Путешествие из пункта А в пункт А

Глава 1. В дозоре

Пятница, середина дня

– А-а-а-а-а! – две тёплые слезы выкатились из Колиных глаз. – А-а-а-а-а! – и за ними по щекам покатились следующие. Рот его раскрывался шире, шире, пока под ухом что-то не хрустнуло. Коля зевал – он работал. Работал он охранником, сторожем, как раньше говорили, но был не сухоньким дедком с козлиной бородкой, а крепышом репродуктивного возраста.

Коля глубоко вздохнул: мучительно болели правое и левое полушария ягодиц, они одеревенели от работы. Заканчивались сутки. Скоро заявится сменщик, Палыч. Будет делать то же самое. Далее Палыч передаст вахту Жеке, а тот Серёге. Вчетвером они стерегли дом денно и нощно. Владелец дома упорхнул ещё в 90-е годы в одну из двух столиц, но родину не забыл, застолбил участок, воздвигнув резиденцию в полном соответствии с пацанским пониманием прекрасного: с башенками, куполом, облицовочным камнем – блестящим, нескольких сортов, и окнами, взирающими на мир стёклами тёмно-синего цвета. В общем, превесёленький получился домик, оттянулись зодчие, угождая заказчику, откреативили и повеселились по полной. Главный архитектор города, блестящий выпускник танкового училища, крякнул, но подписал фасады из уважения к деньгам застройщика.

Но чем далее возводился дом, тем менее в нём нуждался владелец, а отстроенный, он представлял из себя уродливый памятник давно забытой жизни, самых истоков эпохи первичного накопления капитала. Не тянуло уже владельцев возведённых шато, исцеляя детские психотравмы, победоносно заглянуть к жертвам педобразования с вопросом: «Ну, чья взяла, эвглена ты зелёная?», в других они витали сферах, высших. Не жил в подобных уродцах никто и никогда, и при этом они отапливались и регулярно убирались, абсолютно пустые, без мебели, со стенами, выкрашенными водоэмульсионкой, однако город получил несколько рабочих мест, одно из которых занял Коля. И, чтобы не слишком скучать на службе, призвал на неё пса.

Пару лет назад во дворе Колиного дома появились милые щеночки, они жались друг к другу на крышке люка парового отопления, пробившей проталину в покрывающей асфальт ледяной корке. Откуда пришли малыши к люку и почему остались одни – неизвестно. Большеголовые, с шелковистым мягким подшёрстком, с чёрными бусинами глаз, они вызывали жалостливое умиление у жителей окрестных домов. Шло время, очаровательные щеночки превратились в упитанных дворняг, у них появились миски с горами еды и две будки, завешенные кусками старых паласов. По пути в магазин можно было видеть их, лежащих на газонах то на правом, то на левом боку. Иногда какая-нибудь из псин приподнимала голову на зов запахов из проносимых сумок, но снова в изнеможении засыпала.

Сытая и мирная жизнь оборвалась, когда к собакам пристроились такие же, как они, и образовалась стая, готовая для стерилизации или отстрела. Тогда-то Коля из мужской солидарности и забрал первого попавшегося кобеля к себе на работу, нарёк его заграничным именем Джерри и предложил кормёжку от сдохшего материного кота. Рука у Коли не поднималась целый мешок с кормом выбрасывать. Можно подумать, этого кобеля заставляют грызть кошкину жрачку! Не нравится – топай в другое место, никто тебя не держит! Но Джерри не уходил, накрепко повязанный едой, он стойко жевал кошачий корм, а что не удерживалось зубами и падало на асфальт, то склёвывали караулившие добычу вороны. Так и жили в полном согласии и взаимном довольстве: Коля сидел, Джерри лежал.

К концу смены пёс, лёжа, повёл ухом и приподнял голову. «Не иначе, Палыч идёт», – подумал Коля. Звякнули металлические ворота. Точно Палыч, а кому ж ещё?

– Здорово, Палыч!

Всё! Коля двинул с работы домой, пересекая по диагонали исторический центр города, где нередко тормозили туристические автобусы, высыпая из себя толпу перезрелых эстетствующих тёток: «Ах, это настоящее, это корни…», – и вот уже бюст к бюсту какие-то три грации улыбаются в объектив, пытаясь и в кадр втиснуться, и домики не затмить – естественно, красотой. По приезде во «ВКонтакте» выкладывался отчёт о путешествии, и рядом с ним иные берега, иные бюсты, призывно подчёркнутые воланами и фестонами. В сезон Коля в туристической зоне подрабатывал медведем, так что и его мохнатая фигура с балалайкой нередко выныривала на страничках соцсетей. Чуть поодаль от автобуса с дамами это же самое «настоящее», но с облупившимися фасадами, оставалось без внимания и, покосившись, хирело, дряхлело и однажды исчезало вовсе, уступая газобетону, сэндвич-панелям и, упаси господи, взбодряющей расцветки металлическому профлисту по утеплителю.

А были эти домики пресимпатичненькие, некоторые из них даже двух- и трёхэтажные, с колоннами, с подворотнями, куда уходила и сразу же обрывалась булыжная мостовая. Туда могла заезжать подвода с дровами или сеном, и лошадь трясла ушами, и мычала в хлеву городская корова, и сам двор, заросший травой, пресекала не одна тропинка. Лошадь приходила и уходила, появлялась другая, корова телилась, продавалась, съедалась, да и сам то ли хлев, то ли сарай не раз разбирался и собирался, кочуя по двору, и снег зимой засыпал двор по самые окошки, и сосульки частоколом свисали с крыш, пробивая каплями корки волнистых сугробов. И за низенькими крышами сияла солнышком на маковках церковь с колоколенкой, и рядышком тоже лепились друг к другу домики – и не деревянные, и не каменные, и не одно-, и не двухэтажные: нижний, оштукатуренный этаж у них так глубоко врастал в землю, что верхний, деревянный, мог вполне сойти за первый…

В одном из таких домиков, по окошки ушедшем в землю, за столом сидела девочка и с безмолвным ужасом таращилась на суп, полезный, молочный с морковью и тыквой. Девочка оторвала взгляд от супа, мечтательно посмотрела наверх, в окно: кривые Колины ноги сворачивали в сторону его дома.

Коля вступил в ту золотую пору, когда недостаток волос на голове не вынуждал бриться наголо, и живот ещё только-только начинал вырисовываться, почти не свисая над ремнём китайской фирмы «Мустанг», и волосатые груди не переросли маленький девичий размер. Нет, Коля не красавец, но себе цену знал: он правильный мужик, пил, но в меру, и при этом ещё и натурал, а это значит, что не только. во-первых, но и во-вторых, и в-третьих!

И у такого-то мужика проклёвывалась перспектива спать и есть все выходные трое суток в компании матери и тётки, а затем пойти на работу и делать это уже без них. И всё потому, что у его подруг был один общий недостаток: они хотели, чтоб он на них женился. Коля пробовал переключаться на замужних, но у тех всё второпях, всё некогда. Приходилось «вводить второй состав». А если он случайно имя перепутает, и всего-то только разок, то тут крику, боже ж ты мой! В общем, не устроена его личная жизнь, во всяком случае, на ближайшие три дня. И несмотря на то, что мать наварила кастрюлю супа, домой не тянуло. Коля обречённо рылся в телефоне: имеются тут номерочки нескольких интернет-крошек, давно пора встретиться хотя бы с одной, и побыстрее, чтобы футбол по телеку не пропустить. Времени в обрез, а потому необходимо либо самому к даме подскочить, либо к себе вызвать, к тётке с матерью в смежных комнатах для экстрима.

– Ну-ну, отвечай, – слушая гудки в телефонной трубке, Коля нетерпеливо притоптывал ногой.

Глава 2. Всё на продажу

Время то же

Рома оформлял в МФЦ продажу квартиры. Ещё несколько подписей, печатей, – и его недвижимое имущество перекочует в движимое, на рублёвую карточку Mastercard, и без задержки, и без остатка – на долларовую. Его мир, с детскими воспоминаниями и юношескими фантазиями, сожмётся до кусочка пластика, срок действия которого истекает через три года.

Сидя у окошка приёма документов, он с болью чувствовал, как каждая канцелярская операция приближает его отречение от своей прошлой жизни, от родительского дома, бетонных стен, вобравших в себя голоса ушедших родителей, где отец поднимал его высоко-высоко, к самому потолку, к ослепительно жёлтой лампе, и Рома смеялся, барахтался в его руках, не зная, что именно это и есть счастье.

Рома рос послушным ребёнком и, не рассуждая, уверенно шагал указанным мамой курсом. Два года назад, оставшись один, Рома сам от себя ушёл, заблудился: его жизнь, погружённая в любимую математику, вдруг рассыпалась, контакты с коллегами по всему миру оборвались, и мозг погрузился в сомнамбулическое состояние. Каждый Ромин шаг казался вполне логичным, но только на коротком отрезке времени, зато все шаги вместе последовательно складывались в действие если не граничащее с глупостью, то, во всяком случае, совершенно нестандартное.

Рома пришёл к выводу, что его призвание не математика, не теоретические вопросы, а взращивание надежд будущего. Будущее – это дети. Не свои, их никогда не было, – чужие. Ради них руководство шахматным кружком в доме творчества он сочетал с усердной заочной учёбой в педагогическом. Но надежды будущего взращиваться не желали, а его собственные разбились: ясноглазые отпрыски не понимали каскадов Роминых отвлечённых мудрствований, метафор и аллегорий, изнывая от скуки и неподвижности. Кружок развалился, Рому уволили, вот тогда-то и объявились его приятели по матмеху университета с уговорами продать квартиру и уехать в другую точку земного шара. Рома их послушался: на их стороне был разум, на его стороне – чувства. Последние дни ему стало казаться, что необходимо покинуть эти места побыстрее, а причину поспешного отъезда афишировать не следует.

Покупатель квартиры, в противовес Роме, возбуждённо ёрзал, щуря свои узкие лукавые глазки. Особенно его радовало, что в соседнем подъезде живёт его земляк и что Рома, отчаявшись продать, оставил ему облупленный кабинетный рояль для его маленьких дочек. Сделка завершилась, механический голос невидимой барышни произнёс: «Клиент номер…» – и процесс купли-продажи завертелся, уже другой, и Рома отныне – отработанный пар. Теперь Роме предстояло провести остаток дня в предварительно забронированном номере в гостинице, в скуке и бездеятельности. В эту же гостиницу сегодня вечером подъедут взявшие над ним шефство однокурсники, Гонигберг и Заков. Утром следующего дня, в субботу, под конвоем, чтобы не потерялся, они доставят Рому в столицу, благодаря чему тот избежит ранее назначенной встречи с человеком, о котором не хочется вспоминать. Искать Рому он начнёт не раньше воскресного утра, тогда тот будет недосягаем и потому невиновен.

Но план торчать в одиночестве в спартанском номере гостиницы лопнул, пронзённый мыслью о третьем прощальном ужине с бывшей соседкой, Розой Соломоновной, заменившей ему в последнее время маму. Подсознательно пытаясь ухватить за полу ускользающее «вчера», Рома оповестил соседку незамедлительно, не внимая её робким заверениям, что двух предварительных прощальных ужинов вполне достаточно. С энтузиазмом он направился в универсам за деликатесами и вином, чтобы навсегда в душе сохранить воспоминания об этой святой женщине и времени, проведённом с нею.

Люська выкладывала товар из тележки на полки. Час назад это были батоны, потом молоко, потом опять батоны и, для разнообразия, кефир. Как так можно непрерывно жрать, с открытия и до закрытия универсама, с 8.00 до 23.00, в ущерб сну! Люську абсолютно не пробирал процесс выкладки продовольствия, но ей ежедневно платили, хотя и разные суммы, но всегда скромные, чрезвычайно скромные. Люська работала «вчёрную», у неё «как бы испытательный срок» – месяц. К этому времени либо она, не дожидаясь благодарностей, сваливала сама, либо менеджер успевал сказать спасибо и, указывая на дверь, оставлял себе на память её дневной заработок. Такая игра «кто кого» даже захватывала, вносила элемент азарта. Люська считала себя стреляным воробьём, менеджеры тоже, так что играли на равных, 50 на 50.

«Спасибо» произносилось традиционно в конце рабочего дня, когда основной поток покупателей иссякал, оставив деньги и взяв хлеб, майонез, макароны, кетчуп и другие ингредиенты высокой российской кухни. Слова благодарности звучали учительским тоном, строго, что должно было вызывать у работающего чувство вины. Да мелочи, это вам спасибо, рады стараться, какие уж тут деньги! Деньги здесь действительно ни при чём, они менеджеру нужнее. И завтра на Люськино место придёт новая дура, или дурак, и все они взаимозаменяемы.

По Люськиным расчётам, валить с работы следовало ещё вчера, но попутала надежда. Люська взмокла от напряжения: под мышками лужи, по ложбинке позвоночника одна струйка пота догоняет другую. Пот принимается лить неожиданно и так же неожиданно прекращается: кран открыт, кран закрыт – и управлять процессом совершенно невозможно.

Эх, вот если была бы её мать медсестрой в женской консультации: полгорода – сфера влияния! Может, тогда пристроила бы её, Люську, а так… Мамаша работает горничной в поросяче-розового цвета гостинице с игриво подмигивающей ночью неоновой надписью: «Отель “У Семёныча”». Главная фишка «Семёныча», несмотря на его двусмысленное подмигивание на оба глаза, – клопы, но основных, почасовых клиентов они нисколько не устрашали. И сама мамаша – лузерша, и подруги её: их новым шубам больше десяти лет. Вон, любимая Наташка Семёнова в униформе с принтом «Новые технологии» шваброй орудует! Безнадёга кругом! Мать сейчас отдыхает, в смысле пашет на даче. У неё сбор урожая, отпуск. Зато с октября по февраль у мамы почти полный штиль, потому как биография у неё короткая: три года замужества и далее с редкими перебоями совершенно неофициальная часть, обратно пропорциональная выращенной на подоконниках рассаде.

Люська глядела на ещё не открывшую рот менеджершу, просто глядела, без ненависти, без зависти, не слушая, наперёд зная, что она ей скажет. Бессознательно она выискивала неявные, незаметные признаки, обеспечивающие менеджерше превосходство над собой, положение по другую сторону баррикады; взглядом пыталась прощупать, ухватить, впитать в себя до последней капли и, отбросив бездыханную обмякшую тётку, самой стать как она, с надутыми, поднимающимися к носу губами, осанистой, со спокойной уверенностью, сунув руки с наклеенными ногтями в спецовку, повелевать судьбами. Почему Люська, минуя твердь, из одного болота попадает в другое? Люська как-то пробовала сосчитать, сколько сменила мест работы, но запуталась, забила и теперь к увольнениям относилась почти обыденно-спокойно: как взяли, так и послали.

Выскочив, раздражённая, из подсобки магазина, она почти налетела на радостно улыбающегося типа:

– Ой, здравствуйте, а вы меня не узнаёте? – и физиономия его ещё больше расплылась в улыбке.

Перед ней предстала ещё достаточно молодая особь мужского пола, с широко расставленными круглыми глазами исключительно правильной геометрической формы, круглыми мясистыми ушами и ртом практически от одного замечательного уха до другого. Будь эта особь травянисто-зелёного цвета – была бы вылитым лягушонком, но, к сожалению, с бородой. На месте этого типа Люська бы так не радовалась.

Она напрягла мозг: что это за мужик? Неужели её? Мужик улыбнулся ещё шире. Его радость Люську не пробирала никак. Откуда он такой взялся? С армейским вещмешком, увешанный пакетами из магазина, в костюмчике, намертво приросшем со школьных времён. Такие короткие брючки, выше щиколоток – перебор не только для стрит-стайлеров, но и для старых баб, хотя что-то похожее они всё-таки носят, но со стразами и, уж конечно, без гульфика. Однако и с гульфиком у мужика не всё гладко складывалось: брючки были явно малы, и оттого, что гульфик находился справа, а детородный орган слева, в брючине, – в глаза мужику смотреть не получалось.

А незнакомый тип всё это время улыбался.

– Я монографию в вашем магазине на прошлой неделе потерял, и вы мне её нашли, – пояснил он.

– Ну. И что?

– Вы мне очень помогли тогда.

Люське совершенно не хотелось с ним разговаривать, а тип радовался ей как родной.

– А почему вы такая грустная?

– Забейте.

– Я вас провожу, можно? Меня Рома зовут, а вас?

«Ну, всё, – подумала Люська, – тащись теперь с этим обормотом до дома». Однако обормот не замолкал или по причине многодневного молчания, или страшась паузы и считая своим долгом развлекать даму. Люська не слушала его, иначе узнала бы много нового из того, что её совершенно не интересовало.

Под непрерывные Ромины разглагольствования они миновали тот самый домик, где девочка таращилась на суп. Страшный суп не вылили, мать убрала его в холодильник до лучших времён. Вместо супа над девочкой теперь довлел учебник с неуёмными велосипедистами и пешеходами, двигающимися из одного пункта в другой, на пути встречающимися с поездами и автомобилями и, наперекор законам физики и медицины, продолжавшими своё движение с той же скоростью и в том же направлении. А девочка мечтательно рисовала принцессу в короне с красной пятиконечной звездой по центру, десятую по счёту.

Монолог Ромы оборвал звонок Люськиного телефона.

– Люсь, привет. Это Николай, – услышала она в трубке. – Давай встретимся.

– Давай.

– Ты где?

– Домой тащусь.

– Я сейчас!

– Нет! – но в трубке уже послышались гудки, Коля торопился, футбол всё-таки.

– Послушайте, Рома, вам домой не пора? – это прозвучало не слишком вежливо.

– Как вам сказать… Первоначально у меня были иные планы.

– Так идите куда хотели.

– Вас кто-то расстроил, и мне захотелось вас проводить, отвлечь от грустных мыслей, – Роме показалось, что он слегка назойлив.

Берёзы с шелестом роняли мелкие жёлтые листья, кусты, разросшиеся за лето и пропитанные сыростью, скрывали дорожки к подъездам, тронутые первыми заморозками цветы пестрели на слегка поникшей траве…

У самого Люськиного подъезда из глубины кустов выступила тень, оказавшаяся Колей.

«Отвлёк», – констатировала Люська.

Глава 3. На троих

Пятница, ближе к вечеру

– Не понял, – удивился Коля, увидев Люську с незнакомым мужиком.

– Что тут непонятного? – радостно удивился в ответ мужик.

– Я Рома. Я вот девушку провожал.

Благодушное Ромино состояние Коле хотелось резко прервать, зубы ему пересчитать, верхний ряд, можно ещё и нижний. Кстати, сплёвывать удобнее.

– А какого хрена ты меня звала? – Коля не ожидал конкуренции, подобный вариант даже не рассматривался ввиду полной его абсурдности.

– Я разве кого-нибудь звала? – почти закричала Люська.

– Ну, ребята, мне пора, – Коля развернулся и занёс ногу для первого шага.

– Вы уже уходите? – Ромина физиономия выразила крайнее разочарование. – Жаль. Боюсь, в другой раз у нас не получится.

– А как вы это себе представляете? – Коля притормозил от удивления.

– Ну, не знаю, – замялся Рома и с надеждой посмотрел на оторопевшую Люську. – Но мне так показалось… – продолжил Рома.

– Что показалось?

– Что втроём лучше.

– Пошёл вон! – прикрикнула Люська.

Но Колю застопорило, – не понял?

– Я шампанского купил, икры, фруктов. Мои друзья ещё не приехали, а соседка Роза Соломоновна шампанскому предпочитает кефир…

– А ты, типа, его не уважаешь?

– Уважаю, но в жизни бывают моменты, когда кефир неуместен.

Хотя Коля шампанское не признавал, но слегка подобрел и кивнул на пакеты с едой:

– Чего полянку-то накрываешь?

И Рома, вздохнув, чистосердечно поведал, что продал квартиру, деньги все перевёл на карту в доллары, а карту по совету некого Закова немедленно заблокировал, потому что, по мнению этого самого Закова, ему, Роме, больше ста рублей в руки давать никак нельзя.

– Классно ты с деньгами провернул, толково.

– Вы тоже так считаете? Так приятно встретить человека, одинаково мыслящего.

– А наличные у тебя имеется?

– Нет, знаете ли, практически не осталось.

– Жаль. Ну, что? Трое так трое! – Коля вопросительно посмотрел на Люську. Присутствие в любовном деле третьей стороны, Ромы ли с хавчиком, или матери с тёткой, вносило определённый дискомфорт, однако пить на халяву, да ещё и закусывать, ему не позволял кодекс чести. – Так, ребята, вы идите домой, а я мигом.

– А меня вы спросили? – возмутилась Люська.

– Ну, спрашиваем. Давай у тебя праздновать продажу его квартиры?

– Ладно, – согласилась она.

Поначалу Коля собирался купить поллитровку, но передумал, решив пыль в глаза пустить. «Пыль» – это ноль семь, всё-таки два мужика и дама, может не хватить.

Побежав за бутылкой напрямки через пустырь, мимо лопухов и салона красоты с рекламой «Пенсионерам скидки», Коля насобирал по дороге туда десятка три-четыре репьёв и удвоил их число по пути обратно. Вскоре в Люськиной квартире находилось два незнакомых мужика, только тот, что был в репьях, вмиг приуныл.

Ещё Люськина прабабка вязала из катушечных ниток бесконечные кружевные салфетки, полоскала их в синьке и крахмалила. Салфетки предназначались для бело-розовой румяной балерины или фарфорового мальчика в синих трусах, разглядывающего золотую гроздь винограда. Но мальчик и балерина недолго покоились на катушечном кружеве: очень скоро на самом видном месте на нём появлялось пятно, иногда ржавое от йода из крохотной бутылочки такого же цвета, и никакое кипячение с отбеливанием не могли его извести. Прабабка покупала горсть деревянных бочонков ниток и, повздыхав, смиренно плела новую кружевную паутину, чтобы внучка вскорости смогла положить на неё горячую котлету, обжёгшую нежные детские пальчики. Позднее прогрессивная Люськина бабка вешала на стену женоподобного Есенина с трубкой и неизвестного мощного мужика в свитере с почти невыговариваемым для всякого приличного человека именем Хемингуэй – и всё равно в доме было убого и скучно.

Сколько ни пыжились Люська с матерью: обои переклеивали, горшочки с фиалками переставляли, картинки в рамочках вешали – безрезультатно! Сам по себе цветочек хорош, и картинка с котятами просто замечательная, и обои, но все вместе они в прах разбивались о квадратные метры. И уж тем более никак на облик квартиры не влияло наличие или отсутствие материной рассады на подоконниках, перца и помидоров. Люська с матерью, с котятами, с цветочными горшками существовали на одной орбите. И никто про Люську никогда и никому не поведает: знаменитая тусовщица, блистала на звёздной вечеринке то ли в Малом Ёглино, то ли в Красных Станках или даже Стругах.

Причиной непредвиденной Колиной печали стала Люськина квартира – малогабаритная, двухкомнатная смежная, проблемная для секса в присутствии посторонних. Как совместить секс, выпивку, а главное, футбол, и куда задвинуть математика? Самому заняться сексом, а математику дать выпивку и усадить смотреть футбол, или нейтрализовать математика сексом, а самому спокойно, не отвлекаясь, посмотреть футбол? Задачка неразрешимая, почти как про волка, козла и капусту…

Заставленный едой стол пятиметровой кухни несколько взбодрил Колю, кроме того, после смены он всегда ощущал мощный прилив сил, всплеск энергии, сдувающийся по мере окончания выходных. Организаторский порыв и мужское чутьё помогли Коле живенько найти стаканы и выудить из ниоткуда трёхлитровую банку, в которой из мутно-белого рассола призывно выглядывали ядрёные попки солёных огурцов.

– Друзья! Я нашёл и собрал все звенья цепи… – Рома вдохновенно размахивал бутылкой шампанского, двигая ею с нарастающим отклонением от вертикали и строго по оси от Колиного лба к Люськиному. Не дожидаясь результата, Коля перехватил из его рук бутылку и деловито разлил, придав ускорение банкету. Выпив залпом и едва справившись со своенравными газами в горле и животе, загнав их поглубже, Коля рыскал глазами по столу, оценивая ситуацию: колбаска копчёная, селёдочка, тортик, маслины, оливки, икра, а жрать-то нечего!

– Люсь, у тебя картошка есть?

– И?

– Тащи её, ща быстро сковородочку нажарим, – и, видя, что не убедил Люську чистить картошку, он кивнул на Рому. – Его же развезёт без жратвы.

Коля нагло врал, его могучий организм икра с маслинами не впечатляли. Люська чуть не послала его, но он удивительно органично вписался в её кухню, а потому она поплелась на балкон, где в тумбочке до морозов они с матерью хранили выращенную картошку…

Проводив Люську взглядом, Коля назидательно изрёк:

– Градус нам понижать никак нельзя. Давай, давай, быстрей!

Рома вяло засопротивлялся, но налитые полстакана хлопнул, хотя и с отсутствующим видом. Его безразличие к новой откупоренной бутылке, да ещё ноль семь, показалось Коле глубоко оскорбительным. Особо ранило то, что Рома так же безучастно выпил второй стакан. Коля сдержался: закусывал-то не своим, но обидно стало, так обидно, за водку обидно, за деньги, за то, что торопился, бежал в магаз. За чувства свои обидно. Кого хотел удивить? Кому нужна его ноль семь? Этот Рома и пить-то как следует не умеет. Ещё Коле на ум пришло, что вместо секса у него жратва с дятлом Ромой. Отстой! Так и кобель Джерри, получая свой кошачий корм, считает, наверное, что вот это и есть настоящая жизнь!