в первый раз в жизни оставляю ментам свои отпечатки и фото, но зато они безымянны, да и никто не видел, что я садился в машину к участковому, это я точно помнил.
Вернулся к блондину, похлопал его по карманам, достал, обмотав руку тряпкой, телефон, набрал питерский номер, тот, который всегда был у нас на крайний случай. Когда пошли гудки, нажал единицу, дождался ответа и сказал: